Текст книги "Куриный бог - 2. Стакан воды (СИ)"
Автор книги: Minotavros
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– Тём, это что?
Решился. Ну, славатегосподи.
– Святой Антоний Падуанский.
Чистая правда. Серебряный медальон с изображением именно этого святого Данилов и держит сейчас в руке. И хмурится озадаченно.
– А-а зачем?
Артем пожимает плечами.
– Носить. Он, говорят, если его как следует попросить, защищает от всего. Чудеса совершает. Болезни там неисцелимые излечивает. Крутой святой, понимаешь? Тебе пригодится.
– Так я же некрещеный. В церкви, почитай, никогда не был. Разве что так… на экскурсии.
– А он обо всех заботится. Даже о тех, кто поклоняется другим богам. Или вовсе… некрещеный.
– Тём, зачем?
Вдохнуть. Выдохнуть. Он очень надеялся, что обойдется без точных формулировок.
– Нам нужно чудо, Данилов. Любое чудо. А тут Наська, наша староста, с предками в Италию подалась. Посреди учебного года, прикинь? Ну я и попросил ее, если в Падуе будет… Их там освящают над его могилой, мощами нетленными… Я читал. Будешь носить?
– Буду.
Данилов надевает на шею удобную, надежную цепочку якорного плетения, задумчиво теребит серебряный кружок на волосатой груди.
– Непривычно? – осторожно интересуется Тёмка.
– Привыкну. К уколам же привык.
– Ну, мерси за сравнение!
– Да я не к тому. – Знамо дело, не к тому! А к чему? – Ты свой-то разворачивать станешь?
– Сейчас-сейчас… Данилов, у тебя что, деньги совсем лишние?!
– Всего лишь планшет. На твой ноут без слез смотреть невозможно. Он даже пишущей машинкой работать не может – посреди абзаца виснет.
– Зато я его на свои деньги купил!
– Так ведь и я этот не на чужие. Тём, давай не будем сегодня устраивать тут… декларацию независимости?
И лезет целоваться, гад. Знает, перед чем Тёмка точно не сможет устоять. Поднес, понимаешь, игрушку, как у богатых мажоров – в руки взять страшно, не то, что использовать по назначению, – и радуется. Гад.
Медальон холодный, серебряный в процессе объятий непривычно прижимается к груди. Нагревается от трения, почти обжигает, словно крошечный кусочек солнца посреди зимы. Почему-то Артему кажется, что святой Антоний на этом медальоне поощрительно улыбается: будьте здоровы, дети мои, любите друг друга! Во всех смыслах. Пидоры, если вдуматься, тоже создания божии.
========== 7. ==========
*
Очень может быть, что святой Антоний старается изо всех сил, но в августе на гей-парад в Амстердам они так и не попадают. Потому что в июле Данилов попадает в больницу. И не привычным уже способом – при помощи любимой “бэшечки” (Артем бы его самолично отвез – зря он, что ли, весной на права наконец сдал?), а под надрывные завывания сирены мчащейся во весь опор скорой. Артема в машину не берут. “А вы ему кто? ” – “Друг”. – ” Извините, только родственники”.
Кретин! Надо было говорить, что брат. Растерялся.
Хотя… Может быть, и брата бы не взяли.
Потом Данилов расскажет, что врач в скорой кричала водителю: “Гони по трамвайным путям! Не довезем!” Время было пять часов вечера – самые пробки.
Они его довезли. Хотя по дороге давление в какой-то момент упало до сорок на ноль.
– Спасать у нас здорово умеют, – комментирует уже после всего Данилов. – Лечить не всегда получается, а вот спасать…
Данилов благодарен, но все равно ворчит. По привычке. А Артем через несколько дней, когда чуток отпустило: Данилова перевели в палату интенсивной терапии и появилась хрупкая надежда на более-менее благоприятный исход – позвонил в скорую с благодарностью. Ему даже не поверили сначала:
– Жалобу оставить хотите?
– Нет. Благодарность. Довезли, спасли.
– Да?! Подождите, я сейчас запишу ваши координаты.
Нечасто им, похоже, с благодарностями звонят.
Собственно, случилось это все с Даниловым, когда никто не ждал. «Пришла беда, откуда не ждали». Так и бывает: вроде бы предупрежден заранее, готовишься, так сказать, морально, а придет оно да как шабаркнет по башке…
– Тём, ты дома?
– Я-то дома. А вот ты, Данилов, откуда в такую рань? Прогуливаешь безбожно?
– Что-то плохо мне, Тём. Я, наверное, полежу чуток. Что-то меня…
До туалета Данилов добегает едва-едва. И уже оттуда, с трудом переводя дыхание между мучительными рвотными спазмами, хрипит:
– Скорую вызывай!
Разумеется, Темка тут же ломится к нему.
– Что случилось?
– Не заходи!
Еще чего!
Рвет Данилова кровью. Буквально полощет.
– Не смотри…
– Дурак!
Трясущиеся пальцы не с первого раза попадают по кнопкам телефона. Потом приходится долго объяснять что да как. Потом – судорожно вспоминать собственный адрес. Почему-то именно сейчас, когда надо-надо – из головы вон. Адрес подсказывает с трудом дотащившийся до дивана Данилов. Бледный – просто в синеву.
– Как ты?..
– Тазик…
Темка мчится в ванную за тазиком. У них есть. Белье иногда замачивают. Белый, эмалированный. С ярко-красной земляникой по краям. И кровь в нем – красная на белом.
Скорая приезжает через двадцать минут. Умом Артем понимает, что это очень быстро, что им с Даниловым, можно сказать, просто совершенно невзъебенно свезло, но… Приходится изо всех сил сдерживать гневный крик негодования: «Что ж вы так долго-то?!»
Руки у Артема в крови и скользят, когда он держит всунутую ему молоденькой докторшей капельницу. Вид у него, должно быть, еще тот. Только в фильмах ужасов и снимать. Но Данилов дышит. Данилов еще жив – и это главное.
Чтобы затащить носилки в лифт, а оттуда – до скорой, приходится звать дворника. Благо, тот как раз в это время починяет бортик у разбитой кем-то прямо под окнами первого этажа клумбы. В бригаде скорой – только женщины, а Артем, как ни крути, один носилки даже до лифта не донесет.
Ну а в скорую… в скорую – да, его не пускают. Потому что «только родственники». Зато, буквально на ходу, вскакивая в машину, сообщают номер больницы. «В девятку повезем».
Артему хватает ума не рвануть следом – как есть: в крови, с трясущимися руками и заходящемся в каком-то сумасшедшем припадке сердцем. Брать «бэшечку» в таком состоянии – чистое самоубийство, а соваться в такси… До первых, пожалуй, ментов.
Так что он возвращается домой, стараясь не смотреть на себя в зеркало, тщательно умывается под ледяной водой, переодевается в чистое, находит на тумбочке в коридоре связку ключей, пытается вспомнить: все ли даниловские медицинские документы всунул молоденькой докторше? Выходит, что все. Ладно, в конце концов, можно и потом довезти. Если обойдется… Нет, он не будет сейчас об этом думать. Сейчас надо вызвать такси. Чертово такси приходится ждать невероятно долго. (Пробки.) Тёмке кажется, что он целую жизнь проводит в ожидании синего «Рено-логана» на лавочке возле подъезда.
Еще столько же – в машине, по дороге в больницу. Серьезный, молчаливый водитель периодически косится на него подозрительно. Наверное, правильно косится. Тёмка бы и сам не подумал ничего хорошего про бледного парня с искусанными губами и не до конца, по-видимому, смытой со светлых волос кровью, который всю дорогу выдыхает только одно слово: «Быстрее! Быстрее!» Словно и не подгоняет и так пренебрегающего ради него правилами дорожного движения водилу, а истово молится.
В приемном покое его снисходительно информируют: «Поступил в реанимацию».
В реанимацию даже родственникам нельзя. Хотя наученный горьким опытом Артем вдохновенно врет, что брат. Но… Там хоть брат, хоть жена, хоть папа с мамой. Нельзя – и баста. «Вот вам телефон ординаторской – звоните».
Сидеть в приемном совершенно бессмысленно. Это тебе не кино. Никто не побежит с третьего этажа, сообщать радостную (или наоборот, но Артем об этом думать не будет!) новость томящимся в неизвестности родственникам. Никакой усталый хирург не выйдет из операционной, вытирая лоб, и не произнесет, улыбаясь скупой мужской улыбкой: «Он будет жить!»
Так что скажи уже сам себе: «Он будет жить!» – и вали потихонечку домой. Но сначала – позвонить. «Надо было выклянчить у Данилова новый телефон – и плевать на гребаную гордость». Аппарат у Темки – так себе. Старенький «Самсунг» с крохотным экранчиком. Дрожащими пальцами куда надо – хрен попадешь. Но он все-таки попадает.
– Данилов? Состояние стабильно тяжелое. А вы ему кто?
– Брат, – тут главное подпустить в реплику как можно больше уверенности.
Внезапно молодой женский голос, звучащий из трубки, становится чуточку теплее. (Или это просто так кажется? Потому что хочется же… чего-то человеческого.)
– Как хорошо, что вы позвонили! Ему для операции нужны специальные приспособления. У нас нет. Если сейчас поторопитесь – успеете купить.
Артем смотрит на часы: половина шестого. Пробки. Черт! Он успеет.
– Называется как?
– Кольца для легирования вен пищевода.
– Хорошо. Спасибо. Я привезу.
Хвала всем богам за доступный интернет! Как с этим в прошлом веке-то справлялись?! Кольца он таки находит. И не сказать чтобы за тридевять земель. Хотя… Пробки!
С такси ему везет. Святой Антоний наконец проснулся и вспомнил о нуждах своего подопечного? Однако на этом везение и заканчивается. К магазину они подруливают за пять минут до закрытия. И не магазин это оказывается вовсе, а крохотная фирмочка на третьем этаже огромного офисного здания. Когда Артем выпадает наконец из лифта, молоденькая девушка с льняными распущенными волосами аж до попы закрывает дверь на ключ.
– Простите! Простите! Но это очень срочно! Вопрос жизни и смерти.
На него смотрят с сомнением. Точно! Такие фразы произносят только в кино. А тут еще их произносит Цыпа своим несерьезным голосом.
– Мы уже закрыты. Видите? Работаем до семи часов.
– Я понимаю. Но там человек может умереть. Пожалуйста!
Все-таки это старый хрен – святой Антоний – не иначе, потому что девушка, вероятно, оценив Тёмкин совершенно невменяемый вид и задыхающиеся от ужаса интонации, поворачивает ключ в обратную сторону и со вздохом произносит:
– Заходите.
Дальше – все как в тумане.
Денег хватает только-только. Стоят эти кольца – словно полный набор волшебных колец Средиземья, включая Кольцо всевластия. Темка радуется, что отпустил такси. Вышло бы неудобно. Дальше – только общественным транспортом. Ну и хрен с ним.
Переполненный автобус приходится брать с боем. Впрочем, нынче остановить Тёмку практически невозможно. Как и задержать. Он и не человек вовсе. Терминатор. Так что…
– Я тут… для операции привез, – выдыхает он, стоя во все том же приемном покое. – Передать-то как?
– Да вы поднимайтесь, – устало машет куда-то в сторону лестницы медсестра. – Вам в реанимацию, на второй этаж. Там будет кто-нибудь. Халат наденьте. И бахилы. Возьмите вот.
На второй Тёмка буквально взлетает. Птицей – в небо. Очень сильно напуганным воробьем. Тем не менее внутренне уже решительно готовый брать штурмом неприступную твердыню. Однако дверь легко подается под нажатием. И в коридоре – никого. Совсем никого. Темка, крадучись, двигается по коридору – и замирает.
Данилов лежит в белой-белой палате. Сам какой-то белый. Рядом – капельница, по которой в даниловскую вену поступает кровь. Живой? Некоторое время Тёмка отчаянно всматривается, отмечая, наконец, как поднимается и опускается грудь. Медленно, едва заметно, но… Живой! Тут же глазам становится мокро. Живой. Данилов на кровати совсем не похож на себя. Бледный, болезненно-худой. Неподвижный. Голое тело, небрежно укрытое простыней. Из носа прозрачные трубки торчат. Темка такое только в кино видел. Хочется рвануть туда, к нему, схватить за руку, умолять… Наверное, остаться. Не уходить.
– Молодой человек, что вы тут делаете?
Оказывается, он так увлекся разглядыванием Данилова, что даже и не заметил появления в коридоре врача. А это точно врач: немолодой, сухопарый, черноволосый с седыми висками. Взгляд недружелюбный, цепкий. Так и хочется под этим взглядом бежать из отделения, не оглядываясь. К счастью Артем вовремя вспоминает про набор волшебных колец у себя в кармане. «Что у него в карманцах, моя прелес-с-сть?» А ведь еще совсем недавно они с Даниловым вместе смотрели «Властелина колец»…
– Я… брат. Вот его. Мне сказали… Кольца для операции. Я принес.
Взгляд врача становится даже вроде бы чуток помягче.
– Кольца – это хорошо. Тогда завтра и прооперируем вашего… брата.
Мерещится Тёмке или нет эта крошечная многозначительная пауза перед «братом»? Наверняка мерещится. Станешь от такой жизни, блин… мнительным.
– А почему завтра? Я думал…
– Потому что, молодой человек, думают здесь другие. А вас я попрошу на выход.
– Можно… – Тёмка сглатывает слюну пополам с чем-то соленым. Кровь? Когда успел прикусить? – Можно я еще… чуть-чуть? Тут постою.
«Сейчас меня ка-а-ак!..» Тапкой.
– Ну постой. Брат. Пять минут тебе, не больше. Окей?
Темка кивает. Чего уж тут! Окей, конечно.
Данилов лежит молчаливый и бледный – под цвет стен, словно бы уже и не совсем здесь. Тёмкины внутренности скручиваются в узел. «Ничего. Ничего. Все обойдется. Все будет хорошо. Слышишь, Данилов? Слышишь? Я здесь. С тобой».
Из больницы он сам себя выпинывает буквально, как шутил Данилов, «не снимая горнолыжных ботинок». От души. Потому что ноги не идут. И даже зубы, похоже, отчаянно желают вцепиться во что-нибудь, хотя бы в ручку двери под табличкой «реанимация», и никуда не пускать. Домой? Да ну его!..
«Надо позвонить его родителям», – устало, даже как-то апатично думает Артем, трясясь на заднем сидении старенького синего «Икаруса», больше похожего на ржавое корыто с болтами. Мысли тягучие, неспешные. Ехать долго. Если и существует на карте точка с названием «Жопа мира», то именно там, очевидно, и находится девятая больница. Пока доедешь – кучу всего передумать можно.
Несколько раз он спрашивает себя: «Так позвонить или нет?» – и в конце концов отвечает – неправильно, но честно: «Нет. Когда все решится… так или иначе. Вот тогда».
Трусость? Да. Но сегодня его сил хватает только на то, чтобы быть трусом.
Ночью он не спит, сидит за компом, пытается играть в «Танки». Если честно, геймер из него так себе. По танкам спец как раз Данилов. Но надо же чем-то занять руки. И голову. Хотя насчет головы, Данилов, поглядев его игру, наверняка бы сильно усомнился. В том смысле, что сия часть организма вряд ли вообще присутствовала в данном процессе.
За ночь он исхитряется три раза позвонить в больницу. Ответ один: «Состояние стабильно тяжелое». И наконец: «Молодой человек! Звоните утром!» Темка их достал. “Состояние стабильно тяжелое. Ничего не изменилось за последние пятнадцать минут”. Это ведь хорошо, что ничего не изменилось? Если бы стало хуже, они бы ведь сказали?
Сон, сон, сон… Темка не спит. Где-то там, в чужих стенах, на белой, холодной больничной койке борется за свою жизнь Данилов. “Звоните утром”.
Утром, впрочем, все то же. «Состояние стабильно тяжелое». Зато Данилов пережил эту ночь. Вот! На работу Артем не идет. Какая уж тут работа! Еще под машину, чего доброго, по дороге загремит. С него нынче станется! Отзванивается начальству и просит замену. Начальство благосклонно дает два дня.
Днем его предсказуемо срубает. Сон – не сон? Тягучее, мутное ничто, из которого выдергивает телефонный звонок. Артем чуть не умирает от разрыва сердца тут же, во сне. «Не приходя в сознание». Это… из больницы? Это?.. Номер на дисплее незнакомый.
А голос из трубки… Голос – как раз наоборот. Хотя и тихий, почти исчезающий, шепчущий.
– Тём?
– Данилов?! Ты?!
– Тём, я на секундочку у медсестры телефончик выклянчил. Тут не положено вообще-то. Меня прооперировали. Завтра в палату интенсивной терапии переведут.
– У тебя… все хорошо? – Боже! Какой идиотский вопрос!
– Все просто замечательно. – Угу. То-то голос такой… замогильный. Не голос – шелест. – Туда… прийти можно. Третий этаж. Только вечером. С утра… не надо. Придешь?
– Данилов, ты чего?.. Приду, конечно! Ты там держись! Ты…
Совсем еле слышно:
– Люблю тебя.
– И я, Данилов! И я! – последнее он уже почти кричит в окончательно замолчавшую трубку. «Вызов завершен».
*
Странно, но одному не спится. Даже после даниловского звонка, сумевшего снять некоторую часть тяжести с мятущейся души. Артем совершенно иррационально боится оказаться с темнотой один на один: оставляет включенной настольную лампу, несколько раз за ночь ходит к двери проверять замки. Да и вообще чувствует себя в огромной кровати словно полярный медведь на льдине. Казалось бы, сколько раз до этого приходилось спать одному: то Данилов в командировку на севера подался, то у него очередной корпоратив приключился, то на работе аврал – и не до сна. “Ты меня не жди, я сегодня не лягу”, – и всю ночь в соседней комнате компьютер экраном мигает.
И Темка не ждал: дрых себе сном праведника. Да и чего беспокоиться-то? Одна бессонная ночь такого упертого мужика, как Данилов, явно с ног не свалит. Отоспится после.
Но сейчас, похоже, именно мысль о том, что Данилов может и вовсе не проснуться, напрочь лишает сна.
А когда все-таки в какой-то момент удается заснуть, вдруг, откуда ни возьмись – буквально кувалдой по голове: «Данилов!» И тут же отчаянно, из самой глубины души: «Ты только живи!» И слезы. Заснешь среди такого, как же…
Утро, правда, приносит с собой чуточку надежды. В ординаторской ему сообщают новый телефонный номер.
– Туда звоните. Переведен в палату интенсивной терапии.
– Это ведь хорошо? – осторожно пытается уточнить Артем и получает в ответ лаконичное:
– Безусловно.
Безусловно! Точно в жилы вбрызнули солнечный свет. Что ж, значит, самое время начать выполнять данные самому себе обеты.
Артем роется в даниловском телефоне. Ну вот, точно: «Мама дом» и «Мама сот.» Почему-то именно так. Наверное, потому что и дома у Данилова к телефону чаще всего подходит именно мама. Папа – на работе.
Нажимает Артем на тот, который «сот.». Во избежание. Раз в жизни, говорят, и сломанное ружье стреляет. А уж с его-то везением! По крайней мере, с мамой он хотя бы знаком лично. Знакомство, конечно, вышло так себе, но, что делать, если трубку внезапно возьмет отец Данилова, он и вовсе не представляет. «Здрасьте, это любовник вашего сына! Он тут намедни чуть не помер, но его спасли. Правда, так вышло, что он все еще может помереть в любую минуту. Но вы не переживайте, все будет хорошо!» Гадость какая!
– Алик?
– Нет, это Артем. Здравствуйте, Марина Юрьевна! – все это он выдавливает из себя торопливо, почти без пауз, боясь струсить и отступить. Легче бы, наверное, в пещеру к дракону. Или – как там его? – в пасть к Годзилле.
Голос в трубке мгновенно смерзается до состояния остро заточенной ледышки. Ща ка-а-ак воткнет в виртуальное Тёмкино сердце, а то и кувыркнется во вполне себе реальный инфаркт. И конец Цыпе.
– Как ты смеешь, тварь, звонить по этому номеру? Да еще и с телефона моего сына? Решил на досуге заняться шантажом? Имей в виду, Алик непременно узнает об этом разговоре.
Свободной рукой Артем обхватывает себя за плечи. Его потряхивает. Наверное, перед тем, как звонить, следовало надеть пуховик. Глядишь, и удалось бы все-таки выжить.
– Конечно, узнает. Я ему сам и скажу. Марина Юрьевна, вы только трубку не бросайте! Данилов… Алик в больнице. А телефон… телефон пока у меня.
Пауза почему-то кажется отлитой из свинца. Поверит? Не поверит?
– В какой… больнице?
– В девятке. В хирургии, в палате интенсивной терапии…
Когда Артем заканчивает свой довольно сбивчивый рассказ, его уже не трясет. Наоборот – он словно облит плавящим кости жаром от макушки о пяток. Даже задница пылает – будто на раскаленной сковороде посидел. Зато его ни разу не перебили. Достижение, однако!
– К нему… можно?
Куда делся лед? Растаял?
– Наверное…
Они взрослые, самостоятельные. Пусть разбираются сами. Главное, не пересечься там, в больнице. То-то Данилову хорошо будет при этакой «встрече на Эльбе»! Ему сейчас как раз наоборот: покой – лучшее лекарство. Ладно. Артем, если что, будет старательно скрываться, выглядывать из-за угла и вести себя будто советский разведчик Штирлиц, идущий на встречу с радисткой Кэт.
– Спасибо за информацию… Артем.
Ядом этого вытолкнутого явно через силу «спасибо» можно отравить половину не самого маленького города. Но… Это же все-таки не «чтоб ты сдох!», правда? Стало быть, прогресс. Тот самый худой мир, который, по определению, лучше доброй ссоры. Хотя в последнем Артем отнюдь не уверен.
Зато уверен в том, что Данилову в его положении потребуется любая поддержка, которую только можно найти. Один Артем не сдюжит. А родители… Родители – это сила.
Прощается он скомканно и, чиркнув кончиком пальца по кругляшку «отбой», бессильно оседает на диване.
*
Вечером в палату интенсивной терапии он и впрямь крадется, как заправский шпион. Почти на цыпочках поднимается на третий этаж, то и дело вслушиваясь в звук чужих шагов и доносящиеся гулким лестничным эхом обрывки разговоров. Никто его не останавливает, никому до него нет дела. Одноразовые шапочка и халат, купленные внизу, в аптечном киоске, и синие бахилы на ногах делают его практически человеком-невидимкой. Мало ли их тут таких бродит! Бабулька на вахте классически дремлет, приспустив очки на самый кончик носа. Никаких преград, никаких пропусков.
Коридор, ведущий к нужным дверям, тоже практически пуст, если только не считать периодически шаркающих по нему нетвердой походкой больных. Больные Артему не интересны. Зато перед приоткрытой дверью с загадочной надписью «ПИТ» он на некоторое время замирает натуральной статуей. Или манекеном. Пластиковый Цыпа.
За дверью кто-то стонет (хочется надеяться, что не Данилов), кашляет, брякает какими-то металлическими штуками медсестра. (Со своего ракурса Артем видит только край больничной униформы.) Даниловских родителей не слышно. Вряд ли они сидели бы молча, да?
Он дожидается, когда медсестра выйдет (ловко удается отступить в сторону и не создать помех движению), и втекает внутрь. Внутри никого, кроме двух больных, лежащих на койках. И второй медсестры, следящей за показаниями каких-то приборов, – за стеклянной стеной в торце комнаты. Белая палата-аквариум. Ну это и правильно. Чтобы не оставлять людей без присмотра.
Данилов лежит с краю – почти напротив двери. На второй койке – изжелта-бледный старик с торчащей куда-то к потолку острой седой бородкой. Старик дышит хрипло и периодически кашляет так, что кажется – сейчас задохнется. Но медсестра за стеклом на этот кашель не обращает ровно никакого внимания, и Артем решает, что, по-видимому, не происходит ничего из ряда вон. А значит…
Его глаза встречаются с глазами Данилова. Тот смотрит и даже, похоже, пытается улыбнуться. Дурилка картонная!
– Тёмочка…
Лучше бы молчал! Хриплый, обессиленный шепот – будто железом по стеклу. Тёмка тут же чувствует, как предательская влага подступает к глазам. Что-то разнюнился он в последнее время! Чувствительная барышня, а не взрослый мужик!
– Данилов!..
Наверное, где-то в палате имеется стул для посетителей. Не может быть, чтобы не. Но Артему в этот миг совсем не до стула. Он ставит на пол принесенные с собой пакеты с даниловскими вещами и совершенно неграциозно брякается на колени рядом с ними.
– Тёмочка…
«Тёмочкой» Данилов его зовет редко, почти никогда. Стесняется собственной сентиментальности. Но уж если прорывает… Сейчас, похоже, именно такой момент. Смерть подступила настолько близко, что не осталось никаких сил на комплексы. Или условности.
Артем всхлипывает и прижимается щекой к бессильно лежащей на краю кровати даниловской руке. Хочется, конечно, губами, но… это уж точно – ни в какие ворота. Губами… Губами – потом. И не только к руке. Рука у Данилова холодная, слегка влажная от испарины и пахнет больницей. Артему кажется, что он помнит на ощупь ее рельеф: все эти выступающие косточки и выпуклые вены. Данилов и прежде-то никогда не был пухлячком, а нынче и вовсе – кожа да кости.
– Тем, ты чего? Все хорошо ведь.
Все хорошо. Все просто замечательно. Просто зашибись.
– Я тебе одежду принес. Чашки-ложки всякие. Телефон с зарядником. Полотенце. Костюм спортивный. Еще что-то… Не помню.
– Телефон – это хорошо. – Чуть шевельнувшиеся пальцы проходятся лаской по щеке Артема. – Не сиди на полу – простынешь. Лечи тебя… потом.
Пытается шутить. Молодец, Данилов.
Артем поднимается (ноги затекли, коленки болят – пол и вправду холодный), все-таки находит в углу черный стул на металлических ножках – странная штука в этой белоснежной палате-аквариуме.
– Ты как?
Данилов дергает щекой и устало прикрывает глаза.
– Прооперировали, вроде. Все остановили. Только… знаешь, это не значит, что больше ничего не порвется. Один укрепили, другой…
– Не думай об этом, – ладонь осторожно касается колючей щеки. – Я тут твоим родителям позвонил. Подозреваю, они скоро…
– Зачем? Не надо было. Сейчас начнется… всяческая суета.
– Всяческая хуета… – бурчит себе под нос Артем. Вот и делай после этого людям добро!
Данилов вздыхает.
– Я хотел сказать: спасибо. Я понимаю…
– Ни хрена ты не понимаешь! – злым шепотом, чтобы не привлекать внимания застекольной медсестры, огрызается Артем. – Ты тут едва копыта не откинул! Совсем-совсем! Враз! А они?.. Думаешь, они бы когда-нибудь простили себе?!
– Алик? – на пороге – даниловская мама в сопровождении высокого, седого мужика. Похоже, папенька сменил гнев на милость.
Несмотря на общую напряженность момента, Тёмка успевает отметить про себя, до чего же Данилов все-таки похож на отца. С поправкой, конечно, на слишком яркую даже в возрасте, какую-то словно бы киношную красоту последнего. И слава богу за эту поправку! После недоброй памяти Витюши у Артема на красавчиков натуральная аллергия.
– Привет! – изо всех сил пытаясь выглядеть бодрым, мгновенно откликается Данилов.
Артем видит: рад. Хоть и ворчал тут – все равно рад.
– Я… пойду. Пора уже… – Он осторожно сует Данилову под подушку заряженный сотовый. – Ты звони… если что.
В последний момент Данилов с неожиданной для его состояния силой исхитряется цапнуть Артема за запястье.
– Тём… – Взгляд седого мужчины ощутимо тяжелеет. Ща-а как рванет!.. – Ты… завтра придешь?
– Конечно. Я на работе уже договорился. Возьму «бэшечку» и на пару часов к тебе слиняю.
– Вечерняя?
– Угум.
Артему хочется рассыпаться в пепел под ненавидящими взглядами. Вместо этого он наклоняется и быстро целует Данилова в щеку. Это его Данилов – и точка. А потом так же быстро сбегает из палаты. Он не будет о них думать! Не будет. И оборачиваться не будет. А то разревется сейчас нахрен.
Спокойно и как-то кротко лежавший до этого момента на соседней койке старик разражается захлебывающимся кашлем.
**
Данилов ходит! То есть уже совсем самостоятельно, без Тёмкиной помощи добирается до туалета. И даже настаивает на том, чтобы задержаться минут на пять возле окна – посмотреть на серый, залитый не прекращающимся вторые сутки дождем мир за окном.
– А в тебя Лариса Ивановна втюрилась!
– Кто?!
– Медсестричка наша. Такая невысокая блондиночка с глазками. Говорит: «Ах, какой у вас заботливый брат! Сейчас это такая редкость!» Как думаешь, может, намекнуть ей, что ты мне совсем не брат?
– Ага. И меня выпрут отсюда вон.
– Да кому оно нужно!
Медсестрички Ларисы (Ивановны) Тёмка не помнит, что называется, в упор. С его точки зрения, они здесь все… с глазками. И губками. И глазки эти строят с завидным упорством вовсе не ему, а Данилову. Который – дурак дураком! – как обычно ничего такого вокруг себя даже не замечает.
– Данилов, давай уже в палату.
– Не хочу. Там ты опять статую командора изображать станешь.
– Ну… не за руки же нам с тобой держаться в присутствии остальных?
Артем почти с ностальгией вспоминают те дни, когда Данилов обитал в палате интенсивной терапии. Подумаешь, кашляющий старик да безмолвная медсестра – за стеклом. Уж не та ли, кстати, Лариса Ивановна? Фиг вспомнишь теперь, что там у нее было… с глазками. Старик из палаты, кстати, еще раньше Данилова исчез. Как увезли однажды ночью, так обратно и не вернули… А Данилова на следующее утро – в общую.
Оно бы и ничего (поправляется, значит), если бы не восемь коек, а на койках – скучающие мужики. Стоит только появиться в дверях – у всех сразу ушки на макушке. Данилову потом от вопросов отмахиваться… С него, конечно, станется правду-матку в лицо любопытствующим резануть, но вот последствия…
Почему бы, интересно, в этом больничном коридоре с тошнотно-розовыми стенами не поставить какие-нибудь… ну… банкетки? Скамейки, опять же? Чтобы больные по палатам тусовались и не мозолили лишний раз глаза и так уставшему от них персоналу?
– Давай в койку, Данилов. Еле стоишь. Я завтра опять приеду.
*
…Но завтра все идет через некое, всем известное место.
Начинается с самого утра:
– Тёмочка, Инна заболела. Аллочка в отпуске где-то на Кипре. Придется тебе сегодня днем на ресепшене. Я понимаю, что у тебя по графику ночная, но… Справишься?
– Натюрлих, Светлана Макаровна! Только… я в пять уеду, ладно? Мне… к Данилову, в больницу…
Про Артема и Данилова начальство, как ни странно, в курсе. Данилов сам ей в первый же разговор (еще когда Тёмку на практику устраивал) все и выложил. Данилов – танк. Дескать «есть у меня любимый человек, которому до зарезу нужна помощь. И он – парень». Светлана Макаровна в обморок не грохнулась и по матушке свихнувшегося Данилова не послала. Ну… парень, значит, и парень. Великое дело!
А за то время, что Артем практику проходил, и вовсе все стерпелось-слюбилось. Душа в душу, стало быть.
– Конечно. Тебе трех часов хватит? Я тебя сама подменю.
Артем потрясенно выдыхает: ни хрена себе! Чтобы Ее королевское величество сама на ресепшене пахала… Такое случалось за все то время, что Артем в отеле работал, от силы пару раз.
– Хватит. Я… постараюсь.
В десять прибывает новое заселение – двенадцать человек зараз. Делегация на какую-то конференцию. Одни бабы – за сорок. По виду – сплошь старые девы с кучей тараканов. Всем недовольны: и полотенца у них недостаточно белые, и матрасы – недостаточно мягкие, и фены – недостаточно мощные. И вообще… Горничная Анастасия Семеновна рыдает в подсобке. У Артема сводит скулы от неискренней лучезарной улыбки.
– Молодой человек, окна моего номера выходят на проезжую часть. Я не могу спать, когда рядом – дорога!
– Не беспокойтесь, у нас стоят отличные стеклопакеты. Звукоизоляция полная. Да и улица совсем не центральная. Ночью машин практически не бывает.
– Я не могу спать с закрытыми окнами! Мне душно!
– У нас прекрасные кондиционеры новейшей модификации. С очень точной регулировкой. Хотите, я помогу вам настроить, чтоб было комфортно?
– Что вы мне зубы-то заговариваете?! Все знают: от кондиционеров – сплошной вред! Простуда и распространение инфекций! Вы хотите моей смерти?! Немедленно поменяйте номер, чтобы окна выходили во двор!
– К сожалению, с окнами во двор уже все заняты. И, скажу вам по секрету, там довольно большая автомобильная стоянка…
При этом одной рукой Артем пытается параллельно отправить факс, а другой – набрать электриков, потому что у не имеющего отношения к дамской делегации постояльца из пятнадцатого номера что-то случилось со светом в ванной.
