Текст книги "Берег и море (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Эта птица тоже перешла тебе дорогу? – неуместная попытка Киллиана пошутить оборачивается тем, что я зажимаю рот ладонью, чтобы не всхлипнуть. – Эй, Миллс? Ты в порядке?

Слышу, как Киллиан подходит ближе, и вытягиваю руку в сторону, с трудом выдавливая из себя надрывное «Нет». Не хочу, чтобы он был сейчас рядом – вдруг и его какая-то часть меня пожелает убить.

Не доносится ни слов, ни шагов в ответ. Кажется, словно Киллиан позади меня совершенно не двигается.

Я выжидаю. И он тоже. Мы оба: не звери и не охотники – просто слишком осторожны после всего, что пришлось пережить.

– Это просто секундное явление, – подаёт голос Киллиан.

Кажется, даже ветер перестал шелестеть листьями – голос Киллиана звучит в абсолютной звенящей тишине.

– Ты не понимаешь, – я качаю головой. – Это не первый знак.

– Знак чего?

– Того, что возвращается старая Лу. Та, которая создала оружие, способное насмерть поразить свою жертву. Я убила троих людей, Киллиан. И эта птица …

– Всего лишь птица, – перебивает мужчина.

Я разворачиваюсь. Киллиан стоит в паре шагов от меня и водит пальцами по своему металлическому крюку.

– Всего лишь птица, – с усмешкой повторяю я. Наклоняюсь, поднимаются лук с земли и перекидываю его через голову так, что тетива по диагонали пересекает грудную клетку, прилегая слишком плотно. При каждом вдохе, особенно глубоком, тонкое эластичное плетение впивается в кожу и обжигает даже через одежду. – Я поняла, что убью её, как только услышала, как она хлопает крыльями, пролетая над головой. Даже на мгновение не усомнилась в том, что выпущу в неё стрелу. И сейчас не чувствую вины, хоть и должна – только страх за то, что в следующий раз это будет не птица.

– Я тоже убивал людей, – говорит Киллиан. Кажется, он не шутит. Его брови сходятся на переносице, образуя глубокие морщины на лбу. Сейчас как никогда хорошо я вижу каждый год, проведенный Киллианом в море. Его возраст читается в том, каким мудрым в некоторые моменты бывает его взгляд.

– Это не одно и то же.

– А в чем между нами разница, Лу?

Я открываю рот, чтобы объяснить ему: он – пират, а я – жертва обстоятельств. Но успевают вовремя поджать губы, останавливая саму себя.

Это слишком жалко даже для меня.

– Не важно, – отмахиваюсь я.

Дёргаюсь к колчану, но Киллиан опережает меня, подхватывая его крюком за кожаную ручку.

Так мы и замираем, не отрывая взгляда друг от друга: Киллиан, неожиданно серьёзный и хмурый, и я, разгоряченная, словно кипящая смола.

И словно что-то щелкает. Я сокращаю расстояние между нами, хватаю Киллиана за воротник, притягиваю его к себе и целую. Обещание самой себе в том, что тот поцелуй возле лофта был первым и последним рассыпается под нашими синхронными вдохами. Боязнь того чувства, разрывающего лёгкие изнутри, когда Киллиан рядом, тает при соприкосновении его мягких губ с моими сухими и немного потрескавшимися.

Я не понимаю, что со мной происходит. Кажется, мужчина в таком же замешательстве. Когда мы отстраняемся друг от друга, и я прижимаюсь лбом ко лбу Киллиана, он выдыхает так тяжко, что моё сердце на мгновение замирает.

– Словно все, что я чувствовал до встречи с тобой, было ненастоящим, – шепчет он. – Это невозможно.

– Я просто чертовски привлекательна, – шучу я в стиле самого Киллиана.

Он улыбается и прикусывает губу. И мне снова хочется его поцеловать.

Там, где его ладонь лежит на моей талии, кожа под одеждой горит огнём. Жалеть о том, что у Киллиана нет возможности обнять меня двумя руками, слишком эгоистично, и всё же я не могу об этом не думать.

***

Плевать на людей, пялящихся на улице. Плевать на тех, кто что-то кричит в спину, и на тех, кто почти осмеливается преградить мне дорогу.

Это не их город. Он принадлежит моей матери. Да, она причинила вред моему другу – но с этим я разберусь чуть позже.

Единственное, что имеет значение в данный момент – это то, что по факту город и мой тоже.

Поэтому после того, как мы с Киллианом прощаемся, я иду в больницу и пересекаю её порог с гордо поднятой головой.

Пусть только попробуют, пусть только дадут мне хоть одну маленькую возможность, и я покажу им, что лимит моего страха исчерпан.

Теперь бояться будут они.

– Вот это сюрприз! – Таран, морщась от боли, садится в койке, когда я распахиваю дверь его палаты. На его лице улыбка, по которой я уже успела соскучился. Таран светится, как новенькая монета. Никогда в жизни я не видела лица добрее. – Ты же вроде только по ночам приходишь.

– Я устала строить из себя пустое место, – я присаживаюсь на самый край кровати, боясь причинить Тарану неудобства.

Он тут же протягивает ко мне руки, хватает за плечи и обнимает. Когда-то давно от него всегда пахло одинаково: сырым деревом, грязью и картофельными очистками, которыми он обычно кормил свиней. Но сейчас я не чувствую ничего, кроме едкого запаха лекарств и хозяйственного мыла.

– Как твои рёбра?

– По крайней мере, все на месте, – горько усмехается Таран и от этого морщится ещё сильнее. – Хотя, уже лучше. Врач сказал, что пара дней – и буду как огурчик. А ты чего это … снова стреляешь?

– Это вынужденная мера, – произношу я и тут же замолкаю. Что ещё мне ему сказать? Что моя мать, оказывается, Злая Королева – прототип Рогатого Короля, вселявшего в нас страх долгие годы? Что я обладаю магией, способной нанести непоправимый вред? Что сам Таран домой больше не вернётся и никогда не увидит Айлонви? Что стоит ему покинуть Сторибрук, как он попадёт в мир, которого даже я страшусь?

– Что тебя беспокоит? – Таран хмурит брови.

Его ладонь, сухая и тёплая, ложится на мои, сложенные в замок.

– Не знаю, как сказать тебе, – я прикусываю губу до тех пор, пока во рту не ощущается металлический привкус, а мысли не проясняются. – Но ты не сможешь вернуться домой.

Я думала, его лицо перекосится гневом. Думала, что он испуганно сожмёт мою ладонь и потребует объяснений. Думала, что он просто мне не поверит.

Но вместо этого Таран лишь произносит: «А», его рот дёргается в пародии на гримасу разочарования, но глаза остаются всё такими же безучастными.

Похоже, он прекрасно знал, что именно я ему скажу.

– А? – переспрашиваю я, тряхнув головой. – Всё, что ты можешь сказать – а?

– А чего ты от меня ждала, Лу? Я не был дома уже, – Таран на мгновение замолкает и поднимает глаза наверх, словно пытается сосчитать, – уже столько, что даже успел забыть, как выглядит собственный дом. Да что тут дом! – Таран всплёскивает руками. – Я не помню лица Айлонви! Того самого лица, которое когда-то считал самым красивым в мире – сейчас я даже не скажу, какого цвета у неё глаза!

Щёки Тарана вспыхивают алеющими пятнами, придающими его светло-карим, практически медовым, глазам искорку бешенства.

– Я знаю, что ты был в плену долгое время, – осторожно начинаю я, – но ты говоришь так, словно тебя не было в Придейне чуть ли не полвека.

– Может и так, – всё, что произносит Таран.

Я смотрю на него, не отрываясь, а парень смотрит куда-то сквозь, не фокусируя взгляд на чём-то определённом. В голове всплывают слова Мэри Маргарет о том, что у Тарана сейчас нет сердца, и я задумываюсь: какого это? Неужели, он совсем ничего не чувствует, или все эмоции проходят сквозь него, как белый луч луны: светят, но не греют?

– Я верну тебе сердце, ладно? – говорю я в конце концов. – И домой тебя отправлю – чего бы это не стоило.

– Не думаю, что мне там найдётся место, – отстранённым тоном заявляет Таран. Он переводит взгляд на меня, и что-то в нём заставляет моё сердце сжаться. – Дело в том, что после твоего ухода, я тоже ушёл.

– Что ты несёшь? – я начинаю заводиться. Недомолвки меня уже порядком достали. Ну почему люди не могут объясняться напрямую?

– Ты моя сестра, – Таран легко пожимает плечами, будто раздумывает, какие джинсы надеть сегодня. – Я не мог сидеть, сложа руки, зная, что ты … тебя … ты просто испарилась!

Сестра. Сейчас это слово уже не так режет слух. А вот тогда, когда мы жили в Придейне, я бы приняла это за высшую степень оскорбления.

Я любила Тарана. Он тоже любил меня, но совсем по-другому.

– Я не сразу попала в Сторибрук, как ушла от вас, – сообщаю я.

Но Таран не выглядит удивлённым – он лишь кивает.

– Знаю. Или ты думала, что я и правда смог просто взять и отпустить тебя? Я следил за тобой. Вышел сразу же, как ты сказала, что уходишь. До самого домика твоей старой семьи следил за тобой. Видел, как ты вышла оттуда с раскрасневшимся от слёз лицом. Видел твои дрожащие руки и взгляд, бегающий по округе в поиске чего-то. Я уже почти вышел к тебе, когда вдруг появившийся из ниоткуда фиолетово-зелёный дым поглотил тебя, не оставляя и следа.

– Погоди, – я отстраняюсь, чтобы лучше видеть Тарана. – Ты что делал? Следил за мной?

– Да.

– Да? Ты дурак? – я вспыхиваю, разбиваясь о непробиваемую тупость своего друга.

– Что, если я скажу тебе, что слежка – это ещё не самое печальное?

Я качаю головой. Таран на год меня старше, но сейчас я чувствую себя его мамочкой: так и хочется надавать подзатыльников и поставить в угол.

– Рассказывай мне всё. И я тебя прошу – больше никаких тайн.

– Ладно. Только помни, что я делал всё из лучших побуждений, – произносит он и как ни в чём не бывало принимается за свою, как оказалось, недолгую историю.

В основном, она состояла из одного единственного пункта: Неверленда.

Несколько раз я пыталась перебить Тарана, чтобы вставить свой нелицеприятный комментарий, но парень поднимал ладонь вверх, давая мне понять, что выслушает лишь в самом конце повествования.

К его счастью и моему собственному сожалению, когда Таран наконец закончил, я была слишком поражена, чтобы кричать или возмущаться.

– Ты был в Неверленде, – констатирую я то, что Таран сообщил мне минутой ранее. – Ты точно дурак.

– Я не знал, где тебя искать. То, что унесло тебя прочь, определённо было магией, и …

– И ты дурак, – повторяю я. – Потому что только дураки решают начать поиски с этого проклятого места.

В ответ он почти незаметно покачивает головой из стороны в сторону, словно не понимает саму суть моего негодования. Его самого совершенно не смущает тот факт, что Неверленд, расположенный катастрофически близко к Придейну, является заброшенной землёй Потерянных Мальчиков и их предводителя Питера Пэна – одного из самых опаснейших и коварнейших злодеев. Даже Рогатый Король побаивался его – а этот человек предпочитал смотреть на казнь невиновных вместо вечернего моциона.

– Как бы глупо это сейчас не звучало, но твой похититель спас тебя, – сообщаю я. – Питер бы превратил тебя в одного из своих потеряшек.

– У меня нет сердца, – грустно отмечает Таран. Весь рассказ он разглядывал свои ногти, а сейчас поднимает глаза на меня. – Это не очень-то похоже на спасение.

Таран непреклонен. Я не знаю, что он сейчас чувствует, как не пытаюсь представить себя на его месте.

– Я найду его. Обещаю. И не важно, кто конкретно посмел его забрать.

Я больше не пытаюсь контролировать гнев – в этом нет смысла, пока люди вокруг такие сволочи. Только когда Таран касается моего предплечья, я замечаю, что сжимаю светло-голубой пододеяльник с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

Комментарий к 8

Где самые классные, талантливые и просто мировые человечки? У нас в клубе http://vk.com/ughnastiel хD

========== 9 ==========

Всё, что произошло в лесу, я оставляю в секрете. Мэри Маргарет и Эмма пытаются разговорить меня, задавая вопросы об успешности моей тренировки, но я лишь отмахиваюсь и говорю, что ничего толкового не вышло.

Так будет лучше для всех нас.

Кажется, они верят, но всё же те взгляды, которыми обмениваются, когда думают, что я не вижу, говорят об обратном.

Ночью я проваливаюсь в сон сразу же, как только голова касается подушки. Мне снится Киллиан. Точнее, он и Таран. Мужчина и юноша о чём-то бурно спорят, пока не прихожу я и не выпускаю стрелы им в животы. Но ни Таран, ни Киллиан не падают замертво. Они лишь смотрят на меня пустыми глазницами, открывают рты, из которых не вылетает ни звука, а затем за их спинами появляется та семья из Придейна, Руби, Мэри Маргарет, Дэвид, Белль, Эмма и Генри, и все с такими же ранами и пустыми лицами.

– Ты убила их, – собственный голос бьёт по голове, словно отбойный молоток. – Ты убила их. Убила. Убийца!

Хочется проснуться, но я словно парализована: ни открыть глаза, ни двинуться с места. Я накрываю ладонями лицо, чтобы не видеть безжизненных выражений на лицах знакомых мне людей, и всеми силами стараюсь перенести себя обратно в реальность.

Земля под ногами ходит ходуном, воздух вокруг неожиданно превращается в жидкий свинец. Мне не вдохнуть. Я убираю руки от лица, и тут же кто-то наваливается на меня со спины, прижимая к земле. Я с трудом приподнимаю голову. Что-то тёплое и липкое пачкает щёку и затекает за шиворот.

Чужая кровь.

С диким криком распахиваю глаза в реальности, в которой я лежу на полу на любезно постеленном мне мягком матрасе и простынях в цветочек. Холодно, и одежда липнет к телу, словно меня окатили целой ванной ледяной воды. Когда глаза привыкают к темноте, я различаю перед собой сидящую на корточках Эмму. Она не произносит ни слова, пока моё дыхание не приходит в норму, а затем протягивает стакан чего-то тёплого и пахнущего маслом.

Молоко.

– Мне стоит поинтересоваться, что тебе снилось? – шепотом спрашивает она.

Я залпом осушаю принесённый стакан и качаю головой.

– Лучше не надо.

– Ладно, – соглашается Эмма, но никуда не уходит, лишь смотрит на меня изучающим взглядом. – Знаешь, когда у Генри кошмары, он просит, чтобы я посидела с ним, пока он снова не заснёт.

Короткий смешок слетает с моих губ. Это глупо, ведь мне не двенадцать лет, я взрослая женщина, способная сама о себе позаботиться. Но когда я открываю рот, чтобы отказаться от этого детского предложения, вместо этого почему-то произношу:

– Как хочешь. – И откидываюсь обратно на матрас.

Одежда Эммы тихо шуршит, когда она укладывается на полу рядом со мной, подкладывая ладони под щёку, чтобы было не так твёрдо. Я чувствую её взгляд на себе, хоть и лежу на спине и сама смотрю в потолок.

– Знаешь, – начинает Эмма, – всё-таки вы с Реджиной очень похожи. – Это не то, о чём бы мне хотелось говорить, поэтому я ничего не отвечаю. – В смысле, не внешне, а внутренне. Характером, темпераментом, поведением. Я знаю, что сейчас ты не настроена на то, чтобы верить в её невиновность, но я, как мать, знаю: она бы никогда не совершила преступление против своего ребёнка.

– Сказала та, что от собственного отказалась, – вставляю я.

Эмма издаёт то ли кашель, но ли возмущённый выдох.

– Справедливо, – отвечает она. – Только вот ты не представляешь, как сильно я об этом жалею. И Реджина тоже, я уверена. Какими бы мотивами она не руководствовалась, когда отдавала тебя, сейчас она бы заплатила любую цену, чтобы изменить прошлое.

– Ты не можешь знать наверняка, что творится у неё в голове.

– Вообще-то, – Эмма ворочается, – я говорила с ней сегодня.

Я поворачиваюсь на бок, чтобы попытаться отыскать в темноте лицо Эммы. Вот она, лежит и смотрит на меня, поджав губы.

– Что?

– Лу, тебе трудно понять, потому что ты не хочешь взглянуть на всё с её стороны. Вспомни, что творилось в Сторибруке до и после того, как заклятие пало. Всё, что бы она ни делала, всё было ради Генри – её сына, пусть и неродного. Неужели, ты правда думаешь, что она бы смогла причинить боль родной дочери?

– Она Злая Королева. Причинять боль – это, вроде как, её специальность.

Эмма хмыкает.

– Так-то оно так, только вот … – начинает женщина, а затем вдруг замолкает.

Её лицо в тусклом лунном свете, падающем из окна, видно мне чёткими контурами, словно нарисовано углём. Я жду, пока она продолжит, но по вздоху и шуршанию понимаю – что бы она ни пыталась сказать, это даётся ей с невероятным трудом.

– Эмма?

– Да, я просто … В общем, это нелегко признать, но из нас двоих именно Реджина больше смахивает на образцовую мать. Посмотри на Генри, – на имени собственного сына голос Эммы становится мягче. – Он вырос прекрасным и добрым мальчиком.

Тут даже я не могу поспорить. Генри славный малый. Если считать, что Реджина наша общая мать, то в какой-то степени я рада тому, что он мой брат. Пусть и сводный.

– Может ты и права. – Я стараюсь придать голосу как можно больше безразличия, мол, это всё равно ничего не меняет.

– Ладно. Спи, Лу. Спокойной ночи, – отвечает Эмма.

– Спокойной ночи.

Перевернувшись обратно на спину, я складываю руки на животе, закрываю глаза и засыпаю спустя некоторое время.

Последнее, о чём я думаю, прежде чем провалиться в дремоту без сновидений – это Реджина и прошлое, которое у нас могло бы быть.

***

Рука замирает, не коснувшись двери, выкрашенной в белый цвет. Поджав губы, я сверлю её взглядом, пытаясь в очередной раз сопоставить все немногочисленные «за» и все бесконечные «против».

– Ну же, Миллс, – подначиваю саму себя.

Окончательно одёргиваю руку, завожу её за спину и делаю шаг назад, спускаясь на одну ступеньку. Киллиан и раньше называл меня этой фамилией, но я не обращала внимания – просто пропускала мимо ушей, как обычное прозвище, придуманное старым другом. Сейчас же, когда фамилия Реджины слетела с моих собственных губ, это кажется мне таким правильным и ужасным одновременно, что я, опешив, несколько секунд просто стою с открытым ртом, как громом поражённая.

А потом дверь передо мной вдруг открывается.

– Луиза? – брови Реджины от удивления ползут вверх. Я не успеваю поправить её, как она делает это сама и добавляет: – То есть Лу. Что ты тут делаешь?

В её голосе удивление и радость смешивается в коктейль, отражающийся лёгкой улыбкой на лице. В этой улыбке есть немного меня: то, как при этом щурятся глаза, то, как на щеках образуются вытянутые ямочки.

– Привет, – заторможено произношу я.

– Привет, – улыбнувшись ещё шире, говорит Реджина.

Она выходит на крыльцо и замирает, когда между нами остаётся полшага и ступенька. Почему раньше я не замечала, какая она красивая? Чёрное приталенное платье так хорошо подчёркивает точёную фигуру, идеально уложенные волосы ниспадают на плечи, алая помада на пухлых губах придаёт изюминку всему образу. Её внешность пышет уверенностью, силой и властью.

– Мне, наверное, не стоило приходить, – я оборачиваюсь спиной к Реджине, но не ухожу.

Жду, чтобы она сама меня остановила. Пытаюсь подобрать нужные слова в голове. Боюсь, что если уйду сейчас, то не наберусь смелости снова прийти.

– Постой, – короткий стук каблуков, и её ладонь легко ложится на моё плечо. – Прости меня.

– За что? – не оборачиваясь, спрашиваю я.

– За всё. За то, что ты не видела отца. За то, что я позволила тебя забрать. За то, что ты попала к жестоким людям. За то, что не узнала материнской любви. За то, что у тебя не было настоящего детства. – Реджина тараторит, словно в лихорадке. – Прости за то, что всю заботу, которая предназначалась тебе, я отдала Генри. Прости, что смогла так легко забыть и прости, что не пыталась найти.

Я смотрю на проезжающие машины из-под опущенных ресниц. Глаза жжёт от слёз, конкретную причину которых я не могу отыскать: боль, облегчение, разочарование, отчаяние … радость? Не ускользает от внимания и тот факт, что она говорит «позволила забрать», а не «отдала». Значит ли это то, о чём я думаю?

Не забрали ли меня насильно?

– Не надо, – я качаю головой.

– Наоборот, – возражает Реджина. – Давно пора. – Я разворачиваюсь, женщина убирает руку с моего плеча и хватает ею мою ладонь, крепко сжимая, словно я в любой момент могу убежать. – Я бы никогда … клянусь тебе …

Когда с уголка её левого глаза скатывается первая слеза, я перестаю контролировать свои. Это происходит непроизвольно, словно сам вид плачущей Реджины приносит мне дискомфорт или даже боль.

– Реджина, я …

– Что бы не говорила тебе Кора, в чём бы не пыталась убедить … Сколько бы раз не стирала твою память или мою, я всегда, – Реджина кладёт ладонь свободной руки себе на грудь, туда, где ориентировочно находится сердце, – всегда тебя любила, пусть и не подозревала об этом. И сейчас люблю. – Миссис Лукас всегда смотрела на меня с каплей раздражения, Руби с дружеской добротой, Мэри Маргарет с заботой, а Эмма с пониманием. Киллиан каждый раз смотрит на меня так, словно видит впервые. Взгляд же Реджины наполнен настоящей любовью. – Ты моя дочь, моя плоть и кровь. Ты последнее, что осталось у меня от Дэниела – твоего отца. Я готова отдать всё, лишь бы ты мне поверила – я не трогала твоего друга.

Я забыла, зачем шла сюда. Я смотрю на Реджину, вижу почти незаметное очертание собственного силуэта в её зрачках и не понимаю, чего именно хотела добиться: правды или извинений – потому что, кажется, получила и то, и другое, и даже немного больше.

В голове возникает ускользающий образ, вернувшийся вместе с воспоминаниями: то же уставшее лицо Реджины, те же глаза, в которых материнское влечение и забота перемешиваются со страхом потери.

Она и правда любила меня: с самой первой секунды моего появления на свет.

– Мама, – говорю я хрипло.

Реджина резким, но мягким движением заключает меня в крепкие объятья. Я слышу, как она сипло что-то шепчет мне за спину, и лишь когда прислушиваюсь, у меня получается разобрать слова:

– Я больше никогда тебя не отпущу. Обещаю.

***

– Мисс Миллс, – невысокий мужчина в белом халате устало смотрит на меня и кивает. За серыми тенями под глазами, помятым воротником рубашки и стойкого запаха кофе из автомата в коридоре я различаю несколько бессонных ночей, проведённых на дежурстве. – Лу.

– Доктор Вэйл, – я киваю в ответ.

Мужчина не смотрит на меня так, как смотрят другие жители Сторибрука. Он лишь хмурит брови и выпячивает челюсть, пытаясь скрыть зевоту. Наверняка то, что он не шарахается от меня, как от открытого огня, дело рук Руби, которая иногда ходит с ним выпить.

– Сегодня, я погляжу, Таран особо популярен.

– В каком смысле?

– Ваша мать … То есть, мисс мэр только что пришла. Я видел, как она шла в сторону его палаты. Не думаю, что здесь есть ещё люди, которых она могла бы навестить.

Это невозможно. Мы совсем недавно попрощались. Она бы уж точно предупредила меня, если бы собиралась к Тарану.

– Хорошо, – только и выдаю я, уже не смотря на доктора. В коридоре, где находится палата Тарана, подозрительно пусто и тихо. Или мне просто так кажется? – Извините, я пойду.

И, не дожидаясь ответа, направляюсь в нужную сторону.

Странно, что Реджина решила прийти к Тарану, если учесть тот факт, что именно её он обвиняет в собственном похищении.

Мой взгляд цепляется за нужную дверь и не отпускает до тех пор, пока я не подхожу к ней вплотную. Из небольшой щёлочки доносятся голоса, и я не спешу прерывать их диалог. Останавливаюсь так, чтобы из палаты меня не было видно, и прислушиваюсь.

Два голоса: Реджина и Таран. И если первая настойчива и немного груба, то второй явно напуган и чертовски устал.

Таран:

– Я не буду её обманывать. Вы можете убить меня, если хотите, или отправить обратно в Неверленд, но я так больше не могу.

Реджина:

– Не беспокойся. У тебя осталось лишь одно дело, которое ты должен выполнить для меня.

Таран:

– Пожалуйста …

От тона его голоса меня начинает мутить. Это уже даже не усталость – это отчаяние. Я берусь за ручку, но невидимая сила останавливает меня, и я лишь замираю, крепко сжимая холодный металл. Вдруг удастся услышать ещё что-то важное, что мне лично никто не скажет?

И словно по волшебству, Таран тут же произносит:

– Вы же её семья … Разве так можно? Разве можно жертвовать родным человеком ради … ради … ради чего вы вообще это делаете?

После короткой паузы Реджина отвечает:

– Ради волшебства.

– Что? – голос Тарана срывается.

Я в таком же непонимании, как и мой друг. Подхожу ближе – совсем близко, так, что кончиком носа касаюсь двери – и заглядываю внутрь. Обзор открывается скудный: спина Реджины, стоящей напротив кровати Тарана. Самого парня не видно, и это странно. Не представляю, в какой комок он умудрился сжаться у изголовья, чтобы полностью спрятаться за стройной Реджиной. Единственное, что различаю – это его рука, сжатая в кулак с такой силой, что мне даже отсюда отчётливо видны веточки синих выпуклых вен и побелевшая кожа на костяшках пальцев.

– За волшебство, особенно такое сильное, нужно платить, – спокойно отвечает Реджина.

Её спина ровная, словно женщина проглотила лом. Сначала я вижу лишь, как она дёргает плечами, а потом в поле моего зрения появляется деревянная шкатулка, украшенная то ли медными, то ли позолоченными металлическими вставками. Реджина зажимает её подмышкой. Кажется, это что-то действительно ценное.

– Я знаю, как вы выглядите. Можете больше не притворяться.

– О, это не ради тебя, дорогой мальчик, – волосы Реджины дрожат – видимо, женщина едва качает головой. – Это ради безопасности. Хотя, ты прав – пока в этом больше нет нужды.

Тёмный, вязкий и густой дым появляется из ниоткуда и обволакивает Реджину, начиная с головы и спускаясь вниз, к идеально начищенным чёрным туфлям. Непроизвольно отстраняюсь, но не перестаю держать хотя бы кусочек комнаты в поле зрения. И когда дым рассеивается, и передо мной снова возникает точёный силуэт, в этот раз облачённый в другую одежду, я зажимаю рот ладонью.

Рыжеватые длинные волосы. Властная и уверенная поза.

Это не Реджина. Точнее, больше не она.

Теперь перед Тараном в красной блузке и чёрной юбке-карандаш стоит Кора. Она продолжает придерживать шкатулку, но теперь вместо коротких изящных пальцев матери я вижу длинные и тронутые возрастом руки моей бабушки – той, которая говорила мне, что она единственный человек, которому можно доверять.

Неужели, всё это время я не только обвиняла не того человека, но и слушалась чужака и притворщика?

В горле словно моток колючей проволоки. Я беззвучно откашливаюсь в ладонь, смаргиваю подступившие слёзы и готовлюсь к тому, чтобы раскрыть себя и войти в палату.

– Ты знаешь, что там? – металл в голосе остался, но теперь он принадлежит Коре. Она перехватывает шкатулку, и теперь, видимо, держит её двумя руками, демонстрируя Тарану.

Снова медлю. Таран молчит. Я, обездвиженная открывшимися мне фактами, продолжаю одной рукой хвататься за дверную ручку, а другую прижимать к губам.

– Вы собираетесь убить меня, – это не вопрос, и от этого мурашки пробегают вдоль позвоночника.

– Всё не так просто, – голос Коры звучит сухо и жёстко. Никаких сомнений в правильности своих слов и действий. – Сердце жертвы. Сердце, отданное добровольно. Сердце, отнятое в бою. – По резко сменившемуся мелодичному тону я понимаю, что она что-то процитировала. – Ты будешь первым, мой мальчик.

Меня словно ударили под дых. Пытаясь переварить сказанное Корой, я буквально на мгновение отвлекаюсь на проходящего мимо медбрата. Он улыбается мне и кивает, но я не отвечаю ему тем же. Его лицо меняется за секунду, видимо, когда он различает беспокойство на моём собственном.

Я поворачиваюсь обратно к двери, заглядываю внутрь и почему-то уже не вижу Коры. Дёргаю ручку на себя, и передо мной возникает хорошо освещённая палата с одноместной кроватью, на который, свернувшись, словно котёнок, лежит Таран. Его рот открыт, губы демонстрируют беззвучную букву «О», а глаза прикрыты, будто парень впал в дрёму. Руки обхватывают живот, голова откинута под тем углом, под которым у любого живого человека давно бы занемела шея.

Но Тарану всё равно, потому что его грудная клетка не двигается, обозначая вдохи и выдохи.

– Таран? – я медленно подхожу ближе к кровати. В какой-то момент мне кажется, что сейчас я произнесу имя друга громче, и тогда он проснётся – откроет глаза, глянет на меня и скажет «Привет, Лу!» своим бархатным голосом.

Но Таран не шевелится: ни его пальцы, ни ресницы – ничего. Я подхожу ближе, надеясь на то, что это очередная магия: глупое волшебство, иллюзия, игры памяти – всё, что угодно. Но нет, вот он, мой Таран, мой друг, мой брат и моя первая любовь, лежит неподвижно и больше уже не дышит.

– Таран, – мне кажется, что шёпот, с которым я произношу такое знакомое имя, гулким эхом разлетается по палате. – Это я – Лу … Пришла навестить тебя.

Но он уже не слышит. И навряд ли когда-то будет.

Я не могу кричать. Даже позвать на помощь нет сил. Я словно пробежала десяток километров без остановки: болит каждая мышца, даже самая маленькая, и колет где-то в груди. Так сильно, словно сердце вырвали из рёберной клетки.

Присаживаюсь рядом на кровать, протягиваю руку к лицу Тарана и касаюсь его щеки. В любой другой момент он бы смущённо улыбнулся, или неуклюже махнул головой, или сказал бы какую-нибудь глупость. Но сейчас ни один мускул на его лице не дёргается.

Снова зову Тарана по имени. С каждым разом у меня получается всё громче. Имя друга перемешивается со всхлипами, а они, в свою очередь, с глухим скулежом. Похожий звук издавала подбитая военными Рогатого Короля дворняга, которую мы с Тараном смогли выходить за несколько недель.

Тело откликается раньше мозга: я хватаю Тарана за мягкую ткань футболки и трясу с силой, неведомой даже для меня.

Следующее воспоминание: непонятно откуда взявшийся Дэвид берёт меня в кольцо своих крепких рук и оттаскивает прочь. Ноги едва касаются асфальта даже носками. Когда я успела оказаться на улице?

– Шшш, Лу. Всё будет хорошо, – раздаётся мягкий голос Дэвида прямо мне в ухо. – Мы разберёмся. Обещаю.

Я перестаю брыкаться, когда судорогой сводит всё тело. Висну на руках Дэвида словно бальное платье на вешалке. Перед глазами лишь лицо Тарана, но не мёртвое, ведь так было бы легче. Я вспоминаю его весёлого, счастливого, беззаботного – именно такого, каким бы сейчас его я помнить не хотела.

За секунду меня разрывает: голос срывается на крик, я перестаю различать объекты и всё вокруг сливается в одно сплошное размытое пятно. Меня то ли трясут чьи-то руки, то ли дрожь воспроизводит собственное тело.

Я полностью отдаюсь в распоряжение людям вокруг и закрываю глаза. Войди я раньше, открой эту чёртову дверь палаты, ничего такого бы не произошло. Почему я медлила, что мешало? Испуг? Любопытство?

Так или иначе, именно жалкие секунды моего бездействия погубили друга.

– Эй, Лу … Посмотри на меня, – просит кто-то.

Голос доносится издалека, словно я на дне отстойной ямы в куче всей той грязи, которую заслужила.

– Оставь её, – ещё один голос, мужской и более жёсткий, кажется принадлежит Дэвиду.

Хотя я не уверена – теперь уже совершенно ни в чём. Не нужно было верить Коре, ведь в глубине души я чувствовала – что-то не так! И Крюк предупреждал.

Крюк … Киллиан! Это его голос просит меня посмотреть!

Я с трудом разлепляю глаза. Мы уже не на улице, а в помещении с высокими потолками и наглухо зашторенными окнами. Не лофт, значит, дом Реджины. Я лежу на кровати поверх одеяла. Надо мной стоит слишком много людей. Я накрываю лицо ладонями в немом жесте протеста. Чей-то голос просит всех выйти. Всех, кроме «любителя смоки-айс».