Текст книги "Шепотом (СИ)"
Автор книги: Nitka
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
– Великие, – отвечает моё дитё, величественно сцепляя за спиной руки.
Недолго торможу, растягивая удовольствие от валяния в постели, потом всё-таки поднимаюсь и потягиваюсь. Краем глаза с завистью отмечаю закутавшегося в одеяло, как гусеница, Илью.
Появляется горячее, зловредное желание опустить грешника с небес на землю.
– Ладно, сколько времени?
– Уже семь, – без промедления отвечает Никиша.
– Ещё семь, – поправляю, косясь в сторону кровати.
Однако возмущённый взгляд знающей все мои уловки дочери подтверждает, что «не сегодня».
С тяжелым вздохом бреду в кухню.
Бутерброды с маслом и чай-кофе делаю на троих. Задумавшись, подогреваю ребёнку овсянку. Когда Никиша с Сонькой приходят, она почти приготовилась.
На время завтрака, прикрыв один глаз, вторым лениво наблюдаю события в телевизоре. Моё дитё некоторое время безуспешно пытается отобрать пульт и включить свою муть, а потом надувается и начинает переговариваться с Никишей. Это мне влетает в одно ухо, а вылетает через другое, пока…. Пока я не выхватываю из болтовни одну фразу и переспрашиваю:
– Подожди, как это «мы с Сашей на четыре дня уедем»?
– А я тебе не сказал? – притворно удивляется. – Мы поедем гулять.
– Четыре дня подряд? – скептически переспрашиваю.
– Да, – просто отвечает.
– Опять без меня, – Сонька обижается, но, о чём-то задумавшись, великодушно кивает: – Ладно, на этот раз прощаю.
Протестующе машу рукой:
– А ребёнка я на кого оставлю?
– На Илью. Или соседку попроси. Она ведь присматривала за Соней, пока меня не было.
Открываю рот для ещё одного возражения, но уже дочь решительно закрывает тему:
– Я же не маленькая, ничего со мной не случится.
Вот с этим я мог бы поспорить.
Раздражённо массирую виски и вдруг замечаю, что Никиша, держа ручку чашки в левой руке, правой трёт её… совсем как в том мультике про Аладдина. Поднимаю взгляд и вижу чертей в глазах мальчишки.
Равно, как ловлю так и не выдохнутое: «Играй по правилам».
Ну, с-с-с… Замечательно.
Паршивцы ликуют.
Без настроения поднимаюсь и иду-таки будить Илью. Тот понятливо кивает и понижает голос:
– Мы скоро уезжаем?
Ещё один.
– Это так заметно? – любопытствую.
– Нет, но я понял.
Господи, какие же все чувствительные и понятливые. Прямо тошно.
– Когда я вернусь, будем собираться.
Кивает и рыщет по сторонам в поисках шмоток.
Возвращаюсь на кухню:
– Кто сегодня отведёт Соньку?
Отмахиваюсь от дочкиного «Сама дойду», ожидая ответа Никиши.
Тот говорит, допивая чай:
– Мы вдвоём. Я отдам записку и поедем. Только сменку с собой возьми.
Мда, теперь ещё иди – собирайся.
Приплыли.
Перед самым выходом заплетаю ребёнку косу, и мы втроём обуваемся.
Провожатый в виде Ильи полусонно облокачивается на стену и вяло машет рукой.
Отчаливаем.
Забавно глядеть, как Никиша, сохраняя полную серьёзность, отдаёт своей классной липовую записку, мол, ув. Слана-Паллна, мой сын такой-то будет отсутствовать такого-то по семейным обстоятельствам. Мальчишка честным скорбным взглядом глядит на женщину со скромно заколотыми волосами на затылке и спешит заверить, что у него всё в порядке, ничего страшного не случилось, он просто ненадолго уезжает.
Нет, сказать куда и почему не может.
Нет, в понедельник он будет, как обычно, в школе.
Да, он сделает всю домашку и возьмёт у одноклассников конспекты.
Ну прямо идеальный школьник.
Я притворяюсь посторонним, жутко занятым клацаньем телефона дяденькой, но напоследок мне достаётся подозрительный соколиный взгляд. Жутко захотелось обернуться и показать язык.
Удивительно получилось – я и забыл, какую маску носит Никита – при мне он редко её надевает, а вот с остальными, кажется, постоянно. Мне так и представляется его тошнотворная вежливая улыбка, эти мягкие свитера, рубашки с глаженными воротниками, ухоженные ногти и идеальная прическа. Только глаза и кислотные гриндерсы выдают, что там – на дне. Ах да, теперь ещё и серьга.
Мы ведь редко куда ходим вместе, а дома никто из нас не обращает внимания на внешний вид: одежда мнётся, волосы лохматятся из-за очередного подушечного боя.
Забавно получается.
По пути обратно садимся в автобус. На моё любопытствующее – куда это мы, Никиша отвечает, что на его дачу, и, предупреждая следующий вопрос, добавляет, мол, на байке не получилось бы, так как точной дороги он не знает, а вот на какой остановке встать – это да.
В итоге мы забредаем в не то что глушь, но где-то около того. Вместе с нами встаёт едва ковыляющая бабулька. Правда, едва автобус отъезжает, она бодро скрывается в ближайших зарослях.
– Пойдём, – Никиша несильно тянет меня за рукав.
Сначала мы направляемся по тому же пути, что и старуха, видя впереди её неясный из-за веток силуэт, но потом сворачиваем вправо и попадаем на небольшую лужайку, рядом с которой стоит двухэтажный кирпичный дом.
Присвистываю:
– Да-ача, говоришь? А по-моему, целый загородный дом.
Никиша только весело хмыкает, доставая ключи. Открывая дверь, говорит:
– Дом хороший, но убирать – большая проблема, да и сорняки всякие в огород лезут.
Пропускает меня первым.
Изнутри дом как дом. Но красиво, да.
В рюкзаке Никиши оказывается хавчик, так что сначала мы едим, а чуть позже чалим на прогулку.
Почти не разговариваем – просто идём на пару, обмениваясь редкими репликами.
Натыкаемся на ручей – не слишком большой, но достаточно глубокий, чтобы с удовольствием в нём поплескаться. Не сговариваясь, стаскиваем обувь и закатываем штанины и рукава.
Забегаю с лёту, намачивая всё, что можно было намочить. Никиша фыркает, прикрывает руками лицо, чтобы на него не попала вода, которой я с таким старанием на него расплёскиваю. А потом босиком бежит ко мне, обрушивая на мою голову целый ливень.
Некоторое время издеваемся друг над другом.
Отхохотавшись, садимся оба на грязный травянистый бережок, оставляя в воде только ноги. Мальчишка беззаботно ими болтает, а я зеваю и гляжу вверх. Опуская голову, натыкаюсь взглядом на стоящие неподалёку гриндерсы. Гляжу на них и почти поражаюсь – как они «постарели». Обувка и при первой нашей встрече была далеко не новой, а теперь совсем походит на дешевую груду хлама. Эдаких родимых сердцу лохмотьев.
Цвета поблекли и, даже сохраняя свой «кислотный» цвет, выглядят менее вызывающе.
Транспарант протеста миру поистёрся и подрастерял былую актуальность.
Они всегда казались мне загадкой, интересно, Никиша решит её для меня сейчас?
– Всё никак не вспомню спросить: зачем ты их постоянно таскаешь? Если так любишь, надевал бы пореже, может, они бы и выглядели получше.
Выныривает из каких-то своих мыслей, поднимая взгляд:
– Ты правда хочешь узнать? – и сам же отвечает: – Нет, не хочешь. Вот когда ты вправду захочешь – я отвечу.
Сбивая весь пафос доморощенного ясновидца, фыркаю:
– Это ты по глазам поймёшь? Как в прошлый раз?
В насмешке кривит правый уголок губ и передразнивает меня:
– Кто знает, – потом вскакивает, отряхивая ноги. – Я уже всё. Пойдём?
Качаю головой:
– Хочу ещё посидеть.
– Как хочешь, только не заблудись.
Подхватывает обувку и идёт с ней в руке прямо – к дому. Шнурки телепаются по земле, а мне всё кажется, что мы не поговорили о чём-то более важном. Но о чём?
Да и не клеятся у нас с ним разговоры.
Гляжу в спину мальчишки и достаю сигарету. Верчу её в пальцах – в последнее время я курю больше, чем хотелось бы – обычно предпочитая куреву выпивку. Наверное, это в преддверии.
Прежде чем вернуться, без единой мысли в голове извожу как минимум половину пачки.
Кругом темнища – особенно из-за кучи кустов и деревьев. Уверен, если бы было чуть темнее, я бы заблудился.
В доме на первом этаже горит свет – двери открыты нараспашку. Не спеша захожу, останавливаюсь у дверного проёма.
Мальчишка, видимо, только из душа, весь в себе, рассеянно трёт волосы полотенцем. Они у него от влаги слегка завились и сделали похожим на мелкого забавного зверька.
Это, может, игра света, потому что из-за неё мне случается увидеть то, что я видеть не могу и не должен – и Его, и не Его одновременно.
Без понятия, как описать это – у меня просто нет нужных слов, да и я почти уверен, что таких слов ещё не придумали, но если попробовать… Будто в голове разом собрались множество фрагментов фотоплёнки – одновременно вспомнились все те случаи, когда Никита был со мной. Как он незаметно, целеустремлённо подбирался ко мне, через осколки разбитых бутылок, свадебные фотографии и распотрошенные страницы детских книг.
«…почему ты так себя презираешь?»
«Мне не нужны мечты, мне нужны цели…»
«Ты нравишься мне…»
«Шутка. Правда, весело?»
«А ты жестокий».
И сколько их – таких его фраз, волей-неволей врезавшихся в мою память?
Не возьмусь посчитать.
Все эти кадры собирательным образом ожили в по-мальчишески сутулой фигуре, освещённой парой тусклых желтых светильников.
И не успеваю, отвернувшись, сбросить наваждение, как оказываюсь на крючке тёмных внимательных глаз.
А в них – прорва для утробы, в которой прячется отчаянно родной мне светляк души.
Да Господи, откуда же ты такой взялся?
И, словно наяву, чувствую, как этот мой взгляд прячут в ржавую птичью клетку, чтобы унести её к собранию сотен других.
И почти понимаю, зачем я здесь, но по-прежнему не очень-то верю, что Никиша мог додуматься до такой глупости. Он же щурит глаза и говорит языком обладателя золотой лампы:
– Эй, джинн, ты помнишь наш уговор? Тогда пойдём, я покажу теперь пещеру острова Монте-Кристо.
У него улыбка чешира, которая почему-то вырывает у меня скепсис и недоверие к этому его образу.
Тем не менее, иду следом.
На мальчишке расстёгнутая рубашка, мокрые спортивки, свисающее с плеч полотенце. Кроме кухни, я ещё не видел ни одной комнаты, поэтому оглядываюсь: посередине одна двуспальная кровать, на которую меня тут же подталкивают сесть.
Непонимающе поворачиваюсь:
– Зачем?..
Умолкаю, натыкаясь на повелительный взгляд сверху вниз, в котором не вижу ничего, кроме своего отражения.
Застываю, готовый ко всему.
Почти ко всему.
Нет, я ведь мог додуматься. Черт подери, стоило серьёзно над этим задуматься, однако меня часто приглашали и более подозрительные личности, чтобы всего лишь потрепаться и выпить наедине…
Да, я оказался готов даже к настоящей грозе, но не к гипнотизирующему взгляду и брошенному: «Эй джинн, просто смотри», – после которого Никита начнёт медленно стягивать расстёгнутую рубашку.
* Кальдерон – «Жизнь есть сон».
Комментарий к Глава 23: Жизнь есть сон
Возвращаю название ориджу. Всё-таки, как ни крути, а первое название более подходящее.
========== Глава 24: Rescue ==========
Выхожу из ступора, будто от щелчка, когда мальчишка скрыто неловким движением переступает через свои трусы.
Гляжу на него: отчаянного, встрёпанного, с совершенно пустым взглядом и тотчас ощущаю такую злость, какой, наверное, никогда не ощущал.
Подскочив на кровати, хватаю мальчишку за плечи и шандарахаю дурной башкой о стену:
– Ты, мать твою, сучий ребёнок, соображаешь, что делаешь?
Я ору на него, как, наверное, не орал бы на Соньку за её серьёзнейший проступок, и знание этого злит меня ещё больше.
Какого чёрта он это делает? Какого чёрта так… унижается.
Он не имел права поступать так – с собой, и именно это особенно бесит.
Ещё и зная его характер.
Мальчишка слушает молча, отвернувшись, но вид у него такой, будто он одну за другой получает пощёчины. Меня так и подбивает зарядить парочку.
А на каком-то моменте, не смогу точно сказать на каком, Никита резко поворачивает ко мне голову, с жестким прищуром перебивает:
– Не смей винить во всём меня! Если бы ты вправду не хотел ничего такого, ты бы давно меня выгнал – из своей квартиры, из своей жизни. Так выгони! Выгони меня в конце концов! – голос хрипнет и срывается на высокой ноте.
Он высвобождается и отрывистым, каким-то болезненным движением поднимает с пола рубаху. Его слова заставляют меня приостыть, но я смотрю на него почти с ненавистью. Такой же холодной, как и его слова.
Тяжело дышит, разворачиваясь, чтобы уйти, мне же что-то подсказывает – не дай этому случиться!
Только это то, что я умею делать хуже всего.
Хватаю его за руку – он вырывает её и разом взрывается, поворачиваясь ко мне:
– Я хотел бы презирать тебя, – а я хотел бы не читать жгучую обиду в его глазах. – Я хотел бы, чтобы ты, наконец, начал презирать меня и отпустил! Отпустил к чёртовой матери! Развязал глупую красную нить! Кто я для тебя? Приблудное животное? Живая игрушка? Подопытная тварь?! Интересно, сколько она может прожить в лабораторных условиях?
Он смотрит так, что даже мне хочется отвести глаза, а в горле застревает горький шершавый ком.
Угольные от волнения глаза служат зеркалом. В нём я вижу невообразимое по своему уродству чудовище и невысказанный вопрос: «За что ты так со мной?», отчего я чуть ли не впервые в жизни чувствую невероятное отвращение к себе и своему постоянному бездействию.
Сейчас я не смог бы рассмеяться, сказав что-то вроде: «Ну что за глупости, иди уже ко мне», и потрепать его по волосам, забыв всё как неудачную шутку.
Когда всё обернулось так?
Закусывая губы, вижу, как поверхность зеркала медленно, но неумолимо заполняет разочарование: ко мне или к себе?
Он даже не хочет, как обычно, ничего говорить – просто бессильно опускает руки и уходит.
Дверь захлопывается без грохота, с тихим стуком, но, глядя на неё я, ощущаю новый прилив злости.
Что он хотел там увидеть?
Во мне? В моих глазах?
Свой идеал?
Да там же только труха.
Стискиваю зубы до звериного скрипа и иду следом, одним движением распахивая дверь. Впереди, в коридоре – одна фигура – замершая, ссутуленная, напряженная.
Никита. Грёбаный мальчишка.
Подхожу широкими шагами. Встряхиваю фигуру, добиваясь взгляда глаза в глаза:
– Какой ещё фокус выкинешь? – требовательно спрашиваю. – Посадишь меня здесь на цепь, пригрозишь, что сдохнешь, если мы не трахнемся? – Он морщится, отворачиваясь, но я грубо хватаю его за подбородок, не давая отвести взгляда: – Ну что же ты? Ты хотел увидеть настоящего меня, – с особым остервенением и садизмом добавляю: – Так смотри!
Зло вырывается, но не даю мальчишке сделать и шагу:
– Не дергайся. Ты выбесил меня, и я почти готов тебя покалечить.
– Так калечь, – хладнокровно цедит сквозь зубы. – Калечь, только не мучай. Хватит, слышишь, хватит меня…
Прерываю его широкой оплеухой, позволяя придурку свалиться на пол. А когда он съезжает по стене, хватаясь за неё, чтобы не развалиться на части окончательно, пинаю недомерка под рёбра.
Он бесит меня – этой своей показной холодностью, жертвенностью и способностью пойти на унижение. Он бесит меня тем, что я никак не могу понять – манипулятор он или искренний, честный придурок, готовый ради «цели» предпринять решительно всё.
Поэтому сейчас я хочу одного: чтобы он шел к чёрту – исчез.
Навсегда. Любыми способами. Хоть сдох.
Последнее приводит меня в себя, проясняя мутную пелену перед глазами.
Кривясь от отвращения, хватаю мальчишку за локоть, поднимая.
Морщится, молчит.
Его губы изгибаются в непонятной гримасе.
Отворачиваюсь:
– Игра в джинна закончилась. Мне надоело.
Чужой выдох.
Негромкий, совершенно спокойный ответ:
– Знаю. Я понял. Я могу любить тебя и в одиночестве.
От его слов даже я незаметно невольно вздрагиваю.
Они звучат как приговор. Смертный или нет – неважно. Важно то, что он безнадёжно добровольный.
Но не останавливаюсь – скрываюсь за входной дверью.
Разговор окончен.
Снаружи темнота, освещают которую только окна дома сзади, поэтому иду вперёд с риском заблудиться и где-нибудь нечаянно испустить дух. Меня передёргивает от воспоминаний о едва произошедшей сцене.
Делаю ещё два шага, а затем от досады и чистой смеси отвращения и стыда за самого себя вцепляюсь руками в волосы и резко сигаю на корточки вниз.
Почему я, чёрт побери, так разозлился?
Я ведь должен был повести себя по-другому – я вообще не должен был ничего почувствовать.
Разве не так произошло бы в любом другом случае?
Чёрт.
Понимаю, что надо вернуться, ведь ночевать в той грёбаной дыре всяко лучше, чем под открытым небом, но не могу заставить себя подняться.
Зачем я вообще согласился на этот спор, на эту игру?
Развеять скуку? Полюбопытствовать, какой трюк Он откинет в этот раз?
Дурак.
Всё это бесит меня – надо поскорее сматываться.
Поднимаясь, откидываю голову назад и пятернёй убираю со лба волосы.
Разворачиваюсь, возвращаюсь.
Только бы ни о чём не думать.
Немного побродив, открываю дверь. В доме темно – мальчишка, видимо, спит.
Так даже лучше.
Не зная, в какой он комнате, сажусь на пол в коридоре.
Заснуть сразу не получается – постепенно выкуриваю оставшиеся в пачке сигареты.
Вокруг мрак – единственное – со стороны полузакрытых дверей проникает шумный лунный свет.
Дым тонкими струями стекает наружу.
Не знаю, в какой момент я начинаю дремать, а потом и вовсе засыпаю, не докурив последнюю сигарету.
*
Ты хороший стратег, но образина – гениальный.
И не было ничего в этих Его глазах, ничего там не изменилось, а ты…
Ты знал, на что идёшь.
И ты понимаешь: это был не шах. Это был мат – для тебя.
Как там: «Я люблю, не нуждаясь в ответном чувстве»?
Ведь Герда раз за разом, раз за разом пыталась растопить холодное злое сердце Кая, но льдинки никак не хотели складываться в простое слово «вечность».
Значит – пора замолчать.
Образина пасмурно сидела на донышке клетки, как на качелях, и молчала. А ты умолял – только бы больше его не видеть и одновременно запереть где-нибудь на углу света, чтобы – ни шагу.
Только вот… не хватит никаких сил.
Прикоснёшься к нему – либо сгоришь заживо, либо под ногами вспыхнет и разверзнется ледяная бездна, куда обязательно упадёт твоя глупая свежеотрубленная голова.
Выбирай, что лучше?
Поэтому ты, стоя на пороге, набираешь давно известный тебе номер. Недолгие насмехающиеся гудки – и даже образина униженно молчит, всё больше раскачивая ржавую клетку.
А ты собираешь всю волю в дрожащие руки и четко беспристрастно проговариваешь:
– Не приезжай.
Дальше – ночь.
Ложишься в постель – но не спишь. Укрываешься всеми одеялами, готовый упасть в обморок, – но не заснуть. Рядом нет книг, поэтому ты привычно погружаешься глубоко в себя и, над собой же насмехаясь, почти поёшь себе под нос:
…если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
Глубоко выдыхаешь, прикрывая глаза и снова бормочешь:
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил.
Только б тонкой касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали…*
Допевая строчки, тихо смеёшься.
Но от этого смеха образина задыхается и, харкая, попеременно хватается то за горло, то за прутья.
Почему Он?
Многим в этом плане гораздо легче: они сначала выбирают по внешним критериям, а потом подстраивают под себя внутренние. А ты из тех, кто может написать объявление «Продаю душу…» и повесить его где-то в глуши на телефонном столбе рядом с листовкой о распродаже капроновых колгот и трогательной чёрно-белой фотографией «Пропала собака…»
А ты…
Любовь не заморачивается над полом, красотой, личными характеристиками, ей не интересен возраст, рост, пол, уровень IQ, она просто тыкает в кого-то очаровательным пальчиком и бескомпромиссно заявляет: «Вот. Вот этот». И всё, ты влюблён.
Когда-нибудь тебе стоило бы это признать.
Любовь – такое сильное и одновременно слабое слово. Слабое – ведь твоё чувство больше, чем какая-то там любовь. Если бы это была она, ты бы не корчился, не мучился, не давил подушками хохот, не рвал когтями простыни и собственное нутро, не травился бы книгами и не заливал их мышьяковым антипохмельным.
А всё оказалось так просто – успокоиться.
Почти просто. Это стоило тебе какого-то жалкого титанического усилия над собой.
Ещё одного.
Ты слышишь щелчок входной двери и долго бесцельно пялишься в темноту. Потом, повинуясь наитию, сползаешь босыми ногами на пол. Закутываешься в одеяла, будто они спасут от чего-то неизведанного, и идёшь в коридор.
Полоска света падает на Его лицо.
Образина, взбесившись, соскакивает с качелей и тянет тебя вперёд, чтобы коснуться его – спящего.
Коснуться в… последний раз.
В последний час.
Но ты в раздражении не позволяешь ей и этого.
Вокруг Него, точно снег, пепел и окурки. Всё помещение – дымное.
Дымовые змеи-драконы кружат над потолком, окутывая тебя, опутывая тебя, увиваясь и даря бесплотную ласку.
Ты почти благодарен им за это.
Пусть они тебе только снятся.
Опускаешься на одно колено – осторожно, чтобы не разронять одеял, и забираешь из его лежащей безвольной птицей руки едва тлеющую сигарету.
Она выглядит маяком и манит гипнотическим светом.
Впервые в жизни затягиваешься.
А затем безжалостно тушишь остаток о собственную ладонь.
* Есенин «Заметался пожар…»
========== Глава 25: Пепел ==========
Его глаза закрыты, и ты безумно этому рад. Не в силах отойти, присаживаешься на корточки, чтобы получше вглядеться в чужое лицо. Ожог пульсирует, как огненный шар, и вязкой тянущей болью растекается по всем ветвям вен.
Будто это твой природный ген.
И именно им ты взят в плен.
Где-то глубоко внутри образина до сих пор тушит свои подпаленные лохмотья.
Что ж, это ваша обоюдная расплата – за попытку нашаманить грозу-молнию.
Ты едва дышишь – чтобы не выдать себя, не спугнуть тот момент невесомости, где вы иллюзорно, но вместе.
Где всё так, как хочешь ты.
В это легко поверить.
Облизываешь искусанные губы и застываешь – смотришь в Его распахнутые по-оборотнически зелёные глаза.
Перед тобой Волк.
Ты почти боишься его. Но ещё сильнее желание прикоснуться к холке, запутаться пальцами в шерсти и прижать к себе это первозданное чудище природы.
Ты всегда хотел волка. Не ручного – дикого.
Чтобы он смотрел только на тебя.
Тебе бы хватило.
И ты без сомнения тянешь руку к его космам. Прикасаешься – Волк сонно вздрагивает – смотрит молча.
И в его глазах тебе видится разрешение.
Жженая рука печёт – неважно. Сейчас тебе на всё плевать.
Сейчас – только на эту маленькую вечность ты – цельный.
И этого тоже – хватило бы.
Прикасаешься губами к шее, прижимаешься к Волку всем телом и, сам оборачиваясь упырём, впиваешься в беззащитную жилку.
Густая волчья шерсть – не помеха.
Выпиваешь кровь – по капле – до дна, вбирая в себя всё то, в чём заключается твой Волк – его запах, его память, его шаг, его суть.
Отрываясь, широко разеваешь рот, пытаясь отдышаться. Ловишь прищуренный взгляд узких зрачков – чуть насмешливый, но в глубине неизменно добрый.
Добрый только к тебе и ещё к…
Потому, что сейчас это твой волк.
И так может смотреть только он один.
Он давно замер в ожидании, но ты отлично знаешь – готовый прыгнуть, чтобы сожрать всего тебя – от сердца до печени, выжирая полностью твоё нутро.
Хотя… Нет. О нет. Сначала он изведёт образину – потому-то она старается слиться с тобой до нулевого процента, опасаясь стать искалеченной в первую очередь.
Он знает о ней. Прекрасно знает.
И его демон алчно глядит из его серо-зелёных глаз.
А ты бесстрашно смотришь снизу, готовый быть сожранным, но не сломленным. Смотришь, и, как щенок, выцеловываешь его подбородок, спускаясь ниже, – к самому центру его бытия.
Ты уже испил его крови – что тебе ещё может быть нужно?
Ах да, точно – в нём тебе видится что угодно, но не прощение.
И, пожалуй, за него ты готов отдать всю свою кровь.
Секунда – ты у его ног.
Для тебя это не унижение – скорее действо, похожее на попытки дворовой псины согреться у случайного костра.
Тогда он заставляет тебя повернуть лицо и молча, одним дыханием шепчет: «Бери».
А ты лишь киваешь и, поднимаясь на колени, кладёшь руки ему, сидящему, на плечи.
Он неестественно бледен, но ведь он – волк, а значит, всё в порядке.
Сжимает руки на твоей талии – будто навсегда – и притягивает к себе. Впивается в губы, оставляя тебя безвольно повиснуть в сильных руках.
Его объятия напоминают птичью клетку, только её заложник уже не образина, а ты сам.
Щеришься, но едва Волк дотрагивается до твоей плоти – стихаешь.
– Разве ты не этого хотел? – впервые слышишь истинно волчий баритон из Его губ. Трясёшь головой. Он прикусывает и слегка оттягивает в сторону твою серьгу. – Тогда чего?
На сей раз у тебя есть ответ:
– Тебя.
– Разве я не твой? – удивляется Волк.
Снова отрицательно машешь:
– Никогда.
Волк фыркает, показывая громадные – больше, чем у тебя, – клыки.
И без всяких предисловий притягивает тебя – ближе некуда. Разевает пасть, скалится – и на его месте ты видишь настоящее чудовище, готовое без сожаления поглотить тебя целиком.
Испуганно отшатываешься – тебя подхватывают, не давая упасть.
В лунном свете слепяще блестит крестик.
Почему он не калечит Его?
Почему он обжег твою руку?
Может… чтобы ты не смог касаться?
Упираешься руками в чужие звериные плечи, с силой отталкиваешься и таки падаешь, сразу же пытаясь отползти. Доползти до дверей, скрыться за ними, прогнав к чёрту ночных подкроватных монстров.
Перекатываешься на живот. На отрыве, в панике делаешь два ползка, подтягивая тело на руках.
Дышишь-задыхаешься, когда твою руку перехватывает чужая – заламывая её за спину в захвате.
Другой скребёшь по полу, пытаясь оттолкнуться хоть ногами.
Бесполезно.
Зверь садится на твои лодыжки, напрочь сдирая все одеяла. А когда ты с шипением пытаешься вырваться или хотя бы превратиться в гремучую змею, Он просовывает свою руку под живот, вынуждая тебя стать на четвереньки. Секундой позже с холодеющим нутром ощущаешь между ягодиц узкий раздвоенный язык.
И тогда впадаешь в настоящую панику.
Вот только что-то изменить – нереально.
Его руки крепко, до синяков, сжимают твои ягодицы, Его язык – в тебе. Находит там что-то, от чего подкашиваются колени и хочется выть: и отпусти, и помилуй, и что, чёрт побери, ты делаешь.
Но затем Его ласка сменяется плотью. Толчок – без жалости, без какой-либо подготовки.
Рычащим клубком отбиваешься, а в голове голос – Его голос: «Разве не этого ты хотел?»
«Нет», – хочешь солгать, но образина в тебе, выдавая себя, ликует.
Не она ли на секунду отключает все рецепторы, оставляя негу и осознание, что по твоему бедру сверху вниз короткой сладостной каплей течёт лучшая смазка – кровь? И не она ли, руша тебя, – сначала на локти, а затем прогнув на ладони, побуждает ощущать жутчайшую, жаждущую крови мысль: «Ты мой».
Все перемешивается: ты оборачиваешься – видишь не то луну, не от отражение креста в зелёных глазах, голова кружится, всюду вспыхивают мутные огни-круги, и ты не успеваешь прорычать что-то, прежде чем широко открываешь глаза.
Ты всего лишь… просыпаешься.
Резко садясь на кровати, ошалело оглядываешься, не слишком понимая, где сейчас был: в своём сне или параллельной вселенной? С тебя стекает пот, а штаны и трусы пора выкинуть в стирку. Одеяла разбросаны, некоторые из них на полу. Там же какая-то книга с полуприкрытым названием: «…Знамение пути».
Рывком наклоняешь голову до самых едва согнутых колен, а в следующий миг, откидываясь назад, хохочешь во всё горло, срываясь до хрипа и наплевав, что Он может быть ещё здесь.
Хохочешь над своим полуобмороком, и тебе уже всё равно, ведь в голове колокольным звоном бьёт по ушам так, что шепотом вырывается вслух:
– Разве не этого ты, ха-ха, хотел?
*
Просыпаясь, отряхиваюсь от пепла.
Ещё совсем рано – давно я не просыпался в такую рань.
Не раздумывая, поднимаюсь и ухожу.
К счастью, скоро нахожу ту самую остановку. Автобус подъезжает минут через десять – пустой, не считая водителя и нескольких престарелых гражданок.
Расплачиваюсь и, садясь в кресло, бессмысленным взглядом всю дорогу гляжу в окно.
Такое ощущение, что я что-то упорно упускаю, но едва схватываю это чувство за хвост, тут же отбрасываю его в сторону.
Выхожу, недолго иду по парку, рассеянно осматриваю давнишние позеленевшие достопримечательности. Да уж, пора отчаливать.
Ещё минута – и я дома.
Нет, ничего не случилось.
Соня ещё в школе, Илья спит сном праведника.
Снова зверски его бужу.
Он сонно потягивается и поправляет задравшуюся футболку с какой-то английской надписью на груди.
– Ты с нами? – спрашиваю серьёзно.
Его взгляд моментально проясняется. Хочет сразу же кивнуть, но потом о чём-то пару секунд думает и в полной осознанности кивает.
– Почему? – второй вопрос.
Самый трудный для него.
Как я думал до этого мгновения.
– Потому, что я ещё не нашел своё настоящее место. И пока я не нашел другого, оно – рядом с тобой.
Несколько ошарашенно замираю: мне казалось, это «преследование» для него что-то вроде привычки, не стоящего внимания инстинкта, а оказалось…
Киваю:
– Тогда собирайся. Я потом схожу за Соней, заодно и заберу все документы.
Дочь и так знает, что в понедельник нас здесь не будет, поэтому, надеюсь, успеет со всеми попрощаться.
Сборы выходят… обычными. Хотя, казалось бы, за это время мы обросли столькими вещами.
Воспоминаниями.
И каждый раз и тяжело, и легко с ними расставаться. Впереди – полная неопределённость. Я даже сейчас не знаю, в какой город направиться – бывало, всё зависело от выбора Соньки, мол, дитя моё, ткни пальчиком в карту, только желательно в пределах нашей замечательной страны.
Всякое бывало.
Ненужное откладываю – раньше приходилось выбрасывать, сейчас можно просто оставить здесь – нужное складываю в несколько сумок – половину мы возьмём с собой, половину попросим кого-нибудь выслать, например соседей или моих родичей – едва я сам узнаю адрес.
Да и что нам в самом деле нужно – деньги, ноут, документы и пресловутый воздушный змей, а уж это я могу переправить и на байке.
Едва заканчиваю упаковывать первую сумку – звонок в дверь.
Я почему-то вздрагиваю, а затем фыркаю и улыбаюсь: я знаю, кто это. Чую.
И в объяснение этому есть два варианта: либо это длинная цепь интриг и неприятностей, опутавшая меня и ещё одного человека с ног до головы, либо обычная судьба.
Даже не знаю, какой версии отдать предпочтение.
Даю знак Илье, что пойду открывать сам, и встречаю гостя как долгожданного блудного сына, прямо через порог подавая ему для пожатия руку:
– Ты вовремя.
========== Глава 26: Гроза ==========
– Ты сделаешь как я прошу?
– Я… – Шурик определённо чует, что здесь пахнет нечистым, поэтому медлит. Выдерживает паузу и со вздохом сдаётся: – Да, сделаю.
– Вот и умница, созвонимся ещё.
– Угу… я надеюсь.
Дальше мы едем в молчании. Джеки сидит сзади вместе со мной, а тип в спортивке, везущий нас на точку возле места стрелки, недоуменно покашивает на меня серым глазом.
Первым прерывает молчание Джеки. Он отрывается от созерцания окрестностей и поворачивается ко мне:
– Ты же знаешь, если бы у меня был другой вариант, я бы им воспользовался.
– Да, я в курсе, – безразлично киваю.
– И из всех моих людей сейчас я стопроцентно уверен только в тебе.
Хмыкаю:
