Текст книги "Шепотом (СИ)"

Автор книги: Nitka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Я бабушке звонила. Никита сказал, где-то тут обязательно будут шахматы, – дочь с интересом покрутила в пальцах чёрную пешку.

Она не переодевалась – так и сидела в пижаме с накинутым капюшоном.

Они расположились на диване, и теперь я заметил открытый шкафчик одной из тумбочек и валявшуюся на полу коробку.

– Ребёнок, тебе не стыдно, – хмыкаю, оттолкнувшись локтем от косяка. Подхожу ближе, чтобы присесть рядом на корточки, – взяла бабушку разбудила.

– Она не спала, – мелочь фыркнула, украдкой поглядев на притихшего мальчишку. – Мы ей давно звонили, а сейчас много времени.

Со вздохом посмотрел на часы: половина второго.

Представляю, о чём она с бабушкой разговаривала: ой и получу я втык…

Поднимаюсь на ноги:

– Дитё, ты не голодное?

Дитё живо покачало головой:

– Мы лучше поиграем.

– А есть всё равно будешь, – бескомпромиссно заключаю. – Завтрак пропустили, значит, на обед первое и второе. Никита, ты с нами?

– Да, – недолго думая.

– Замечательно. Через десять минут жду вас на кухне.

– Позовёшь, – бросает Сонька вслед.

Шлёпая босиком по дорожке, наскоро умываюсь и критически осматриваю в зеркале щетину. Побриться бы, но попозже, когда накормлю детей.

Разогреть готовое, нарезать хлеб и налить по стаканам пастеризованное молоко – дело нескольких минут. Ежедневные заботы давно не утомляют меня, как раньше.

Дети приползают по первому зову и садятся за стол.

– А ты? – интересуется мальчишка.

– Перебьюсь, – легкомысленно отмахиваюсь. – Схожу лучше побреюсь.

Чем, собственно, занимаюсь дальше.

Из кухни слышу весёлые переговоры вперемешку с заливистым смехом, а закончив с процедурой, рассеянно провожу рукой по волосам.

Отросли – надо бы сходить в парикмахерскую.

В голову лезут неуместные мысли: иногда кажется, что я увяз в замкнутом круге. Будто белка в колесе, бегаю без остановки, без права на выбор. И три контрольных точки: дом-работа-клуб… Временами так тошнит от самого себя, а когда становится слишком невыносимо – очередной переезд.

Не было бы Соньки, я махнул бы куда глаза глядят, например, за границу и занялся чем-нибудь опасным, чтобы на грани жизни и смерти, чтобы каждую секунду твердить себе: «Я жив».

Соня – мой якорь: она замедляет меня, но в то же время даёт повод остаться, задержаться на недельку-другую. Если бы не она… не знаю, что бы со мной было.

Неосознанно провожу пальцами по своему отражению.

Что же я за тварь такая, что мне недостаточно того, чего другим хватает сполна?

Вздрагиваю, выныривая из пропасти собственных мыслей из-за очередного взрыва звонкого смеха.

– Осторожно, подавишься, – явно сдерживая хохот, говорит Никита.

А я сейчас почему-то особенно остро ощущаю, что там, в кухне – другой мир. Бред, наверное.

Вдох-выдох. Усилием воли заталкиваю внутрь все сомнения, переживания и тревоги. Они только мои и принадлежат одному мне.

Я не несчастен, вовсе нет, но что-то мешает. Знать бы, что…

На пару секунд прикрываю глаза. Открываю – на лице лёгкая полунасмешливая улыбка.

Вот так.

Выхожу.

– Хей. Дитё, ты доело? – первое они умяли, а теперь доприканчивали второе.

Сонька и вовсе бросила кашу, аки гурман пригубляя молоко.

– Я всё, – она залпом опустошила стакан и вскочила. – Пошли, Никит.

– Ты видишь, человек ест, – усаживаюсь на соседний стул. – Топай переодеваться и чистить зубы. Пока ты прочухаешься, он спокойно доест. Вперёд.

Соня неохотно потопала в спальню, а я пересел ближе и безрадостно взял ложку с тарелкой недоеденной каши. Кому-то же нужно её съесть.

Мальчишка жевал неторопливо, посмеиваясь над своей малолетней подружкой.

Он поднял на меня глаза и немного посерьёзнел, однако в глазах продолжали бесноваться черти:

– То была моя собака, – признался.

– Аль-с-чем-то? – уточнил.

В груди просыпалось глухое раздражение, но я постарался его не выдать.

– Угу.

– Тогда зачем весь спектакль?

– Ну… – мальчишка, замявшись, потеребил кисточку шнурка на капюшоне ветровки. – Мне хотелось помочь. Сонька бы продолжила таскать к вам домой животных – она не верила, что ты ей в этом откажешь. А я убедил её, что ты в любом случае никого не возьмёшь.

– Так она о твоём сольном выступлении знала? – есть совершенно расхотелось, поэтому я уныло поковырялся ложкой в остатках каши.

– Нет, – Никита покачал головой, избегая смотреть на меня. – Я ей позже рассказал.

Ощущалась скорее досада, чем злость.

– Обиделась? – постарался усмехнуться.

– На удивление, нет, – зеркалит улыбку и резко поднимает взгляд. – Помнишь, я хотел кое-что спросить. Наверно, не в тему, но…

Мимо протопала Соня, что-то упёрла с холодильника и отправилась в ванную. За это время мы молчали, но едва закрылась дверь, я негромко утвердил:

– Это то, что ты хотел сказать в прошлый раз?

Он кивнул, нерешительно и почему-то шёпотом продолжив:

– Мне… у меня никак не получается понять, – я почти не заметил, как мальчишка протянул руку и осторожно коснулся пальцами моей щеки, – почему ты так себя презираешь?

Невольно отшатываюсь от него, словно от проклятого, чтобы разорвать контакт. Подозреваю, в тот момент у меня зрачки расширились, как у конченого нарика.

– Тебе показалось, – кривлю губы в ломаной усмешке и передёргиваю плечами. Сам не понимаю, почему вдруг так остро реагирую. Может, из-за того, что он корчит из себя всезнайку и пытается читать мои мысли? – Извини, – поднимаюсь из-за стола, стараясь казаться невозмутимым, – мне нужно приниматься за работу.

Спешно ретируюсь.

Позже я наверняка решу, что выгляжу донельзя глупо, но сейчас захожу в спальню и включаю ноут.

Делаю пару глубоких вдохов.

Как, чёрт побери, ему удалось задеть меня за живое?

========== Глава 6: Без цели ==========

В жизни у меня никогда не было цели. Я не мечтал стать космонавтом, президентом, кандидатом наук, не планировал будущее, не жил по фен-шую, не собирал или откладывал на что-то деньги. Попросту плыл по течению.

Я никогда ничем по-настоящему не увлекался, хотя перепробовал многое: спорт, искусство, медицину, бытовые работы. Я занимался футболом, гандболом, крикетом, лакроссом, гольфом, сидел над икебаной, лепил скульптуры, складывал знаменитых бумажных журавликов, писал рассказы, рисовал, слагал стихи. Я достаточно долго пытался найти свою дорогу, но ничего не могло меня заинтересовать: по происшествии некоторого времени это надоедало.

Я перепробовал бесчисленное количество видов алкоголя и наркотиков, насчёт последних – остатки мозгов помогали мне соблюдать принцип «Никаких тяжей, особенно герыча». Я валялся совершенно никакой в луже чьей-то рвоты и испражнений после очередной оргии, на спор дрался на ножах, насквозь проткнув малознакомому ублюдку ладонь, убегал от законников, пробовал угнать тачку, доводил родителей до припадков, пару раз сбегал из дома.

Мой возраст мало кого волновал.

Предки так же, как и я не любили выносить сор из избы, поэтому мало кто знал о большинстве моих приключений, да и мать с отцом сами не были о многом осведомлены. Не знала ни о чём и Анька, тем более на время нашего брака я почти утихомирился.

Ничего такого, просто в моей жизни появился смысл.

Я не бандит, не маньяк, не преступник. Я один из тысячи, просто не все доходят до того, до чего в своё время дошёл я. И мы, то бесчисленное множество зависших во времени-пространстве не-абонентов, всю жизнь находимся в беспрестанном поиске того, что может нас торкнуть. Когда находим – упиваемся дозой, точно законченные наркоманы, но со временем доза исчерпывает себя – и тогда снова ломка, снова поиски.

Бесконечное, безбилетное колесо обозрения.

Наша маленькая семья на время моей учёбы в универе снимала квартирку в области. Тогда у меня появилась временная цель – выучиться так, чтобы жена смогла как можно дольше оставаться домохозяйкой. Аня была очень умной, но не могла пойти в вуз – сначала беременность, потом тряслась над Сонькой. Пылинки сдувала.

Идеальная мать. Идеальная жена. В противовес калечному, изломанному мне. К счастью, последнее всегда удавалось скрывать под широкой ширмой семейного счастья.

Есть у Аньки брат, и таких братьев я никогда не видел. Обычно младшие старшим завидуют, собачатся с ними из-за каждой мелочи. А этот за сестрой и в огонь, и в воду. Что-то про неё «не то» сказали – сразу в драку, и девчонок не стеснялся за косы таскать. Про него глупость скажут – смолчит, а про неё – никогда. Он меня на полном серьёзе убить обещал, если Аньку обижать буду. Бешеный он – был и остался. А сейчас в универе учится – еле от армии откосил.

И, стоя у её могилы, он, в отличие от меня, держался. Крепко стискивал мою ладонь, пока я прятал покрасневшие глаза за рукавом измятой чёрной рубашки.

Я наделал много ошибок и после смерти Аньки: например, «поссорился» с местной группировкой отморозков в одном городе. Спуская раздражение, сам устроил стычку. Они избили меня до полусмерти – едва ноги домой приволок. Хотя придуркам тоже здорово перепало. Помню, Сонька ещё спала, когда я завалился в квартиру пьяный от своей и чужой крови. Она наверняка жутко испугалась, когда наутро увидела меня, отрубившегося прямо в одежде под душем. Работа тогда тоже счастливо помахала ручкой – из-за множественных неявок при нежелании посетить медицинское учреждение, а дальше – очередной переезд.

Говорил же, Сонька – мой якорь, но якорь недостаточно сильный, чтобы вышибить всю придурь из головы.

Однако мои секреты – только мои. Никто не узнает больше положенного касательно моей жизни, а если кто-то спросит об Ане, я буднично отвечу, что это всего лишь драма всей моей жизни. Ничего, стоящего соплей и жалости со стороны окружающих.

Только моя драма.

Утром понедельника встаю раньше Соньки, наверное, поэтому лезет в голову всякое. Надо бы сходить куда-нибудь, развеяться на свежем воздухе.

Будни проходят по-обычному. Повседневные заботы забирают большую часть дня. Никита приходит, но больше не задаёт вопросов, на которые я не могу или не хочу давать ответы. Иногда смотрит слишком пристально, но, перехватывая его взгляд, отвечаю тем же.

В субботу пытаемся отоспаться, но, повалявшись после пробуждения пару минут с открытыми глазами, понимаю – увы.

– Дитё, – открываю виджет календаря на телефоне. Ещё пара дней – и ноябрь, быстро же летит время. – Пошли на базар, возьмём тебе чего-нибудь к зиме.

Дочь сонно копошится в ворохе одеял и подушек. Поздно уснула – вот и протестует против ярких, заглядывающих через окно солнечных лучей.

Длинная стрелка настольных часов дотикала до отметки «двенадцать», оканчивая восьмой час.

– Идём? – снова спрашиваю.

Ребёнок открывает глаза, промаргивается и широко зевает.

– Угу. Я немножко посплю, и пойдём, – зарывается с головой под одеяло.

– Э, нет, – смеюсь, стаскивая его и кидая вещицу на соседнюю кровать.

Второе успеваю придавить ногой прежде, чем до него попробуют дотянуться.

– Нечестно, – надувается аки мышь на крупу, но тут же выставляет условие: – Тогда хочу халат с ушками.

– Найдём – куплю, – с улыбкой соглашаюсь. – Вставай, будем собираться. Обычно ты меня будишь, а теперь наоборот.

Дочь подниматься не спешит, поэтому буквально выталкиваю её под возмущённый писк на пол. Ребёнок обиженно бухтит, ползёт к стульям с одеждой, но на полпути сдаётся и валяется уже там, на животе.

Фыркаю, становясь на ноги, переступаю через «тело» и иду в ванную. Вслед долетает обвинительное «Переступи обратно, я же не вырасту!»

Пока бреюсь, в комнату заходит Соня: тянется за своей щёткой и зубной пастой, чтобы позже пристроиться у умывальника рядом. Выполнив утренние процедуры, завтракаем омлетом и овсяным печеньем с молоком. Затем я заплетаю дитю косу, одеваемся и выходим.

Такие вот обыкновенные дни.

Тем более гулять утром – самое то.

У выхода из подъезда замечаю, что пуговицы на куртке Соньки застёгнуты неправильно. – Подожди, – окликаю уже рванувшую на выход дочь.

Притягиваю её к себе за руку и присаживаюсь, чтобы перестегнуть одёжку.

Где-то на втором этаже с грохотом распахивается одна из дверей, и мимо нас по ступенькам спускается дородная широкая тётенька с газетой подмышкой. М-да, хорошей женщины должно быть много.

Здороваемся.

– Давай потом покатаемся, – предложило дитё, подавая мне лапу.

– Можно. Ты куда хочешь? – дальше идём «за ручку».

Сворачиваем, чтобы перейти дорогу. Светофор мигает жёлтым.

Самый простой путь до базара – через парк до нужной остановки. Маршрутка именуется «Восьмёркой» и, насколько я понял, гарантирует довезти в целости и сохранности хоть к чёрту на кулички.

– Не знаю, – ребёнок рассеянно оглядывается по сторонам и пожимает плечами. – А куда можно?

– Ну-у, можем поехать к берегу речки, на пристань. Как вариант, в центр развлечений, но доедем мы только до него, а ещё тут где-то была центральная площадь. Мне рассказывали, по выходным там проводят разные выставки, а рядом длинная дорожка для скейтов и роликов.

Соня неплохо каталась и на том, и на том, но больше любила коньки. У Аньки, кстати, тоже имелась такая страсть, и она здорово выписывала пируэты на льду. В отличие от меня – я пытался, но, несмотря на все усилия, прилично кататься так и не научился. Это одно из тех умений, которое мне «не дано».

– Давай на площадь, – выбрала.

– Окей. Я сегодня целый день в твоём распоряжении.

Потому что ночь в этот раз только моя.

В парке царит шарм уходящей осени. Опавшие листья всех оттенков жёлтого и красного, засыпанные ими дорожки, фонтаны, лавочки. Голые ветки, свистящие порывы ветра, пара уборщиц в ярких жёлтых фуфайках.

Небо хмурилось, но непонятно, то ли из-за раннего часа, то ли в преддверии дождя. Прохожие кутались в тёплую одежду: тут и там среди тёмных курток и пальто мелькали пёстрые шарфы, платки, палантины.

Мне правда очень нравится этот город.

– Смотри – Никита, – радостно отозвалась дочь, показывая пальцем на человека с собакой на поводке.

Мальчишка сидел на деревянной лавочке и, намотав кожаный ремешок на руку, читал небольшую книжку. Он уже надел тонкие вязанные синие перчатки и такие же шапку с шарфом. Псина покорно лежала рядом с ножкой лавки, кажется, вполне успешно пыталась задремать.

Ничего не скажешь, активная парочка.

Услышав Сонькин голос, Никита поднял голову. Он ничуть не удивился, сказав, когда мы подошли ближе, совершенно противоположное:

– Не ожидал вас в такую рань увидеть. За покупками или гуляете?

– И то, и другое, – ответил ему. – Сначала – на рынок, потом – посмотрим.

– Пойдём с нами, – легкомысленно предложила Соня.

– А Саша не против? – обращаясь к дочери, мальчишка вопросительно посмотрел на меня.

– Нет, – мне как-то фиолетово. – Хочешь, пошли. Только куда псину денешь?

– Альберт мешать не будет, – Никита вежливо улыбнулся, едва-едва растягивая уголки губ. – Он компактный.

Словно подтверждая слова хозяина, это почему-то угодное Богу создание, нелепо тявкнуло.

Мальчишка поднялся, засунул книжицу в широкий карман дутой сиреневой куртки и, подняв псину на руки, накрутил поводок до конца.

– Так ты правда недалеко живёшь? – шагая вперёд, поинтересовался я.

– Да. Зачем мне врать? Я здесь часто Альберта выгуливаю, но по будням раньше – перед школой. Когда вы только приехали, я тебя тоже мельком видел…

Он вдруг осёкся и умолк, а по дороге до остановки болтал лишь с Соней.

Она подала ему свободную лапу, и мы шли втроём почти на всю ширину дороги.

Водитель маршрутки покосился на псину нечитаемым взглядом, но, принимая плату за проезд, промолчал.

Соне место нашлось, а нам пришлось постоять.

Сосуществуя между благовидной старушкой, периодически отдавливающей мне ноги, Никитой и бесцеремонной нимфеткой на тончайших шпильках, приближаться к коим не хотелось даже под угрозой мучительной смерти, я морщился от удушливого запаха бензина, пыли, пота и ещё шут знает чего.

Внутри маршрутки скопилась туева куча народу и, кажется, с каждой остановкой людей только прибывало. Если верить одному моему знакомому, некая теория гласит, что в транспортное средство может влезть бесконечное множество страждущих, а пространство нашей маршрутки можно считать резиновым.

Опасаясь давки, Никита отдал псину Соне на руки, оставив у себя намотанный на ладонь конец поводка. Аль-с-чем-то беспокойно переступил лапами на дочкиных коленях, поглядел жалостливыми глазами-бусинами на нимфетку и обречённо улёгся, свесив голову с когтистых лап.

Нимфетка громко вздохнула.

На следующей остановке я окончательно уверился в верности вышеизложенной теории: из маршрутки вышли две тощие модницы-анорексички, а зашёл парень-бочка, в детстве переевший чипсов с кока-колой, деловая дамочка и девушка в громадных наушниках. Они протиснулись между сухопарым старезным дедулей с кучей картонных коробок в полупрозрачных пакетах, суетливой мамашей, не выпускавшей руку беспокойного чада, одетого так, будто на улице не начало ноября, а конец декабря, и заядлым огородником, любовно сжимающим завёрнутую в фольгу лопату.

Дилемма: внутри жарень, снаружи – холодно. Добрая тётенька после значительных усилий одолела плотно запакованное окно, и внутрь наконец-то дохнуло прохладой. Впрочем, водитель мгновенно пресёк фишку, гаркнув на тётеньку – та, обиженно сопя, закрыла окно обратно.

Наша маленькая компания некоторое время ехала молча, но когда до рынка оставалось примерно две остановки, мальчишка спросил:

– Что вы будете покупать?

– Всякое, – пожимаю плечами. – Дитё требует одёжину с ушами – это у нас фетиш с колыбели. Я хочу ей чего-нибудь тёплого прикупить, да и себе хотя бы пар пять носков.

– Зачем так много? – удивляется.

Нас тряхнуло на повороте, поэтому мне пришлось крепко вцепиться в спинку одного из пассажирских кресел. Вместо меня ответила Сонька:

– Потому, что у нас дома это… – дитё нахмурилось, тщательно выговаривая слова: – Терра Инкогнита, – а на удивлённый взгляд мальчишки самодовольно усмехнулась: – Папа постоянно так говорит, когда не находит второй носок.

Никита прыснул от смеха, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Нас снова качнуло – малец не удержался, свалился на какого-то серьёзного деловитого дядьку с чёрным чемоданом подмышкой. Я мог считать себя отомщённым.

– Просто у нас найти пару носков – нонсенс. Вечно они по одному ползают. У нас дома наверняка в каком-то из шкафов вход в Нарнию – должны же они куда-то деваться.

Мальчишка приглушённо засмеялся:

– Думаю, вход есть не только у тебя. Моя мама тоже постоянно жалуется, а так, это, можно сказать, карма всех мужчин, если они не педанты.

– Папа не педант, папа лентяй, – вставила свои пять копеек Соня.

– Радость моя, а кто такой педант? – подловил её «на горячем».

Маршрутка снова остановилась, а дитё замолчало, раздумывая над ответом. Потом чего-то сообразила, подозвала Никиту – он наклонился, и они зашушукались.

– Это нечестно, – притворно возмутился я, но тут, как некстати, позвонил телефон.

Никогда не ставил отдельную мелодию на определённого человека, но сейчас шестое чувство подсказывало, что жаждущий моего внимания товарищ – либо тёща, либо Шурик. Мама тоже периодически звонит, но она мой предполагаемый сон хотя бы ценит, и разговариваем мы часов с трёх. Вот тёща – ранняя пташка, Шурику же хватает наглости звонить в любое время.

Оказалось – Шурик.

– Салют спящим! – жизнерадостно завопил динамик.

– Привет, почему так рано? – гляжу, как дети, кивнув друг другу, удовлетворённо расползаются, а тётенька у окна осторожно его распахивает, втягивая носом прохладный воздух.

– Да вот, кинулась – и позвонить некому. Все либо спят, либо посылают.

– И ты решила обратиться ко мне? – скептически. – Подарить ещё один посыл? До места сама доберёшься или помочь?

– Саш… – переходит на серьёзный тон. – Я тут к тебе еду. В городе никогда не была, но ты ж меня встретишь? Надеюсь, ты не против незваных гостей.

Её слова как гром среди ясного неба. Да, гостья-то незваная, но ничего не поделаешь.

– Встречу. Через сколько ты будешь на ЖД, и будешь ли там вообще?

– Я тебя люблю! Агась, на ЖД, где же ещё? Если навскидку, то прибуду через полчасика.

Я рассеянно провожал взглядом мелькающие за стёклами дома и деревья. Занавески, до которых добирались порывы ветра, трепетали точно попавшие в центр урагана оторванные крылья бабочки.

– Позвонишь, когда сойдёшь. Мы сейчас топаем на базар, но, думаю, до твоего приезда справимся.

– Ура, позвоню обязательно! До связи.

– До связи, – фыркаю, отключаясь.

Внимательно подслушивающая мой разговор Соня, пусть слышала лишь односторонние реплики, но догадалась сама:

– Лёля приедет, да?

Никогда не понимал, почему она так называет Шурика. Но та не возражает – кто их поймёт, этих женщин.

– Ага. Похоже, наша поездка переносится на следующие выходные. Извини.

– Ничего. Если Лёля приедет, мы с ней во что-нибудь поиграем. Я уже соскучилась.

– Лёля, то есть Шурик, то есть Александра, – пояснил я недоумевающему Никите, – это наша мм… общая подруга. Сказала, сегодня приедет.

– Понятно, – лаконичный ответ.

Долгие разговоры у нас с ним решительно не получались, легче – молчать. Да и молчание выходило уютное, без напряжения и недомолвок. У меня редко получается с кем-то так «молчать», чаще приходится сглаживать атмосферу разговорами, по сути – пустой болтовнёй.

Наша остановка. Рынок от неё совсем недалеко.

Мы протолкались сквозь кучу плотно прижатых друг к другу тел и выскочили на улицу.

Халат с ушками Соня не нашла, зато всем сердцем прикипела к белым пушистым наушникам, удовлетворившись этой покупкой. Она примерила пару курток, но так ничего и не выбрала. Я же, как и говорил, приобрёл несколько пар носков. Гуляющий с нами за компанию Никита выдрал в зоомагазине большущую пачку собачьего корма и пару старых подержанных книг в небольшой лавке.

Пока мы ехали на ЖД, выяснилось, что у него дома обитает некое пресмыкающееся, коему ещё потом будет нужно прикупить хавчик. Как оно уживается с лающим нечто – не представляю.

К приезду Шурика мы подоспели вовремя. Она, ёжась от холода, стояла при полном параде: рыжущие волосы, подстриженные под каре, тонкая красная курточка на меху, грудь, чуть не дотягивающая до третьего размера, едва прикрывающая задницу юбка, длиннющие ноги в черных сетчатых колготках и блестящих красных босоножках на умопомрачительной шпильке.

У Шурика, как у большинства представителей рыжих, тонкая бледная кожа. На запястьях, я когда-то разглядывал, чуть ли не каждую венку видно, а лицо и даже плечи усеяны туевой кучей веснушек. Помню, она пыталась с этим бороться – замазывала пудрой, тониками, прочей мутью, но безуспешно, поэтому вскоре наплевала и бросила.

Выходя из-за угла зала ожидания, я поймал взгляд её тёмно-синих глаз. Она вымученно мне улыбнулась: наверняка с дороги устала.

Домой мы не заглядывали, поэтому шли с пакетами на руках. Псина послушно телепалась на поводке сзади.

– Хеллоу, – рыжая приветственно помахала рукой.

Украдкой поморщилась от навязчивой прохлады. Но красота ж требует жертв – особенно в конце октября.

Соня, держа меня за руку, радостно помахала в ответ.

– Никита. Шурик, – привычное обоюдное представление.

Они протянули друг другу руки. Левые. Удивлённо переглянулись, пожали их и расползлись в улыбках.

Я явно чего-то недопонимаю.

– Поехали домой? – обвожу всех вопросительным взглядом. – Никита, ты с нами?

– Если не помешаю.

– Не помешаешь, – отвечает за меня рыжая.

Она мою «политику» знает и разделяет.

– И хватит задавать этот идиотский вопрос, – дополняю ответ. – Если бы помешал, я бы не стал приглашать.

С расшаркиваниями покончено, и мы уже собрались идти, когда Шурик с досадой хлопнула себя по лбу:

– Совсем забыла, мои вещи, – обратилась ко мне: – Не поможешь дотянуть?

И указала на лавку, возле которой расположились большая красная лакированная сумка и громадный серо-серебристый ящик.

– Эмм, – я озадаченно замялся: если первое – куда ни шло, то со вторым в общественный транспорт хрен протиснешься. Не факт, что оно в общественный транспорт вообще влезет. – Это что?

– Сувениры, – хитрющая улыбка до ушей.

– Ты решила подарить нам холодильник? Спасибо, но этого добра хватает, – прикидываю «на глаз» размеры.

– Кое-что получше, – самодовольно заявляет. – Для Соньки это.

И всю дорогу назад, а нам пришлось идти пешком, моё дитё неотрывно зачарованно глядело на презент. Пока дошли, я слегка продрог, впрочем, ничуть не печалясь по этому поводу: свою куртку пришлось отдать Шурику, так как её ледышки вместо рук меня совершенно не устраивали. Девчонка сначала отпиралась, но спустя минуту благодарно закуталась в одёжину. Я-то перетерплю, а к ней болячка прицепится на раз-два.

Честно говоря, подходя к подъезду, я серьёзно задумался, влезет ли сия квадратная конструкция в двери. Пусть она на удивление лёгкая, но всё равно – громадная. К счастью, хотя не знаю, к моему ли – влезла.

А когда мы поднимались по ступенькам, Никита осторожно потянул меня за рукав.

– Я скоро вернусь, только собаку домой занесу. Хорошо?

Вместо ответа кивнул:

– Окей, нет проблем.

Мальчишка хотел было смыться, но его окликнула Шурик:

– Я немного подслушала… ты ненадолго домой, так? – малец кивнул, заставив рыжую на пару секунд задумчиво поджать губы. Затем она обратилась к Соне: – А ты с ним пройтись не хочешь?

– Хочу, но… – дочь просительно посмотрела на меня, – если папа отпустит.

– Папа отпустит, – убедительно заверила девушка.

Я удивлённо приподнял брови: что-то тут нечисто.

– Класс! – воодушевилось моё дитё и, прошмыгнув мимо нас, прямо-таки слетело со ступенек.

– Мы вернёмся через десять минут, – заверил Никита и спустился следом.

Я вопросительно поглядел на Шурика: что за шуточки?

Она вместо оправданий кивнула на входную дверь. Пропустила вперёд, а когда два раза щёлкнул замок и я поставил коробку с сумками на пол, попросила помочь разуться.

При желании, Шурик могла запросто перевоплощаться в дамочку, которой каждый второй оборачивается вслед.

– Проклятая обувка, – проворчала. – Неустойчивая, да и замок заедает, хоть сидя на полу разувайся.

– Не парься, сейчас разберёмся, – заверил, приседая на одно колено. – И всё-таки, с чего ты Соньку выпроводила? Хай бы малой шёл один.

Быстро расстегнув пряжки на босоножках, я, не поднимаясь, посмотрел на девчонку снизу вверх. Она, всё ещё улыбаясь, стала ступнями на пол, но улыбка выглядела такой… приклеенной. Возможно, другие не заметили бы – Шурик умеет талантливо разыгрывать хорошее настроение – но не я, человек, знакомый с ней довольно близко и довольно долго. И постепенно уголки губ начали плавно опускаться вниз – будто кто-то насильно сдирал маску веселья.

– Сашка, – она мужественно подавила всхлип.

Подбородок задрожал, заставив её сжать зубы. Моя храбрая рыжая девчонка почему-то медленно-медленно опускалась на колени, а я понятия не имел из-за чего весь сыр-бор.

– Хей, ну что стряслось? – протянул руки, сгребая Шурика в объятия.

– Сашка, – она прямо на коленях придвинулась ближе, судорожно сжала мой свитер и, по-прежнему не давая себе разреветься, положила лоб на моё плечо. – Саш, – голос готов сорваться. Я почти взволнован, но больше удивлён происходящим, – я хочу… сдохнуть.

========== Глава 7: Траблы ==========

Я терпеть не могу, когда умирают во имя любви. Ссорятся во имя любви, расстаются во имя любви, дерутся во имя любви – пожалуйста, а умирают… Неэстетично, неэтично, неэпично. Умирать нужно ради чести, а ради любви – жить.

Большинство моих знакомых почему-то так не считают. Они разводят сопливые драмы: вот, на этой неделе мы расстались, думал – всё, жизнь кончена.

Когда меня спрашивают на этот счёт, я могу только помочь с выбором: утопиться или повеситься. Как по мне, лучше сразу разобрать себя по органам и отдать их умирающим детям. А то они слишком часто умирают в бесконечных очередях на пересадку.

А как мне стало ясно, что все сопли из-за любви? Да по-другому и быть не может.

Но это я разошёлся. Шурик, видимо, совсем расклеилась, раз дошла до мыслей о суициде.

Даю ей время успокоиться. Она не плачет – ткань свитера сухая. В принципе, чтобы этот неугомонный рыжий энерджайзер разревелся – нонсенс.

Тихо выдыхаю, путаясь пальцами в её непослушных кудрях. Она, прижимаясь, совсем повалила меня на пол и, считай что, улеглась сверху.

– Эй, – шепчу, немного отстраняясь, – сейчас дети придут. Что они о нас подумают, тут же полноценная прелюдия.

Находит в себе силы коротко рассмеяться:

– Вечно ты всё опошлишь. Дрянной прагматик.

– Калечная истеричка, – не остаюсь в долгу. – Давай, поднимайся, расскажешь, что стряслось, и тогда мы решим, стоит ли тебе бесславно подыхать.

Моё плечо приглушает её и без того негромкий смех. Недолго медлит, однако приподнимается на локтях. Лукаво, но с ощутимой признательностью щурится:

– Я тебя люблю.

Ответные слова легко слетают с губ:

– И я тебя.

Опирается на руки, давая возможность встать мне, и тогда уже я помогаю ей подняться, а заодно снять обе куртки. Под ними тонкая безрукавка – Шурик, видать, с концами решила отморозить себе все конечности.

– Иди сюда, – поддаваясь накатившему порыву, подзываю девчонку к ближайшему светильнику, а когда она подходит, с хмыком сжимаю её запястье. – Смотри, – провожу пальцем по наиболее заметной вене аж до локтя. – Есть туева куча способов себя угробить. Есть болезненные, есть – не очень, есть такие, что закроешь глаза и всё – нет человека. Поэтому, – невесело усмехаюсь, – чтобы при мне об этом даже не заикалась, чёртова суицидница.

Напряжённо кивает, понимая, что я прав. Она ничего не знает об Ане, особенно про её смерть – ни я, ни Сонька не проболтались, поэтому, видимо, не понимает, как неприятны для меня те глупые слова: «Я хочу сдохнуть».

Гашу некоторое раздражение как раз вовремя – в дверь стучат.

– А что бы ты делала, если бы они не ушли? – любопытствую.

– Закрылась бы с тобой в туалете, врубила бы воду на полную катушку для заглушки и домогалась бы тебя по-чёрному, – криво усмехается и тут же громко произносит: – Открыто, входите.

– Ты прямо всё продумала заранее, – искренне оцениваю её «гениальный» план.

Без сомнений, всё бы так и произошло, если бы дети ненадолго не слиняли. А так они вошли, притянув с собой сухой шоколадный торт. Глядя на них, я подавил желание глубоко задуматься, не было ли это лёгкое раздражение попыткой заставить себя что-то почувствовать. Потому что в груди постепенно, год за годом вязкой паутиной расползается жуткое безразличие. Безразличие к себе, окружающим, родным и даже к… Нет, невозможно, это всего лишь мои глупые фантазии. Как говорят: «У страха глаза велики».

Насильно избавившись от мрачных мыслей, объявляю, мол, иду готовить чай. Обмениваюсь с Шуриком понимающим взглядом: разговор придётся отложить на потом – и краем глаза ловлю сложный нечитаемый взгляд Никиты. Не понимаю и не хочу разбираться, что он означает.