Текст книги "Куриный бог - 2. Стакан воды (СИ)"
Автор книги: Minotavros
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Сначала, кстати, Артем при виде свободно плавающих прямо у него под носом спокойных и даже довольно наглых разномастных птиц сразу за телефон хватается – фотографировать. Потом восторг слегка утихает: уток много, ведут они себя без всякого чувства собственного достоинства и, в целом, не слишком-то отличаются от привычных по родным просторам наглых помоечных голубей. Впрочем, Артем не отказывает себе в удовольствии скормить им остатки прихваченной из самолета недоеденной булки.
Устав от созерцания прекрасного (то есть уток), Артем отправляется в душ. Долго изучает всяческие незнакомо пахнущие гельчики-шампунчики и прочую восхитительную хренотень, потом, стараясь не намочить крутую салонную укладку, стоит под струями горячего душа, не столько согреваясь, сколько расправляясь всеми замученными долгим перелетом мышцами и складочками своего костлявого тела. Потом не торопясь вытирается огромным белым полотенцем. Сейчас бы к Данилову под бочок… Но подобные гедонистические мысли следует безжалостно гнать прочь: Данилов обязательно проснется, начнет демонстрировать неискоренимую бодрость духа и богатырское здоровье. Пусть уж спит… богатырь.
А мы уточек посозерцаем.
Данилов появляется, когда телефон, заранее, еще в аэропорту, переведенный на местное время, показывает почти полдень.
– Чего тебе не спится, а? Замерз же, поди. Вон. Весь от холода синий.
Подлая клевета! Артем совсем не синий. Так, должно быть, слегка бледноватый после всех самолетных приключений. Зато не только уточек пофотографировал, но и серую грациозную цаплю в объектив поймал. Живую, настоящую цаплю! Прямо на улице. Не в зоопарке. Красивую! Хоть сейчас во «вконтакт» выкладывай.
А еще Артем бесконечную «Игру престолов» в телефоне почитал. Чтобы не чувствовать себя на переменах в родном универе совсем уж отсталым челом. Он и сериал как-нибудь… когда-нибудь… когда Данилова не будет дома, посмотрит. Пока только первый сезон. Успеет! (Данилов «Игру престолов» не одобряет, зовет ее «фэтезюшной мутью». Артем и не спорит. Смотрит с Даниловым фильмы про войну.)
– Ну что, куда пойдем, интернетопросвещенный ты мой? Есть какие-то планы? Пожелания?
У Артема – мильон планов и сто тысяч пожеланий. Но времени… времени у них – практически в обрез, так что он решается только на робкое:
– Я бы… на кораблике, по каналам, можно?
– Отчего бы и нет? – сладко потягивается всем телом выспавшийся, а потому крайне довольный жизнью Данилов. – А ночером – в квартал красных фонарей. Окунемся, так сказать, в бездны разврата.
– Может, в какой-нибудь гей-бар? Или гей-клуб? – робко вставляет свои «пять копеек» Артем. Имеется у него этакая не совсем пристойная тайная мечта – прошвырнуться со своим собственным Даниловым по здешним злачным местам.
На лицо Данилова мгновенно наползает темная тучка. (Хотя на улице, несмотря на октябрь, вовсю светит солнце. Судя по отзывам опытных путешественников, дико повезло им с погодой.)
– Тём, ты это… Прости, но…
Ох! Опять Артем про даниловских тараканов успел забыть! Потому что заявить всему свету, что живет с парнем «в том самом смысле» – это пожалуйста. А пойти в гей-бар или на иную нетрадиционную тусовку, так сразу включается режим «настоящему мужику на такое даже смотреть стрёмно» и «я не пидор». Ладно, хрен с ними, с гей-клубами.
– Тогда сам придумывай.
Артему не хочется, чтобы его голос звучал обиженно. Но звучит он именно так. Детский сад, ёлки!
– Тёмыч, ну не сердись на меня, дурака. В следующем году, если выживу, на гей-парад сюда прилетим. Он у них, вроде бы, в августе проходит. Будем на пару радужными флагами размахивать. А сейчас… Сейчас у меня сил нет себя ломать. Прости, ладно?
Стыдно-то как, господи!
– Данилов, это не ты дурак, это я – дурак дураковский.
– Что ты, маленький…
От совсем непривычного в устах обычно довольно сдержанного Данилова «маленький» Артема начинает слегка потряхивать. Черт! Не хватало только разреветься тут… Позор – на всю Голландию. Поэтому он стискивает кулаки, тяжело сглатывает и произносит как можно более беспечным тоном:
– Смотри. Насчет гей-парада я запомню. А то веры тебе, Данилов, нет совершенно никакой. Попробуй только меня надуть! В жизни не прощу!
– Нарисую себе заметку в ежедневнике, – серьезно обещает Данилов.
И оба старательно делают вид, что фраза «если выживу» между ними так и не прозвучала. А потом Артем, словно бы между делом, небрежно интересуется:
– Слушай, а море тут есть?
Данилов моментально заглатывает наживку.
– Еще бы! Думаешь, каналы и дамбы им для красоты надобны? Море тут – ого-го! Северное.
– А далеко?
Так и в их плане развлечений (каналы и улица Красных фонарей) появляется третий пункт: море. Северное. Как там в фильме с Гаррисоном Фордом? «Море – всегда хорошая идея»? Да нет, там был Париж.
*
Танцует, пуская по сторонам солнечных зайчиков, темно-зеленая речная вода за бортом катера. Танцуют покосившиеся в разные стороны старинные дома вдоль канала. Танцует сердце в груди у Тёмки. Танцуют веселые чертенята в глазах у обычно серьезного Данилова. Из наушников, выданных еще на входе, приятный мужской голос вещает о каких-то совсем неинтересных Артему достопримечательностях, мимо которых они проплывают. Иногда слово берет импозантный седой капитан и по-английски что-то добавляет от себя по ходу экскурсии. Иногда Артем даже его понимает. Если честно, плачевное состояние собственных языковых знаний нынче волнует его меньше всего. А больше… Больше волнует крепкое бедро Данилова откровенно и даже (как кажется Тёмке) слегка бесстыдно прижимающееся к его ноге. Даниловские пальцы, настойчиво и как-то… собственнически поглаживающие запястье. Даниловское дыхание на обнаженной шее, когда он будто бы случайно наклоняется совсем близко, чтобы сказать: «Смотри – вон там!» А там… Может быть, очередная белоголовая утка, а может – старушка весьма преклонного возраста, как ни в чем не бывало рассекающая вдоль канала на велосипеде. Или кружевной «ловец снов» висящий в окне явно служащей кому-то жилищем голубой баржи. «Голубые, как яйца дрозда…» – провокационно мурлычет прямо в Тёмкино ухо разошедшийся Данилов.
Иногда они выходят на остановке (билет предусматривает) и бродят по городу, чтобы после дождаться очередного катера и поехать дальше. Артем чувствует себя странно: то ли в сказку попал, то ли в детство.
– Данилов! А тут еще автобусы такие же ходят! А давай!..
– В другой раз, – со спокойной снисходительностью взрослого умеряет его пыл Данилов. – Мы и не успеем все сейчас.
И Артем мысленно дает себе подзатыльник: точно, у них же всего два дня. И один из этих двух уже почти прошел. В «другой раз» он совсем не верит.
– Данилов! Смотри, корабль! Настоящий! И музей. Морской музей, Данилов! Давай, а?
– Мы же договорились: сегодня – никаких музеев. Да и не успеваем уже, Тём. Закрывается наш музей.
Точно. «Никаких музеев».
Впрочем, грустить по какому бы то ни было поводу Артем себе категорически запрещает. «Жить одним днем» – вот его девиз на ближайшие два дня.
– Слушай, что-то я проголодался…
Еще бы! Тёмка тоже проголодался. Завтрак у них был нынче весьма условный: так, попили кофе в маленьком итальянском кафе неподалеку от станции метро. И сырный сэндвич (почему-то один на двоих), которым они этот кофе заедали, уже успел давно раствориться в туманной дымке воспоминаний.
– Данилов, а что у голландцев с традиционной кухней? Я бы поел чего-нибудь такого… аутентичного.
– Селедки хочешь?
– Эм-м-м… Да я вроде бы…
– Аутентичное, насколько я понял из рассказов «бывалых» – как раз селедка. В киосках продается. Есть можно прямо на улице. Ну что, рискнем?
Наверное, в эти дни кто-то там, наверху, отчаянно ворожит им, потому что «селедочный киоск» попадается двум усталым (а главное, ужасно голодным) путникам буквально за следующим поворотом. И возле него толкутся люди.
– Удивительно, – размышляет вслух Тёмка, – музеи уже закрываются, а киоски с селедкой еще работают…
– Можешь пожаловаться в местные профсоюзы, – беззлобно поддевает его в ответ Данилов.
Артем мычит и мотает головой: дескать, никаких жалоб! Рот его занят пышной булкой, внутрь которой огненно-рыжий молодой продавец с лошадиным лицом торжественно вложил свежую, только что посоленную рыбу, несколько колец лука и ломтики маринованного огурца. Вкуснотища! В этот момент Артем может поклясться на чем угодно, что в жизни не ел ничего аппетитнее. Даже то, что сидят они с Даниловым прямо посреди довольно шумной улицы на какой-то не иначе как чудом затесавшейся сюда деревянной лавочке и запивают «местную кухню» категорически запрещенной Данилову кока-колой, не в состоянии испортить его радужного настроения.
(Кстати, во время трапезы свободная рука Данилова то и дело обнимает Тёмку за плечи, мимолетно проходится лаской по спине, небрежно ерошит волосы. И никто при этом не смеет бросать на них косые взгляды. Ибо не толерантно это. Да!)
В какой-то момент Артем отчетливо понимает, что от бессонной ночи, долгой прогулки, обилия впечатлений и наконец-то упавшей в желудок сытной еды его совсем разморило, и сквозь тщательно сдерживаемый зевок осторожно предлагает:
– А не поехать ли нам домой, Данилов? Поспим чуток, а уж после – вперед. В бездны здешнего разврата. На эту… как ее?
– Улицу красных фонарей, – устало улыбается Данилов. – Хорошо, давай на метро. Карта показывает, что тут рядом как раз есть станция, относящаяся к нашей ветке.
Артем в здешнем метро ориентируется из рук вон плохо. Путает номера поездов, названия конечных станций. В отличие от Данилова, который, похоже, во всем этом чужом и непонятном чувствует себя точно рыба в воде. Вот и сейчас на входе напоминает:
– Карточку не забудь приложить, соня-засоня.
Артем показательно зевает. Учить тут его вздумали! Тоже мне! Но карточку покорно прикладывает. Иначе в метро и не попадешь. Все-таки жетоны, по которым они ездят у себя дома (то есть в том городе, который, перебравшись к Данилову, Артем стал с некоторых пор называть своим домом), гораздо привычнее.
– Нам пятьдесят или пятьдесят два?
– Пятьдесят четыре, балда. Вон, смотри, табло показывает: поезд до станции «Зюд» будет через три минуты.
Артем кивает. Через три так через три. Можно было бы и через десять. Скамейки здесь удо-о-обные…
– Эй, ты поспать, что ли, решил?! Па-а-адъем! – голосом злобного прапорщика рявкает прямо над ухом Данилов. Поспишь тут с ним… Никакой жалости к ближнему. Ни капли сострадания!
Нечуткий Данилов практически на себе заволакивает сонного Артема в электричку, потом выволакивает из метро. (На здешней станции «из метро» это, как ни странно, не вверх, а как раз вниз. Ножками-ножками. Вниз эскалаторы не возят.) В очередной раз напоминает, чтобы Тёма не забыл посмотреть, сколько денег осталось на карточке, которой в этом чудном городе можно оплатить буквально любой проезд. (За исключением, разумеется, такси.)
В номере Данилов задергивает плотные белые шторы и демонстративно ставит будильник на девять.
– Раньше десяти там и делать нечего. В десять, по словам знатоков, и начинается самый разврат.
Тёмка пытается сказать, что плевать хотел на любой разврат, кроме того, который происходит у них с Даниловым, но не успевает – сон накрывает его пуховым одеялом и уволакивает за собой куда-то, где нет ничего. Совсем ничего. Даже снов.
*
Поцелуи. Сто тысяч (да кто бы их, на самом деле считал!) поцелуев – по всему телу. Неясно даже: то ли ты еще спишь, то ли тебе посчастливилось проснуться.
– Тёма, Тёмочка… Ну давай, мой хороший! Да… вот так…
Данилов. К разврату, что называется, готов. И Тёмка готов. Еще как! А если Данилов чуток постарается с прелюдией, будет готов еще больше. Точно гипсовый пионер в Центральном парке культуры и отдыха, замерший с поднятой в вечном салюте рукой. Только в их случае гипсовая рука совершенно ни при чем. Но, пусть и не рука, а поднялось и замерло исправно. Да-а-а!
– Тёма, Тёмочка…
– Данилов, давай резче!
Нет, иногда, понятное дело, можно и медленнее. Иной раз душа просто-таки просит чего-нибудь в стиле улиток, занимающихся любовью. Но не сейчас. Не сейчас, когда Данилов (который день подряд!) внезапно живой, чрезвычайно активный, даже похотливый, точно в первые дни их совместной жизни. И все у него стоит, все получается. Тёмка никогда не считал секс такой уж серьезной основой отношений. Но… Когда у тебя чего-то в полном достатке, а потом – все меньше и меньше… А потом – внезапно! – опять завались… Не стоит скрывать свою радость по этому поводу, вот что! Не стоит.
Артем и не скрывает. Звукоизоляцию в номере они еще не испытывали. Впрочем, скандалы с соседями и с дежурной по этажу (они тут есть вообще?) им явно не грозят. Толерантность. Последнее слово Артём даже додумывать не пытается – становится не до того. Вихрь, буря, фейерверк, ураган! Короче, Данилов. И Артем летит в этом бешеном урагане, будто девочка Элли со своим Тотошкой. Куда? Наверное, в Изумрудный город…
– Данилов, ты монстр!
– Доброе утро. Точнее ночь. В общем, вставать пора. Ты как?
– Еще спрашиваешь?
Вставать? Тёмка устало думает, что сейчас бы с удовольствием еще задавил с десяток часов. В отличие от Данилова, который, вопреки своему всегдашнему обыкновению, неприлично бодр и энергичен. Что? Какие еще фонари?..
– Данилов, да ты разве голых баб не видел?
– Они не голые. Они в нижнем белье. Тём, ну мы же договаривались. А еще я хочу пива.
– Тебе нельзя пива.
– Не будь занудой! Мне жить нельзя. Вот приедем домой, вкатишь мне мой укольчик, и я снова начну потихонечку умирать. Ладно? А сегодня – пиво. Ну «Хейнекен» же! Бутылочку. Стыдно быть в Голландии и не испить местного пивка. И завтра – бутылочку. Тихонько. Без фанатизма.
Артем вздыхает. Что тут скажешь. Разве он сторож своему… Данилову? Вот именно: не сторож и не тюремщик.
– Ладно. Ты давай иди в душ. Потом я.
За время, пока Данилов приводит себя в порядок, Артём исхитряется собрать в кучку свои поплывшие от чересчур активной сексуальной жизни мозги и обдумать ситуацию. Пиво, конечно, как и прочий алкоголь, в списке, составленном многомудрыми врачами, под строгим запретом. Но… В чем-то Данилов прав. Если совсем уже честно, даже полное воздержание от всяческих вредных факторов его не… Не решит их общей насущной проблемы. Пусть.
– Ванная свободна.
Артем вздыхает и отправляется приводить себя в порядок, захватив по дороге с собой помаду и тушь. Что ты там говоришь, Данилов? «К разврату готов»? Посмотрим, посмотрим…
*
Знаменитая улица красных фонарей (и даже не улица, как выяснилось, а целый квартал) не производит на Тёмку никакого особенного впечатления. Весь этот тщательно упакованный в довольно благопристойную оболочку (говорят, «девочки» даже налоги платят – как все) бюргерский разврат выглядит скорее излишне распиаренным туристическим аттракционом, чем теми самыми «безднами разврата и порока». По старинным улочкам (вон – каналы, вон – мостики, вон – баржа тащит ржавые велосипеды) с успевшими уже стать привычными фасадами (красный неон «тех самых» окон – не в счет) двигается бесконечный поток людей: кто – с подружкой, кто – с другом, кто и вовсе – с детской коляской. Пожилые, молодые, средних лет глубоко семейные пары самых разных национальностей и говоров. В витринах… Ну да, девочки в нижнем белье. С точки зрения Артема, толпу разглядывать гораздо интереснее: хотя бы вон тот чернокожий здоровяк с копной дредов, держащий под мышкой крошечную белую собачонку, похожую на внезапно оволосевшего крыса…
Полиция бдит. Марихуаной пахнет больше обычного. (Артем уже, на удивление, научился выделять ее сладко-горький запах из прочих ароматов Амстердама.) Днем Данилов даже заботливо поинтересовался:
– Не хочешь попробовать? – ладно хоть о своем желании приобщиться к данной местной достопримечательности благоразумно промолчал. Артем бы ему!..
Пришлось объяснять, что ни алкоголь, ни наркотики (даже в виде слабой травки), ни прочие искусственные стимуляторы ему не нужны и не интересны. И так уже, как говорится, «опьянен жизнью».
– Нет в тебе, Тём, здорового духа авантюризма!
– Во мне и больного духа авантюризма нет. Ты бы радовался. Не по притонам да паркурам в свободное время рассекаю – дома, как порядочная женушка, сижу.
– А молодой, кстати, парень. Мог бы и порассекать.
«Ага, мог бы. И ты бы первый с ума от волнения сошел. Эх, Данилов-Данилов… Ревнитель чужих свобод».
Впрочем, нынче Данилову, похоже, совсем не до Тёмки. И куда делся тот горячий и жадный взгляд, которым Данилов встретил своего любовника из ванны? Тёмкины слегка подтемненные черной тушью ресницы, неяркая розовая с перламутром помада – вот это все. Тёмка поначалу даже испугался, думал: сейчас у мужика окончательно крышу сорвет и придется всю оставшуюся Голландию ездить в общественном транспорте исключительно стоя, а спать – исключительно на животе. Но… Обошлось. Хотя в метро Артему казалось, что от даниловских горячих взглядов вполне можно воспламениться. И узкие драные джинсы ощущались гораздо более узкими, чем были на самом деле. До болезненности узкими. Но… «Вот эта улица, вот этот дом…» Стоило полуголым девкам появиться в окнах-витринах, и Тёмка мгновенно превратился в какой-то убогий довесок к основной части развлечения. Ай да Данилов! Глаз по-волчьи горит, живот втянул, дышит через раз. Даже горлышко пивной бутыли («Хейнекен», будь он проклят!) поглаживает этак… многозначительно. И, что самое обидное – намеки эти обращены отнюдь не в Тёмкину сторону. Кобель!
В отместку Тёмка начинает выглядывать в витринах мальчиков. А их нет! Вот ведь дискриминация по сексуальному признаку! «Для традиционно ориентированных мужиков – все, что только пожелаете! А что делать нам, женщинам и геям?! Где, спрашивается, справедливость и равноправие?! Достанет сейчас мой котяра свой толстый бумажник и рванет «налево». А я, что же, должен под окнами молча томиться или пиво пить в ближайшем баре?!» Правда, радужный флаг над тем самым баром как бы намекает, что Тёмке там были бы, по меньшей мере, рады. Но… Без Данилова – все не то.
– Я устал, – капризно произносит Артем, когда даниловский взгляд как-то уж слишком долго залипает на стоящей аккурат напротив них блондинке в кружевном черном боди. – Чего ты здесь еще не видел? Может, шоу желаешь глянуть? В кабинке подрочить? Секс-шоп волнует твое воображение?
Данилов аж вздрагивает от неожиданности. Забыл, что «женушка» умеет разговаривать? Блондинка в витрине поворачивается к ним спиной и многозначительно крутит весьма аппетитным (это в состоянии заметить даже совершенно индифферентный к женским прелестям Артем) задом. Данилов сглатывает слюну.
– Секс-шоп… Секс-шоп – самое то. Купим что-нибудь на память об Амстердаме?
Артем чувствует, что сейчас взорвется, словно брошенная малолетними придурками в костер ручная граната.
– Отчего бы и не купить. Пробку анальную с хвостиком. Я же твой мальчик-зайчик? Или большой черный хуй. А то в мою жопу еще, пожалуй, поезд пройти не сможет. Недоработочка!
Тёмка с ненормативной лексикой не слишком дружит и, по большому счету, старается ею не злоупотреблять. Но, похоже, граната уже влетела в костер. Как там на старых плакатах? «Получи фашист гранату от советского солдата»?
– Тём, ты чего?
Был Тём да весь вышел. Кончился. Переоценил себя, видать.
– Ничего. Ты… гуляй дальше, Данилов. А я… домой, что ли, пойду. Метро у нас где? Там? Не бойся, не заблужусь. А ты это… Резинкой что ли, воспользуйся.
Данилов нагоняет его у самого выхода из квартала – там, где завлекающе подмигивает проходящим мимо круглый красный фонарик. Хотя, справедливости ради, Артём от него вовсе не бежал быстроногой серной – так, тащился, будто старая, хромая на все четыре ноги кляча. Долго решался, стало быть, догонять или нет. Блядун!
– Тём, ну ты чего?
– Не трогай меня сейчас, ладно?
Что говорит в подобных случаях народная мудрость? «Черного кобеля не отмоешь добела»? (Ох и тянет нынче Тёмку на всяческий… фольклор, ох и тянет!) Связался на свою голову с нормальным, гетеросексуальным мужиком – так и не строй себе воздушных замков. В качестве экзотики ты, Артем Батькович, пожалуй, и сгодишься. Дырка у тебя безотказная, залететь ты не можешь. Забота и уход, опять же. С уколами не хуже профессиональной медсестры справляешься. А захочется господину экзотики – тут у нас и косметика в дело пойдет, и заячий хвостик прикупить можно. Благо, финансы позволяют. Ну а потом… Стоит какой-нибудь «натуральной» мадаме задом покрутить… Сам ведь видел, да?
Нет, Данилов, конечно же, при всем при том мужик глубоко порядочный: любовника с голой жопой зимой на мороз без средств к существованию не выгонит, да и, пожалуй, в витрину ту трахаться не полезет – побрезгует. Но… Если будут силы, здоровье и время… Когда-нибудь…
Артем сглатывает. Хваленая французская тушь, купленная когда-то на скудные студенческие сбережения, увы, ни хрена не водостойкая: щиплет глаза, зараза, и разводы черные на рукаве куртки оставляет. (При мысли, что именно Данилов прямо перед поездкой эту куртку купил, становится совсем невмоготу – хоть прямо посреди улицы начинай реветь в голос! «Там холодно, в этой Голландии, Тём. Простудишься еще. А тут, смотри, какая прелесть: жарко – подстежку отстегнул, холодно – пристегнул. Кум королю и черту брат… Нравится? И к глазам твоим идет…») Теперь – точно идет. Вокруг глаз – черные разводы, на куртке – такие же. Красотища! Высокая, блин, мода.
– Ну чего ты, Тём? Ревнуешь? Ревность – нехорошее чувство.
– Нехорошо пялиться в дурацкие витрины и пускать слюни на незнакомых баб!
– Это ты меня еще в каком-нибудь музее не видел! Я вообще – большой ценитель прекрасного. А не только голых баб.
– Шел бы ты, Данилов… Своей дорогой!
– А ты опять не туда карточку прикладываешь.
– Данилов!
– Что? Вот. Теперь правильно. Смотри: до нашего поезда еще целых шесть минут. Только что ушел. Давай посидим? А то ноги уже совсем отпадывают. До дома не доживу.
Рука Данилова на плечах… Тяжелая, надежная. Сопротивляться сил нет. Артем устало думает, что, кажется, совершенно утратил понятие дома. Где он, его дом? Там, где родился? Откуда его родная мать с проклятиями выгнала? Съемное ободранное жилье, на которое уходили последние деньги? Квартира Данилова, куда тот его практически сразу прописал? Снятая на одну ночь гостиница в Амстердаме? Где?
– Ты слишком громко думаешь. А я тебе пирожных купил.
И рука на плечах. Надежная. А в другой – коричневый пакет. Пирожные? Какие еще, к черту, пирожные?!
– Ты на них облизывался, когда мы еще туда шли. В витрине. Я заметил. Выпьем дома чайку, Тём? Только я не знаю, какие ты больше любишь. Взял два – с клубникой и два – с малиной.
Артем, кстати, и впрямь облизывался. Он таких красивых и не видел никогда. Целая гора взбитых сливок, сверху – свежие ягоды. В октябре. Сдохнуть можно! А Данилов… что? Выходит, заметил?
На сердце потеплело. Отпустило, словно ледяную проклятую иглу вынули. Дом, говорите?
– Обязательно выпьем дома чаю, Данилов. Обязательно.
*
Утром Артем от души благословляет про себя разницу во времени, которая между их, привычным, домашним, и здешним – ровно четыре часа. Когда в Амстердаме – девять, дома – уже час дня. Так что выдрыхались они знатно. Даже Данилов глаза не трет, не ворчит, что кое-кто подорвался ни свет ни заря. На часах – всего девять, а впереди – море. Тёмка словно от Данилова заразился этой его сумасшедшей любовью к морю. Всю ночь волны снились, песок, чайки. И солнце. Не то – жаркое, южное, летнее – что было в Турции. Здешнее – неяркое, северное.
Впрочем, с солнцем как раз облом. Тучки-вонючки и общая серость. Курточка, по ходу – самая правильная форма одежды. Ну и что? Правда, Тёмка все-таки интересуется осторожно у блаженно попивающего свой утренний кофе (дома – ни-ни-ни!) Данилова:
– А нас там ветер не сдует?
– Боишься? Не бойся. Я удержу.
– Вот еще глупости какие! Ничего я не боюсь!
До моря – всего полчаса езды на электричке. Прямо от их собственной станции «Зюд». (Или все-таки «Зюйд»? Не силен Тёмка в языках.) Поезда до крошечного городка с труднопроизносимым названием Зандтворт идут каждые пятнадцать минут. Только карточку не забудь на входе приложить. И на выходе, само собой! Да и как тут забудешь, ежели заботливый Данилов напоминает и контролирует? Зато никаких стояний в очередях к пригородным кассам и судорожных попыток разобраться в расписании. И не отменяется ничего в последний момент. Тёмка уже почти готов влюбиться в Голландию. Ему бы времени побольше… Но… Самолет – уже этой ночью, в девять вечера – регистрация. И на общение с морем – всего ничего.
Данилов, словно подслушавший его мысли, эхом:
– Ничего, что город маленький? Ты, может, посмотреть чего хотел? В следующий раз съездим в Гаагу.
«Если он будет, этот «следующий раз». Если будет». Обычно Артем старается не допускать подобных пессимистических мыслей, гонит их поганой метлой, но тут… Не получается. И, сидя на втором этаже не по-нашенски комфортабельной электрички, созерцая в окно голландские пейзажи с уже почти привычными каналами и даже (к этому привыкнуть нельзя!) мельницами, он про себя тихонько повторяет: «В следующий раз. В следующий раз. В следующий – обязательно. Непременно. Слышишь, Данилов? Непременно!»
Поезд останавливается почти у моря. Этого Артем никак не ожидал. Несколько шагов – и вот оно: огромное, серое, бескрайнее. Порывистый, ни разу не ласковый ветер, поднявшийся еще ночью, тучи не разгоняет – наоборот, сбивает их в кучу, точно глупых овец, и уже, глядишь – вовсю накрапывает дождик. Да и не дождь, если подумать. Что они, у себя дома, дождей, что ли, не видели? Так, морось. На всякий случай Артем подозрительно косится на Данилова: не испугается? Только Данилова хрен испугаешь какой-то мокрой пылью.
Они идут к морю. Кроссовки вязнут в еще не успевшем намокнуть песке, и в конце концов Данилов решительно разувается и дальше идет босиком. Артем хмыкает и следует его примеру. Прохладный песок непривычно щекочет подошвы босых ног, море шумит и злится, редкие чайки с тоскливыми криками порой проносятся в небе. Народу на пляже – почти совсем никого. Впрочем, и это «почти» много больше, чем Артем рассчитывал увидеть здесь в такую погоду.
Данилов решительно идет к кромке воды.
– Если ты полезешь купаться, я задушу тебя собственными руками, – очень серьезно предупреждает Артем. – И закопаю прямо тут, на пляже.
– Что я, по-твоему, совсем дурак? – обижается Данилов.
– Не совсем. Но кто тебя знает?
В каждой шутке, как известно, лишь доля шутки. А про совершенно сумасшедшую любовь Данилова к морю Артем знает не понаслышке.
– Ноги-то хоть можно помочить?
Ну? Псих же ненормальный! Но… Данилов и море. «Разве я сторож?..»
– Мочи. Но потом носки наденешь. И обувь. Не май, блин, месяц. И… погоди чуток. Без меня не заходи.
– Тебе-то зачем? Простудишься еще…
Тёмка не возражает. И не обижается. Что обижаться на убогого? Сам-то, интересно, понял, что сказал?
Понял.
– Конечно, давай, вместе пойдем, – и протягивает руку.
Вместе. Вот так бы сразу!
Ледяная вода сначала обжигает босые ноги, а потом уже не кажется такой уж холодной – вполне терпимо. Подогнутые почти до колен штаны в конечном итоге все же оказываются слегка мокрыми – волны. Однако если учесть, что сыплющаяся с неба морось потихонечку превращается в дождь… Скорее всего, у них будут мокрыми не только штаны.
– Ну, хватит, Данилов. А то и впрямь простудишься. Кстати, ты мелочь-то взял?
– Зачем?
– Как «зачем»?! А в воду-то кидать, чтобы вернуться?
– А стоит ли? – в голосе Данилова – звенящая тоска. Артем не видит его глаз (тот смотрит на море, куда-то за серо-свинцовый горизонт, где клубятся уже не облака, а самые настоящие дождевые тучи), но представляет, какой у Данилова сейчас взгляд. Безнадежный – вот какой.
– Что значит, «стоит ли»? Ты, Данилов, мне тут голландского ваньку не валяй! А как же обещанный гей-парад? А Гаага? Выходит, слово твое честное, даниловское, гроша ломаного не стоит?
Артем и сам чувствует, что изъясняется, будто какой-нибудь скандальный дворянин из древней кино-саги про гардемаринов, но ему плевать. Главное – вытряхнуть Данилова из его безнадежно-отчаянного состояния.
Данилов оборачивается, смотрит на Артема пристально, затем усмехается этак ехидненько и ерошит Тёмкины волосы. Прикол у него нынче такой – любовнику прическу портить. (И чего, спрашивается, трудиться? Ветрище уже давно на голове гнездо устроил – никаких помощников ему в этом хулиганском деле не надо.)
Роется по бездонным карманам своей куртки.
– Где-то сдача с кофе была… Тебе-то монетку дать?
– А я, что ли, ни при чем на этом празднике жизни? Без меня возвращаться собираешься? Девочки в витринах покоя не дают?
Монетка Данилова летит красиво и далеко. Ничего неожиданного! И лицо у Данилова в ту минуту, когда его крошечный дар с надписью «десять центов» уходит под воду, делается ясным. И почти… счастливым. Заглядевшийся на него Артем тупо роняет свою серебристую денежку в ближайшую волну. И пусть. И не жалко. Кому надо – услышит.
– Ты присмотри за ним, ладно? – просит он, касаясь на прощание рукою воды, словно гладит по влажной гриве невидимого жеребенка.
– Что застрял?! – подгоняет уже успевший выбраться на относительно сухой берег Данилов. – Тёмка! Ты там молишься, что ли?
– Ага! Посейдону! – почти кричит ему в ответ, перекрывая ветер и шум волн, Артем.
На самом деле, если честно, молиться он совсем не умеет, несмотря на довольно настойчивые старания матери. Ни одной молитвы выучить не удосужился. Но за Данилова готов просить всех известных весьма богатой на воображение человеческой мифологии богов. Особенно, кстати, Посейдона. Учитывая взаимоотношения Данилова и моря, Посейдон может и услышать. «Помоги, а? Хотя бы попробуй!»
– Тёмка!
– Иду.
Потом Данилов деловым тоном спрашивает:
– Ну что, жахнем по селедке? Я тут, кажись, чуть дальше по пляжу киоск видел. И гадов морских в кляре, ага? И от чего-нибудь горячительного я бы не отказался. Пивка?
– Только кофе, – строгим голосом одергивает его Тёмка. А потом встает на цыпочки и от души целует соленые (и с чего бы вдруг?) и такие родные даниловские губы. На счастье.
========== 6. ==========
*
Иногда Артему снится Амстердам. Переговариваются туристы, мерцает за бортом ярко-рыжего катера переполненная солнечными бликами вода, Данилов держит его за руку и иногда, улыбаясь, касается губами взлохмаченной ветром макушки.
Просыпается Артем в слезах.
– Тем, ты чего?
– Ничего, Данилов, спи.
Данилов спит и смешно похрапывает. Рот приоткрыт, между бровей – страдальческая морщинка, которая с некоторых пор не разглаживается даже во сне. Что тебе снится, Данилов? Тоже Амстердам?
