Текст книги "Зеркала времени (СИ)"

Автор книги: Medieval story

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Я знала эту притчу. Я была знакома с трудами Платона и Бердяева…

– Как красиво!

– Я бы сказал – страшно…

– Почему?

– Мне кажется, что я нашёл свою половинку. И мне удивительно – насколько я был слаб до знакомства с тобой.

– А почему страшно?

– Я боюсь этой нездоровой зависимости. Я дышать без тебя не могу…

«А придётся…»

– Я чувствую тоже самое и считаю, что это – прекрасно!

– Ты правда не оставишь меня, если что-то пойдёт не так?

– Нет! Я буду за твоей спиной подавать тебе патроны. Но все пройдёт хорошо. Я в этом уверена! И уже осенью ты вернёшься к постановкам и новым картинам!

– Мне впервые в жизни все равно. Главное, чтобы я каждый вечер возвращался к тебе…

Это было невыносимо. Невыносимо знать, что нашим встречам разлуки, увы, суждены… невыносимо обманывать его. Нет, не в чувствах, а в клятвах быть с ним всю жизнь. Да, я знала на что шла, но и представить себе не могла, что будет так сложно. Больно. Невыносимо. Как будто тебя режут по живому… Честно говоря я и не думала о финале. Меня, изначально, занимали лишь мысли о том, как я с ним познакомлюсь (познакомлюсь ли?), как я буду себя вести, как произведу первое впечатление. Но все развивалось по другому сценарию, к которому, признаться, я была не готова. Да, я мечтала об этом, но не думала, что мечта, вдруг, станет явью. приумножившись…

– Вера, скажите, – я вздрогнула, – На сколько у нас путевка?

– На 21 день с возможностью продления, – заикаясь ответила я его матери.

– Хорошо. А Вы все это время будете с нами?

– Конечно!

– Очень хорошо! – сказала она и вновь замолчала.

Я смотрела в окно. Шёл третий час нашей поездки. Уже скоро мы должны были добраться до клиники. В машине все, кроме меня и водителя, спали. Голова моего мужчины лежала на моем плече. На очередной кочке он встрепенулся и начал непонимающе озираться по сторонам. Потом, видимо осознав, где он находится, он посмотрел на меня и улыбнулся.

– А почему ты не спишь?

– Я уже выспалась, – честно соврала я второй раз за сутки.

– А меня прямо убаюкала дорога.

– Тогда спи. Нам ещё не меньше получаса ехать.

– Да, – и он поудобнее устроился на моем плече, – Я, честно говоря, очень хотел побывать на Мёртвом море. Мне всегда было интересно – как это вода тебя держит и не даёт пойти ко дну. И говорят грязи Мёртвого моря обладают целебными свойствами.

– Да, я тоже слышала об этом…

– Что-то не так? – он поднял голову и устремил на меня васильковый взгляд.

– Нет, что ты, – я поцеловала его в бесцветную родинку на щеке, – Я просто думаю.

– О чем?

– О пьесе.

– О какой пьесе? – он оживился.

– О монопьесе на одного актера.

– И что ты о ней думаешь?

– Думаю, что стоит начать ее писать.

– А о чем она будет?

– О жизни, смерти и бессмертии.

– И ты дашь мне ее поставить, когда напишешь?

– Быть может прочесть?

– Сначала прочесть, потом поставить, потом сыграть в ней…

– Мне кажется ты излишне уверен по мне…

– Нет, я излишне самоуверен, но рассчитываю на «право первой ночи» на правах мужа. Ну так что? Позволишь мне ее поставить?

– Конечно! Ты же не Стас!

– Что?

– Что?

========== Глава 18. «Мёртвое море». ==========

В клинику мы приехали уже глубоко за полдень.

Водитель помог нам выгрузить чемоданы. На пороге нас встречала Ирочка и угрюмый человек во всем белом. Он кивнул нам, погрузил чемоданы на тележку и повёз их, а наши номера. Ирочка же, сразу, повела нас к Штульману в кабинет. Петр Петрович сердечно поздоровался со всеми и тут же начал согласовывать нашу дальнейшую жизнь в их клинике.

– Завтра я бы хотел провести обследование. Каждого из вас. На сей раз с анализами, кардиограммами, энцефалограммами. К вечеру уже будут все результаты и мы сможем назначить адекватное лечение. А пока – располагайтесь! Ирочка покажет вам ваши номера. Обед в столовой – Ирочка тоже проводит.

Да, советские люди всегда отличались ото всех в мире. Его мама и папа оглядывались по сторонам и удивлялись всему, каждой мелочи. Условились сразу после обеда встретиться внизу и идти на мертвое море: смотреть, купаться, пробовать на вкус. Обед же тоже был достоин внимания-не в пример советскому диетическому меню, здесь был добротный шведский стол. В рамках правильного питания, конечно.

Мертвое море действительно поражало. Поражало тем, что плевать оно хотело на гравитацию, Дарвина и прочие сомнительные теории. Оно не давало утонуть, но разъедало кожу. Оно было озером, но называлось морем. Оно лечило от сотен болезней, но убивало все живое. Оно было настоящее, своенравное и дуальное. А воздух… казалось соль в воздухе превышала все возможные и невозможные нормативы. От неё забавно щекотало в носу.

Мой мужчина стоял на пригорке и смотрел на гладь воды. Его глаза обладали фантастический особенностью: если он смотрел на небо – его глаза становились голубыми-голубыми, если он смотрел на тучи-они становились серыми и глубокими. Сейчас же они были ярко-синими. Он молча щурился. Он созерцал? Думал? Мечтал? Я подошла к нему сзади и обняла его. Он накрыл мои руки своими ладонями. Символичность. Я всегда хотела быть за его спиной, за ним, быть его тылом, опорой, защитой. Лишь бы знать, что ему это нужно. И он, зная, что я за спиной, расправил плечи. Стал выше. Он был готов к полету. Казалось, ещё немного, и за его спиной расправится пара мощных крыл… я моргнула и видение исчезло. Он повернулся ко мне. Синева его глаз изучала мою душу, опускаясь до самого дна.

– Ты же знала, что так будет?

– Как?

– Что мы будем здесь, все вместе?

– Да, знала… точнее надеялась.

– Я не силён в медицине – то, что нашли у меня, действительно настолько страшно?

– Нет, – честно соврала я уже в третий раз, – Но, купировав болезнь, тебе уже ничто не будет угрожать.

– А разве это излечимо? Я не только про сосуды мозга. Я про весь остальной букет диагнозов.

– Думаю излечимо. Штульман и Катц не просто профессионалы. Они врачи, целители от Бога. Они используют всевозможные методы лечения. Они, если хочешь, волшебники.

– Скажешь тоже, волшебники…

– Ах ну да:

В век науки и

механики

Невозможно

заблужденье,

А возможен лишь

прогресс!

– Что?

– Что?

– А, ладно, не важно. Просто понимаешь, я привык к боли. И к физической и к духовной. Мне иногда кажется, что без этой боли награды и признание будут незаслуженными. Я привык. Привык к тому, что я не просто играю роли на преодоление, а живу на преодоление. Во всем. Вгрызаюсь зубами, цепляюсь ногтями. Мне кажется, что я каждый раз впрыгиваю в последний вагон уходящего поезда рискуя разбиться насмерть.

– Да, и получаешь такую дикую порцию адреналина, что потом уже ждёшь, чтобы поезд начал движение. Просто зайти в двери тебе уже не интересно.

– Возможно, но это же такое наслаждение – скользить по краю…

– А ты когда-нибудь задумывался о том, что для скольжения по краю бездны не обязательно рисковать жизнью?

– Как так?

– Ты можешь минимизировать попытки подчинить мир себе. Тебе не нужно его подчинять. Тебе нужно только позволить себе обладать миром. И ты не будешь жить на преодоление. И, наконец-то, сможешь провести границу между «я» и «я в предлагаемых обстоятельствах».

– Откуда же ты взялась – такая умная?

– Из будущего, – честно не соврала я.

– Допустим, – он решил, что это игра, – И что же там у вас, в будущем? Наступил коммунизм?

– Нет. Более того СССР приказал долго жить. Теперь у нас гласность, демократия. У людей есть возможность купить в магазине любую вещь, поехать отдыхать в любую точку земного шара, только вот денег у людей на это нет.

Он обнял меня и зашептал в ухо:

– У тебя бурная фантазия, но ты аккуратнее. Здесь – ладно, но там, дома, в СССР можно за такие рассказы реальный срок получить…

– Конечно. Я что-то не подумала…

Вечером, после ужина, сославшись на усталость, он извинился перед родителями, и удалился в номер, попутно, захватив меня с собой.

Как только закрылась дверь, он навалился на меня и прижал к стене.

– Ты же устал, – саркастично заметила я и была наказана грубым поцелуем.

– Я солгал. Я просто не могу себе представить, что в ближайшие три недели я не смогу делать с тобой все то, что я привык делать. Поэтому сейчас я хочу налюбиться на несколько недель вперёд. Пока могу…

– Ах вот оно как… Да Вы, сударь, лжец…

– Век назад за такие слова я бы вызвал Вашего мужчину на дуэль…

– Ну, поскольку мы живем в двадцатом веке и мой мужчина Вы, просто накажите меня.

– С превеликим удовольствием, сударыня, – и его рука сжала мою шею. Я застонала. Он снова впился в мои губы, – Я накажу тебя, маленькая дрянь. Моя маленькая дрянь…

Я рассматривала в зеркале синяки на своей пятой точке. Он подошёл сзади. В глазах я прочитала ужас.

– Это…я? – заикаясь произнёс он и коснулся пальцами багрового пятна.

– Ты, – я широко улыбнулась.

– Прости, – и он опустил глаза.

– За что?

– За синяки.

– Я наоборот благодарна тебе.

– Благодарна?

– Да. Это же метка, что я принадлежу тебе.

– Неужели?

– Конечно! А ты разве сомневался?

– Нет. Я просто не до конца верю, что все это происходит со мной, здесь и сейчас.

– Я тоже! Мне необходима физическая близость с тобой, чтобы верить в реальность происходящего.

– Тебя ущипнуть?

– Я знаю другие методы…

– Расскажешь?

– Покажу, – я начала целовать его шею, грудь, живот. Он сбивчиво задышал и увлёк меня… правильно, на пол…

Утро началось с первыми лучами солнца. Сначала всех нас заботливая Ирочка отвела в кабинет забора биоматериала, потом на кардиограмму, флюорографию, МРТ – в общем всех развела по разным специалистам.

========== Глава 19. «Выбор». ==========

Я сидела в кабинете Катца и листала новости из будущего на планшете-так удачно совпал сеанс WI-FI с моим пребыванием в его кабинете, ага!

– Ты слышал, телеграмм заблокировали?

– А что это?

– Ну мессенджер.

– А, ещё один?

– Ага!.. Ну что там? Что говорят анализы? Таки да? – Катц выдержал почти МХАТовскую паузу.

– Ты понимаешь, что это опасно? – добродушное лицо шамана выглядело обеспокоенным.

– Понимаю, – нарочито небрежно ответила я.

– Для твоего здоровья опасно.

– Знаю.

– Может быть ты подумаешь о прерывании?

– Убить его ребёнка? – я посмотрела на Катца. Он опустил глаза.

– Двоих…

– Что?

– Два сердцебиения на УЗИ. Это даже там, в двадцать первом веке сложно, а здесь… Они просто угробят тебя. И я не смогу помочь. У меня прыжок через пять недель.

– Но…

– Что но? Прости, но я обязан сообщить Виктору.

– Разреши мне это сделать самой. Если хочешь, я при тебе запишу ему голосовое.

– Хорошо. Но тогда у тебя остаётся только один вариант – прыгать. Чем раньше, тем лучше. Желательно до 12 недель. После – уже невозможно перенаправить душу в будущее. И твои дети останутся здесь – они не прыгуны. Сама знаешь.

– А сколько сейчас? Какой срок?

Три-четыре недели…

– Значит у меня есть два месяца?

Я бы сказал месяц. Прыгнешь сейчас-есть шанс сохранить обоих. Через месяц – одного. В 11 недель-можешь потерять двоих…

– Но… я обещала ему быть рядом во время операции и послеоперационного периода. Сам знаешь, что он будет уязвим месяц после операции. И его родители тоже. Ритуал рассчитан на 21 день после всех вмешательств.

– Знаю. Решать, в любом случае, тебе.

– И Виктору…

– Нет, в таких вопросах он никогда не транслирует не то что свою волю – своё мнение. Решать только тебе.

Мда… хрен редьки не слаще… Как же не вовремя… ну почему не во время третьего прыжка (я, почему-то была уверена, что он будет). Почему сейчас?! Почему?! Однако, все случилось так как случилось. Мне предстоял тяжелейший выбор… Но сейчас не об этом. Сейчас нужно пережить операцию. Или операции… сегодня вечером наши доктора-волшебники все скажут.

– Твоим не говорить о твоём положении?

– Нет конечно!

– Хорошо. Не переживай. Твоего мужа и его родителей мы подлатаем так, что они будут как новые. Даже лучше. Виктор согласовал ещё и защитные энергетические коконы.

– Вот как? – я прищурилась, – С чего бы это?

– Ничто человеческое ему не чуждо. Он иногда совершает благородные не логичные поступки. Особенно если видит искреннее чувство.

– И много искренности он видел за свою жизнь?

– Не знаю. Я – не много. Но я то молод…

– Ага, шесть веков, да?

– Седьмой пошёл между прочим, – обиженно поправил меня Катц.

– Ну извини, извини, – я предпочла сменить тему, – Во сколько у нас общий сбор?

– В восемь.

– В восемь, ровно в восемь. Ну, до вечера! – и я быстро ретировалась.

Своего мужчину я нашла в саду. Он сидел на скамейке и крутил в руках незажженную сигарету.

– Представляешь, – начал он сразу, как-будто ждал меня и даже не сомневался в том, что я, рано или поздно, приду, – Штульман рекомендовал мне не курить. Во всяком случае до операции.

– Вот гад, – слишком театрально возмутилась я.

– Тебе смешно, да? – и тут я заметила, насколько печальны стали его глаза.

– Нет, что ты… я же… я не хотела!

– Все в порядке, не переживай. Просто… просто я как-то недооценивал серьезность всего происходящего. Подумаешь: обследование, болезнь, клиника, операция. Это все было так далеко, потом, завтра… И, возможно, не со мной. А сегодня я чётко осознал, что все слишком серьёзно… видимо запрет на курение стал той самой последней каплей… мне невыносимо страшно!

– Не бойся! – я села рядом с ним на скамейку, – Все будет хорошо! Я обещаю, я клянусь, тебе. Я буду с тобой.

– Все время?

– Все время, пока позволят врачи.

– Папе тоже нужно делать операцию…

– Что?

– Да, на сердце. Тоже срочно. Что-то с клапаном. Штульман сказал, что подобная операция вообще очень простая.

– Ну раз Штульман сказал. Нет оснований ему не верить.

– Я понимаю… но вдруг… я и отец… и мама останется одна…

– Даже не думай об этом. Всё, правда, будет хорошо.

– Скажи, а ты веришь в переселение душ?

– Верю.

– Почему? Это же бездоказательно!

– Просто верю. Верю потому, что знаю.

– Откуда?

– Из сердца.

– Это как?

– Это память души. Обрывки…

– Значит если что-мы с тобой встретимся в следующей жизни?

– «Если что» не будет!

– Но все же? Встретимся?

– Обязательно! Как было много раз до этого…

Мой мужчина удовлетворенно кивнул и закурил.

– У Байрона есть стихотворение об этом…

И уже в унисон:

О, если там, за небесами, душа хранит свою любовь… – и удивленно посмотрели друг на друга.

Вот об этом я и говорю-думать на одном языке одни мысли.

Я кивнула в ответ. Это действительно начинало выходить за рамки сознания. Даже за рамки моего сознания. И это было так волнительно: в круговороте судеб, событий, лиц, поступков, найти человека, который был бы так же сонастроен на тебя, как ты на него. Да и какого человека… И уж совсем удивительным и даже пугающим стало для меня открытие того, что ни одна из тех миллионов мечтающих о нем, ни одна не попробовала понять – что нужно ему. Чего хочет он. Это ужасало. Ужасала человеческая эгоистичность и твердолобость. Ужасала поверхностность восприятия и самовлюбленность. Хотя, если задуматься, это было лишь предтечи того, что будет творится в веке 21… страшный и угрожающий предвестник моральной катастрофы… Но сейчас будущее в будущем меня интересовало меньше всего…

========== Глава 20. «Вершитель реальности». ==========

-Что будем делать? У нас встреча с Штульманом и Катцем только в 8.

– Пойдём погуляем? Я хочу надышаться, насмотреться.

– Ты все ещё думаешь о том, что что-то может пойти не так?

– Такой шанс, к сожалению, есть всегда, – я, конечно, была согласна с ним, но не в этом случае!

Мы стояли на берегу мертвого моря. Мы просто гуляли по саду. Молча брели без цели. А потом -Ап, и мы стоим на берегу мертвого моря. Воздух был неподвижен. Видимо такой же плотный воздух стоял в Москве на Патриарших в час небывало жаркого заката.

– Ты знаешь, это похоже на ад.

– На ад?

– Да. Тишина. Дрожащий от жары воздух. И ни души.

– Но мне кажется ад описывают несколько иначе.

– Мне кажется, что наша культура извратила понимание ада. Ведь ни ада, ни рая нет. Есть совесть. Каждый из нас сам выбирает себе наказание. По поступкам. Просто для кого-то отсутствие людей-это ад, а для кого-то – райские кущи.

– Возможно ты права. Но нет, это не ад. Это похоже на последнее пристанище мастера.

Все было не так… Все было сложно. Кажущееся спокойствие не могло меня обмануть. Напряжение и нервозность. Нервозность и напряжение. Во вздохе, взмахе белесых ресниц, повороте головы, жестах, словах. Сейчас был переломный момент его жизни. Понимал ли он значимость этого момента? Думаю – нет. Его преследовал лишь страх того, что операция могла пройти не так. Он не знал, что могло случиться без операции. А я знала… Я видела всю картину. Целиком. И я уверена, что, знай он развитие событий, первый бы требовал операционного вмешательства. Но он не знал. И я не собиралась ему рассказывать. Во всяком случае не в этот прыжок.

– Пойдём, – я взяла его за руку, вырывая его из водоворота мыслей, – тебе нужно отдохнуть.

– А тебе? – он обнял меня за плечи.

– И мне. А отдыхаю я только тогда, когда нахожусь в твоих руках…

– Подозрительное совпадение, – он развернул меня к себе и заглянул к глаза, – Ты уверена, что хочешь все это пройти со мной? Операцию? Реабилитацию? Возможно я буду заново учиться говорить, есть, ходить… Если ты захочешь уехать – я пойму.

– Уверена, – ответила я не отводя глаз. Я для себя все решила. Решила, что буду прыгать только тогда, когда буду уверена в том, что он, что они, вне опасности. А дальше – будь что будет.

– Спасибо тебе! – еле слышно прошептал он. В голосе его дрожали слезы. Я понимала, что ещё немного и струна, позволявшая ему улыбаться, лопнет. Не стоило искушать судьбу.

– Тебе не за что меня благодарить. Это мой выбор. Только мой.

– Я все ещё не понимаю, что я такого хорошего сделал в прошлой жизни, что в этой встретил тебя…

– Хорошего ли… но полно об этом. Пойдём. Тебе правда нужно отдохнуть.

– А ты расскажешь мне сказку?

– Любимую?

– Да, про бабушку Дусю и внучку ее Марусю.

А вечером грянул гром. Грозовые тучи сгустились над землёй обетованной. Резко похолодало и стало темно. Гремел гром и молнии разрывали темноту неба паутиной электрических всполохов.

Мы сидели в кабинете Штульмана. И грянул гром…

– Ну что я могу сказать. Давайте начнём по степени тяжести. Вам, мадам, рекомендованы пешие прогулки, правильное питание и грязевые обертывания, – обратился Штульман к маме моего мужа.

– Доктор, давайте уже про моих мужчин, -но, посмотрев на меня, добавила, – наших мужчин.

– Хорошо. Вам, – он повернулся к отцу, – Рекомендована эндоваскулярная операция на сердце. Ничего сложного. Без шрамов, без вскрытия грудной клетки. Необходимо лишь заменить клапан. Это пара часов и неделя реабилитации. И вуаля – Вы, гарантированно, проживете до 100 лет. Никаких других патологий мы у Вас не обнаружили. Но также рекомендовали бы Вам соляные пещеры и грязевые ванны. Для поднятия иммунитета и нормализации давления. И побольше витаминов. В частности витамина д. Побольше отдыхать, гулять, дышать воздухом, есть фрукты… Теперь с Вами, – и мой мужчина стал белее известки, – Срочно. Завтра. Прямо завтра с утра готовим Вас к операции!

– Все настолько критично? – срывающимся голосом спросила мать и будто, разом, постарела на добрый десяток лет.

– Никто не знает, – Штульман пытался говорить бодро и непринуждённо, – Это головной мозг. Самый труднодоступный и не изученный орган. Я не могу сказать, что состояние критическое, но, рано или поздно, оно таким станет и тогда мы, увы, будем бессильны. Сколько времени смертельная болезнь будет находиться в состоянии анабиоза – мы не знаем. Может быть десятки лет, а может быть неделю. Поэтому я бы не стал тянуть. Не буду скрывать – процесс реабилитации будет сложным и долгим. Да и сама операция не из самых простых, но то, что мы увидели на снимках позволяет нам рассчитывать на самые лучшие результаты.

– Вы будете вскрывать мне череп?

– Нет, – Штульман попытался добродушно улыбнуться – получилось, честно говоря, не очень, – мы также проведём эндоваскулярную операцию. В этом случае пациент проводит двое суток в реанимации после операции, неделю в палате интенсивной терапии и пару недель в пансионате. Сама операция будет долгой.

– Сколько? – еле слышно спросил мой мужчина.

– Около пяти часов.

– Я согласен. При одном условии. Я хочу, чтобы моя жена была со мной все время.

– Это невозможно, – безапелляционно ответил молчавший до этого Катц, – Не забывайте – это операционная, операция на мозге, должна быть стерильность. Абсолютная. Да и любая операция-не самое приятное зрелище. Однако, могу Вам обещать и гарантировать – Ваша жена будет с Вами как только Вас переведут в реанимацию.

– Я бы тоже хотела, – тихо сказала его мать.

– Конечно! – Катц улыбнулся, – Мы же не советская больница с драконовскими и бесполезными правилами.

– Ну что, – Штульман посмотрел поверх очков, – Готовимся к операциям. Я настаиваю на том, чтобы обе операции провести завтра.

– Доктор, хотя бы не в одно время, – взмолилась мать моего мужа.

– Да, – заговорил отец, – Мне важно знать, что операция моего сына прошла успешно. А если нет… ну вдруг… тогда и моё спасение теряет смысл…

– Хорошо, – Штульман вздохнул, – У нас не Советский Союз. У нас, действительно, все для людей!

Ночь мой муж уже проводил в палате, обвешанный аппаратами, измеряющими давление и пульс. Я сидела рядом с ним и держала его за руку. Он попросил побыть с ним, пока он не заснёт. Наши врачи, любезно, поставили кушетку для меня прям в палату. Он давно спал, а я все никак не могла отпустить его руку. Я гладила его пальцы. Я понимала, что люблю его. Больше всего в этом мире. Его, этого человека. Его-полубога. И теперь внутри меня живет его часть. Его части. Пока живут. Я знала, что прыгать придётся скоро, но я также знала, что он-самое важное. А дальше – будь что будет, все равно.

– Вера, – я вздрогнула и обернулась, – Он заснул?

– Да, около часа назад.

– Тогда, быть может Вы составите мне компанию прогуляться по саду? – но, заметив мой встревоженный взгляд, добавила, – Это займёт не более 15 минут, – и почти… с мольбой? – Мне очень нужно с Вами поговорить.

– Хорошо! – ответила я. Это был сложный шаг для его матери – я понимала.

Мы вышли в сад. После грозы было свежо и прохладно. Однако, это была обманчивая прохлада – за ночь сухой ветер высушит землю, а утром солнце, вновь, начнёт нещадно жечь.

– Знаете, Вера, говорят, что-то, что начинается в дождь-обычно хорошо заканчивается.

– Да, я слышала об этом поверье.

– Вот видите, я цепляюсь за любую возможность, любую примету, молитву, знак, лишь бы унять нестерпимую дрожь и страх перед завтрашним днём.

– Все будет хорошо!

– А если не будет?

– Обязательно будет!

– Мне бы Ваш оптимизм. Знаете, когда умирали мои родители на разных этажах одной больницы, врачи меня тоже успокаивали, что все будет хорошо. Но я то не слепая – я видела, что это лишь обман, ложь во благо…

– Мне очень жаль… но сейчас совершенно другая ситуация.

– Откуда Вы знаете?

– Я не знаю, я верю. И моей веры, при необходимости, хватит на всех. На всех нас, на всю страну, весь Мир, все миры и вселенные.

– Неужели так сильно Ваше чувство?

– Я не могу измерить его силу или глубину. Я просто знаю, что никого и никогда я больше не смогу полюбить так, как люблю Вашего сына.

– Откуда такая уверенность? – ах, если бы она только знала.

– У меня нет ответа на этот вопрос.

– Хорошо, Бог с ним, но если что-то пойдёт не так – Вы же исчезните?

– Нет.

– Вы уверены? – она посмотрела на меня с прищуром.

– Абсолютно. Я не отойду от него до тех пор, пока врачи не скажут мне, что его жизни и здоровью ничего не угрожает.

– А потом? – попалась…

– И потом тоже.

– Хорошо. Очень надеюсь, что так и будет. А если, вдруг, не будет, но не по Вашей воле. Предательства от Вас мой сын просто не переживёт. Мы не переживем.

– Я не предам его…

– Надеюсь. И да, спасибо Вам, Вера. За всё. За эту поездку, за врачей. За то, как относитесь к моему сыну. Последние пару дней я наблюдаю за вашими отношениями. Создаётся ощущение, что вы – единое целое. Никогда я не видела сына таким спокойным, мудрым и сильным, как сейчас. И это Ваша заслуга!

– Нет, это его заслуга. Он на самом деле такой, сам. Просто ему об этом никто не рассказывал.

– Даже я, – грустно добавила она, – Вы это хотели сказать?

– Нет, я про его женщин. Тех, кто был с ним и тех, кто только хотел. Он потрясающий! Многогранный. Переливающийся. Он умножает то, что ему даёшь. И мне удивительно, что ни одна из его фавориток или любовниц не удосужилась рассказать ему о том, каким он может быть если захочет.

– Я тоже не знала, какой он, если честно. Но сейчас я смотрю на него и просто не узнаю своего сына. Он действительно нашел себя. В Вас.

– Можно и так сказать…

– Идите к нему. Вам нужно поспать. Завтра у Вас будет сложный день.

– У нас всех… доброй ночи и… спасибо! Спасибо за этот разговор. Для меня это правда очень много значит!

– Не за что! Доброй ночи.

Утро началось в 6 утра. Всю ночь я провела на неудобной кушетке, но мне, впрочем, было плевать на это. Я была рядом с ним. При всём том, что я не теряла лица и не просто верила в положительный исход операции, но и заражала этой верой окружающих, внутри я была натянута как струна. Можно подумать от моей собранности что-то зависело. Или, быть может, зависело? Он открыл глаза и посмотрел на меня:

– Ты была тут всю ночь?

– Конечно!

– Спасибо! – и он коснулся губами моей руки, – Для меня это важно.

– Я знаю…

– Ну что, – он тряхнул головой, – Час истины пробил. Ещё немного и у тебя не будет пути назад. Подумай ещё раз! Уж если ты разлюбишь, то теперь…

– Теперь, когда весь мир со мной в раздоре… нет, я не изменю своего решения. Я буду с тобой. И в горе и в радости…

– Тогда я спокоен. Мне будет ради чего просыпаться. И жить.

– Все будет хорошо! Обещаю!

– Верю! До встречи!

Меня сменили его мама и отец. Я решила оставить их наедине. А через 10 минут его повезли в операционную.

========== Глава 21. «Невыносимая легкость бытия». ==========

Я сидела в саду и курила одну за одной. Шёл четвёртый час операции. Мыслей не было. Я просто сидела, курила и ждала. Окна операционной были на втором этаже. Я смотрела на них не отрываясь. Что я надеялась увидеть сквозь глухие ставни – не знаю. Но шея уже затекла. А я все смотрела, смотрела и смотрела…

– Простите… – я вздрогнула и обернулась, – Позволите составить Вам компанию?

– Конечно, – и я жестом пригласила его отца сеть, – Я Вам всегда рада.

– Спасибо, очень приятно слышать, – и он опустился на скамью рядом со мной.

Мы молчали. Может быть минуту, а может быть вечность.

– Знаете, – начал он, глубоко вздохнув, – Мой сын – это самое ценное, что у меня есть. Я об этом редко говорю, но для меня он все ещё маленький мальчик с огромными голубыми глазами, который плачет и просит нас с мамой не уезжать на гастроли. Я до сих пор не могу простить себе то, что он рос без нас. А сейчас я пытаюсь наверстать упущенное. Знаю – поздно, но я ничего не могу с собой поделать. Я пытался его уберечь от всех бед и напастей. Я делал это деликатно, почти незаметно. Я очень переживал, что в противовес его бешеной популярности в профессии, его личная жизнь не складывается. Мы как-то говорили, и он признался, что он хочет найти свою половину. Тогда это показалось банальным и трудновыполнимый. Но сейчас, глядя на вас с ним, я понимаю, что он имел в виду. Я наблюдаю за Вами, Вера и мне удивительно, как Вы с ним похожи в некоторых моментах, реакциях.

– Возможно это обыкновенная подстройка?

– Быть может. Не важно как это назвать и что является первопричиной. Важно то, что Вам действительно нужен мой сын, а не его регалии или заработки. Иначе вас и нас тут не было… Моя жена уже Вас благодарила, я знаю. Но я хочу сказать спасибо ещё и от себя. И совершенно не важно, что будет дальше. Я знаю одно – мой сын был счастлив последние полтора месяца. Дай Бог, чтобы так было и всю его жизнь. Но я уже в том возрасте, когда начинаешь ценить то, что у тебя уже есть или было, а не то, что, возможно, будет…

– В его счастье нет моей заслуги. Я ничего особенного не делала. Просто любила. Как, впрочем, и много лет до нашего знакомства.

– Вовсе не просто. Уж не знаю, как так случилось, что Вы смогли рассмотреть его и принять таким, какой он есть. Он хороший, добрый, искренний. Но он вспыльчив, остр на язык. И немного, как это сказать, ветренен что ли… хотя эта черта, каким-то непостижимым образом, исчезла…

– Просто плод перестал быть запретным…

– Вот как… Но как бы то ни было я всегда знал, что мой сын, подсознательно, ищет женщину, похожую на мать. И, в тоже время ту, которую моя жена примет. Взаимоисключающие параметры… так мне казалось… а оказалось, что нет. Появились Вы… И вот мы все здесь. В руках профессионалов и с надеждой на долгую счастливую жизнь.

– Я очень хочу, чтобы все так и было. Он должен жить. Хотя бы потому, что он – пророк в одеянии актера. Он тот, кто творит мир. Тот, кто управляет умами. Тот, кто может вести за собой, – упс… кажется я сболтнула лишнего… но, Слава Богу, его отец принял это за аллегорию.

– Да, Вы правы. Иногда мне кажется, что он не принадлежит ни нам, ни себе, а принадлежит людям. Всем.

– Так и есть… к нему не зарастёт народная тропа.

– Но это, к счастью, пока не известно, – мне – известно.

– Да, Вы правы. К счастью, не известно…

– К счастью, к счастью. Все к счастью… Я молю Бога, чтобы все прошло хорошо. В тревогах о сыне я как-то и о себе забыл…

– Зато я помню и думаю, что Вам тоже стоит отдохнуть перед операцией…

– Да, да. Вы правы. Спасибо за чудесную беседу… и за все остальное.

– Это Вам спасибо…

И вот я снова одна. Курю одну за одной и, задрав голову, смотрю на окна операционной. Как он там?!

На исходе шестого часа во двор вышел осунувшийся и изнеможённый Штульман. Я бросилась к нему. Он, молча, достал из моей пачки сигарету, прикурил, затянулся, закрыл глаза и сказал:

– Мы сделали это!

Я завизжала. Потом запрыгала. Потом начала обнимать своего любимого алхимика.

– Сделали все. И операцию, и защиту поставили, и органы перебрали, и ауру почистили. Столько грязи на нем повисло скажу я тебе. Научила бы защиту ставить что ли. А то, право, час только ее родимую отмывали и полировали.

– Научу, обязательно научу. Где он сейчас?

– В реанимации. Спит. Минут через тридцать отойдёт от наркоза. Ему успокоительное вколят и опять спать. До завтрашнего утра точно!

– А когда к нему можно?

– Да хоть сейчас. Тебя же все равно не остановить.

– Это точно! – он слишком хорошо меня знал.

– А я пойду, прилягу. Годы, сама понимаешь. А то через три часа у нас следующая операция. Одно радует – там с аурой попроще. Чуть-чуть полирнуть и порядок.

Я кивнула. Мы вместе направились ко входу. Штульман направился куда-то в подвал, а я вихрем взлетела на второй этаж. Вот двери операционной. Сразу же за ним – реанимация. Мне выдали халат, шапочку, бахилы. Опрыскали меня какой-то сильнопахнущей жидкостью и наконец-то пустили к нему. Реанимация была тоже не в пример советской с оббитыми кафельными стенами и неизменным ощущением скорби.