Текст книги "Шепотом (СИ)"

Медленно, но неумолимо наступил январь. Новый год прошел чрезвычайно весело, особенно утренник мелкой. Ожидаемо, быть снежинкой она отказалась, запросив костюм зайца. Данный экспонат откопать удалось – спасибо Интернету – но в школе Соньку ни с того ни с сего всё-таки приняли за снежинку: просто с ушами, и такую, ну, очень специфическую снежинку – чем мелкая осталась очень недовольна.

Вечером тридцать первого к нам приходил Дед Мороз. Соня, хмуро рассказав ему стишок о некой заброшенной, покинутой ели, попросила снять бороду, потому что она уже не маленькая, а Илья до древнего деда возрастом чуток не дотягивает. Илья опешил, но быстро взял себя в руки, заверив, что он и есть самый настоящий Д.М. Они развели полемику ещё минут на пятнадцать, под мой приглушенный хохот.

Спор завершила дочь: озверев, она что есть силы дернула фальшивую бороду вниз.

Илья, возмутившись такой нещадной эксплуатации декораций, дулся до тех пор, пока Сонька, чмокнув его в щёку, не попросила доставать уже подарки.

Мелочи достались пушистый зверь неведомой породы и книга «Волшебник Изумрудного города», мне – тёплые носки и толстый вязаный шарф.

Потом «дед» переоделся, и остаток вечера мы клацали новогодние передачи в попытках найти что-нибудь адекватное.

Оказавшись умнее, а, скорее, опытнее, я спрятал свои подарки утром под «ель». Сосна стояла в зале, потеснив остальные предметы мебели, но всё же стояла. В поисках шаров и игрушек мы, с указки тёщи, поскребли по сусекам, однако половину всё равно пришлось покупать.

Итого, зала оказалась увешана гирляндами и вообще всем, чем только можно, а звезда на вершине «ели» едва ли не обдирала обои на потолке.

На работе замутили глобальный корпоратив, коего я, сделав круглые глаза и прозрачно намекнув на печальную участь отца-одиночки, избежал лишь чудом. Коллектив у нас по большей части женский, поэтому мне посочувствовали, отпустив с миром. Правда, уже третьего числа всем полагалось отчалить на рабочее место и далее прилежно трудиться по обычному графику.

Никиша действительно не показывался на глаза, но утром первого, я, спросонья, выходил выносить мусор – едва не споткнулся об упакованную в желтую подарочную бумагу книжку братьев Гримм. Последняя была передана дочери с пояснениями, мол, этот Д.М. предпочёл остаться анонимом.

А вчера на работу мне позвонила тёща:

– Алло? Привет, мы решили собраться и приехать к тебе пятнадцатого. Ты свободен? – сразу перешла к делу.

– Угу, – по привычке бездумно согласился, но потом, спохватившись, открыл органайзер: – В принципе, да, свободен, но лучше бы шестнадцатого.

– У Вали не получается, так что освободись там, – бескомпромиссно.

– Почему она мне сама не позвонила? – подпёр ладонью щёку. – Я даже не помню, когда мы последний раз созванивались – недели три назад.

– «Недели три» – ты бы за это время сам соизволил ей позвонить, заодно бы всё узнал, – с неприкрытым осуждением.

– Ладно, ладно, сегодня позвоню, – отделываюсь обещанием, а дальше выдерживаю пытку под названием «как дела? как Соня?» и прочее.

Потом весь день занимаюсь непонятно чем, а сегодня утром решаю пораньше сходить за продуктами. На базар ехать лениво, поэтому иду через парк – имеется там один приличный супермаркет, работающий с шести. Кухню, конечно, и так захватили в плен мандарины, но купить ещё килограмм не помешает – нынче сей продукт исчезает, едва я приношу ещё кулёк.

Часы показывают без пятнадцати семь, когда я возвращаюсь – опять коротким путём через заснеженный парк.

И надо же, на одной из лавок, возле качелей, сидит Никиша. Мороз, хородрыга – он, сгорбившись, читает толстенную книгу. Руки без перчаток, похоже, чтобы удобнее переворачивать страницы, а рядом на снегу с самым разнесчастным видом устроилась его собачонка. Хотя, может, это её обычное выражение морды, и на самом деле Аль-с-чем-то абсолютно плевать на происходящее.

Я стою на вытоптанной дорожке достаточно долго, удостоверившись, что Никиша не замечает вокруг себя ничего, кроме книги. Сейчас моя злость испарилась, как не бывало: видя его таким – увлечённым, сосредоточенным – я почему-то не могу не улыбаться.

В голову сама собой приходит мысль пригласить мальчишку на чай. Почему бы нет?

Подхожу ближе:

– Утро доброе.

– Ага… утро, – отзывается, но, узнавая голос, поднимает голову. – А… Э… Привет.

– Чай будешь?

– Серьёзно?

Хмыкая, пожимаю плечами:

– Серьёзнее, чем твоё «самоубийство».

Всё же я испытываю некое извращённое удовольствие, когда он чувствует себя неловко. Хотя, как знать, может, это тоже театральное выступление.

– А Альберт?

– Его тоже накормим. Второй раз не предлагаю.

Нагруженный сумками, продолжаю идти домой. Не ошибаюсь – мальчишка молниеносно закрывает книгу, хватает перчатки, поводок и топает за мной.

– Что за книга? – интересуюсь, хотя мне совершенно безразлично.

Мальчишка, кажись, все книги читает запоем – не думаю, что в этой есть что-то особенное.

– «Дом, в котором…», – отвечает и сразу переводит тему: – Я перегнул палку?

– Когда это? – притворно удивляюсь.

– Ты сам знаешь, – с лёгкой досадой.

В такой же притворной задумчивости поджимаю губы:

– Хмм… Да, было немного.

– Извини. Но мне…

– Замолчи, – перебиваю, – иначе я тебя чем-нибудь жахну. Прямо сейчас. А скажешь что-то вроде «я больше не буду» – посажу дома в угол на гречку.

Никиша смеётся, однако, резко умолкнув, смотрит вызывающе:

– А если я скажу, что хочу ещё?

Не даю испариться весёлому настроению, переводя всё в шутку:

– То получишь в лоб, – прерываю любые возмущения и вообще слова: – Даже не заикайся.

Обречённо вздыхает:

– Ты ненормальный.

Фыркаю, ускоряя шаг:

– Уж каким уродился.

Ну, и творю, что хочу, не обращая внимания на мораль и прочие этические нормы поведения взрослых.

Может, в этом есть свои плюсы?

========== Глава 18: И снова о детях ==========

Объезжая по встречной энную машину, невольно занимаюсь самокопанием. Честно говоря, отвратительное времяпровождение, гораздо проще – забыть сотворённую глупость. Но моё бренное сознание с завидным упорством лезет всё глубже в нутро, в попытках отыскать причины не менее бренных поступков.

Ерунда какая-то.

Отчасти понимаю: дело, может, и не во мне, но кое в чём я, несомненно, виновен.

Педофил, блин.

Грёбаный педофил, рыть мне канализационные каналы в недрах Сибири.

Левым или, скорее, третьим глазом приглядываю за Сонькой. Как некоторые дети с детства катаются на лошади, моя мелкая – на байке. Поэтому я почти не волнуюсь.

Мы едем встречать родителей – недавно мать звонила, сказала – они уже на вокзале.

И всё же.

В прошлый раз я забил, мол, веду себя как обычно, значит, всё в порядке. Во что это вылилось – вспоминать не хочется, но факт фактом: в этот раз такие шашни не пройдут.

Ладно, не сейчас… Спишем всё на помутнение рассудка и разложение совести.

Интересно, сколько ещё мне удастся дурачить себя извечным «Я подумаю об этом завтра?».

– Пап, мы сейчас врежемся, – флегматично замечает Соня.

Через шлем едва слышны её слова.

– Угу, – буднично подтверждаю, сворачивая влево.

Видимо, сегодня за дорогой она следит больше.

К вокзалу мы подъезжаем минут через пять, сразу замечая нагруженных сумками родителей. Выглядят так, будто на северный полюс ещё одно Рождество отмечать приехали, а на дворе, между прочим, уже снег начинает подтаивать.

Сонька издали машет им рукой и, едва я останавливаюсь, спрыгивает с байка. Пытается идти спокойным шагом, однако чуть ли не подпрыгивает от нетерпения при ходьбе.

Родители встречают её тепло.

Я тоже слезаю и получаю свою порцию приветствий.

– Божечки, ты видел, как она одета?! – возмущается тёща.

Смотрю на Соню – по-моему, вполне нормально, по погоде. Переглядываемся с ней и синхронно вздыхаем, сочувствуя друг другу.

По-тихому пытаюсь перевести тему:

– Что в сумках?

Теща хмыкает:

– Приедем домой – узнаешь.

И мы едем: они с Соней – на такси, я – обратно на байке.

В сумках оказалась еда. Много еды.

Складывалось ощущение, что сначала они ей хотели накормить ораву детей-сирот из какой-нибудь страны третьего мира, но потом передумали и притащили всё нам – не пропадать же добру.

Илья, распихивая продукты по всем доступным углам, периодически выпадает в осадок, а Сонька полулениво утаскивает связки пряников, кульки конфет и прочую лабуду себе в логово – то бишь, под кровать.

– Это что? – теперь в ступоре застываю я.

– Э-э, – мама затрудняется ответить, а названия на упаковке нет, поэтому на помощь ей приходит тесть:

– Якисоба. Кажется, так оно называется. Там ещё всякие рамены и суши. Странная рыба – оттуда же.

Нет, как оно называется, я знаю, непонятно только… Не успевая додумать мысль, догадываюсь:

– Соня.

– Ага, – шарит по карманам, наверняка в поисках зажигалки. – Просила на Новый год привезти.

Подавая ему свою, поворачиваюсь к Илье:

– Этот можешь не распаковывать. Кинь куда-нибудь, чтоб под ногами не валялся. Сама заказала – сама пусть разбирает.

Вокруг привычная домашняя суета, и это здорово умиротворяет. Даёт ощущение уверенности, что ли.

Топаю к ноуту, а заодно – отобрать у маленькой нахалки часть сладкой добычи – нечего жадничать, я, может, тоже конфет хочу.

Моё дитё сидит на кровати, что-то с интересом клацая.

Едва присаживаюсь рядом, дочь беззаботно плюхается головой на мои колени, поднимая PSP над головой.

– Кто подарил?

– Дедушки, – рассеянно отзывается, продолжая избивать несчастного противника. – И кучу японской еды.

– Странные у тебя пожелания Деду Морозу.

Мелкая отвечает рассеянными пространными выражениями, смысл которых сводится к тому, что хоть кто-то должен наводнить этот дом японской жратвой, а дальше я волей-неволей подключаюсь к игровому процессу.

И не отключаюсь от него вплоть до настойчивого, кажется, третьего по счёту зова мамы, мол, идите есть.

Народ успел переместиться в зал, магическим образом расширив пространство и поместив в центр неизвестно откуда взявшийся большой стол. Непонимающе оглядываюсь по сторонам, не в состоянии сообразить, откуда они отшкребли такую громадину – не с собой же притащили.

– Это тумбочка, – смеётся папа. – Та, которая в коридоре стоит. Она раскладывается.

Присмотревшись, уверяюсь: она самая – просто притаилась под скатертью-самобранкой.

Мы садимся обедать-разговаривать. Делимся новостями, мать интересуется нашей работой-учёбой, выпытывает у притихшего Ильи о его родителях и вообще делах.

Она у меня хорошая, но для меня-подростка на то время, наверно, слишком хорошая и мягкосердечная. Отец – та же скрипка.

Дочь уплетает второй кусок «Наполеона», когда в дверь звонят. Открывать, естественно, отправляют меня.

На пороге обнаруживается Никиша. Закутался по уши в серый клетчатый шарф и переминается с ноги на ногу в длинном тонком пальто и неуместных гриндерсах.

Сзади слышится взрыв хохота.

– Я не вовремя, – констатирует, даже не заглядывая внутрь, и уже намыливается уйти, когда я успеваю ухватить его под локоть.

– Нет. Всё нормально. Зайдёшь?

Секунду мнется, продлевая ощущение своей же неловкости на пересечении моего полутёмного коридора и подъездного – освещённого.

Может, из-за этого я чётко замечаю, как каким-то кошачьим отблеском сверкают его глазищи и вертится на кончике языка окончательный отказ.

Однако этой секунды хватает – присоединяясь к нашей компании, из-за стола встаёт тёща.

– Кто это? – она включает свет.

Не сразу формулирую ответ:

– Наш с Соней друг.

– Так почему не заходишь? – уже к нему.

Не находит причины для отказа, вернее, не успевает её придумать, а такой женщине, как теща, простое «нет» не скажешь.

Обречённо разувается.

Удивительно: все мои родители почти никогда не протестовали против любых гостей.

На протяжении вечера Никиша держится немного скованно, но развлекает остальных рассказами о себе.

– Кстати, ты ещё работаешь? – вспоминаю о благородной профессии тёщи.

– Конечно, – хмыкает, попивая чай. – Кто ж, кроме меня, детям историю читать будет.

Прислонившись ко мне, дочь сонно куняет. Улыбаясь, осторожно прижимаю ребёнка, чтоб не свалился.

– Вы учитель? – оживляется Никиша.

До этого он рассеянно слушал извечный спор отца и тестя о политике и различных неприятностях, связанных с работой шахтёра. Все, кроме мальца, успели порядочно употребить несколько «стограммовых», и по комнате расползлась ненапряжная атмосфера праздника.

– Да. Так бы Аня меня заменила, она тоже в пед хотела, но, видно, не судьба.

Недовольно морщусь. Когда бы мы ни встречались, она обязательно что-нибудь такое вспоминает, особенно в подвыпившем состоянии. Сейчас ещё мелкий прицепится…

Он не подводит мои ожидания:

– Аня? Кто это?

Хлебнувшая спирта тёща всегда прямо до непристойности болтлива:

– Моя дочка. И жена вот этого, – кивок на меня.

Снова неизбежный вопрос. И я снова морщусь, заранее предугадывая ответ.

– А почему она не с вами?

– Умерла давно. А этот дурак ходит бобылем и в ус не дует.

Не знаю почему, но время будто замедляется. Я покадрово вижу, как замирает мальчишка, как расширяются его зрачки, как чуть дергаются лежащие на столе руки, и как он, придя в себя, молниеносно принимает незаинтересованный вид, пытаясь скрыть ошеломление и что-то ещё. Но что?

Иногда я могу быть очень наблюдательным, однако сейчас одной наблюдательности не хватает, а моё хвалёное шестое чувство не в первый раз за последнее время отказывается делиться информацией по поводу настырного мальца.

Потом всё идет своим чередом. Никиша опускает тему чужих, не совсем живых жен, расспрашивая об учебной программе другой школы, и я могу вздохнуть спокойно, втихаря отобрав у ребёнка PSP.

В перерывах посматривая на Илью, отмечаю, как он упорно пытается казаться старше и опытней, и как смешно это выглядит со стороны. Парень чует взгляд и, кажется, читая все мысли по моему лицу, краснеет, пытаясь забить на чьи-то там ироничные усмешки.

Стоящая на паузе игра попадается увлекательная, но податься в геймеры не даёт попытавшаяся поудобнее устроиться на моих коленях Сонька. Гляжу на часы, неожиданно соображая: ей давно пора баиньки, а шумным взрослым – расползтись по углам и болтать потише.

Обмениваемся взглядами с мамой – она кивает.

Тогда кладу PSP рядом на диван, поднимаю дочь на руки и несу в спальню. Сзади мать начинает уборочную кампанию.

Едва укладываю дитё, помогая ей переодеться в пижаму, она просит:

– Расскажи сказку.

Включать свет, чтобы почитать сказку из книги, – не рискну, так как ребёнок не станет спать ещё часа два, а отыскать ночник в такой темноте – пустое дело, поэтому, усаживаясь у изголовья, говорю, что первым приходит в голову:

– Жил-был на свете мальчик. Он жил с тётей, дядей и двоюродным братом, потому что его родители умерли, когда он был ещё маленьким. Говорили, они умерли заслуженно, а у мальчика только шрам на лбу остался. Родственники мальчика не любили и заставляли его делать всю работу по дому: он готовил, мыл посуду, полы, вытирал пыль…

Пока я, растягивая слова, додумываю, как ещё извращались родичи над ребёнком, Соня несчастно вздыхает:

– Пап, ты пересказываешь мне Гарри Поттера.

Задумываясь, решаю не отрицать:

– Наверно.

– Нечестно, – бурчит.

– Всё честно.

Принцесса снова вздыхает, но благосклонно сопит:

– Дальше.

Проходит около получаса, прежде чем я, остановившись на происках злобного лысого волшебника, уверяюсь, что дочь крепко спит.

На цыпочках выползаю из комнаты.

В зале мать и теща, прибрав стол, совещаются насчёт размещения народа. Никиша на диване, обняв руками колени, бездумно таращится в телик, а остальные курят на лоджии.

– Ложитесь с Сонькой. Кровать большая – места хватит, – озаряет меня стоящая мысль. – Остальные найдут, где разместиться.

– А ты? – интересуется мать, видимо не причисляя к «остальным».

– Я, скорее всего, совсем спать не буду. Завтра выходной, вот и отосплюсь.

Дамы, обмениваясь мнениями, соглашаются. Топаю предупредить остальных.

На полу и разложенном диване места на пятерых хватит, к тому же, подозреваю, заснут все только к утру – сейчас уже, слава Богу, полвторого.

Курильщики со стажем предложение одобряют и тут же втягивают меня в бессмысленное обсуждение цен на алкосодержащие продукции в разных городах. Минут пятнадцать помучив вопросами, отпускают, помятого, на волю.

В зале на потёмках Никиша с любопытством листает одну из Сонькиных книг, но, увидев меня, тут же её захлопывает.

– Пойдём, выйдем.

Свет в зале дамы потушили, только в углу мерцает «ель» и слабо горит экран телевизора. Ящик что-то бормочет, но это сразу фильтруется, воспринимаясь в качестве постороннего шума.

– Пойдём, – поднимаясь, повторяет.

Глядя на него, понимаю – не отвертеться, и устало хмыкаю:

– Ты всё время пытаешься меня куда-то затащить.

Удовлетворившись подтекстом, идёт одеваться.

Мы спускаемся на первый этаж, где я сигнализирую, мол, на улицу – ни ногой.

Дверь приоткрыта, и из щели видны большие хлопья падающего снега. Никиша поворачивается ко мне лицом.

– Ты не говорил, что она умерла.

Пожимаю плечами:

– Зачем? Тебя это не касается.

– А, может, касается, – сужает глаза, скрывая досаду и злость. – Если…

Нетерпеливо перебиваю:

– Я же не спрашиваю, зачем ты шляешься везде в своём рванье.

Поджимая губы, невольно глядит на гриндерсы и умолкает.

В подъезде пахнет свежестью и побелкой. На ступеньках кто-то успел оставить невзрачные снежные следы.

Мальчишка берёт меня за руку и решительно тянет на крыльцо. Снаружи не в пример холоднее, плюс снег и бешеный ветер, а я в одной ветровке поверх футболки.

Никиша хватает ветровку за воротник, притягивая меня к себе и закрытой, прямо-таки ледяной, части подъездных дверей. Он не пил совсем, а я на морозе стремительно трезвею.

– Так узнай обо мне.

Лампочка вверху не горит – то ли издохла, то ли никто не додумался включить, и мне почти не видно лица напротив. Обеими руками упираюсь в отвратительно холодную железную поверхность.

Дежа вю, блин.

– Зачем? – старательно преувеличиваю небрежность в голосе. – Думаешь, узнаю тебя лучше, проникнусь и без памяти влюблюсь?

– Нет, конечно. Я вроде говорил, что не дурак. Ты согласен? Если это будет игра. Спор.

– Что за ребячество. Я понимаю – ты, но мне в такие игры…

Дергает ветровку на себя – ткань трещит, заставляя поддаться, что начинает выводить из себя.

Шепчет яростно, то ли в лицо, то ли в ухо:

– Да, я всего лишь мальчишка. Но тогда кто ты? Кем ты считал себя, когда додумался меня поцеловать, и, будем откровенны, кем пытаешься выставить себя сейчас? Кто? Ты?

Одним движением избавляюсь от сжимающих воротник пальцев.

Скотина профессионально бросается словами – точно играя в дартс, мечет вместо дротиков кухонные ножи.

Провожу рукой по лбу, пытаясь снять хоть часть сковавшего напряжения, и борюсь с желанием дотронуться до спрятанного за пазухой крестика. Может, попытаться и дальше убеждать себя, что малец сам не соображает, что говорит?

– Чего ты хочешь? – так надоело пытаться безуспешно прислушиваться к самому себе.

Следовало давно признать – я не хочу терять этого взбалмошного мальчишку. Уже ведь доводилось признаваться про себя, но, наверно, это забылось, затерялось в нескончаемом потоке ежедневных забот и полувзглядов-полунамёков со стороны вроде бы атрофированной совести, мол, совращать детей – не по моей части.