Текст книги "Куриный бог - 2. Стакан воды (СИ)"
Автор книги: Minotavros
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
– Данилов, а как ты собираешься картошку печь? У тебя же мангал.
– Костер рядышком разведем. Какой же пикник без печеной картошки.
– Данилов, да ты романтик!
– А то!
Глядя на сидящего рядом Данилова, на его сильные загорелые руки, уверенно и даже как-то властно сжимающие руль, на едва заметно золотящийся в утреннем солнце ежик волос, Артем ерзает на пассажирском месте и думает, что Данилов ведь некрасивый. На самом деле некрасивый. И не может оторвать от него глаз. А еще с острым, почти болезненным сожалением думает, что зря они сегодня в горячке сборов пренебрегли обязательной «утренней программой». По утрам Данилов томительно-медленный, неторопливый, ленивый даже… ласковый. Артем под ним (иногда – в коленно-локтевой, иногда – на боку) в такие минуты забывает обо всем – обо всем, растворяется в накатывающей тяжелыми волнами неге, отзывается на каждый глубокий толчок всеми клеточками еще не успевшего окончательно проснуться тела. Лучшее пробуждение в мире! Эх… Еще неизвестно, как оно там с этим делом на природе. Люди же, поди, вокруг.
Людей вокруг нет – ни единой живой души. Зато есть огромный водоем, чей противоположный берег находится так далеко, что его хочется разглядывать в полевой бинокль. (Которого у Артема, разумеется, не водится.) Есть песчаный пляж, зазывно уходящий в воду. Есть сосны, которые, кажется, принято называть корабельными. А еще есть забор – высокий и глухой, почти доходящий до воды. От забора до забора – как от одного края земли до другого. Посередине – скрипучие ржавые ворота, которые они с Даниловым едва побороли совместными усилиями, чтобы проехать внутрь. А еще где-то в зарослях кустов прячется невзрачная сарайка с хозяйственным хламом и пластиковая бело-синяя будка типа сортир. Про дорогу, ведущую к всему этому спрятанному в лесах великолепию, Артем предпочитает не вспоминать: пока ехали, думал, кишки через уши наружу выйдут. Хорошо, что «бэшечка» у Данилова – не избалованное городское существо, а вполне себе полноценный внедорожник. Не то как сели бы на пузо, так и просидели бы весь выходной в ожидании спасительного эвакуатора. Ежели, конечно, эвакуаторы ездят в этакие… ебеня.
– Данилов, ты куда меня привез? – Артем еще не знает точно, чего ему хочется больше: то ли завопить от радости и начать носиться по всей этой природе стукнутым на всю голову туземцем, то ли стремительно сбежать обратно к цивилизации. Уж больно вокруг странно и не похоже на его ожидания. Он-то думал: будет какой-нибудь водоемчик неподалеку от города, толпа народа с мангалами, палатками, надувными матрасами и вечно орущими детьми. Нет, Артем и такому бы радовался, но тут…
– Это Серого участок. На него как-то деньги сумасшедшие свалились, вот он и прикупил. «Человек должен сливаться с природой, бля!» Придурок. Ни коммуникаций здесь, ни, как видишь, дорог. А Серого судьба все по миру мотает – не до решения строительных проблем. Он, уезжая, мне ключики-то и скинул. Дескать, наслаждайся, Данилов, сколько влезет.
Изнутри Артема сразу начинает подниматься что-то нехорошее, душное.
– И часто ты здесь… наслаждался? Девок, поди, сюда толпами возил?
– Тём, ты чего?
Он и сам не знает «чего». Просто… Наверное, где-то в подсознании, точно заноза, сидит – никак не желает отпускать – мысль: «А не встретился бы с тобой Данилов, была бы у него нормальная семья. Жена, дети». Тёмка, похоже, куда меньше бы переживал, будь у Данилова в прошлом другие мужики: тут всегда можно сказать себе: «А я все равно лучше!» (Моложе, сексуальнее. Задница у меня – во!) Но, сколько ни пыжься, а, как говорил когда-то Витя, «сиськи не отрастут и рожать не научишься». Хуже ты по всем параметрам. Хуже. Не такой.
Но объяснять Данилову про свои загоны и комплексы… Не-е! И Артем выплевывает самое простое и в данном случае понятное:
– Кобель!
А Данилов… Чертов Данилов усмехается в ответ, пожалуй… польщенно. Словно ему только что комплимент отвесили.
– Ревнуешь?
– Еще чего!
Данилов подходит сзади, дышит в самое ухо, прижимает спиной к своей широкой груди, проходится ладонями по ребрам. Артем от этих легких поглаживаний, как дурак последний, про все на свете забывает. Притискивается тесней, трется задницей о твердый даниловский пах. Даже, похоже, стонет, откинув голову Данилову на плечо. Что бы он, интересно, делал среди мамашек и детишек с мячиками? Прогуливался в плавках и со стояком? Или же все-таки полез остужаться в ледяную воду?
Коварный Данилов Тёмкины проблемы просекает на раз. Усмехается щекотно, тащит куда-то в сторону и вбок, где, оказывается, пока Артем окрестностями любовался, успел расстелить на траве мягкий, пушистый плед.
– А клещи? – вяло сопротивляется Артем.
– Я специально в начале сезона сюда команду вызывал – обработали все, будь спокоен.
Спокоен? О нет! До спокойствия Артему – как до луны! Тело горит, внутренности сводит. Данилову, кстати, тоже невтерпеж. Он даже с раздеваниями особо не заморачивается: приспускает собственные джинсы вместе с бельем, с Тёмки шорты резко сдирает, носом – вниз, задницей – кверху. Подготавливает быстро, что-то тихо порыкивая себе под нос. Тёмка такого Данилова – с отказавшими тормозами – обожает просто до звезд перед глазами. Подается ему навстречу, выдыхает протяжно и громко, изо всех сил насаживается.
Данилов – зараза! – шепчет, не то возбуждая, не то запугивая:
– Кричи! Все равно никто не услышит.
И Артем кричит так, что торопливо затыкается где-то на сосне трудолюбивый дятел и птицы стремительно прыскают врассыпную. А может, это он просто себе льстит.
– Дани-и-илов… Не спи! У нас еще шашлыки.
– Я чуть-чуть… Минуточку, ладно?
Бесполезно.
Артем растягивается на спине, отчетливо ощущая лопатками и хребтом довольно жесткий лесной рельеф, а животом – прохладную липкость засыхающей спермы, блаженно улыбаясь, подгребает под бок уже тихонько посапывающего во сне Данилова, заботливо укладывает его тяжелую голову к себе на плечо и смотрит в небо, где, белые на ярко-голубом, безмятежно плывут куда-то облака и ветер качает верхушки сосен. Артем смотрит в небо и не думает ни о чем. Совсем ни о чем.
*
Минут через сорок, когда у Артема успело затечь и одеревенеть все тело, Данилов просыпается, хрипло спрашивает:
– Я спал? А ты?
Потом Артем, кряхтя, точно столетний старец, соскребает себя с пледа, а возмутительно бодрый Данилов подрывается поближе к берегу налаживать костер и мангал. Оказывается, в багажнике «бэшечки», словно в пещере Али-Бабы, таятся воистину неисчислимые сокровища: раскладной стол с на диво удобными раскладными же стульчиками в веселую желто-синюю полоску, натуральная корзинка с посудой и столовыми приборами (Артем раньше такие видел только в заграничном кино да в витринах дорогих магазинов), здоровенный контейнер с мясом («Лопну!»), две сумки: с жратвой и с напитками… еще какая-то лабуда. У Артема даже голова идет кругом от всего этого многообразия. Хорошо хоть, поехали они на один день. Походной палатки в даниловском исполнении Артем бы точно не пережил. Бывает такое, когда… чересчур.
– Данилов, тебе помочь?
– Гуляй, наслаждайся природой. Только в воду не суйся – холодная.
Артем хочет ехидно ответить: «Да, мамочка!» – но с ехидством у него как-то не получается. Заботливый Данилов… это что-то такое теплое, такое… домашнее. Поэтому выходит ответная реплика скорее просительно:
– А ноги помочить? Жарища ведь.
Данилов хмыкает, колдуя над своим драгоценным мангалом, точно чернокнижник, пытающийся создать голема или вызвать из преисподней очередного демона.
– Мочи. Но имей в виду: сляжешь с простудой – прыгать над тобой будет некому. Я с понедельника в больницу укладываюсь. Недели на две.
Артем вздрагивает, словно его кто-то без предупреждения с головой в эту самую ледяную воду макнул.
– В к-какую больницу?
– В сороковую.
– З-зачем?
«Жарища», говоришь? А отчего тогда, интересно знать, зуб на зуб не попадает?
Данилов отрывается от своих драгоценных углей, смотрит на Артема пристально, чуть виновато, вздыхает.
– На обследование. Заодно покапают… всякого. Укрепляющего, поддерживающего. Надо окончательно с генотипом разобраться. Если…
Дальше он снова возвращается к мангалу и старательно делает вид, будто поливание углей жидкостью для розжига – самая важная и нужная вещь на свете.
– И когда ты собирался мне сказать?
– Ну… Я сказал.
Артем на самом деле не знает: ругаться ему или плакать. В результате не делает ни того ни другого. Просто изо всех сил сжимает только что искусанные Даниловым в припадке страсти губы и идет к воде. Купаться больше не хочется, мочить ноги – тоже. И так холод.
*
Зря Артем боялся, что к Данилову в больницу его не пустят. Туда всех пускают. Лишь бы больной был ходячий и мог самостоятельно в холл спуститься. А Данилов нынче вполне ходячий. Хотя и непривычно небритый, бледный и какой-то… потухший. Приходится Артему отдуваться за двоих. Про свою практику рассказывать, пикник давешний вспоминать. Как Данилов даже на природу исхитрился сумку-холодильник приволочь. С мороженым. Шоколадное в шоколаде, – запомнил ведь! И как Артём, обжигаясь, печеную картошку из углей извлекал и весь, по самые уши, извозился в саже – минут двадцать в озере отмывали, до натуральной синевы.
К концу Тёмкиного визита Данилов уже обычно чуть более похож сам на себя. Оживляется. Про медсестричек нарочито сальные шуточки отпускает. Процедуры различные малоприятные пытается представить в самом радужном свете. Особенно весело в этом плане звучат рассказы про визиты к проктологу.
– Привыкну ведь, заставлю тебя сверху быть! А что, дело доброе. Валяешься задом кверху, а тебя обхаживают. Массаж простаты, опять же.
– Данилов! Люди же кругом! На нас и так…
Внезапно серьезно:
– Кому какое дело?
Артем знает, что нужно ответить. Как правильно. Но смотрит на Данилова и пожимает плечами.
– Да, собственно, никому никакого, – и осторожно, зажмурив глаза, касается кончиками пальцев даниловского запястья. Левого – на котором обычно Данилов носит часы. До ужаса хочется подтянуть руку к губам, поцеловать в ладонь. Ладони у Данилова просто прекрасные: мужественные (если можно так сказать про ладони), жесткие. И удивительно нежные, когда он того хочет. Артем скучает по ним, пожалуй, даже больше, чем по всему остальному. Отчаянно, стыдно скучает.
Данилов точно читает его мысли – нежно и щекотно поглаживает в ответ Артема по бедру, затянутому в тонкую летнюю джинсу, так что мурашки разбегаются по всему телу шустрыми стаями.
– Ну, вот видишь: потолок нам на головы не рухнул. И на костер нас никто не волочет.
Он прав: у всех в огромном облезлом больничном вестибюле свои дела, никак не касающиеся этих двоих возле больничного киоска. У каждого своя проблема, своя беда. Люди молчат, разговаривают, держатся за руки. Некоторые даже ссорятся, вон, как та пара в углу: глубоко беременная девушка в коротком нелепом халатике и, по всей видимости, ее мама – моложавая женщина с платиновыми волосами, уложенными в низкий узел, одетая в узкие белые брюки.
– …А я его люблю!
– Ну и дура! – не услышать такое попросту невозможно. Прав Данилов, как всегда, прав. Впрочем… Нет, не всегда.
– Данилов, ты маме-то хоть позвонил?
– Зачем?.. – невиннее взгляда даже представить трудно.
– Не начинай! – кажется, Артем в конце концов от такой жизни даже научился по-настоящему рычать. Как тигр. Р-р-р! – Сто раз уже говорено.
– А я тебе сто раз ответил…
Р-р-р!
– Данилов!
Артем готов биться за свою правду до последнего. Готов прямо здесь лечь костьми. Но… Данилов внезапно уступает.
– Вот приеду домой – позвоню.
Уф!
– А когда ты?.. Ну…
– Послезавтра. Завтра они все закончат. Последние анализы обсудят. Посовещаются на мой счет. Всякое-такое, короче. И выпишут. Ты завтра не приходи.
– Вот еще!
Артем уже привык к собственному распорядку дня: с утра – практика, вечером – больница. Главное – до семи успеть. А то закроются – фиг пройдешь. Правда, пару раз он все-таки исхитрился опоздать – трамваи подвели. Но хитрый Данилов выбрался к нему на улицу через приемный покой. Хорошо, когда на улице лето! И они просто бродили вокруг корпуса, стараясь не нарваться ненароком на кого-нибудь из больничного персонала. И даже целовались за кустами уже успевшей отцвести сирени. (И вздрочнули друг другу маленечко, да.)
Так что Артем уже не очень представляет: как это он вечером не увидит Данилова? Даже пускай в этом стылом больничном вестибюле, на фоне стен, покрытых облезлой серо-зеленой краской. Данилов… хоть где Данилов.
– Тём, не приходи. Правда. Смысл? Послезавтра уже дома буду. Там и… поговорим.
Крохотная заминка перед «поговорим» должна, наверное, насторожить Артема, но нет. В голове болтается только одно: «дома буду»! Данилов совсем скоро вернется домой. И эта простая мысль окатывает вдруг такой мощной волной первозданной радости, что становится даже немного неловко перед самим собой.
*
Из больницы Данилов возвращается в пятницу, как раз к обеду. Артем на этот день отпрашивается с практики. (На сей раз обошлось без взяток в виде пирожных, так как договаривается он с самой начальницей, а та, услышав, что Данилову требуется помощь, реагирует весьма благосклонно. «Нежные чувства к нему питает, что ли?» – скользит краем мысли в голове Артема. Скользит – и пропадает.)
Квартира отдраена практически до блеска еще накануне. Еды наготовлено – на три дня вперед, даже учитывая зверский аппетит оголодавшего на больничных харчах Данилова. Кровать застелена чистым, хрустким бельем. (И предусмотрительно расправлена. Знаем мы некоторых!) Артем почти три часа сидит на подоконнике, изо всех сил делая вид, что втыкает в телефон, а на самом деле боясь пропустить момент, когда на дорожке перед подъездом появится знакомая чуть сутулая фигура. И, разумеется, пропускает.
– Эй, там! На корабле! Чего это меня никто не встречает?
– Данилов! – Артема сносит с подоконника, больно цепляет плечом за некстати подвернувшийся на пути дверной косяк, впечатывает в Данилова, точно пущенный в упор шарик с краской при игре в пейнтбол. Тёмка обвивает Данилова руками и ногами, виснет на нем, будто ленивец на лучшей в мире ветке тропического дерева. – Данилов!
Данилов смеется, царапает Тёмкины щеки щетиной. («Ты не брился там, что ли?!») Целует яростно. Сразу видно: соскучился. Однако недвусмысленным попыткам затащить в спальню почему-то сопротивляется.
– Я грязный как свинья!
Тёмка – ей-ей! – соскучился так, что, определенно, согласен и на свинью. Но разве упершегося Данилова переспоришь? Этот гад даже двери в ванную за собой предусмотрительно запирает. Во избежание. Гад. Ладно…
Артем накрывает на кухне обед. Красиво накрывает: парадные тарелки, крутобокие бокалы под сок (не под вино же!), хлеб в корзинке, накрытый вышитой льняной салфеткой – давним подарком одной из даниловских девиц. Красота! Прям хоть на телефон снимай – и прямиком в сеть. Говорят, это сейчас модно. Лайков бы срубил как неча делать. Артем накрывает на стол и тайно надеется, что Данилов выйдет из ванны в одном полотенце (или даже без оного), смахнет со стола наведенную Артемом красоту и уложит на этот стол самого Артема. Слава богу, посуды в доме хватает.
Но все происходит совсем не так, как в его горячих тайных мечтах. Данилов появляется вовсе не в полотенце, а в домашних джинсах и футболке. Артем болезненно сглатывает, глядя на истыканные в усмерть сгибы рук. Ну да… Анализы, капельницы. Бедный Данилов!
Тот перехватывает его жалостливый взгляд и досадливо морщится. Не любит, когда его жалеют.
– Кормить-то будешь?
Артем молча разливает по тарелкам овощной суп-пюре – свое самое последнее кулинарное изобретение. Данилов также молча ест. Одобрительно хрюкает, но не произносит ни слова, будто погруженный в размышления о чем-то своем. Артем даже не пытается разбить повисшую на кухне напряженную тишину. Он не ест (потому что кусок в горло, как говорится, не лезет, даже несмотря на то, что этот кусок – нежнейшей кремовой консистенции изысканный шедевр), просто ждет, когда проклятая тишина наконец разрешится… чем-то.
К соку Данилов не притрагивается. Вертит в руках горбушку «бородинского», пока не превращает ее в неопрятную горку крошек, рассыпанных по матовой светлой поверхности стола. А когда, наконец, решается заговорить, Артем думает: лучше бы и дальше молчал.
– Диагноз подтвердился. Гепатит С, генотип – один «бэ».
– Это что? – уточняет Артем.
– Хуже некуда. Не умеют у нас такое лечить. Другое умеют, а это – нет.
Артем кивает. Понятно. Что тут скажешь? Оказывается, он все это время тайно надеялся на чудо. Дурак.
– Ну и?..
– Цирроз печени. Инвалидность. Вторая группа, кажется.
Артем чувствует, как пол куда-то плывет под ногами, однако все-таки берет в себя руки и спрашивает:
– Сколько?
– Год.
========== 4. ==========
*
– Не подходи.
Выставленная вперед, словно щит, перед собой ладонь. Взгляд тяжелый. Страшный. С таким взглядом идут убивать.
Артем вздыхает и уходит обратно в спальню – писать отчет по практике. Отчет лучше сделать побыстрее, пока еще что-то помнишь. Сдать бумажки, по-хорошему, надо было еще две недели назад – по окончании этой самой практики. Но из-за внутреннего раздрая, накрывшего после разговора с Даниловым в больнице, Артем профукал все сроки на свете, за что имел вызов в деканат и крайне неприятную беседу с замдекана, милейшим Алексеем Петровичем. Рычал тот на Артема, кстати, ничуть не хуже Данилова. Договорились, что практику Артему, так и быть, закроют (благо, отзывы из отеля он приволок просто блестящие) и оценку выставят «отлично», но чтобы первого сентября отчет сдать – хоть кровь из носа! Иначе… Угроз замдекана Артем ни капельки не боится, но положением, конечно, пришлось проникнуться.
А Данилов… Данилова Артем боится еще меньше, чем замдекана. Потому что отлично понимает, откуда и сей грозный рык, и хлещущая в ванной вода. Почти ледяная, кстати, вода. Простудится ведь, балбес!
В итоге вместо возвращения к отчету Артем идет на кухню – ставить чайник. Хотя, если подумать, после сегодняшнего визита чай уже должен хлестать у Данилова буквально из ушей.
Ничего, ничего. Оклемается Данилов, вернется в разум. Ничего, ничего. Зато с родителями помирился.
Ну… «помирился», конечно, сильно сказано. Но хотя бы звонит им каждый день, в гости, вон, выбрался. Или лучше бы не выбирался? Судя по решительному: «Не подходи». Убьет, стало быть. Имеется такой риск.
Артем достает чашки. Наливает себе черный, Данилову – свежезаваренный зеленый чай. С жасмином. Эх… Опять будет рычать. Данилов терпеть не может зеленый чай. Зовет его «гнусной травой». Но в больнице сказали, что тот гораздо полезней для даниловского ливера, чем черный. Вот и… Данилов ругается, но пьет. Год или не год, – это мы еще посмотрим. А задействовать имеет смысл любые, даже самые странные резервы.
Кстати, «самый лучший в городе по гепатиту» доктор с многозначительной фамилией Задорнов, услышав «оптимистичный» прогноз врачей из «семерки», говорит: «Что за… ересь!», «Это мы еще поборемся!» и «Что они понимают!» Очень уверенно говорит. Во всяком случае, Данилов ему верит. Потому как, ежели вдуматься, что им с Артемом еще остается, кроме надежды?..
Из ванной показывается мокрая даниловская голова.
– Ты куда мой халат дел?
Тон уже гораздо спокойней, хотя и в нем чуткое ухо еще в состоянии услышать отдаленные раскаты грома.
Артем несется в спальню. Вот дурак!
Несмотря на лето, на улице – дождь, а в доме – дубак. Вот Артем – исключительно для тепла! – и надевает на себя большой и толстый махровый халат. Который, к тому же, совершенно упоительно пахнет Даниловым. Ну… или его гелем для душа. Какая, в сущности, разница? Тёмкино воображение совершенно запросто воспроизводит всего Данилова по нескольким ярким нотам знакомого запаха. Так он пахнет, когда приходит в их общую кровать. Мята и лимон. И что-то еще, неуловимое, но до боли родное.
У Артема, конечно, и свой халат с некоторых пор имеется. Данилов подарил «на годовщину знакомства» – аккурат в тот день, когда год назад Артем его ловко из бассейна вытащил. Чуть сам при том не утоп, между прочим! Бессознательный Данилов – тяжеленная туша. Как, впрочем, и спящий. Но известно ведь: своя ноша, она не тянет. А вот память Данилова Тёмку всерьез тогда потрясла: ну какой нормальный мужик в наше время всякими дурацкими памятными датами заморачиваться станет? Бабы весь интернет слезами залили: тот годовщину свадьбы профукал, этот – десять лет знакомства. А Данилов… Данилов, как выяснилось, все помнит. Халат подарил, придурок. Теплый, турецкий. Голубой. Голубой! Придурок. Тёмке идет – сил нет. Тёмка в нем – просто какой-то эльфийский принц типа Леголаса. Еще волосы подлиннее отрастить – и вообще не отличить будет. Хоть к зеркалу не подходи – самого себя стыдно. А все равно даниловский халат, пусть и вытертый местами, и изрядно ношенный, греет сильнее. И пахнет в разы лучше.
– Вот. Чего орать-то?
Данилов, грозно сопя, натягивает халат на еще влажное после душа тело. На Тёмку не смотрит. Значит, еще не до конца отошел.
Артем качает головой и снова идет на кухню.
– Чай будешь?
– Буду.
Уже победа.
Ритуал чаепития в их доме – на все случаи жизни: и от горя, когда надо осмыслить и переварить, и от радости, когда требуется чуток успокоить разошедшееся сердце, и после секса, чтобы немножко продлить томную негу, и после ссор. Иногда, конечно, просто тупо потому, что пить хочется. Или как сейчас вот.
– Сухариков?
Сухарики Артем берет в местной пекарне за углом: ванильные, с изюмом. Данилову, сидящему на жесткой диете, они вроде нравятся.
– Спасибо, я сыт.
А это уже практически конструктивный диалог. Стало быть, сейчас можно будет нормально поговорить. Наверное, чай для Данилова стоит заваривать не с жасмином, а с мятой. Говорят, успокаивает.
Данилов пьет небольшими, словно бы натужными, глотками, смотрит куда-то – сквозь. Сквозь Артема, сквозь стены. Еще совсем недавно такой взгляд способен был напугать Тёмку практически до заикания, а теперь… Теперь, похоже, оценочная шкала его личных страшилок успела претерпеть серьезные изменения. Пусть Данилов смотрит, куда пожелает. Лишь бы смотрел.
– Тяжело было?
Пошлет? Не пошлет? («Любит? Не любит?» Эх, ромашек бы сюда! Побольше. Здоровенный букет.)
– Не пойду к ним больше. Достали.
Значит, тяжело. Чего и следовало ожидать.
– Пойдешь. Они же твои родители. Растили тебя, лечили, когда болел, на море возили.
– Они считают, это ты во всем виноват. Ну… – Данилов делает неопределенный жест рукой, – во всем этом. Про аппендицит даже слышать не хотят. Дескать, не могло такого в нашей отечественной медицине произойти – и все. Я им говорю: «Телевизор включите! А еще лучше, интернет». А они: «Ты раньше не был таким циником! Мы учили тебя любить свою Родину, а не лить на нее грязь!»
– А ты? – Артему ужасно хочется подойти к Данилову. Обнять его за плечи, прижать тяжелую даниловскую голову к своему животу, но… пока еще рано.
– А я… Послал их всех… по матери.
– Дани-и-илов! А они?
– Мама – в слезы, отец…
– Что отец?
«Как будто ты не знаешь!»
– «Это он, твой… делает тебя таким!» Ну и… Встал батяня и ушел. Дверью хлопнул.
– А ты?
– И я ушел. Не вернусь к ним больше.
– Вернешься, Данилов. Вернешься. Маме-то хоть валокордина перед уходом накапал?
– А то!
Тёмке и самому бы сейчас валокордин не помешал. Он бы выпил. Да и не сорок капель, а… граммов сто – сто пятьдесят. И не валокордина, да? Оказывается, сколько себя ни готовь вот к такому – не подготовишь ни фига.
– Данилов, может мне все-таки уйти?
– Тём, ты-то не начинай, а? Пожалейте меня хоть кто-нибудь. Я же не железный.
«А я – железный?» Ладно, для жалости к себе будет ночь. Или следующий день, когда Данилов утащится на работу. Хорошее время года – лето: сидишь целыми днями дома, жалеешь себя вволю. Раньше Артем всегда ждал лета. Тепло, каникулы. А сейчас… Нет, конечно, и сейчас все-таки лучше, чем зима. (Хотя ни на секунду не оставляет мысль, что до следующего лета Данилов может просто не дожить.)
Артем берет себя в руки. Все-таки подходит, как хотел, к Данилову, гладит-укачивает, прижимает к себе его дурную башку. Придумал же на старости лет развлекуху – парня в дом приволок! А теперь мается, болезный. Любовник, чай, – не котенок, обратно на улицу не выкинешь. Особенно, если любовник у тебя – от слова «любовь».
Артем, кстати, и ушел бы. Если бы считал, что Данилову и впрямь без него будет лучше. Так ведь не будет. Он не может внятно объяснить даже самому себе, но вполне отчетливо чувствует: нет, лучше не будет. Загнется совсем Данилов под присмотром заботливых родственников. Сложит лапки (лапищи) – и отвалит в один далеко не прекрасный день в мир иной. А вот чтобы так не случилось, Тёмка как раз и нужен: кусаться, царапаться, изводить подколками, притворяться слабым: заботься, скотина, тащи на своем хребте бедолажную, совсем не приспособленную к жизни тварюшку! Ух какой хитрый Тёмка!
– Тём, пойдем, а? – тон у Данилова такой неуверенно-просительный, будто не в постель зовет, а на плаху. Иногда, кстати, вот как сейчас, Артем всерьез думает, что и пошел бы. Не в постель, а… – Тём, мне нужно.
Смешной. Сначала: не подходи – убью ненароком. Потом: срочно-срочно, приперло – сил нет.
Артем понимает: это ему не секса, это ему жизни «вот прям щас» требуется. Напоминания о том, что тело еще есть, что оно хочет. Артем на форумах читал: когда совсем болезнь близко подойдет, первым начнет пропадать желание. А пока хочется… Данилов, кстати, тоже наверняка читал. Или от врачей слышал. Данилов теперь – товарищ медицински подкованный.
– Пойдем!
В постели – горячо. Данилов будто что-то доказывает: себе, Тёмке, может, даже, как это ни двинуто звучит, своим родителям. Тёмка не возражает. Данилову он сейчас нужен нежный, покорный, трепетный («как лепесток на ветру», хм…). Страсти и ответные инициативы вполне можно оставить на потом. Тем более, что… Ар-р-р!..
– Я тебя не порвал? – заботливый. Сытый Данилов на заботу и нежности удивительно щедр. Пока не засыпает.
А тут не засыпает – тревожится.
– Все в порядке, Данилов. Не видишь? Всю постель тебе изгваздал – так страдал.
– Ехидна ты мелкая.
– Не мелкая, а молодая.
– Дай посмотрю!
– Да смотри ты на здоровье!
Нет чтобы дать человеку поваляться пластом, порастекаться лужицей после лихой кавалерийской атаки! Доктор Айболит, тоже!
– Ты мне в следующий раз в морду дай за такие дела. Без подготовки ведь практически…
– Если учесть, что половая жизнь у нас достаточно нескучная и насыщенная… Данилов, ты действительно считаешь, что мне еще требуется… хм… усиленная подготовка?
– Все равно, если что – в морду.
Со всем возможным ехидством:
– Как скажешь, дорогой.
Такие у них с Даниловым постельные нежности.
*
– Колоть меня сам будешь. Привыкай.
Артему кажется, что он все еще спит и видит сон. Определенно кошмар. Данилов уже успел извлечь из холодильника и выложить на Тёмкин письменный стол упаковку лекарства в ампулах, рядом расположить в живописном беспорядке шприц, ватные диски, бутылку с водкой. (Откуда только добыл? Вроде бы Артем собственными руками все спиртное в доме на помойку снес.)
– Данилов, может, в поликлинику, а? Есть же у них… ну, не знаю… процедурный кабинет, где уколы ставят?
Данилов с остервенением сдирает с себя футболку и, не глядя на Артема, бурчит:
– Был я там. Процедурная медсестра у них – чистый тираннозавр. Здоровенная, глазки и ручки – крохотные. И злобная – будто ты на ее невинность покушаешься.
– А тебе красотку в мини-халатике подавай?
– Мне бы… чтоб синяка потом на полплеча не было. Понежнее малость.
Шея у Данилова, когда смотришь на нее вблизи, – в крупных таких, отчетливых мурашках. И плечи – в мурашках. И грудь. То есть, если Артему страшно почти до обморока колоть, то Данилову страшнее раз в двести. Просто потому что. («Возьми себя в руки, тряпка!»)
– Ладно. Я постараюсь… понежнее. Только ты, если что, постарайся меня не убить. С психу-то.
Даниловское плечо дергается. То ли в жесте согласия, то ли отрицания. То ли просто нервный тик.
– На подушке будешь тренироваться?
– А надо? Ну… давай. Только я сначала в интернете гляну, что и как.
Интернет вносит, конечно, некую ясность в последовательность действий и сам процесс, но практически никак не отменяет того факта, что руки у Артема трясутся крупной дрожью. Даже истыканная с остервенением подушка не дает ощущения уверенности в собственных силах. Данилов – не бесчувственный предмет интерьера. Он, зараза, живой.
– Тём, если ты немедленно не решишься, то я слиняю в туалет и закроюсь там на веки вечные, до самой смерти.
И закроется ведь, станется с него!
– Ну… давай.
(«Ты сможешь. Сможешь!» – «Я. Не. Могу».)
– Тём, тебе при всем желании не удастся сделать хуже, чем эта тираннозавриха. Ну… Любя, да?
– «Ну – баранки гну», – совсем по-детсадовски шепчет себе под нос Тёмка, набирая лекарство в шприц, старательно выпуская из шприца воздух – до смешных пузырьков на кончике иглы, а затем – протирая даниловское плечо водкой. Тот ёжится.
– Что?! Я еще даже не воткнул.
– Х-холодно!..
Холодно ему… Трусит, поди, небось. Больше, чем Тёмка, трусит. Артему внезапно становится настолько остро жаль бледного, трясущегося от страха Данилова, что все получается словно бы само собой: пальцы одной руки осторожно и твердо собирают кожу плеча в вертикальную складку, второй – легко и непринужденно – загоняют в эту складку иглу – ровно настолько, насколько нужно. Поршень идет уверенно и неторопливо.
– Что там? – спрашивает, зажмурившись, Данилов. («Не смотреть! Только не смотреть!» Ага. Проходили.)
– Да все уже, – удивляясь сам себе, отвечает Артем, откладывая на тумбочку шприц и зажимая место укола ватным тампоном, смоченным водкой. (Надо купить нормальный спирт. Или это… Он в интернете видел. Салфетки для инъекций. Вот!) – Посиди еще чуток, счас подействует. Кто его знает, как оно тебе по мозгам шибанет.
Данилов послушно сидит, придерживая вату рукой, Артем с деловым видом собирает шприц, использованную ампулу и прочую лабуду – несет на кухню, в мусорное ведро. А потом еще долго плещет в ванной холодной водой в лицо, чтобы смыть с души (которую под воду, понятное дело, не засунешь) противное ощущение липкого ужаса.
– Тём, заканчивай водные процедуры! Ты мой герой. Синяка завтра точно не будет.
Артем оборачивается к внезапно возникшему за спиной Данилову, подозрительно оглядывает его из-под мокрой челки.
– А не врешь?
– Я?! – глаза честные-честные. – Я вообще никогда не вру.
*
– Данилов, что с тобой?
– В-все в п-п-порядке…
– Эй, да у тебя температура! Какого хрена ты меня не разбудил, а?! Градусник куда дел, дубина?
