Текст книги "Зеркала времени (СИ)"

Автор книги: Medieval story

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Светлая, чистая реанимация давала надежду. Он был один в реанимации. Пока без сознания. Он был бледен. Под глаза легли темные круги. От рта, носа, висков, рук шли провода. Я опустилась на стул рядом, боясь к нему прикоснуться. Несмотря на не самую приятную обстановку, я была счастлива. От того, что он жив. Что операция прошла успешно. От того, что мы смогли переписать историю. И от того что ещё три недели мы будем вместе. Целых три недели! Всего три недели…

Он пошевелил пальцами. Какой-то аппарат запищал и в помещение тут же впорхнула медицинская сестра. Следом за ней зашли родители. Мы кивнули друг другу. Сестра внимательно изучала показания мониторов. В это время мой мужчина, не открывая глаза, начал декламировать:

«О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью – убивают,

Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой

Я б отказался наотрез.

Начало было так далеко,

Так робок первый интерес.

Но старость – это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.»

– Первый раз вижу, чтобы человек, отходя от наркоза, стихи читал… обычно кричат, дерутся, матерятся…

Он открыл глаза и обвёл мутным взглядом помещение. Улыбнулся и отключился. Подействовало лекарство.

– Можете отдохнуть в соседней комнате. Он проспит до утра.

– Я бы хотела остаться тут, – упрямо сказала я.

– А, – медсестра посмотрела на меня, – Штульман меня предупреждал. Оставайтесь. А Вы, – она обратилась к отцу моего мужчины, – Как Вы себя чувствуете? Вас пора готовить к операции.

– Да, да. Вы правы. Пойдёмте. Самое главное – он жив! – мама с отцом удалились.

Я держала его за руку. Он размеренно дышал. Приборы поблескивали. А на меня навалилась такая усталость. Вдруг. Просто свалилась на плечи и прижала своим весом к земле. Я попыталась устроиться поудобнее в кресле и закрыла глаза. Наверное я тут же провалилась в сон. Во всяком случае я очнулась только тогда, когда кто-то коснулся моего плеча. Я открыла глаза. Передо мной стоял улыбающийся Катц.

– Я пришёл сказать, что операция прошла успешно. Почистили, залатали. Гарантия до 100 лет точно.

– Ты гений! Вы гении! Спасибо!

– Не за что! Видимо он, – Катц кивнул в сторону моего мужчины, – действительно настолько важен, раз ВиктОр идёт на то, что кардинально меняет историю.

– Да! Он очень важен. Он Мессия.

– Неужели? Второе пришествие, а мы не в курсе?

– Иной Мессия. Он не будет обращать воду в вино и брать вину на себя. Он будет служить примером, эталоном, путеводной звездой для новых людей, для людей нового сорта.

– Вот как, – и Катц, с уважением, посмотрел на спящего мужчину, – кто бы мог подумать…

– Только тсссс, это тайна. Никто не знает. Даже он… пока не знает…

Спустя час я решилась оставить его и навестить родителей. Я, конечно, не была уверена в том, что мне будут рады. Но все же. Палата интенсивной терапии находилась рядом с реанимацией. Отца очень скоро перевели в палату. Стало быть все действительно прошло хорошо. Я постучала.

– Войдите, – отозвалась его мама.

– Я пришла уточнить, узнать, как Вы себя чувствуете…

– Проходите, Вера, – слабым голосом сказал его отец, – Я… мы Вам рады! Как наш сын?

– Спит. А как Вы?

– Ничего, ничего. Уже хорошо. Врачи сказали, что через пару дней буду лучше нового.

– Это прекрасно, – и уже его матери, – Может быть Вам отдохнуть?

– Я не устала, – ответила она, – Я только сейчас начинаю понимать, что могла потерять моих мальчиков… и ужас берет…

«Что на эту, такую внезапную смерть продавались билеты за месяц вперёд»…

Я тряхнула головой. Воспоминание из, уже несуществующего, прошлого, исчезло.

– Но уже же все хорошо! Да, долгая реабилитация, но жизням Ваших мужчин больше ничего не угрожает.

– Хотите я попрошу поставить здесь дополнительную кушетку?

– А Вы сможете? – ее глаза заблестели.

– Конечно!

– Спасибо! Спасибо Вам. За всё!

Я улыбнулась и направилась на поиски медбратьев.

Был вечер. Знойный вечер уходящей весны. Я качалась на качелях в саду. Всё выше, и выше, и выше. Операция прошла успешно. Теперь все будет хорошо. У него. А у меня – прыжок. До операции я гнала от себя эти мысли. Но теперь… теперь придётся признать, что расставание неизбежно… Придумать что-то? Или уйти по-английски? Как быть? И я обещала ему пьесу. Тут самую, которая там, в будущем была написана для него. Я вздохнула. Придётся ее переписывать от руки с экрана планшета. Но что не сделаешь для человека, которому искренне интересно прочесть то, что ты пишешь. Интересно через твои строки узнать твою вселенную. Не Стас, явно не Стас… и это было прекрасно…

========== Часть 2. Назад в будущее. Глава 1. «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены». ==========

Комментарий к Часть 2. Назад в будущее. Глава 1. «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены».

Несвоевременность – вечная драма, где есть он и она.

Игорь Тальков

Утром он пришёл в себя. Долго осматривал мутным взглядом палату реанимации. Потом, сфокусировав свой взор на мне, выдохнул и улыбнулся.

– С добрым утром! Как ты себя чувствуешь?

– Ничего… как будто по мне проехались катком… а так ничего…

– Ну, ощущение от катка скоро пройдёт. Ты помнишь кто ты? Что ты здесь делаешь?

– Да… У меня была операция…

– А кто я? Помнишь?

– Ты… конечно помню. Спасибо, что сдержала обещание и сейчас ты со мной…

– Тебе не за что меня благодарить!

– Есть за что… ты мне снилась кстати…

– Вот как?

– Да, ты была в длинном греческом платье с венком в волосах. И ты говорила странному человеку, одетому в шкуру тигра о том, что я новый мессия.

– Хм, – Штирлиц снова был слишком близок к провалу.

– Не бери в голову. Просто странный сон. Как родители? Как отец?

– Все хорошо. Все прошло хорошо. Он в сознании. Теперь у вас все хорошо будет.

– Ты хотела сказать – у нас.

– Да, конечно, у нас.

Он очень быстро приходил в себя. Реанимация-интенсивная терапия – палата. Всего неделя и он уже бодр, свеж, полон идей и планов. Утомляется пока быстро, поэтому все прогулки – не длительные и только со мной. Его отец, действительно, будто помолодел, а мама начала улыбаться. Часто и открыто. И вот уже у нас появилась семейная традиция – обедать вместе. В час дня, ежедневно, мы занимали столик на веранде и, принимая солнечные ванны, обсуждали все насущные вопросы, коих было мало. Не нужно было бежать, лететь, ползти. Жизнь была размеренной и спокойной. На исходе первой недели нам начали звонить из Москвы. Друзья, коллеги, журналисты. Операция стала для них самой обсуждаемой новостью и имела эффект разорвавшейся бомбы. Все советские газеты писали о том, что известный актёр был прооперирован в Израиле и теперь его жизни ничего не угрожает. Значит угрожало? В рядах поклонниц началась паника. Друзья рассказывали, как беснующиеся барышни штурмом брали служебный вход театра, чтобы только лишь узнать от кого-то из приближённых о том, что на самом деле произошло. Такое поведение было ярким примером доверия населения прессе и власти. Телефон в нашем номере не умолкал ни днём ни ночью. Пару раз даже звонили его фанатки. Откуда они взяли телефон – не признавались. Я же составляла список потенциальных врагов, которые этот самый телефон им дали…

Мой мужчина, видя исписанные листы на столе, сходил с ума от любопытства. Он и так, и эдак, пытался выяснить, что же это будет за пьеса. Я стоически хранила молчание. Он злился, обижался, умолял, но я оставалась непреклонной.

– Ну хотя бы расскажи, о чем она будет?

– О тебе!

– Ну вот, теперь мне ещё интереснее. – Ну расскажи!

– Всему своё время. Ещё немного осталось!

– Ты великая интриганка!

– Я знаю, – ответила я и поцеловала его в родинку на щеке. Бог мой, как я любила ее. Как я любила его всего. Особенно сейчас, когда он был так влюблён… в жизнь!

Ему был рекомендован покой, но, начиная со второй недели реабилитации, он читал. Много. Читал про себя, читал вслух, заставлял меня читать на два голоса. А я, на ночь, читала ему сказки о силе. Он удивлялся и обещал, по возвращении в Москву, рассказать всем о странном индейце, который курит грибы и советуется с ящерицами. А потом я дописала пьесу. Переписала. Что-то по памяти, что-то в его отсутсвие с экрана планшета. Получилось симпатично. Во всяком случае так казалось мне.

– Держи! – и я протянула ему несколько десятков листов исписанных размашистым почерком, – Это тебе.

– Это… она? Пьеса? Для меня? Монопьеса? – в его глазах отражалось подлинное удивление от того факта, что пьеса написана для него. И рефреном: «-Это мне? – Тебе! – А за что? – Просто так!»

– Да, да, да. Она. Пьеса. Для тебя! И я пойду.

– Останься, – он умоляюще посмотрел на меня, – Или лучше пойдём в сад? Я хочу, чтобы ты была рядом, когда я ее дочитаю. Мне всегда хотелось задать вопросы Чехову о Лопахине, Брехту о Мэкки, с Бомарше я бы вообще обсудил всех. Но это невозможно, поэтому я буду мучить тебя вопросами о твоей пьесе.

– Ох… только не заставляй меня читать ее вслух.

– Нет, что ты. Не сейчас. Сначала я прочту ее сам про себя. Потом прочту вслух сам. Потом прочту ее тебе. Потом родителям…

– Родителям? – я побелела.

– Конечно! Обычно, правда, я читаю друзьям, но здесь мы вчетвером. Или, ты думаешь, что лучше прочесть ее Штульману? – я живо представила себе поток колкостей, добродушных, но колкостей и быстро ответила:

– Нет, что ты! Лучше родителям!

– Вот, а уже после этого я прошу тебя прочесть ее с теми чувствами, которые ты испытывала, когда писала эту пьесу.

– А это не лишнее?

Ничуть. Это поможет прочувствовать ее такой, какой ее задумал автор. Задумал ты. Это очень важно для постановки.

– Ты ещё не читал, а уже собрался ставить. Ты не торопишься?

– Нисколько. Я просто верю в тебя!

Как же мне не хватало этой слепой веры в меня там, в будущем. Да, чего греха таить, в меня верили друзья, но те мужчины, которые, волею судеб, оказывались рядом со мной, предпочитали не верить в меня, а планомерно уничтожать меня. Я к этому привыкла и, даже, начала воспринимать как должное, но теперь, здесь, смотря в глаза любви всей моей жизни, я понимала как я страдала без поддержки от тех, кто, по логике вещей, должны были быть опорой. Мне было чУдно и чуднО сталкиваться с неистовым желанием заглянуть в глубины моего сознания. Или, быть может, до него рядом со мной просто были не те люди?

– А вот тут, в этом месте ты пишешь о конце советской власти? Слишком смело… боюсь это никогда не пропустят…

– Значит пьесе нужно отлежаться, – пропустят, ещё как, но лет через 20 только.

– Согласен. Эту пьесу должен играть актёр с богатым жизненным опытом. Я ещё не дорос. Поэтому да, пусть отлежится. Но я ее поставлю. Обязательно.

– В своём театре. Без декораций. Сразу после Борхеса.

– А тебе все смешно?

– Нет, что ты. Я в это свято верю. Так же, как и ты в мой талант драматурга.

Мы стояли на холме. Впереди, насколько хватало зрения, до горизонта, раскинулось мёртвое море. Мы уезжали. Домой. На Родину… мы молчали. Мы прощались. Он – с морем. Я – со своей сказкой. Катц, пару дней назад, напомнил мне о том, что мне стоит прыгать как можно скорее. Виктор прислал сообщение, что все готово для прыжка и что они ждут меня. А я стояла на холме на берегу мертвого моря и отчаянно не хотела отпускать свою сказку. Да, я понимала, что задание не закончено. Что это был первый этап. Что мы ещё встретимся. Там, в будущем. Однако что-то подсказывало мне, что будет это не так скоро, как хотелось бы…

– Ну что? В путь?

– Да, – флегматично отозвалась я, – В путь.

– Что с тобой происходит? – он насторожился.

– Я просто очень не хочу уезжать… здесь так хорошо, спокойно. Не нужно думать, что говоришь и кому говоришь. Свобода.

– Меня тоже это поразило. Давай так: через много лет, когда я стану стареньким, а ты, по-прежнему, будешь прекрасна, мы эмигрируем на нашу историческую родину. И встретим старость на берегу Мёртвого моря. Там же, где началась моя новая жизнь. Где я родился заново.

– Согласна! Хотя, думаю, есть много прекрасных мест для старости. Доминиканская республика, например.

– Это испанская колония?

– Да.

– Возможно. Однако старость не скоро, Слава Богу. Слава Богу мы ещё можем пожить «сегодня».

В том «сегодня», что быстро, как песок, ускользало сквозь пальцы.

Выписка, прощание с Штульманом и Катцем, Тель-Авив, аэропорт, самолёт. 4 часа и здравствуй Советский Союз. Это возвращение домой вновь напомнило мне о том, что у меня есть всего несколько дней. Несколько дней, чтобы наполниться им и воспоминаниями о нем до краев. Так, чтобы хватило на ближайший год. Было совершено понятно, что весть о том, что он станет отцом до него не долетит. Я смогу вернуться к заданию только после декрета. А это год. Только после этого я смогу подключать к заботе о ребёнке дубля. До года это совершенно невозможно и даже опасно…

Мы вошли в квартиру на Баррикадной. Нам сразу, с порога, в нос ударил запах пыли.

– Так, давай сегодня обойдёмся без половых отношений на полу. Хотя бы то того момента, пока мы этот самый пол не вымоем.

– Есть! – я вытянулась по струнке. Он оценивающе посмотрел на меня и добавил:

– Пойдём-ка в комнату. Кажется все дело в квартире – в ее стенах во мне просыпается дикий ненасытный зверь.

– А как же генеральная уборка?

– Позже… Сильно позже… Вечером… Или завтра., – сбивчиво отвечал он жадно впиваясь в мои плечи.

– Как скажешь, – простонала я в ответ. Он посмотрел на меня искрящимся взглядом, улыбнулся и увлёк за собой в комнату.

Дом! Мы вернулись! Бедные соседи…

Мы лежали в постели и курили. Казалось тот месяц вынужденного воздержания настолько измотал его, что теперь он отпаивался… мной… без перерыва…

– Знаешь… – я повернулась на бок и, оперевшись на локоть, смотрела на него не отрываясь, – Странное ощущение. Я чудом избежал смерти, но мне смертельно тоскливо. Как будто я готовлюсь потерять что-то ценное. Что-то намного более ценное, чем жизнь… -эмпатия?

– Любимый, нет ничего ценнее жизни. Все можно изменить, кроме смерти.

– Не всегда. Когда жизнь теряет смысл она перестаёт быть жизнью, а становится так, существованием…

– Но это уже крайность. Разве нет?

– Я вообще склонен к крайностям. Разве ты не заметила?..

А на следующий день в нашей маленькой квартирке яблоку негде было упасть. Собрались все, как бы сказали в будущем, весь бомонд театральной Москвы. Весь бомонд театральной Москвы пил советское шампанское и ел чёрную икру столовыми ложками из круглых жестяных банок. Повод был важный и значимый – он вернулся! Вернулся из Израиля, вернулся после операции, вернулся с того света. Расспрашивали про землю Обетованную. Потом про врачей и операцию. И пили, пили, пили, пили. Здесь были все. Даже две будущие жены. Фурия быстро напилась и попробовала выяснять отношения. Не вышло. Вторая, та, которая идеальная, права не предъявляла, не скандалила, просто изучала и наблюдала… Именно она приберёт его к рукам после того, как я исчезну. После прыжка.

Решено. Нужно прыгать. Больше нет возможности тянуть и откладывать. Пора. Карету мне, карету. Только как сказать ему, что я ухожу? Или не говорить? Просто исчезнуть. Как великий Ершалаим, будто и не существовал он вовсе… скромное сравнение, ага. А если сказать, то что? «Милый, я ухожу потому, что мне пора в будущее. Нет, я не Алиса Селезнёва. А, ты не знаешь, кто это? Ничего, через пять лет узнаешь.» Абсурд. Нет, тут нужно действовать филиграннее. От любви до ненависти один шаг, а нам ещё предстояла встреча… и мне совершенно не хотелось, чтобы эта встреча была встречей врагов или обиженных любовников. Решение пришло неожиданно. КГБ… меня вызывают на Лубянку. Зачем? Не знаю. Быть может это связано с моей прошлой жизнью. Сам же знаешь, не бывает бывших иностранцев. Особенно если ты видел загнивающую Европу изнутри. А в частности режим Франко… Конечно поеду. У меня нет выбора… У меня нет выбора. Меня отправляют в Мексику. Отказаться? Как можно отказать КГБ? Мне же не предлагают. Меня отправляют в добровольно-принудительном порядке. Насколько? На год, два, десять! Я не знаю. Никто мне и не скажет. Просто посылают. Прости, я ничего не могу сделать. Я тебя любила, люблю и буду любить всю жизнь. Когда? Послезавтра. Спасибо и на том, что дали два дня попрощаться…

Фуф… так сложно и страшно мне не было никогда… а ещё горько, больно, невыносимо. Невыносимо видеть его слезы. Невыносимо видеть как он лупит кулаками стену. Невыносимо видеть его отрешенность. Но у меня, правда, не было выбора! Мы встретимся, Арамис, мы обязательно встретимся.

Каждую секунду перед неминуемой разлукой он проводил со мной. Окружал меня заботой, теплом и вниманием, перемежающимся поцелуями и признаниями. Да, трудно любить, терять ещё трудней…

Вот и всё. Я тоскливо осмотрела наш дом. Его дом. Его холостяцкую квартиру, в которой я была так счастлива… Чемоданы собраны. Их я потом отправлю в Черемушки. Для прыжка мне не нужно ничего, кроме меня самой. Но доиграть нужно. Я поеду в аэропорт. Буду прощаться с ним в зоне отлёта. А потом поеду на Патриаршие. На Большую Садовую. В нехорошую квартиру. Ирония судьбы ли или точный расчёт, но там находился офис Виктора в этом времени. Там останется это тело до следующего прыжка. Надеюсь, он будет. Надеюсь моя неожиданная беременность не сильно спутала карты. Но полно гипотез. Нужно прыгать и решать проблемы на месте.

Действительно долгие проводы – лишние слёзы. Я ревела белугой в аэропорту. Он плакал. Мы стояли обнявшись. Без слов. Мы отрывали от себя часть себя. Он – просто часть, я – свою лучшую часть. Но что поделаешь – Служба. И вот я скрываюсь за стеклянными дверьми. Он ждёт. Потом все же уходит. Он резко осунулся, сжался. Я же задыхалась от горя. Я стояла на четвереньках и натурально выла. Благо работники аэропорта тоже были из наших. Они отпоили меня валерианой, отправили вещи в Черемушки, меня – на Большую Садовую. Ну что? Прощай век 20! И прости! За всё!

========== Глава 2. «Дом?» ==========

Я открыла глаза. Меня мутило и голова ныла. Я была в комнате. В той самое нехорошей квартире, но я точно знала, что между тем моментом, когда я закрыла глаза и открыла – прошло чуть меньше чем пол века. Я заснула в 1978, а проснулась в 2014. В горле пересохло.

– Воды…– медсестра принесла стакан, помогла мне сесть. Я жадно выпила воду и откинулась на подушки. За окном было темно и снег… – А какой сейчас месяц?

– Февраль… достать чернил и плакать. Кажется так он написал? – в палату вошёл Виктор, – С возвращением!

– Спасибо! – слабо улыбнулась я.

– А ты рисковая! Ты первая, кто отважился на прыжок будучи в положении…

– Что… с ними?

– С ней. Она осталась одна. Но и это великое чудо. Так что, несмотря на то, что это не входило в наши планы, спасибо тебе за то, что ты, по своей воле, стала подопытным кроликом. Теперь, благодаря тебе мы знаем, что привязка души плода работает и во время прыжка. До определенного срока, конечно.

– А он?

– Он жив, здоров, не могу сказать, счастлив ли. Скорее всего нет. А может и да… Но пока это нельзя изменить. Поскольку тебе ещё предстоит прыжок в прошлое и обратно-ему нынешнему незачем знать о том, что ты беременна. Так что ты пока в декрете.

– Понятно, – я тяжело вздохнула. Все мое существо тянулось к нему.

– Ты же понимаешь, что он сегодняшний – не тот, кого ты оставила в аэропорту в 78? Для тебя прошла ночь, для него три тысячи лет. Как-то так пел БГ кажется. Он прожил эти 36 лет. Каждый день, каждую секунду. Он был женат после тебя. Дважды. Но, наверное, ты хочешь узнать все это сама? Из интернета.

– Да, прости. Я не столько хочу узнать это из интернета, сколько хочу быть одна в этот момент. Ну, ты понимаешь… – он кивнул. Я знала, что он понимал.

– Хорошо! Вечером ты можешь уже вернуться домой к родным. По легенде ты сегодня допоздна на работе. Дубль уже здесь. Сейчас сольём его память и подкачаем тебе.

– Самая неприятная процедура… – простонала я.

– Да? Обычно говорят, что не слишком приятен прыжок.

– А я не люблю эту подгрузку. И так голова ноет, а тут ещё это…

– Да ладно тебе, 20 минут и все. Потом, помнишь, 2 часа спать. А дальше можно и интернет и все прочее.

– Да, интернет… чувствую много новостей и сплетен ждёт меня.

– О сколько нам открытий чудных готовит просветления путь…– и Виктор ушёл, оставив меня наедине с информацией. Он ничего не делал просто так. Видимо решил меня подготовить к тому, что мой любимый мужчина, в мое отсутсвие, вёл отнюдь не монашескую жизнь. Хотя, разве я могу его в этом винить? Неужели я надеялась на почти 40 лет аскезы? Ну, право, смешно! Хотя и грустно. «Для нее прошла ночь, для него три тысячи лет. За это время десяток империй расцвёл и рухнул во мрак. Некоторые женятся, а некоторые так»… кстати, а как там «Исповедь»?!..

Я была дома. Странное ощущение-я здесь фактически не была почти три месяца, а родные думают, что видели меня утром. Все же дубль-прекрасное изобретение шаманов древней Мексики. Я лежала в кровати и штудировала новости. Все, что писали о нем. Все интервью, все заметки, все видеоматериалы. Да, он был женат. Женился спустя десять лет после моего прыжка, в 88, на той, идеальной, а потом уже в 2005 на актрисе своего театра. Все тот же глубокий, печальный взгляд. Завораживающий голос. Он постарел. Объективно. Не так сильно, как другие к 70 годам, но все же. Ни в одном интервью он не говорил обо мне. А если упрямый журналист все же пытался вывести его на разговор о второй жене-мой мужчина… мой бывший мужчина… всегда тактично уходил от разговора на столь щекотливую тему. Ненавидит? Обижен? Зол? Или просто забыл? Ответов на эти вопросы у меня не будет как минимум два года… ну почему нельзя просто закрыть глаза и, вуаля, два года прошли. Или можно?..

========== Глава 3. «Встреча» ==========

Я попросила таксиста остановиться на Тверской. Нужно было ещё купить цветы и, как минимум, отдышаться. У меня не было плана. На сей раз не было. Я просто шла на свой страх и риск. И если сегодня ничего не выйдет – вся наша корпорация будет думать, что делать дальше. Но здесь мне дали возможность в очередной раз испытать свою удачу. Да и посмотреть на то, как выглядит моя пьеса на сцене в исполнении самого потрясающего актёра – это было слишком заманчиво и волнующе. Лишить меня такого опыта даже Виктор не решился.

У меня была уйма времени. Бабушка меня сегодня разгрузила, взяв на себя дочку. Я решила зайти пообедать и выпить пару бокалов вина, чтобы хоть так попробовать унять дрожь.

Выбор пал на Чайковского. Мне вдруг, нестерпимо, захотелось гурьевской каши и виски. Официант понимающе кивнул и удалился. Я, от нечего делать, начала оглядываться по сторонам. Вдруг мне стало нехорошо. Через 2 столика от меня сидел он со своей крайней женой. Они что-то выясняли. Говорили они тихо, а вот жестикулировали слишком громко. Я отвернулась, стушевалась, захотела уйти. Благо мне не пришлось этого делать.

– Я буду не рад видеть тебя сегодня в зале или за кулисами. Будь добра-езжай домой, к подружкам, куда угодно. Этот спектакль значит для меня слишком много, чтобы его отравлять ссорами и склоками. Прости, мне пора, – и он ушёл, оставив свою жену в одиночестве допивать кофе.

– Будьте добры двойной виски, – попросила я пробегающего официанта. Вот оно что…

Виски можно было сравнить с жидким эликсиром удачи. Виски же с гурьевской кашей – с коктейлем «идиот». Но меня это интересовало меньше всего. Я расплатилась и нетвёрдой походкой направилась к выходу. Купила цветы и пошла в сторону театра. По количеству народа на площади и в фойе было совершенно понятно, что будет аншлаг.

– Бинокль не желаете? – спросила женщина в гардеробе.

– А? Нет, спасибо, у меня второй ряд, – это тоже был расчёт. В первом ряду была вероятность встретиться с ним раньше времени.

Я купила программку и прошлась по фойе. Я помнила этот театр без него. Мне было безмерно интересно посмотреть на театр с ним в этом времени. «Гамлет», «Король Лир», «Коллекционер» – мне стало любопытно, как его можно было поставить, «Бег»… да, быть в компании таких мастеров уже, само по себе, было наградой.

Люди. Много людей. Много женщин. Всех возрастов-от девочек до бабушек. С цветами. Все пришли на свидание с ним. Как тогда, 30 с лишним лет назад, когда он порхал по сцене в красном костюме. Это было, казалось вчера. Это и было для меня вчера… Как оказалось, я попала на творческий вечер в двух частях – первой была уже его пьеса, хотя, нужно отдать ему должное, моя фамилия значилась на афише, а второе отделение – диалог со зрителями. Так же на афише было заявлено, что пьеса автобиографична. Вот это было интересно.

– А ты знаешь, он же мог умереть. Ему сделали сложную операцию в Израиле.

– Правда?

– Да, я читала в его автобиографии. Он подробно описывал ту поездку. Он писал, что именно в это время он был абсолютно счастлив.

– Счастлив в больнице? Вот уж номер.

– Да, представляешь? Он писал, что рядом с ним была его любимая.

– А она кто?

– Он не раскрывает ее личности.

– А почему они расстались раз такая любовь была?

– Ей пришлось уехать в Мексику.

– В Мексику?

– Да, он ее ждал почти 10 лет. А потом, в 1986, кажется, поехал в Мексику в составе группы советских артистов только для того, чтобы найти ее. Сопровождающий группы взялся ему помочь и сообщил печальные известия – она пропала без вести год назад. Он был безутешен. Ушёл с головой в работу. А в 1988 все же женился снова.

– Ох, какая трагическая история…

«Ещё бы… значит сопровождающий тоже был из наших… да… встреча обретает ещё большую остроту…»

Я, думаю, ничуть не изменилась за эти два года. Разве что решила перестать красить волосы. Теперь я седела как чернобурка – всполохами. Да, пожалуй, морщина на переносице добавилась. Узнает? Поверит? Захочет поговорить?

Я заняла своё место в зрительном зале. Второй звонок… третий… Музыка… БГ?

«Мы связаны цепью, цепью неизвестной длины,

Мы спим в одной постели по разные стороны стены»

Ого… серьезные авторские… или, быть может, они дружат? Я вдруг поняла, что я, вернувшись в свой мир, совсем этот мир и не знала. Неужели одна человеческая жизнь может изменить так много? Я осознанно ушла на 2 года в тень. Мы провели их в Испании. Виктор пошёл мне навстречу. Он понимал, что мне нужно быть как можно дальше от него. Но теперь я от него на расстоянии сцены. Сколько это? Метра три? Он лежал на диване по середине сцены. Все по тексту.

Раздался звонок.

Человек на диване начал ворочаться. Потом резко сел. Лицо помятое с трёхдневной щетиной… ах вот каким он стал. Совсем седой. Морщина на переносице стала ещё более явной. Лоб тоже пересекают 3 или 4 морщины. Хоть он и выглядел многим лучше своих сверстников, время давало о себе знать. Он долго молчал, смотря в зал. Я вжалась в своё кресло…

– Вам тоже неприятно на меня смотреть? – начал он, а я беззвучно повторяла за ним мои… уже его слова, – Как я вас понимаю. Каждое утро говорю своему отражению: «Тихон Григорьевич» -Тихон Григорьевич это я, «Тихон Григорьевич, голубчик, хватит. Хватит. Хватит. Посмотри на себя».

И смотрю. Каждое утро. Пренеприятнейшее зрелище скажу я вам. И дело вовсе не в том, что я бреюсь редко. Некоторым барышням, говорят, даже нравится такая легкая небритость. Дело в глазах… Вот посмотрите мне в глаза. Ну, смелее. Что? Что вы в них видите? Тоску? Ну это вы просто плохо меня знаете. Скука… мне скучно. Бог мой, как же мне скучно. Скучно ютиться в этой каморке. Скучно спать на этом скрипучем диване. Скучно смотреть на ковёр… да и за пределами моей комнаты – скучный, однообразный мир с одинаковыми людьми. Мне кажется, я превращаюсь в медиума, или, как модно сейчас говорить, экстрасенса. Я точно, наперёд, знаю, что мне скажет тот или иной человек. И не в даре тут дело. Просто люди, люди стали такими предсказуемыми, что, проиграв, а голове диалог, мне даже не хочется его начинать.

«– Доброе утро, Тихон Григорьевич!

– Доброе утро, Виктор Петрович.

– Плохо выглядите.

– Знаю.

– Вы бы обратились к врачу.

– Обращался.

– И что говорят?

– Что пить нужно бросать.

– Шарлатаны!

– Полностью с Вами согласен!»

Тфу. И так каждый божий день, как заезженная пластинка: врачи, шарлатаны, довели страну. Тфу!

И далее абсолютно по тексту. Только вот имя… имя героини… он изменил Татьяну на Веру…

На антракт я осталась в зале. Я приросла к своему креслу. Я щипала себя, чтобы понять, что это все реально. Вдруг ко мне подошла пожилая женщина билетёр.

– Здравствуйте, – поздоровалась она и я начала судорожно вспоминать, что же я сделала не так, – Я Вас знаю. Точнее, думаю, я знала вашу маму.

– Вот как? – неожиданно.

– Да. Ведь ее звали Вера и она, пусть недолго, была его женой, – она кивнула на сцену.

– Эээээ… возможно.

– Да, он очень ее любил, но она уехала в командировку в Мексику и пропала. Скажите, она жива?

– Да, – честно ответила я.

– Это не мое дело конечно, но он так страдал. И, кажется, страдает до сих пор. Эта пьеса – это дань памяти ей. Возможно Вы не знаете, но автор – она, – естественно я знала.

– Любопытно…

– Опять же это не мое дело, но, если Вы хотите, я проведу Вас к нему.

– Прямо сейчас?

– Да.

– Может лучше после вечера? Чтобы не сорвать все мероприятия?

– Да, Вы правы. После я Вас проведу.

Ну вот снова Вселенная благоволит мне. Хотя, благоволит ли?

Второй акт – более драматичен, эмоционально заряжен и, как логичный финал, катарсис…

– Хотя, зачем я вам это все рассказываю? – он стоял в пятне контр света на авансцене. Удивительно, как ему удалось присвоить себе этот мистический сумбур, -Вас же нет. Вы, все вы – плод моего больного воображения. Моя совесть…

Вы все – мои судьи. Мои внутренние демоны. Я вас боюсь. Я вас люблю. Я вас ненавижу. Вы все – это я. Чести меня. Мои отражения в осколках зеркала моего мира. Вы меня пугаете моими душевными шрамами, вы меня мучаете моими злодеяниями. Я не могу оставаться в тишине – вы начинаете шептать мне. Ваши голоса сплетаются в клубок и превращаются в ядовитых змей и невиданных тварей. Вы пытаетесь меня убить, но не понимаете, что я уже отравлен. Отравлен памятью предков. Отравлен своей любовью. Не верьте тем, кто говорит, что любовь – это великий дар. Любовь – это величайшее проклятие, ибо только несчастная любовь заставляет нас творить и расти. А если любовь, вдруг, взаимная – ее очень быстро отбирают. И ты рвешь на себе волосы, лезешь на стены, воешь на луну. Да, это твой выбор, который ты сделал за много тысяч лет до своего рождения, но здесь и сейчас ты проклинаешь небеса за то, что они послали тебе эту муку – потерять смысл жизни, любимую женщину. Особенно, если ты любишь эту женщину всю жизнь. Все жизни… до и после…