Текст книги "Куриный бог - 2. Стакан воды (СИ)"
Автор книги: Minotavros
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
Впрочем, бог миловал. Ему просто в абсолютно ультимативной форме велели прикупить медицинские штаны и без сменной обуви даже близко к заветной палате не подходить под угрозой немедленного отлучения, так сказать, «от тела».
На следующее свидание в больницу Артем демонстративно является в надетых поверх джинсов белых медицинских штанах и пляжных тапочках-шлепках. Прям, не Тёмка, а Остап Бендер, прибывший в Рио-де-Жанейро. Только анонимно – в шапочке и маске. (Тёмка хоть и темный насчет умных книжек, но «Двенадцать стульев» в туманной юности даже он читал.) Не, ну а чо? Разве он своему Данилову враг?
– Ты такой красивый! – жарко шепчет ему Данилов во время ежевечернего созвона. (Да уж, невзъебенный красавчик! Особенно во всем этом… «камуфляже».) А Данилов жарко шепчет, гад, сладко. Хорошо еще, если Тёмка в этот момент на их «супружеском ложе» валяется. А ежели на работе?.. Хоть бросай все – и в туалет, срочные проблемы решать.
Конечно, до того, чтобы по-быстрому отдрочить себе в уборной, Тёмка не опускается. Дома – дело другое. Дома истосковавшееся тело все-таки берет свое. Даже начинают мелькать шальные мысли о покупке неприлично-розового вибратора или анальной пробки побольше, непременно с заячьим хвостом, вроде тех, что они видели с Даниловым на улице красных фонарей. Обычно он не большой любитель всяческих секс-игрушек и предпочитает, что называется, «натур продукт», но… Но почти месяц – без Данилова, только вот с этим сумасшедшим ежевечерним шепотом в ушах… Не так оно совсем. Неправильно.
Кстати, не ему одному, как показывает практика, гормоны жить не дают. Аккурат на пятое посещение (Артём ведет счет) Данилова тоже накрывает.
Тёмкина благонадежность к тому моменту уже настолько ни у кого не вызывает сомнений, что дверь, входя в палату, он затворяет плотно, а длительность визита мысленно определяет себе в полчаса. И стул… Медленно и верно с каждым Тёмкиным посещением этот коварный предмет мебели перебирается с середины комнаты все ближе к Данилову. Пока нынче не замирает у самой-самой кровати. Тут не только щеки тайком коснуться можно. (Кстати, с тех пор, как Артем притащил в больницу электробритву, Данилов демонстративно щеголяет перед ним гладкими, вполне пригодными для «всякого такого» щеками. Странным образом это тоже слегка… заводит.) Тут и руки-ноги при желании можно вполне интенсивно облапать. Чем Артем и пользуется – от души, будто маньяк, дорвавшийся наконец до своей идеальной жертвы.
Впрочем, «жертва» совсем не против этих ощупываний и оглаживаний. Смотрит из-под ресниц, прикусив губу, потом, не выдержав, просит:
– Поласкай меня… там.
Тёмку словно накрывает огненная волна: вспыхивают не только уши, но и все тело.
– А если войдут?
– А ты аккуратно. Под простыней. Если что, я скажу, что… ногу свело.
– Сильно свело? – с многообещающей улыбкой, все равно не видной из-под маски, интересуется Артем.
– Сильно. Не мышца, а сплошной камень. Гранит.
Темка залезает рукой поглубже под даниловскую простыню, проверяет на ощупь. И впрямь – гранит! Бедный Данилов. Тут главное – не думать о трубке для отвода жидкости из полости живота, совсем неэротично торчащей чуть выше исследуемой области, о катетере для игл в шее… Не думать. Только о Данилове, который от легких, совсем еще невинных прикосновений сквозь довольно плотную ткань тренировочных штанов, окончательно закрыл глаза и стонет. Почти неслышно, конечно, но…
– Данилов, я так не могу. Вдруг кто влезет в самый интересный момент?
– Да кто влезет? Вечернюю капельницу мне уже поставили. До ужина еще уйма времени.
– Я… Нет, не могу.
– Ладно, – Данилов вздыхает. – Пойдем в ванную.
– Что?!
– Тём, ты на унитаз сядешь, масочку приспустишь и… Ну, не могу я, Тёмочка, совсем. Сдохну.
Артем – не тряпка. Вообще-то, он умеет говорить «нет». И даже «Нет!». Но… Не тогда, когда Данилов, едва выбравшийся с того света, мучительно дрожит под его ладонью.
Ванная у Данилова ничего такая… просторная. И чистая. Это тебе не общественный туалет. И унитаз чистый (Данилов говорил, драят белый санфаянс два раза на дню, чтобы уж точно – никакой инфекции). И душ, в котором Данилов даже исхитрился, по его собственному признанию, пару раз частично помыться. Так что и Данилов нынче – совсем чистый. «Чистейшей прелести чистейший образец», – как писал, правда, несколько по другому поводу «наше школьное всё» – великий поэт Пушкин.
Артем опускается на крышку унитаза и дрожащими руками стягивает с лица маску. Руки трепыхаются совсем не от безумной страсти, а от чертовых нервов. «Какой-то ты у меня чересчур переживательный!» – говорила когда-то мама. А что делать, если исхитрился таким уродиться? Цыпой.
– Я так соскучился, Тёмочка…
«Тёмочка!.. Тёмочка!..» Вот ведь заело!
Впрочем, Данилов не врет. Как не врет его уже демонстрирующее полную боевую, практически железобетонную готовность тело. Вот ведь кто на самом деле, без тупого трындежа, красивый – Данилов. Когда такой…
Главное, чтобы никто в палату не вошел. Конечно, ванная запирается изнутри, и воду они в умывальнике включили на всякий случай, но… Выйдет обломно. И совсем не гламурно.
Пока он мнется, теша собственные комплексы, сверху раздается жалобное:
– Ну если ты не хочешь…
– Кончай страдать херней, Данилов! Иди уже сюда.
Хочешь, не хочешь, – «какая, в жопу, разница»? Хоть и не в жопу, а все равно – разницы никакой.
Н-но! Поехали!
Артему почему-то кажется, что Данилову нынче изысканные минеты совершенно без надобности. Простой и безыскусный трах – самое оно. Поэтому он просто покорно приоткрывает рот, подставляется под чужой напор, осторожно придерживает за бедра, чтобы… не совсем уж. А потом смотрит на тяжело дышащего от страсти Данилова – так привычно, снизу вверх, и одними глазами командует: «Давай!» И Данилов дает. Быстро и резко – на всю длину, так что Артему с трудом удается подавить рвотный рефлекс. Мысль, кстати, при этом в голове всего одна: «Как бы у этого придурка трубка не выпала и швы не разошлись!» Швы у Данилова знатные – перевернутой буквой «Г» – через весь живот.
Трубка выпасть не успевает – Данилов кончает быстро и как-то скомканно, только сдержанно стонет сквозь зубы. Весьма, надо сказать, эмоционально стонет. Артем сглатывает (не так чтобы много). Ему почему-то хочется плакать. Прижиматься щекой к прохладному волосатому бедру и плакать. От жалости? От счастья? Наверное, все же от счастья. Потому что вот такое… оно ведь вряд ли случается на полпути к смертному одру?
Данилов гладит Тёмку по голове, успокаивает, разве что за ухом не чешет, словно котенка.
– Давай теперь я тебе?.. Хотя бы рукой?
– Ну уж нет! – старательно выдавливает из себя кривую улыбку Артем, помогая Данилову привести в порядок одежду. – Не думаю, что у меня здесь… ну… встанет. Все время прислушиваюсь: вдруг кто в палату ломиться начнет?
– Подумаешь! Скажем, помогал мне с водными процедурами. Одному мыться со всей этой гадостью в пузе… ну так. Давай, Тёмочка?
– Дома, Данилов, все дома. Вот выпишут тебя – специально отпуск возьму. Устроим недельный секс-марафон. А сейчас… Ты это… шуруй лучше в кроватку. Еле ведь на ногах стоишь!
Вид у Данилова хоть и счастливый, но и впрямь довольно бледный. Артем натягивает на физиономию маску (ну, ту самую, положенную ему по правилам одноразовую маску), скрипя слегка затекшей от неудобного сидения спиной, поднимается с унитаза и, осторожно придерживая под локоть, помогает Данилову добраться до кровати. Нет, ну надо же! Экстремальщик хренов! Секс в палате интенсивной терапии! Рассказать кому – не поверят! Только кому расскажешь? Зато… Зато, если все у них получится, какие роскошные воспоминания в общий «семейный альбом»! На всю оставшуюся жизнь, сколько бы ее ни было.
========== 9. ==========
*
– Жаль, Данилов, что наш с тобой столь шокировавший твоих родственников роман случился до пересадки, а не после.
– Это почему, интересно, жаль?
– А можно было бы сказать, что тебе печень женщины пересадили. Или гея. И все, ты ни при чем. Против печени не попрешь.
– Пусть радуются, что не от серийного маньяка, да? – понимающе ухмыляется Данилов.
– Во-о-от! А ты поторопился.
Лицо Данилова внезапно делается серьезным.
– Это я, на самом деле, молодец, что поторопился.
– Почему?
– Как представлю, что сейчас рядом со мной могла бы оказаться какая-нибудь Юлечка, Олечка…
– Ника, – мстительно подсказывает ничего, как выяснилось, так и не позабывший Тёмка. – С ее возмутительно минетным ртом! Просто фантастика, насколько роскошно она смотрелась бы в этом миленьком медицинском прикиде, – он кокетливо разводит в стороны полы воображаемого одноразового голубенького халата и даже приседает в некоей неуклюжей пародии на книксен, – у тебя на толчке в палате интенсивной терапии!
Данилов в ответ делает сложное лицо и изображает рвотные позывы. Комик!
– Надо будет, кстати, как-нибудь повторить… в домашних условиях. Ты был очень секси.
Теперь очередь Тёмки изображать тошноту.
– Данилов! Ты извращенец!
Впрочем, ежели кого-то и впрямь пропрёт на сексуальные игры, костюмчик-то все еще в зоне доступа – никуда, родимый, не делся. Привезя выписавшегося из больницы Данилова домой, Артем вещички аккуратно сложил, убрал в пакет, а пакет – на самую верхнюю полку в солидном – почти до потолка – даниловском шкафу. Вдруг понадобится? Лучше бы, конечно, не…
– Данилов, а какие вообще прогнозы?
– Тём, ну обязательно это вот все сегодня? Кровать родная, удобная, жратва вкусная, ты – только что из душа. Не только снаружи ведь мылся, нет?..
Артем, слегка подотвыкший за прошедший месяц от даниловских шуточек, ярко полыхает ушами. И не одними ушами. Но… Есть на свете вещи поважнее жара под полотенцем. Данилов, он такой: или брать его горяченьким, когда он тебе любую информацию без всякого принуждения сдаст – лишь бы только побыстрее до сладкого добраться, или приготовиться к долгим, многонедельным пыткам. Нет уж, первое предпочтительней.
Чувствуя себя какой-нибудь Матой Хари, Артем небрежным движением руки избавляется от полотенца и медленно идет к шкафу. Пусть Данилов как следует посозерцает и попредставляет, что и кто там нынче себе мыл. А то взял привычку – правду утаивать. Разве это дело?
– Так как там с прогнозами?
– До двадцати пяти лет – на сегодняшний день.
– Максимум, – понимающе кивает Артем, извлекая с полки с бельем тюбик со смазкой и презервативы. Пока Данилова не было дома, он это все утолкал куда подальше – чтобы лишний раз не вспоминать о потерянном рае и не расстраиваться. – А реальные цифры?
Данилов вздыхает. Чисто медведь, которому злые люди никак не дают добраться до заветного бочонка с медом.
– А реальные… От многого зависит, Тём. Может начаться отторжение. Могут лекарства, которые я пью против отторжения, выдать какую-нибудь гнусную побочку. Вирус мой опять же. Ему только волю дай – он и новую печень сожрет, скотина.
– Короче, все зыбко и неопределенно, – подводит итоги усевшийся на кровать Артем. – Помни, Данилов: ты обещал никогда мне не врать.
– Тём, я помню. Ну?
Это даниловское «Ну?»! Вот уж: «Вместо тысячи слов!»
– Соскучился?
– А сам как думаешь?
Думает Тёмка обычно головой. Но не сейчас. Сейчас он в принципе думать не в состоянии. Потому что… Не один Данилов успел соскучиться.
– Как насчет поцелуев?
– Тём, я тебя зацелую всего-всего, но…. Потом, ладно? Я скоро, просто глядя на тебя, кончу.
Умеет все-таки Данилов в комплименты! Кстати, раньше он всегда вместо разговоров предпочитал действия. Какие там слова!.. Носом в подушку – и все дела. А слова он после скажет. Но сегодня простота – не их вариант.
Когда у тебя грудь и живот в зеленке и пластырях, а из пуза всего несколько часов назад вынули последнюю трубку… Лежи, милый друг, и не дергайся. Или дергайся, но очень-очень аккуратно и лучше – по горизонтали.
Артем все-таки целует Данилова – коротко и остро, проводит ладонями по резко вздымающейся груди, по болезненно проступившим сквозь кожу ребрам… Ниже… Нет, ниже он действительно не трогает – а то еще рванет раньше времени. А у него нынче на Данилова ба-а-альшие планы!
– Тё-ёмочка!
Черт, Данилов! Ну кто ж так стонет?! Тут спустить можно от одного звука! Вдох-выдох, вдох-выдох. Пое-е-ехали!
Артем елозит по Данилову бедрами, помогая себе рукой, насаживается аккуратно, хотя и довольно решительно. В голове вспыхивает: «Ни хренулечки себе! Готовиться надо было поосновательней!» – и: «Вот бы сейчас пригодилась та голландская пробка с хвостиком! Или без хвостика, хрен с ней!» Разумеется, в неотредактированном виде эти мысли скорее напоминают набор разномастных междометий, а все усилия уходят на то, чтобы не выдать их вслух. И, кстати, хорошо бы еще не шибко при том морщиться от не самых, честно признаться, приятных ощущений в собственной заднице. А то с Данилова станется начать вдруг проявлять чудеса самопожертвования.
И так…
– Тём, у тебя всё нормально?
– Данилов, заткнись! Уже… да, всё.
Немного помедлив, привыкая заново к даниловским размерам, Артем начинает двигаться, так, как они оба любят. Данилов дышит тяжело и скрипит зубами, и Тёмка быстро забывает, что, кажется, было там, в начале, какое-то неудобство. Собственные губы он, в отличие от Данилова, не зажевывает намертво – только кусает периодически: вскрик – и прикусить. Ничего, потом Данилов залижет. Данилов опосля оргазма лизучий, будто собака. Огромный такой дог. Пока не заснет.
В этот раз не засыпает. Сопит, прижимая Тёмку к груди.
– Прости, что так быстро.
– Дурак.
– Тёмочка…
– Данилов. Поверь, мне совершенно без разницы, как кончать: на тебе или в твою руку. Лишь бы не как в том бородатом анекдоте: «Дорогая, ты тут кончай, а я пойду на кухню покурю».
– Наверное, к лучшему, что я не курю.
Это он так шутит, Данилов.
Артем прижимается щекой к его груди, слушает быстрее обычного стучащее сердце, трогает кончиками пальцев заклеенные лейкопластырем шрамы: от грудины – вниз и от пупка – вправо. А еще – чуть повыше – три дырки.
– Я стал совсем уродливый, – вздыхает Данилов. – И раньше-то был так себе…
– Ерунда! – мгновенно огрызается Тёмка. Что еще тут за дурацкие «разговорчики в строю!»? – Шрамы украшают мужчин.
– Так это ежели правильные шрамы. Точно у каких-нибудь киношных пиратов. А я выгляжу так, словно по недосмотру сбежал со стола патологоанатома. Хоть на пляж теперь не выходи.
– Тебе все равно с твоим вирусом пока нельзя на пляж. Сам говорил, он от нагрева размножается. А вот когда мы его победим…
– Думаешь, все-таки победим?
– Даже не сомневайся, Данилов! Даже не сомневайся.
– Наивное ты чукотское дитя, Тёмка! Все еще веришь в сказки.
– И в Деда Мороза, – серьезно кивает Артем. – Но больше – в современную медицину. В интернет заглянешь, а там каждый божий день – какое-нибудь открытие.
– Дожить бы…
– Эй! Отставить пораженческие настроения! Ты лучше вот над чем подумай: второй раунд или поспать?
Данилов на несколько мгновений всерьез размышляет над озвученной проблемой. А потом грустно вздыхает.
– Я знаю, что ты в меня веришь, но… Может, поспим?
– Ты спи. Я только в душ – и обратно.
Когда Артем возвращается, Данилов уже не здесь. Сон, как всегда, охватывает его мгновенно, будто то самое море, и несет куда-то на своих ласковых волнах. Сначала Артем просто сидит рядом, поджав под себя голые ноги, и завороженно смотрит, не в силах насмотреться: живой Данилов. Живой. Живой.
Потом аккуратно пристраивается рядом, поверх одеяла – чтобы ненароком не разбудить. Притирается поближе, кладет сверху руку, проверяет, чтобы не давила.
«Какой же ты дурак, Данилов! Спать вместе или трахаться – какая разница? Главное, что вместе. А половая жизнь от нас никуда теперь денется. Новая печень – это… в-вух! Сила!»
Через полтора часа Данилов просыпается и со всей убедительностью доказывает, что Тёмка был прав.
*
– Данилов, как мы теперь будем жить?
– Счастливо!
– А конкретнее?
Нет, жить счастливо Тёмка тоже согласен, но… Ему нужен план. И пусть, наконец, ради разнообразия этот план составит за него кто-то другой. Устал он быть крутым. Устал как последняя сволочь.
– А конкретнее… – Данилов поудобнее упирается локтями в кухонный стол, подносит к губам кружку со своим полезным для здоровья зеленым чаем, с отвращением смотрит в нее, потом все-таки решается отхлебнуть, морщится… Вся эта затянувшаяся пантомима, по мнению Тёмки, преследует только одну цель: выиграть время на как следует подумать. Ну нет пока у Данилова в планах ничего конкретного! До последнего времени было одно – выжить. Выжить, вернуться домой, потрахаться. Дальше? А хер его знает! Впрочем, в конце концов Данилов в несколько глотков все же допивает ненавистный чай и решительно впечатывает пустую кружку в поверхность стола. Похоже, что бы там ни было, Данилов и длительная рефлексия – две вещи несовместные. – Со мной все ясно: буду дома штаны просиживать. На улицу мне пока нельзя – заразы там слишком много. А иммунитета у меня – ноль. Да еще иммуноподавители в лошадиных дозах, чтобы отторжения не началось. Так что заболеешь – пойдешь жить в гостевую спальню.
Тёмка понятливо кивает. В данном случае гостевая спальня – не прихоть, а жизненная необходимость. Он бы вообще на время собственной (гипотетической) болезни в гостиницу жить перебрался, да кто ж его отпустит?
– Долго планируешь сидеть дома?
– Говорят, месяца два при хорошем раскладе. Раз в неделю – в родную больницу на обследование. Работать буду из дома. Телефон там, компьютер. Ничего, прорвемся!
Данилов – танк. Нужно только почаще напоминать себе об этом, пока еще настолько живо в памяти… все остальное.
– Главное, не перенапрягись с отвычки. Все-таки почти месяц перерыва…
– Думаешь, я там, в больнице, только радио слушал и страшные сны смотрел?
Артем не выдерживает – тянется через стол, касается руки Данилова, гладит. Не по-мужски оно, конечно, ну и хрен с ним. Сны у него… страшные.
– А сейчас?
– Что?
– Такое… всякое… снится?
Данилов фыркает (кто-то усомнился в его брутальности и мужественности?!), но руки не отнимает, наоборот – подвигает чуть ближе, чтобы Тёмке стало удобнее гладить.
– Бывает. Точно надо мной стоят три мужика и что-то обсуждают. Недовольными такими, резкими голосами. Просыпаюсь – никого. Тишина.
– А с врачом на эту тему говорил?
– Говорил. С врачом, сам понимаешь, всякие-разные… странности лучше обсуждать сразу, пока они на тебя… из-за кустов не выпрыгнули и шею тебе на хрен не сломали.
– И что врач?
– Говорит, остаточная память после наркоза. Мозг «записал» операцию на подкорку, а теперь транслирует, скотина, приятные воспоминания.
– И как с этим бороться?
– Да никак, – Данилов дергает плечом. – Само пройдет. Можно, конечно, валерьяночки на ночь попить. Или какой-нибудь иной травки.
– А ты?
– А я на ночь лучше потрахаюсь с одним очень плохим мальчиком!
– Данилов! – Тёмка решительно отпихивает от себя даниловскую ладонь и даже встает из-за стола. – Ну ты вообще умеешь говорить о чем-нибудь кроме?!
Данилов с минуту смотрит на него, явно прикидывая варианты: вот просто видно, как в мозгу циферки щелкают: щелк, щелк. Тёмка для пущей суровости стискивает челюсти и выставляет вперед подбородок. Он не против секса, но… в свое время. А не… вместо всего. Можно подумать, Данилову не печень пересадили, а совсем другие органы!
Наконец Данилов грустно вздыхает.
– Конечно, могу. О чем бы ты хотел поговорить, кроме?..
– Например, о будущем. Печень ты получил новую. Два месяца сидишь дома. Что дальше?
– На работу выйду. У них там какая-то жопа творится. Прибыль за прошлый месяц чуть не в минус ушла. Ерофеев чегой-то юлит. Короче, «кот из дома – мыши в пляс».
– Данилов, я тебя не про работу твою спрашиваю!
– А зря. Мы, между прочим, с нее живем.
Раньше Артем на такие «невинные» замечания уже давно бы винтом шел. Не любит он, когда ему на собственную материальную несамостоятельность указывают. Да и не водилось, откровенно говоря, прежде за Даниловым подобного. Вроде бы в самом начале отношений все обсудили и по полочкам разложили: кто, почему и зачем. Ан нет, вылезло! Защищается Данилов, стрелки переводит. Отвлекает. Только от чего?
– Ну, если хочешь, давай, я съеду от тебя, сниму квартиру и стану жить на одну зарплату. Легче тебе станет?
Слава Аллаху, Данилову хватает совести покраснеть.
– Тём, так ведь я не о том!
– И я не о том. Давай, Данилов, колись! Какую там суперсекретную информацию ты от меня нынче скрываешь?
Данилов вздыхает. Точнее, сопит, будто простуженный слон. Артем садиться обратно на свое место. Внутренний голос занудно бухтит, что «во многия знания – многия печали». Но когда и кого это останавливало?
– У меня перед выпиской разговор с Тамарой Петровной был. Про… то, что дальше.
Артем поощрительно кивает. Все интереснее и интереснее!
– Она только что с конференции вернулась. Из Пизы. Там у них какой-то мощный гепатологический центр.
– Данилов! – нетерпеливо подгоняет его Артем. – Ближе к делу! Где – мы, а где – Пиза?
– Короче… – Данилов опять вздыхает. – Лекарство в Европе изобрели. Как раз про мой проклятущий вирус. Говорят, лечит на раз.
Артем почти силой удерживает себя в сидячем положении. Внутри словно разжимается пружина. Разжимается – и подкидывает вверх, куда-то к потолку, точно в Новый год – пробку из бутылки шампанского.
– Ну?! Это ведь клёво?! Это ведь?! Тебя вылечат окончательно, да?!
– Так еще говорят? «Клёво»? Тём… Это лекарство стоит приблизительно как одно крыло от «боинга». У меня сейчас… Да и раньше, наверное…
Тёмка аж дар речи на мгновение теряет.
– Данилов! Ты же у нас богатый мужик! Планшеты бедным студентам даришь. На «бэшечке» рассекаешь. На уикэнд – в Амстердам. Ты же… «владелец заводов, газет, пароходов», а? Какие вдруг проблемы с деньгами, когда речь идет о жизни и смерти?
Данилов смотрит на него… точно взрослый – на разошедшегося младенца. Того и гляди, дитя прямо возле киоска «Союзпечати» брякнется на землю и начнет дико орать, колотя ножками и ручками по грязному асфальту.
– Тём, ты рейтинг Форбса давно изучал?
– Что? Какой еще, на хрен, Форбс?!
– Такой. Сильно преувеличиваешь ты, драгоценный мальчик, мои финансовые возможности. Я же сказал: фирма – в жопе, долги. Машину продать – даже на один курс не хватит. А нужно хотя бы два, чтобы наверняка. Квартиру разве что… И то – не факт. И где потом жить? К родителям на постой проситься? В свою бывшую детскую? «Мама, папа, вот он – я, а вот – мой молодой любовник. Прошу любить и жаловать!» Так, Тём?
Тёмка трясет головой, словно пытаясь вытряхнуть из ушей колючие даниловские слова. У Тёмки из глаз текут – без всякого на то Тёмкиного соизволения! – горячие злые слезы. Тёмке страстно хочется ухватить с плиты тяжелую чугунную сковородку (принадлежавшую, согласно легенде, еще бабушке Данилова) и жахнуть ею… нет, не по чьей-то голове, но… хотя бы об стенку. Чтоб вмятина. Чтоб… от души.
Но… сковородка нынче – это непростительная роскошь. Пригодится еще, ежели имущество начнут распродавать. Раритет! Да и квартира больше стоит в приличном, не раскуроченном виде. Спокойнее нужно быть. Терпимее. Нервов в их ситуации, коли те вот так, от души, тратить, не напасешься. Столько времени – сплошные нервы. Считай, без продыху.
– Данилов, а если продать эту квартиру, а взять… однокомнатную? В «хрущевке».
– А ежели не выйдет вылечиться, подыхать я как раз и буду в однокомнатной, в «хрущевке»? – опасно мягким голосом интересуется в ответ Данилов. – Не факт ведь, что поможет. И не факт, что с первого раза. Или со второго.
– Тогда фирму свою продай. Что я, в конце концов, нас с тобой не прокормлю? А вылечишься – новую откроешь. Ты же уже всё и всех в этом бизнесе знаешь. Второй раз должно будет легче пойти.
Глаза Данилова делаются цвета вороненой стали. Или предгрозового неба. Ка-а-ак жахнет сейчас со всей мочи! И останется от тебя, бедная Цыпа, лишь горсточка пепла. Почему-то в памяти всплывает детский стишок:
В высоковольтных проводах
Запуталась старушка.
И долго наводила страх
Ее обугленная тушка.
А от тебя, дурашка наивная, даже обугленной тушки не останется, ежели Данилова вдруг рванет. Артем как-то отстраненно-спокойно думает, что, пожалуй, никогда не становился причиной настоящего, огненного даниловского гнева. Только в Турции со стороны лицезрел, когда Данилов несостоявшегося Тёмкиного насильника по песку размазывал. Уже тогда можно было бы сделать соответствующие выводы. И не лезть, куда тебе не рекомендует лезть техника личной безопасности.
Хочется сжаться в комок, заползти под стол, как в детстве, во время грозы, закрыть уши руками. Но… Это же Данилов.
Артем встает из-за стола. (Какой-то у них сегодня разговор дурацкий: сел – встал, сел – встал. Не чаепитие, а сплошная физзарядка. Хотя, коли уж говорить об ассоциациях, Артем скорее напоминает сам себе солдата под артобстрелом. Затихло? Э-э, нет! Не затихло еще! Ложись!) Идет к Данилову. Из глаз того смотрит (сквозь зрачок – будто сквозь прицел) что-то холодное и жестокое. Точнее – безжалостное. Сожрет – и не заметит. Тот самый крокодил, о котором Тёмке как-то в припадке откровенности поведал любовник? («А я Данилов? Кто живет во мне?» – «В тебе, Тём, охренительно храбрый заяц».) Ничего. Храбрый заяц – великий укротитель крокодилов.
Подойти. Положить ладони на напряженные (просто каменные!) плечи. Прижать к животу тяжелую голову. Наклонившись, коснуться губами колючей макушки.
– Ну и чего ты пыхтишь? Я же просто… в порядке бреда. Ты – хозяин, тебе и решать. А я за тобой пойду… куда скажешь.
Данилов глубоко вдыхает, а затем медленно выдыхает в беззащитный, прикрытый одной вытертой почти до дыр домашней серой футболкой Тёмкин живот. Горячо и щекотно. Словно этим вот выдохом отпускает всё то темное, что так рвалось на волю какие-то секунды назад. И оно уходит, улетает крохотным облачком – прямо сквозь потолок, в небо, в далекую-далекую галактику. Пусть там с ним джедаи сражаются.
– Прости. Ты тут немного по больному прошелся.
И вот уже тяжелые даниловские лапищи ложатся на Тёмкин зад, сжимают, сдавливают, месят. Совсем не с сексуальной, а с какой-то – сказать кому! – совершенно духовной жаждой. Так скульптор, чтобы унять терзающий его почти болезненный творческий жар, мнет в руках упругую податливую глину. Пусть. Если Данилову нужно, Артём готов быть чем угодно. Даже покорной, бессловесной глиной.
Он сдается, уступает. Глаза в глаза, тело к телу. Растекается по кухонному столу, каким-то воистину волшебным образом освобожденному от остатков утренней трапезы. Насаживается на упрямые пальцы Данилова, вымазанные, похоже, в оливковом масле. (Про резинки-то хоть вспомнил? Вспомнил.) Сдается без боя. «Все мое – твое. Ты ведь знаешь, правда?»
И только после, расслабленно дыша на кровати рядом с только что вынырнувшим из привычного посторгазменного сонного забытья Даниловым, решается все-таки вернуться к кухонному разговору.
– Ну и как мы теперь? В свете известных нам обоим научных открытий?
– Счастливо, Тём. Может, и недолго, но, определенно, счастливо.
*
– Тёмыч, собирайся – едешь в Египет!
Данилов у Тёмки на работе – птица редкая. Хоть в Красную книгу заноси. Не принято у них деловое и личное смешивать. Тёмка, кстати, у Данилова и вовсе ни разу не был. А тут – на тебе! Сюрпрайз!
– Данилов, ты чего? Перегрелся?
Сентябрь нынче выдался теплее обычного. Ни единого намека нет на раннее выпадение снега. А ведь случается в здешних краях этакое сомнительное осеннее «чудо».
Никакого Египта еще вчера, кстати, даже близко в планах не стояло. Прошлым летом они с Даниловым плавали на теплоходе по Волге. Тихо и неспешно. Бродили по переполненной рассыпающимся от ветхости модерном Самаре. Впитывали провинциальную неторопливость шишкинской Елабуги. Даже сделали селфи на фоне памятника букве Ё в Ульяновске. Если бы не та поездка, Артем в жизни не заподозрил бы в Данилове страсти к музейно-экскурсионному времяпрепровождению. «А что делать, если пиво нельзя пить? – смеялся Данилов. – Только и остается, что культурно просвещаться!» Артем ничего против просвещения не имел, только жалел, что искупаться так и не удалось – погода подкачала. Вроде, и матушка Волга (или же матушка Кама) кругом, а фиг. Холодно – и дождик то и дело сеет. «Близок, короче, локоток, да не укусишь». Или в той пословице речь шла про зеленый виноград?
– Перегреешься тут! При плюс пятнадцати… Зато в Шарме – я смотрел! – плюс тридцать четыре.
Артем стискивает зубы. Аккуратно закрывает почти законченную таблицу с отчетом. А то наваяет еще, пожалуй, на нервах… Вот ведь!
– Данилов! Вменяемо. С чувством, с толком, с расстановкой. Какой на хрен Шарм?
Данилов светится. Сам, изнутри. И вовсе не потому, что за окном – солнце и золотая осень – в самом разгаре.
– Я вчера на очередном обследовании был.
– Я в курсе, – старясь быть терпеливым, кивает Артем.
– Чернавскую встретил. Она меня сегодня с утра к себе звала. Ну и… Пошел я. Поговорили мы, короче.
– Счастлив за вас!
Нет, ну в самом деле! Что за дурацкая манера тянуть кота за яйца?!
– В Египте мое лекарство начали производить. То самое. По лицензии.
Артем про «то самое» знает теперь практически все. И сколько оно стоит в ихних цивилизованных европейских ебенях. И как выглядит физиономия высокого чиновника от Минздрава, когда его спрашивают, нельзя ли включить сию панацею от проклятого вируса в список бесплатных лекарств. (Тёмка сам к этой сволочи на прием прорвался. Данилов не пошел – слишком гордый, за себя просить! – а Тёмка прорвался. Он не за себя. Нашел у бывшего однокурсника брата-депутата, даванул через него, и… Пшик!) И то, что наши врачи имеют официальное указание: не выписывать пациентам данный препарат – буквально под угрозой увольнения. Данилов даже в итальянский город Пиза смотался, чтобы ему там рецепт оформили. Районная поликлиника, ёлки! Зато итальянскую землю потоптали и падающую башню для фоток поподпирали. И профессор рецепт выписал. Но… «Лекарство не зарегистрировано в России. Ничем не можем помочь». С-суки!
Данилов, конечно, держится молодцом. А вирус внутри него – размножается и жиреет. И к новой даниловской печени присматривается. Пристально.
– Данилов!
– Тоже недешево, но… Это мы потянем! Поедешь? Я бы и сам, но…
– Плюс тридцать четыре.
Высокие температуры для Данилова по-прежнему почти смертельны. В Италию поэтому и мотались зимой.
– Именно! Слетаешь? Я тебе путевочку в пятизвездочный отель прикупил. Первая линия. Поплаваешь среди кораллов, на рыбок посмотришь. И лекарство заодно прикупишь.
– Данилов, ну вот на хрена, спрашивается, этот аттракцион невиданной щедрости? Я бы на денек слетал, в отеле попроще ночь перекантовался – и домой. Дешево и сердито.
