Текст книги "Куриный бог - 2. Стакан воды (СИ)"
Автор книги: Minotavros
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Данилов отчаянно мотает головой, так, что и двумя руками не удержать. Артем и не стремится – убирает руки. Имеющий глаза, уши и прочие органы чувств мог бы уже и уловить тонкий намек на толстые обстоятельства.
– Жестокий ты, Тём!
– А ты прям добряк. Только ответь мне, Данилов, что, по-твоему, сказала бы тебе любая нормальная… я подчеркиваю: нормальная!.. баба на этот твой, безусловно, жертвенный, но до ужаса глупый монолог? Догадываешься? Надеюсь, да. Потому что не надо быть экстрасенсом, чтобы понять: послала бы тебя далеко-далеко, а потом… потом… – Артем не выдерживает – тянется губами к даниловскому рту, целует отчаянно, обнимает двумя руками за упрямую, несгибаемую шею, гладит ладонями привычно колючий ежик затылка. (Куда там еще лысеть?) Шепчет в розовое, какое-то совсем беззащитное ухо: – Не смог бы ты после такого ее прогнать, понимаешь? А я чем хуже этой гипотетической Анечки? Чем я хуже, Данилов? Половой принадлежностью не вышел, да?
Данилов не отвечает. Кончились, видать, у Данилова слова. И слава богу, что кончились! Данилов поступает по-другому: опрокидывает Артема на спину, задирает на нем застиранную домашнюю футболку, горячо целует подрагивающий впалый живот, щекотно – ребра, запускает пальцы под резинку Тёмкиных тренировочных штанов… Бормочет, уже почти насадившись влажным ртом:
– Я понял.
И запускает Артема в космос. И Артем летит. И не думает в эти мгновения ни о чем. Совсем ни о чем. Гагарин, блин…
========== 3. ==========
*
В тот момент показалось: теперь сквозь все беды – вместе, плечом к плечу. Когда после совершенно сумасшедшего минета, исполненного Даниловым, Артем провалился в сон, ему, конечно, не снились розовые, голубые, а также радужные единороги, но все-таки это был просто сон, не переходящий в тяжелый и липкий кошмар.
Зато на следующий день (вернее вечер)…
– Я сегодня буду спать один, – заявляет Данилов. Чего он там накрутил себе за те девять часов, которые, предположительно, провел на работе, привычно вкалывая в режиме ломовой лошади?
– А я? – осторожно уточняет Артем.
– А ты – в спальне для гостей.
Так Артем узнает, что странная, по большей части стоящая закрытой комната, куда они с Даниловым периодически скидывают излишки неизвестно откуда берущегося в их квартире барахла, на самом деле – гостевая спальня. (Не то чтобы Тёмка хоть раз видел в ней каких-либо гостей. Гостей Данилов вообще не слишком-то жаловал.) И если разобрать завалы означенного барахла, под ними обнаружится весьма пристойных размеров кровать, совсем чуть-чуть меньше даниловского сексодрома. Вот только спать на ней ты будешь все равно один, Артем Батькович. Если каким-то чудом заснешь.
Разумеется, Артем не сдается без боя. Сначала он кричит. Потом – рычит. После – скулит совсем уж жалостно. Данилов – чертова скала. Танк. «Или так, или…» Второе «или» Артему не нравится настолько, что он сдается. (То есть временно отступает перед численно превосходящими силами противника.) Ничего! Это мы еще посмотрим! «Терпенье и труд…»
– Завтра пойдешь сдавать кровь.
Тут Артем даже и не спорит. Только уточняет:
– Куда?
– «Сангвис». Я там сдавал, – тоже вполне себе рекомендация.
Трясясь по почти уже летней жаре в переполненном людьми трамвае на противоположный конец города, Артем впервые испытывает отвратительный, жуткий страх. Не за Данилова. За себя. Потому что, конечно, круто: «в горе и в радости, в здравии и в болезни», но… Больницы он любит, если честно, ничуть не больше, чем Данилов. И, по возможности, предпочел бы избежать всего этого. «Этого»? Имеется в виду борьба за собственную жизнь? «Я не готов! Это Данилов у нас танк, а я… Просто Цыпа». Стоит подобным мыслям начать крутиться в голове, и их уже никуда оттуда не изгнать: цепляются, сволочи, не желают уходить. «Я… Мое… Мне…» Эгоистичная ты сука, Цыпа! Вот и ладони стали липкими от ледяного, даже в духоте трамвая, пота. Трус. А как же Данилов? Разве ему не страшно? «Данилов сильный. А я…» И так – по кругу.
Как раз это время и выбирает парочка трамвайных песнопевцев, чтобы ввалиться с двумя своими гитарами и бодро затянуть, стоя на передней площадке:
Любите, девушки, простых романтиков,
Отважных летчиков и моряков!..
Артем нервно дергает уголком рта. Никогда он не был особым поклонником этакой разухабистой бодрости, но сейчас ему почему-то хочется верить, что песня – не просто песня, а некий знак. Все будет хорошо. Все будет. Он даже кидает пару монет в кепку песнопевцам, когда те проходят по салону в поисках благодарных слушателей. Никогда в жизни никому не давал денег – самому вечно не хватает, и вдруг – на тебе! У Данилова, что ли, заразился транжирством?
Или… не только транжирством?
Дурные мысли не оставляют Артема, когда он покидает трамвай. Кувыркаются в голове, пока он пристает к прохожим с вопросом о местонахождении центра «Сангвис», не в силах самостоятельно разобраться с даниловскими каракулями. (Географический кретинизм – это навсегда.) Мешают дышать в бесконечной очереди перед кабинетом забора крови. Заходит он туда в состоянии, позорно близком к истерике и на полном серьезе размышляет о том, что зря не взял с собой Данилова – для держания за ручку и прочей моральной поддержки. Позорище! Падать ниже уже некуда.
«Почему вы решили сдать анализы именно на гепатит С?» – «У меня у… партнера диагноз».
Наверное, то, как Артем боится, чувствуют даже его вены, которые внезапно начинают прятаться. Просто исчезают при попытке воткнуть в них иглу – и все тут. А ведь раньше именно с этим не было никаких проблем. На третьем разе Артем почти до крови прикусывает губы, чтобы не застонать, а медсестра-лаборантка, что-то успокаивающе воркует над ним, точно над грудным младенцем, хотя, судя по выражению лица, больше всего ей хочется материться. В конце концов, Артем покидает кабинет с руками, похожими на руки наркомана. Локтевые сгибы – сплошной синяк. Никакие пластыри полностью не в состоянии прикрыть. В голове бродит вялая мысль: «Надо было футболку надеть… с длинным рукавом. Вот же дурак! Теперь любой мент прицепиться может…»
К счастью, служители закона и порядка на его дороге в тот день не попадаются. А то доказывай им, что не верблюд! Результаты – через десять дней. «Почему так долго?» – «На вирусы всегда так». Как Данилов с этим в одиночестве-то справлялся? Партизан хренов!
В трамвай Артем не суется – идет пешком. Далеко, конечно. Ну и что? Все равно дома никто не ждет. Работает Данилов. Трудится. Забивает свою голову под завязку, чтобы не вспоминать. Великий, кстати, талант! Артем вон даже к экзаменам готовиться не в силах. Разве можно думать сейчас о каком-то английском? Ну… завалит, чего уж! Работать пойдет. Не безрукий, чай. Можно будет даже попытаться в отель пристроиться. Город-то большой, не чета тому, откуда Артем родом. Хоть уборщиком, хоть горничной. Или как там мужики в этой профессии называются? Униформа с кружевным передничком ему пойдет. И Данилову понравится. Как всегда, мысли о Данилове и платье горничной вызывают прилив горячей крови к щекам… и к другим стратегическим местам, и Артем мысленно благословляет свои безразмерные, приобретенные еще в Турции, шорты. А потом вспоминается гостевая спальня и те скупые теперь, практически дружеские объятия и поцелуи, которыми сопровождается нынче их с Даниловым совместная жизнь… – и всё. Проблема стояка в общественном месте решается сама собой. Какие тут могут быть сексуальные фантазии, когда, похоже, даже мысли о сексе у них нынче под запретом?
Ноги сами приносят Артема на рынок. Тот самый, который прежде гордо именовался Центральным, а теперь по непонятным причинам прозябает практически в запустении, только по краям еще прямо на улице продают дешевые китайско-турецкие шмотки, а за длинными рядами прилавков можно встретить торгующих всяческим барахлом частников. Данилов как-то рассказывал, что раньше здесь был просто какой-то пищевой рай: ломились мясные ряды, зазывали к фруктовым развалам гости с юга. Творожок, опять же, яички свежие. «А теперь сносить будут. Торговый центр на этом месте построят. Или, скажем, храм. Сейчас модно строить храмы».
Артем рассматривает и впрямь шикарное, двухэтажное, с белыми «богатыми» колоннами здание центрального павильона бывшего рынка и немного жалеет, что не попал сюда в те баснословные «прежние времена». Здание жаль почти до слез. Или это просто у Артема нынче настроение такое… слезливое. И рынок здесь совсем ни при чем.
Тёмка вообще с тех пор, как Данилов обрушил на него свою сногсшибательную новость, стал замечать за собой этакую повышенную плаксивость. Дома, на улице, в академии. Стоит задуматься, вспомнить – и слезы мгновенно подступают к глазам. Пару раз даже не удержался – разревелся на улице. Стыдоба!
– Молодой человек купите книжечку, приобщитесь к культуре!
Артем вздрагивает. Голос у бабы за прилавком грубый, хриплый. И не баба она даже, если честно, а натуральная бабища: нос с лиловым отливом, необъятный бюст под розовой футболкой, затейливо изукрашенной разнообразными блестючками. Дорого-богато, одним словом! Куда там турецкой экстремально-восточной тяге к украшательству всего и вся стразами «под Сваровски»! Руки же у торговки культурой тоже весьма впечатляющие: короткие ногти с полуоблезлым ярко-алым маникюром сжимают докуренную до половины папиросу. Не сигарету какую-нибудь, а именно папиросу. Артем их с детства помнит: сосед по лестничной площадке дядя Леня еще там, где прошло Тёмкино детство, предпочитал именно такие. «Казбек», кажется. Только Артем никак не думал, что подобное еще можно купить в наше просвещенное время. Кальян там какой-нибудь экзотический – легко. А вот «Казбек»…
– Ну так что, молодой человек, книжечку? Все – по пятьдесят.
Артем смотрит на бесконечной длины прилавок, заваленный старыми книгами. (Кажется, теперь такие принято именовать толерантно: «букинистические издания».) Зачем ему книги? Впрочем, про Макондо он дочитал. Дожди таки смыли семейство Буэндиа и самую память о нем. Грустно.
– Я… посмотрю.
Он идет вдоль прилавка, медленно ведет кончиками пальцев по корешкам… Сколько людей держало эти книги в руках… Читали, сопереживали, негодовали, страдали от скуки или от невозможности купить продолжение. Теперь, конечно, трудно представить себе, что когда-то книги назывались странным словом «дефицит» и их требовалось «доставать» «по блату». В детстве Артем читал «Три мушкетера»: первую, весьма потрепанную, кстати, книгу прочитал, а второй у них дома не оказалось. И третьей тоже. «Не смогла достать», – вздохнула мама. «Достать»! Почему-то ни ей, ни ему даже не пришло в голову, что сейчас это все можно спокойно купить в любом магазине. Пойти и купить. Впрочем, с деньгами у них тогда было… не очень. А библиотеки Артем в детстве не любил. Пугался царящих там тишины и запаха пыли. Интересно, а у этой… тетки есть продолжение «Мушкетеров»? К своему стыду, он даже не помнит, как те книги называются. Помнит, что их две. «Три мушкетера – 2»? «Три мушкетера – 3»? Бред какой-то! Хотя там однозначно в названии что-то было с цифрами…
Пока Артем мается в нерешительности, к продавщице подходит сухонький мужичок, на носу которого элегантно поблескивают золотой оправой очки, похожие на дореволюционное пенсне. Как на портрете писателя Чехова, которому Артем однажды зачем-то от скуки пририсовал в учебнике литературы рога и трезубец. И неплохо ведь получилось, кстати! Может, надо было в художники пойти? Книжки иллюстрировать.
– Скажите, уважаемая, а у вас есть Мельников-Печерский? Это такой уральский писатель… У него дилогия… – похоже, дядечка, как и Артем, сильно сомневается в способностях продавщицы ориентироваться в ее столь специфическом товаре. И в том, что в ее словаре имеется умное слово «дилогия».
Продавщица смотрит на мужичка снисходительно, словно он только что сморозил бог весть какую глупость, запихивает окурок в жестяную банку из-под пива и произносит с великолепным презрением (Артем тут же дает себе клятву запомнить эту интонацию, чтобы как-нибудь обязательно использовать ее по назначению):
– Что я, по-вашему, здесь селедкой торгую?! Мельников-Печерский. «В лесах» и «На горах».
Она ныряет под прилавок, чтобы появиться оттуда с почти что новым четырехтомником пыльного серо-голубого цвета. Кажись, не сильно его читали, этого известного уральского писателя!
После такого лезть к серьезной даме со своими тупыми измышлизмами на тему «Мушкетеров» Артему совсем стыдно, и он уходит, мысленно обещая вернуться. «Вот когда пойду за результатами… Если все будет хорошо». И осторожно касается пальцем «куриного бога» висящего на шее под футболкой на надежном кожаном шнурке.
*
Сессию он сдает каким-то чудом – не иначе. Тот же английский – с третьего раза. Порой Артему кажется, что молоденькая преподавательница просто уже наконец ставит ему трояк из чистой жалости. Артем, конечно, старается не смотреть на себя в зеркало, но когда все-таки смотрит… И прежде-то был не красавец, а тут и вовсе… Данилов глядит сочувствующе и старательно держит нейтралитет. Вежливое касание губ утром или перед сном – это все, на что теперь может рассчитывать Артем. Приходится стиснуть зубы и ждать. Десять дней. Десять чертовых дней.
«Отрицательный». По всем маркерам отрицательный. Артем внезапно чувствует себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух. Ну, немного, разве, оставили. Самую чуточку.
За «Мушкетерами» на рынок он не идет. Даже вспомнить теперь не может, почему в тот момент закрыть этот, как сейчас модно выражаться, гештальт казалось настолько важным. Смешно, ей богу! Так, видно, и помрет от старости, не узнав, что там происходило с героями в книгах «Мушкетеры-2» и «Мушкетеры-3».
Когда Артем предъявляет Данилову заветную бумажку с результатами анализа – «отрицательно»! – Данилов сияет и на полном серьезе предлагает по этому поводу напиться.
Шокированный Артем изумляется:
– Тебе же нельзя!
– Да ладно! Все равно подыхать!
На этой жизнеутверждающей ноте Артем хватает своего любовника и тащит в спальню. Тот упирается. Тащить упирающегося Данилова – ничуть не легче, чем бегемота из болота в бессмертных детских стихах, но, очевидно, в этот день ничто не может встать у Тёмки на пути. Даже Данилов. Впрочем, дотащить его до места назначения – еще не самая трудная часть квеста.
В постели Данилов лежит с видом средневековой монашки-девственницы, каким-то образом оказавшейся в замке жестокого сластолюбца барона. Вот это все: «Умру, но сохраню свою девичью честь!» Пожалуй, впервые, Артем всерьез грустит об отсутствии в даниловской спальне кандалов, цепей и прочей полезной в быту бдсм-атрибутики. Привязать – и дело с концом.
Но чего нет – того нет. Приходится действовать уговорами и взывать к разуму.
– Дани-и-илов! Ты ведь у врача позавчера был.
– Ну был.
– И врач… хороший врач, Данилов?
– Лучший в городе, а что?
– Так вот, лучший врач в городе сказал тебе, что сексуальную жизнь вести можно. Если осторожно. Что вирус твой через поцелуи не передается. И через сперму – тоже нет. Только через кровь. Так какого же хрена, Данилов?
– Анал – штука травмоопасная. Там и кровь может быть.
– А ты аккуратнее. Смазки побольше. Растяжки – подольше. При регулярной половой жизни, глядишь, и без травм обойдется, а?
– Тём, я не могу…
– Можешь, Данилов, можешь! Мы с тобой полгода прожили. Год, если с прошлого лета считать. И ты там совсем-совсем не нежничал, правда? И ничего. Ничего, Данилов! Отрицательный! Ну?!
Рука Тёмки как бы вскользь проходится по заросшей к вечеру даниловской щеке. Потом – легче перышка – по могучей шее. Потом… сквозь тонкую ткань домашней футболки – по плечу. Уже с куда более серьезным нажимом оглаживает грудь. Забирается под подол, ласкает напрягшийся живот. Артем смотрит во все глаза, чтобы не пропустить момент… и не пропускает. Дыхание Данилова сбивается, жесткая и решительная линия губ смягчается, широкая ладонь перестает комкать покрывало и тянется… тянется…
Соскучился. Все правильно. Артем тоже соскучился как черт знает кто. Наверное, поэтому взаимное раздевание проходит путанно, но стремительно. В режиме: «На старт… Внимание… Марш!» Через несколько мгновений они уже абсолютно голые трутся друг об друга, стонут отчаянно и голодно, забыв обо всем на свете. Как же оно просто-то, когда исчезают преграды!
Однако… Это Артем, конечно, погорячился. С Даниловым? Просто?
– Погоди, погоди… Я сейчас еще…
– Данилов, я сдохну! Действительно сдохну! Ты долго еще там планируешь возиться?
– Подожди, мой хороший, подожди…
– Данилов, ты серьезно?! Два презерватива?! А что потом?! Три? Четыре? – стараясь казаться максимально серьезным, интересуется Артем. И это при том, что изнутри его отчаянно колотит, прорываясь наружу, дикий, не совсем нормальный, если честно, истерический смех. – И изолентой поверх обмотать? Скотчем?
– Тё-ё-ёмка!
– Нет! На маразм я не подписывался! Один гондон – и баста!
«Данилов, что же ты такой трудный?»
– И анализы – раз в месяц!..
– Да, да!.. Как скажешь…
– И…
– Данилов, заткнись! Просто заткнись!
Данилов затыкается, а Тёмка на какое-то время снова чувствует себя самым счастливым человеком на свете. На какое-то время.
*
Тёмка учится готовить диетические блюда. Каши. Пять видов каш: рисовая, овсяная, пшенка, пшеничная, даже манная, которую он сам терпеть не может аж со времен детского садика. Со сливочным маслом и с вареньем получается, кстати, очень даже ничего. Ах да! Еще гречневая с молоком. Данилов учится Тёмкины каши есть. Потому что не съесть – значит насмерть обидеть новоявленного специалиста по диетическому питанию. Впрочем, справедливости ради: совсем уж ни к чему не пригодные плоды своих экспериментов Артем без всякой жалости выкидывает в помойное ведро. Ибо нечего даниловской многострадальной печени неприятностей добавлять. Из дома медленно, но верно изгоняются не только алкоголь, но и обожаемые Даниловым кетчуп с майонезом. И горчица. Острое, жирное и жареное.
Данилов ворчит. С какой-то детской обидой сетует на вечное недоедание и собственный впавший от такой жизни живот. Артем его в этот живот целует, щекоча чувствительную кожу кончиками волос. Волосы с прошлого лета успели вполне прилично отрасти, и Данилову это почему-то ужасно нравится: он наматывает их на пальцы, теребит, натягивает во время занятий любовью, словно поводья. Иногда ехидно интересуется: когда уже можно будет заплетать косы? Артем мурлычет: «Скоро, Данилов, скоро! Ты пока ленточками, что ли, запасайся».
Артем с Даниловым теперь вообще такой… розовый и пушистый. Ну, или, если ближе к теме, голубой-радужный. Навроде того надувного единорога. Это на улице он… позволяет себе расклеиться. Когда никто не видит. Одиночество в толпе – дивная, как выяснилось, штука: хоть рычи, хоть вой, хоть слезы глотай. Никто не заметит. Никому нет дела.
Данилова Артем просит об одном:
– Ничего от меня не скрывай. Ничего. Слышишь? Я должен быть готов.
– Место для могилки подыскиваешь? Так я за кремацию, – мрачно шутит Данилов. У него теперь часто проскальзывают аккурат такие… шуточки.
– Дурак, – беззлобно огрызается Артем. – Как тебя, такого идиота, в твоей фирме еще терпят-то? Стратегию и тактику будем разрабатывать. Вместе.
Стратегия у них, конечно, нынче всего одна: выжить. А тактика… Все, что можно привлечь к делу. Хорошо еще, что Данилов не страдает от отсутствия финансов. Лекарства стоят… мама не горюй!
Кстати, о маме…
– Данилов, позвони родителям!
– Ты звучишь занудно, словно социальная реклама.
– Потому что ты ведешь себя словно мудак.
– Вымою рот с мылом! Из нас двоих матерящийся грузчик – это я. А тебе не идет.
Артем и сам не слишком-то жалует ненормативную лексику. Но иногда у него попросту заканчиваются другие слова. Вот как сейчас.
– Тот, кто ведет себя словно мудак по отношению к собственным родителям, определенно заслуживает своего названия.
– Вот пристал же как банный лист – к жопе! – в руках Данилова с треском ломаются еще секунду назад казавшиеся вполне крепкими и надежными деревянные палочки для суши. В кои-то веки, называется, решили заказать на ужин роллы, чтобы ничего не готовить. Там в основе рис. Практически та же каша. Только с рыбой. Вполне диетическая, стало быть, пища.
– И не отстану. Нельзя такие вещи, как твой диагноз, скрывать от ближайших родственников. Не по-человечески это.
Артем прав. Он знает, что прав. И он должен быть просто железобетонно уверен, что прав.
– Тёма, ну ты же представляешь, что они скажут…
– «Тебя заразил этот твой… педерас. А мы предупреждали».
Главное сейчас не сорваться, не начать жалеть себя. Сколько бы Тёмка ни хорохорился, ни петушился, сколько бы ни рассуждал про вечную любовь, он отлично знает: все проходит. Особенно, когда это касается странных мальчиков из турецких отелей. Родители же… Родители остаются. Во всяком, случае, так было изначально задумано природой. А Данилов… Данилову сейчас нужна вся поддержка, которая только существует на белом свете. Когда станет совсем плохо, – он не имеет права совсем об этом не думать, да! – одного Тёмки… может быть мало.
Данилов отталкивает от себя тарелку с роллами, расплескивая соевый соус на светлый деревянный стол.
– Сдурел?
– Нет. Я хоть и выгляжу иногда… слегка блаженным, но… Я все отлично понимаю. Про себя. Про нас. Не рви из-за меня с теми, кто тебя любит, Данилов. Скажи им… Скажи им все. Потому что, если что, меня к тебе в больницу не пустят, понимаешь?
– Пусть только попробуют не пустить!
– И попробуют, – вздыхает Тёмка, – и не пустят… А мама… это мама.
Он никогда никому (даже Данилову в самые близкие минуты) не рассказывает, что порой ему снятся сны… о прошлом. И мама в этих снах улыбается, ласково гладит по голове, говорит: «Вставай, котенок! Опоздаешь в школу». Жарит на завтрак лепешки из остатков вчерашнего теста, наливает в огромную – самую любимую Тёмкину – кружку горячее, пахнущее на весь дом какао. Или утешает, причитая над разбитой коленкой. Или даже ругает (не очень всерьез) за полученные двойки: «И в кого такой балбес?!» В себя, в кого же еще? И куда все это делось? Риторический вопрос, господа, риторический.
Видимо, где-то там, наверху, живет добрый бог, который хочет, чтобы матери бросали своих детей только из-за того, что дети получились… неправильные. Или бог здесь ни при чем и дело как всегда в людях?
И ведь, казалось бы, давным-давно все пережил и оплакал, а вот находит иногда. А Данилов… баран упертый. Танк.
Но попробовать, по-любому, стоило. И это еще не конец, что бы там себе Данилов ни думал! Совсем не конец.
– Тём, ты чего?
– Ничего.
Оконное стекло холодное, хоть и июнь. Может, потому что вечер. А может…
– Тем, а давай в выходные – на шашлыки? Ты, помнится, говорил, что никогда не…
– Тебе нельзя шашлыки.
(Возьми себя в руки, тряпка! А то Данилову нынче только твоих страдашек не хватало!)
– А мы их… в минералке. С киви. Мне в Казахстане один мангальщик рецепт сдал. Вкуснотища!
– Данилов, тебе жареное нельзя. Даже если оно на минералке. С киви. Ну что за детский сад, ей богу?!
– А мы отварим мне дома курогрудь. М-м? А тебе – шашлыки. Огурчики-помидорчики там, зеленушка, опять же.
– Для одного, что ли?
– Я буду рядом токсикоманить – запах вдыхать и возбуждаться. А потом… – многозначительная игра бровями. – Секс на природе. Пробовал когда-нибудь?
– Море считается?
Чертов Данилов! Сладкоголосая сирена!
Артем сдается. Не потому что шашлыки. А потому что это, фактически, еще один крохотный шанс для Данилова почувствовать себя нормальным. Как тогда, в прошлой жизни. Вывезти свою «зазнобу» на природу, поиграть перед ней мышцами, распушить хвост. А что «зазноба» – не баба… Так это, как любит цитировать тот же Данилов: «У каждого свои недостатки».
Теперь главное, чтобы с практики отпустили. Практика – дело круглонедельное. Отели работают без выходных.
На практику в небольшой семейный отель (третий этаж в старинном, с высоченными потолками доме, двадцать шесть номеров, без ресторана) Артема пристроил все тот же Данилов. Отель принадлежал его знакомой бизнес-леди, у которой был всего лишь очередным экспериментом в гостиничном бизнесе, подсмотренным на просторах Европы и перенесенным в суровые российские реалии. Отель, впрочем, пользовался хорошей репутацией, комнат «на час» и «на ночь» там не сдавали, себя он окупал и прибыль исправно приносил. А вот людей регулярно не хватало. И понятно: штат небольшой, подмену, в случае чего, взять решительно неоткуда. А тут Артем – просто-таки дар небесный. И на ресепшене ночь подремать, и горничную при случае подменить (хоть и без форменного платья с кружевным фартучком), и белье грязное в прачечную отвезти. Немецкий-английский тоже – в пределах стандартной отельной речевой ситуации. Светлана Макаровна (так зовут хозяйку отеля) к Артему под кожу не лезет и даже деньжат за всякие «внеплановые» нагрузки подкидывает. «На мороженое». Артем «левые» деньги хозяйственно складывает на отдельный счет. Вдруг пригодится?
Не работа, а фактически – рай. Но вот беда – по времени пребывания в нем рай практически ненормированный. То есть для одного отдельно взятого практиканта – без фиксированных выходных. А что? Практики-то той – всего месяц. Вот и вкалывай, голубчик, отрабатывай приличный отзыв. Сутки через сутки. Нет, понятное дело, успели перепасть Артему на этом нелегком поприще одна суббота и одно воскресенье, но дальше удача дала сбой. А тут Данилов… со своими внезапными соблазнительными шашлыками. А Данилова, хоть он и сам себе начальник, на шашлыки во вторник не пошлешь – работа у него, понимаешь.
Пришлось звонить сменщице Аллочке, юлить, лебезить и даже обещать взятку в виде коробки шоколадных эклеров из модной пекарни. (Аллочка – девушка без комплексов, яркая и бодипозитивная, а сладкое просто обожает. Особенно, когда оно предполагается в виде подарка.)
Так что к воскресенью Артем добирается, как в известной сказке: «Изрядно ощипанный, но не побежденный». И ждет, лопаясь от предвкушенья. После того, морского, свидания прошлым летом от Данилова можно ждать чего угодно. Иногда Артем думает, что в душе Данилов – вовсе никакой не танк, а самый натуральный Дед Мороз. (Тёмка не верит во всяких там заграничных Санта-Клаусов, которых, как известно, придумала Кока-кола. А в Деда Мороза верит. И в Данилова – ничуть не меньше. А может быть, даже больше.)
Да и вообще… Иногда нужно просто отвлечься – от всего. «Забыться и заснуть». Потому что ну… невозможно же все время думать об одном. И помнить. Всегда. Каждый миг – помнить. И не важно, что ты в этот момент делаешь: культурно пытаешься общаться на немецком с белозубым улыбчивым семейством прибывших из Германии туристов или, прикусив от старательности губу, чистишь засорившийся прямо среди ночи унитаз в одиннадцатом номере. (Тёмка теперь даже и унитаз при случае может побороть! Ого-го-го! Прям, не Тёмка, а Илья Муромец.) В голове при этом одно: Данилов… Данилов… Данилов… Руки его, родные и сильные, смешной ежик коротко стриженных волос, глаза, которые видят тебя насквозь. Неужели – всё? Неужели где-то внутри Данилова проклятый таймер уже ведет обратный отсчет?
«Тёмочка, почему у тебя глаза все время красные?» – въедливая она, Аллочка, когда не нужно. Просто жуть, до чего въедливая! – «Аллергия». – «Интересно, на что?» – «На жизнь». («На смерть у меня аллергия, будь она неладна! На смерть».)
Так что отвлечься требуется просто позарез.
Именно поэтому Артем уже за неделю начинает по десять раз на дню проверять в интернете прогноз погоды. Там (непривычно как-то) всё путем: двадцать четыре – двадцать шесть, ясно. Никаких подлых тучек или, упаси господи, осадков.
Данилову тоже достается:
– А там водоем есть?
– Где?
Данилов после бурного приступа сексуальной активности общаться совершенно не желает, он как раз желает спать. Но Артёма проперло на «поговорить».
– Ну, куда мы на шашлыки поедем.
– Есть.
– А какой?
– Чистый.
– Ну… Данилов!.. Данилов!
– Чего тебе?
– Река или озеро?
– Водохранилище.
– А купаться в нем можно?
– Нет.
– А почему?
Но теребить Данилова уже совершенно бесполезно – он спит.
Впрочем, наутро за завтраком (Артем теперь просыпается одновременно с Даниловым, даже если на практику ему нынче – со второй смены. А то Данилов и позавтракать может на ясном глазу забыть. А при даниловской болячке этого совсем нельзя.) ему объясняют, что купаться в здешних краях в первой половине июня даже при наличии хорошей погоды может только круглый идиот: ночи еще холодные, подземные ключи, питающие водоемы, ледяные, прогреться до приличного состояния вода однозначно не успела. «Хочешь отморозить себе яйца – вперед». Когда надо, Данилов умеет быть восхитительно красноречивым. И ужасающе убедительным. Тёмка, разумеется, тотчас клянется, что купаться – ни-ни-ни. («И даже боже сохрани», – как говорила когда-то Тёмкина бабушка.)
В субботу вечером, накануне долгожданного события, Артем колдует на кухне: определенно, Данилов ни в коем случае не должен захлебнуться слюнями, глядя, как некто под его носом с урчанием злоупотребляет шашлыками. А Тёмка намерен злоупотребить по полной!
Поэтому куриные грудки для Данилова – не просто очередная порция приготовленной в духовке жратвы, а кулинарный вызов и дело чести. Получается все неожиданно легко и безболезненно, несмотря на то, что шампиньоны в ближайшем супермаркете удалось прикупить только замороженные. Во всяком случае, в процессе готовки Данилов несколько раз появляется на пороге кухни, заинтересованно поводит носом и любопытствует: чем это так дивно пахнет? Ужином, да?
Артем фыркает, обещает чуть позже подать вчерашние «ёжики» с пюре. «А это – на завтра. И – руки прочь! Слышишь?»
Данилов смотрит исподлобья, точно большой пес, которому злые хозяева не дали подобрать и съесть упавший на пол кусок говяжьей вырезки. Приходится перед ужином срочно устраивать страдальцу сеанс «утешительного» секса. (А потом еще и перед сном – законную ежевечернюю порцию его же.) Впрочем, «ёжики» идут «на ура». А то! Артем чувствует себя практически шеф-поваром какого-нибудь мишленовского ресторана – и до ужаса гордится.
Гордый, расслабленный двумя заходами любовных игр, засыпает он в эту ночь практически мгновенно, хотя и опасался перед тем, что будет маяться бессонницей в предвкушении грядущего воскресенья. А вот когда Данилов ставит мариноваться в минералке с киви свои шашлыки – загадка. Во всяком случае, утром, к тому моменту, когда Тёмка все-таки самым героическим образом выколупывает себя из постели, уже все готово, завтрак накрыт и машина стоит под парами с забитым всякой страшно нужной на природе фигней багажником. Остается только разогреть курочку и проследить, чтобы Данилов не забыл дома специально приобретенный по такому случаю термос с широким горлом. На улице светит солнце. Электронный градусник в девять часов утра показывает плюс двадцать четыре.
