Текст книги "Kardemomme (СИ)"
Автор книги: Мальвина_Л
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Впрочем, насчет зубов, когда надо, он очень даже аккуратен и нежен… Черт, Тай, в какие степи тебя несет?
– Хенке…
– Я постараюсь, малыш. Все будет хорошо, ладно?
И тут же легонько получает по пальцам, которые вопреки всему тянутся, чтобы коснуться, чтобы обнять. Хмыкает виновато и быстро уходит, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не оглянуться. Спина прямая, как палка, и такой напряженный затылок…
Все будет хорошо, правда? Все хорошо будет…
И шло, вроде, очень даже неплохо… Тарьей, свалив незаметно от журналистов, следил за происходящим в трансляции. Напрягся, когда Хенке перехватила та репортерша, но почему-то пощадила и избавила от нелепой игры. Можно было выдохнуть, но чуть погодя…
– …мы оба поняли, что можем все это делать, не имея ничего гомосексуального между Хенриком и Тарьей, – слышит он вдруг так явственно в одном из интервью, и…
Что, блять?..
Алкоголь кажется самым лучшим выходом, чтобы не сорваться с места и не высказать этому придурку все прямо в зале. Желательно при журналистах и с примерами. Ничего гомосексуального, говоришь?..
Пара шотов, приторный коктейль, в котором водки, кажется, больше, чем сока. Коньяк. Откуда-то появляется мама Сив, прищелкивает языком укоризненно и обнимает.
А Тай… Тай просто так пьян, что не находит ничего лучше, чем вцепиться в бедную женщину, повиснув на ней всем своим немаленьким весом. Уткнуться ей в волосы и всхлипнуть так жалобно, что стало бы стыдно, будь он хоть немного трезвей.
– Мой охламон натворил что-то?
Ее рука на его спине теплая и успокаивает.
– Леа. И ни-че-го гомосексуального, Сив. Никогда. Я его ненавижу.
– Он тоже любит тебя очень сильно. Потерпишь еще? Ты же знаешь…
– … так надо, – выплюнет с отвращением и тут же виновато зыркнет на Сив, но та лишь похлопает по плечу и настойчиво потянет к бару.
– Кажется, кому-то нужен кофе покрепче.
*
– Вот ты где…
Хенке находит его уже глубокой ночью в уборной. Тарьей плещет в лицо ледяной водой и намеревается сунуть голову под кран, потому что жарко так, что собственная кожа кажется тесной, толстой и липкой…
– Какие, блять, люди…
– Ти, перестань, мы же решили, и мне тоже погано весь вечер тусить где-то вдали от тебя.
– Зато все поймут, что Хонк в кои-то веки не спиздел, и у этих двух долбоебов действительно ничего гомосексуального.
Это вырывается как-то само, потому что Тай намеревался вообще не поднимать эту тему, по крайней мере, на пьяную голову.
– Слышал, значит? Ты же сам попросил. Черт, Ти, да я больше вообще рот не открою перед камерой, все не так и не то…
И ведь на самом деле Хенрик даже не виноват, потому что все это закрутилось спонтанно и быстро, а теперь их несет в этом потоке, вырваться нет ни сил, ни возможности. Только не так.
И столько грусти в глазах и тоски, что хочется плакать. Нет, крепко-крепко прижать и сказать, что они смогут. Они смогут и это. Они ведь есть друг у друга.
– Прости…
И просто обнимет, прижимаясь мокрым лицом к полосатой рубашке, чувствуя, как длинные руки смыкаются на лопатках, как вздох облегчения срывается с губ.
– Мы что-то придумаем, правда. Чтобы это больше не было так…
Так безнадежно и мерзко?..
– Если только мама не сделает нам каминг-аут раньше, – тихий смешок во влажные пряди.
– Сив? Ты о чем? Что опять?
– Всего лишь ее инстаграм с очень милым фото – она, ее зять, все, как надо…
– Черт… я был так подавлен. Наверное, она хотела так поддержать, ну и потроллить фанатов. Не злишься?
– Как я могу злиться на кого-то из вас? Иди сюда, тебя надо срочно сушить. Давай я вызову машину.
Кивнет, соглашаясь. Позволит вести себя куда-то прочь по каким-то темным коридорам к боковому неприметному выходу для персонала. На улице воздух холодный, освежает и трезвит одновременно. Хенке все еще в этой придурочной куртке, и Тарьей думает, что можно будет улучить момент и вышвырнуть ее в мусоропровод, когда тот уснет.
У него ладонь твердая, и пальцы ласково гладят запястье, а потом переплетаются с его пальцами. Стискивает так, что даже хрустят, а потом опускает голову и целует каждый отдельно.
Машина мчится по ночному, переливающемуся огнями городу. Во мраке салона глаза Хенке блестят так задумчиво. У его губ вкус лайма и какой-то шипучки. Тянет ближе и ближе, почти затаскивает на колени, не обращая внимания на водителя. Впрочем, кажется, тому наплевать.
– Люблю тебя так сильно, что иногда кажется, разорвет изнутри. Будто эти чувства не умещаются в груди. Так люблю тебя, Ти.
Тай кивает и опускает голову на плечо, обтянутое красной курткой. Она мягкая и уже не так раздражает. Он думает, что, может быть, ее даже можно оставить…
– Я тоже люблю тебя.
Звезды сегодня яркие и красивые, как глаза его Хенке.
========== Часть 46 (актеры) ==========
– Мама Сив, можно я женюсь на тебе?
У него язык не выговаривает половину звуков, но какая разница, если она поймет все равно. Смеется так по-доброму и совсем не пытается ругать за неподобающий внешний вид. Конечно, он уже официально совершеннолетний, правда? И может делать все, что в голову взбредет. В рамках закона, конечно.
Хотя, она и до этого позволяла. Не могла же не знать, что они творят с этим обалдуем – ее сыночком за закрытыми дверьми спальни, ванной… и далее по списку. Видеть не могла, а вот слышать…
– Солнышко, по-хорошему, тебя сейчас только чем-то горячим отпаивать, потом в душ и баиньки.
– Не хочу я баиньки, правда. Жениться хочу. Выйдешь за меня, мама Сив?
А Хенке пусть бесится потом. Сучоныш.
Смотрит на нее этим своим умоляющим взглядом, перед которым Хенрик никогда не мог устоять, а Сив смеется и легонько шлепает по губам ладошкой.
– Думаю, Карл этого не оценит, милый. Ну, а Хенрик – и подавно.
Тарьей фыркает громко и хочет в подробностях рассказать ей, как и где он видел и вертел желания Хенрика Холма, но в последний момент прикусывает язык, потому что… В конце концов, она его мама, ведь правда?
У нее глаза смеются и при этом остаются какими-то грустными там, в глубине. Женщина ласково погладит плечо, улыбнется чуть ободряюще.
– В вашем возрасте часто создаешь трагедии на пустом месте, Тарьей. Ничего же плохого не случилось, правда? Знаешь, у алкоголя, особенно крепкого, есть одно не очень хорошее свойство – он сгущает краски, когда мы расстроены и без того.
– Шарахается от меня сегодня… стыдится…
Она вскинет брови (нет, ну точно, как Хенрик) и хмыкнет с той же интонацией, которую Тай часто слышит, когда несет бред.
– Да… блин, я знаю, что сам настоял, и нам правда не нужна эта огласка. Сив, но это же не значит, что…
– Именно милый. Это не значит совсем ничего. То, что все видят снаружи, а вы и так демонстрируете больше, чем надо бы, и то, что есть на самом деле. Ты же умный мальчик.
Умный, да. Иногда от этого просто тошнит. И хочется плюнуть, подойти при всех, перед этими гребаными камерами, и поцеловать, просто поцеловать, отвечая на тысячу высказанных и безмолвных вопросов. И гори оно все.
– Только не говори, что надо потерпеть немного еще, ладно? Я, конечно, не закричу, но…
Но крик этот рвется из груди уже несколько месяцев без перерыва. Рвет беззвучно голосовые связки и перепонки одновременно. И Тарьей откровенно устал. Просто…
з а е б а л с я
– Знаешь, что. Давай немного похулиганим.
В ответ на полный непонимания взгляд быстро подмигивает, притягивает к себе, а потом просит пробегающего мимо официанта сфотографировать их на ее телефон. Хихикает, как девчонка, когда печатает что-то быстро, а потом с довольным видом показывает Тарьей.
– Хенке мне голову оторвет, – бурчит он, разглядывая подпись к снимку в ее инстаграме, но сам краснеет от удовольствия и быстро сжимает ее пальцы – благодарит.
– При чем здесь ты, если это все – моих рук дело. И вообще, будет он еще с матерью спорить, как же. К тому же, разве ты не мой зять? Пусть и будущий, но по факту…
Нет, Тарьей не думает, что сейчас расплачется. Ведь мужчины не плачут. Он просто думает, как же ему на самом деле повезло с ней, а еще о том, что к ночи надо бы протрезветь, потому что Хенке явно не собирается, и должен же быть хоть один трезвый в постели.
– Сив, ты золото, знаешь?
– Конечно, знаю. Как иначе с вами – балбесами. Любимыми… Хм… мне кажется, или вон там кто-то тебя поджидает вот уже с четверть часа и прожигает собственную мать убийственным взглядом?
Тай глупо хихикнет, оборачиваясь. Отыщет взглядом в толпе раскрасневшегося и взъерошенного Холма.
– Думаю, он просто фотографию увидел.
Кивнет в сторону, показывая на выход. Совсем ни к чему, чтобы их видели вместе в таком состоянии. Мало ли что опять выкинет Хенке. Мало ли что придет в голову выкинуть и ему.
Тарьей не виноват, что теряет голову, когда Холм так взбудоражен. И когда спокоен тоже, и когда ласков, и разъярен. Черт, да всегда.
– Дети, спокойнее там, – насмешливый голос мамы Сив они уже услышат из-за закрывающейся двери.
А потом все станет неважным.
Комментарий к Часть 46 (актеры)
Вы же меня простите,что пока у меня пишется только Тарик? Просто вот лезет изо всех щелей, не унять. Обещаю, в ближайшее время и Эвак, но не сразу.
========== Часть 47. ==========
Комментарий к Часть 47.
Те самые “инста-стори”:
https://pp.userapi.com/c836237/v836237316/534e4/x4LO6izJbB4.jpg
https://pp.userapi.com/c836237/v836237316/534ec/T_QwLx0Nxvs.jpg
– Одинаковые кольца? Это как-то ванильно… Нет? Ла-а-адно, Нура, перестань сверлить меня взглядом. Я о таком, может быть, всю жизнь мечтал.
Эскиль вздохнет, отбрасывая телефон на диван, потянется, разминая затекшую шею и длинные ноги.
– Нет, вот ты, Эва, правда считаешь, что это может быть честно? Я никогда, слышишь меня, ни-ког-да, не скрывал, кто я, где и зачем. А этот мальчишка… упертый, маленький и кудрявый. Ты помнишь, как он начинал брызгать ядом, кусаться, стоило назвать его геем? А теперь… что мы видим?
Эва хмыкает неодобрительно, не прекращая листать ленту “Инстаграма”. Потом улыбается и замирает, печатает что-то быстро. Эскиль щурится подозрительно и пытается заглянуть подруге через плечо, но получает лишь подзатыльник от Линн, которая, о чудо, сегодня улыбается и не пытается завернуться в безразмерную кофту или забраться с головой под одеяло. Линн, что тянет удивленно и одновременно как-то буднично при этом:
– Но… Исак ведь не гей, он же сам рассказывал на Рождество, помните?
Она меланхолично листает какой-то журнал под ошарашенные взгляды друзей. Через пару минут гнетущей тишины отшвырнет глянец прочь.
– И?
– Исак? Не гей? Ты серьезно? Вообще-то, все мы знаем обратное. Эвен, помнишь? И “инстаграм-стори” сегодня с этими кольцами, и романтическая ванна… Господи, что я несу? Романтическая ванна?
Нура морщится и смотрит на соседку с подозрением. Эскиль подсаживается к Линн ближе, приобнимает за плечи, участливо заглядывает в лицо. Так, как умеет лишь он.
– Девочка… ты утомилась?
– Он никогда не был по мальчикам, знаешь? Я же помню, и ты, и все твои дружки его заставляли лишь морщиться. Раз от раза. Пока не появился Эвен. Он не по мальчикам, понимаешь? Потому что он только по Эвену. Такой вот… вид ориентации.
Нура закатывает глаза, Эскиль задумчиво жует губу, будто что-то про себя проговаривая.
– Я помню, как он смотрел на него в самом начале, – подает вдруг голос Эва, отрываясь от телефона. – Эвен заходил в кафетерий, и для Исака весь мир исчезал.
– Наш мальчик вырос… Боже, помолвка… я заплачу сейчас, – Эскиль демонстративно трет глаза и даже всхлипывать начинает, но тут в квартиру врывается Вильде маленьким белокурым ураганом, что тянет за собой, как на буксире закатывающую глаза Сану, следом появляется Магнус. Конечно, куда без него?
– Вы видели?! Видели?! Мальчики в Марракеше!! Вы видели это, господи! Я дышать не могу.
Вильде вопит на всю квартиру и хватает со столика бутылку минералки, выхлебывает половину, а потом отстраняется, как-то странно кривясь.
– Это не шампанское? Я думала, вы уже празднуете. Мальчики в Марракеше!
– Они там уже почти что неделю, – напоминает Нура и шлет ободряющий взгляд Сане. – Что мы должны праздновать, Вильде?
– Помолвка! Свадьба! Вы вообще в “инстаграм” заходили? Там кольца, Господи. И – “Он сказал да!”. Он сказал ДА, слышите?! Будет свадьба! И я буду подружкой невесты!! Мы все будем!!
– А кто будет невестой, прости? – Нура честно старается не смеяться над подругой, видит, что и Сана и Эва старательно закусывают губы, а вот Магнус хмурится задумчиво, да и Эскиль подпрыгивает на месте, явно уже планируя мысленно девичник.
Господи спаси и помилуй.
– Исак… хотя… Какая разница, правда? Он сказал да!!! Я, правда, уверена, что им еще рановато. Но свадьбу можно планировать долго, и у нас будет куча времени, чтобы учесть каждую мелочь… Магнус, ты видел фото с этой шикарной ванной? Я хочу такое же предложение. Когда мы поедем в Марокко?!
Она твердит что-то еще, прыгая с темы на тему, Нура почти не слушает, подсаживаясь ближе к Сане. Та шепотом сообщает, что Элиас с друзьями успели почти передраться за звание свидетеля Эвена.
– Это они еще Магнуса не учли. Кажется, он уверен, что лучший друг – именно он.
– Это сколько с публикации “стори” прошло? Пара часов?
– Меньше. Господи, я просто надеюсь, что они отключили телефоны и отдыхают. Где-нибудь подальше от интернета и социальных сетей. С ума же сведут.
– Знаешь, кажется Эвен и это предусмотрел. Дозвониться до мальчишек ни у кого пока что не вышло.
– В конце концов, он обещал Исаку идеальные каникулы. Думаешь, они правда сделали это? Обручились.
– Ты же видела их вместе. Какие могут быть сомнения, Нура? К тому же Вильде права в одном. Они могут не спешить со свадьбой. А одинаковые кольца… это мило.
Так мило, что казалось бы приторным… если бы речь шла о ком-то другом.
========== Часть 48. ==========
– Я тебя не люблю, ничего такого, – мурлычет Исак, крепче обхватывая парня за шею. Трется щекой о его макушку и вместе с запахом ночной прохлады вдыхает аромат Эвена: тонкий, щекочущий ноздри цитрус, немного пачули, щепотка корицы.
Из болтающегося на шее наушника тихонько льется какая-то мелодия: сегодня не NAS, – что-то более спокойное, нежное, томное. Как и сам Эвен, как его чуткие пальцы, что придерживают за ноги, пуская по телу сто миллионов мурашек и импульсов.
Иногда (последние сутки – все чаще) Исак думает, что превратился в один сплошной оголенный нерв – где ни коснется Эвен, дергает напряжением, удовольствием, негой.
– Я не влюблен в тебя, слышишь? Не думай, что у тебя получилось, – Исак перекрикивает ночную тишину, вязкой субстанцией растекающуюся по коже.
Эвен хмыкает, а потом щекочет под коленом своими невозможно-длинными, такими умелыми пальцами. И возбуждает даже так… даже этим…
– Мы просто залезли в чужой бассейн, потом валялись весь день, накурились травки, как два придурка, и теперь мы всего лишь гуляем. Проветриваем мозги. О’кей?
В какой-то момент голос буквально срывается на тоненький визг, и Исак замолкает, почти устыдившись собственной вспышки.
“Серьезно? Ведешь себя, как истеричка”.
– Мы могли бы остаться так навсегда, – шепчет-напоминает Эвен и чуть откидывает голову назад, чтобы потереться щекой о щеку, а потом чуть повернется, касаясь губами виска и трогательной кудряшки, выбивающейся из-под бейсболки.
– Я в тебя не влюблен!
Исак даже губу досадливо прикусывает, пытаясь остановить сам себя.
“Что за черт? Чувак, тебя прорвало? Заклинило? Перемкнуло?”
Ночь пахнет влажным ветром с озер, прогретым за день асфальтом и липами. Ему так уютно обнимать Эвена со спины и, кажется, можно закрыть глаза и притвориться, что так и правда будет всегда. С этой минуты и до скончания времени.
– Я. Тебя. Не. Люблю.
Всхлипнет, зарываясь лицом в капюшон, но даже ставший таким родным аромат Эвена не успокаивает, нервы взвинчены настолько, что начинает трясти. И Исак… он правда не понимает.
“Что, блять, со мной происходит?”
– Я не…
– Не любишь меня. Тише, тише, я уже понял. Ну, чего ты разволновался? Обязательно думать об этом сейчас? Прямо сразу. Просто, знаешь, когда столько всего… перегруз… перенасыщение…
Исак понимает. Он не дурак, он видел, когда приборы взрывались от перегрева, а та девчонка, еще в средней школе, натурально загремела в больницу, пытаясь быстрее освоить как можно больше новой информации, готовясь к какому-то там тесту…
“Но мы ведь не на занятиях, правда?”
– Прости… давай я пойду уже сам, я тяжелый.
Эвен не станет спорить, но сразу же схватит за руку, как только Исак спрыгнет с его спины, переплетет их пальцы. Так, словно эта вещь – самое естественное и привычное из всего, что он делал в жизни.
Правильно. Боже, так правильно.
– Не знаю, чего я заладил… – шмыгнет носом Исак и потупится, искоса поглядывая… на кого? Кто он ему? Друг? Сокурсник? … бойфренд?
Так быстро? Так много… и воздуха в груди не хватает от слова “совсем”.
– Я же сказал, забудь об этом сегодня. Сегодня только ты, я и эта ночь, хорошо?
Руки на лице – теплые, нежно отодвинут еще несколько выбившихся из-под кепки прядок. И губы… губы – не целуют, касаются, пробуют и тут же отстраняются, побуждая в нетерпении качнуться навстречу, поймать горячий выдох губами, утонуть, закружиться, забыть.
“Я не люблю тебя?”
– Ты у меня такой маленький.
Он уже говорил это, вызвав у Исака лишь возмущенный вопль, но, как и тогда, что-то теплое расползается по сосудам от сердца. Будто его обнимают сейчас не только эти руки, но и кто-то незримый накрыл обоих невидимым куполом, чтобы оставить только вдвоем. Навсегда.
– Не замерз?
Щеки раскраснелись и дыхание сбивается. И так хорошо, что, кажется, что-то ширится-ширится в груди и вот-вот разорвет… или просто оттолкнешься сейчас от земли, взмывая вверх… все еще держа его руку.
“Как я могу замерзнуть, когда даже кожа горит?”
“Обещай мне, что так будет всегда?”
– Знаешь, скоро светает?
Кончается ночь. Все… все кончается, правда?
“Я не… Я не… Я не?..”
– Устал от этих шатаний по ночным пустым улицам? – разочарование в голосе скрыть не получается, и Исак даже морщится от того, как жалко, блять, это звучит.
– Хочу согреть тебя в мягкой постели, – Эвен ткнется холодным носом в шею, снова пуская волну мурашек.
И Исак… Исак просто угукнет с каким-то невозможно-счастливым облегчением, вцепится в пальцы, а потом снова запрыгнет на спину, повисая на нем обезьяной. Наглой, довольной, разомлевшей, влюбленной.
“Я не… Я не…”
– Мы же пока никому не расскажем? – спросит-шепнет осторожно, как бросая камень в глубину на пробу.
Но Эвен лишь дернет плечом и подкинет на спине, устраивая поудобней.
– Мне все равно, малыш. Я бы кричал о тебе всему этому ебаному городу, миру – прямо сейчас. Никуда не отпущу больше.
– Но я не…
– Я понял, я понял. Ты успокойся. Не будем спешить, если ты того хочешь.
Исак опустит голову на плечо, устало прикрывая ресницы.
…если ты того хочешь.
“Прямо сейчас я хочу обнимать тебя в моей постели, чувствовать твои руки и губы везде. И не думать… не думать о том, что будет завтра”.
Потому что я тебя не л…
Черт, да я в тебя поуши просто.
========== Часть 49 (актеры) ==========
Тарьей иногда кажется, он рехнется. На полном серьезе. На месте и сразу. Сдуреет, слетит с катушек, повернется мозгами. Или уже…
Потому что… Нет, вы видели, что вытворяет на площадке эта длинноногая орясина? Нет? На съемках, на тусовках, в кофейне, в автобусах. Боже, да даже в парке, куда мамаши приводят сопливых карапузов, чтобы покормить уток и поваляться на травке.
Что делает Хенрик? Совсем ничего?
Вообще-то, он смотрит… Пялится так, что у Тая колени дрожат, стукаясь друг о друга, ладони потеют, а в штанах… в штанах просто дымится.
Он не понимает, считаете? Смотрит эдакой невинной овечкой, ресничками хлопает… пялится… Снова пялится, видите? И губищи свои блядские лижет. Нашел тоже место.
Ромашка невинная… в заднице.
Он смотрит, он облизывается, он дышит. Вы слышали, как он дышит? Хотя, куда вам… Это же не вашу шею как кипятком опаляет, и сразу без перехода – мурашки. Все время мурашки, хоть дезинсекторов вызывай.
…при чем здесь стриптиз, боже? Рядом с Хенриком о таком и не думаешь, потому что стриптиз, мать его, круглые сутки.
Душевный, физический… еще какие бывают?
А что он вытворяет на съемках? Он не играет, на минуточку, он живет. Живет, провоцирует, соблазняет. Касается, трогает везде и повсюду. На камеру, в гримерке, в уборной, в кабинете у Андем. О да, она или привыкла, или не видит. Думает, Хенке очень тактильный. Вот только от других шарахается, как от заразных. А Тая надо трогать и щупать. Так, словно без этого – смерть.
Нет, Тарьей не против. Тарьей и сам не умеет держать руки в карманах и плывет от каждого вдоха. Но блять! Вы знаете, как Хенрик умеет касаться? Ладонью – по шее и все. Буквально оргазм.
А что при этом думают люди? Вокруг же люди живут. Вы тоже забыли? Конечно, епт, это же Хенрик. С ним и имя свое вспомнишь только после смерти или не вспомнишь даже тогда. И так по десять раз за ночь… про дни промолчим.
Все еще думаете, что Тарьей в порядке?
А я вам о чем? Вообще не в себе.
*
– Хенке, последняя сцена. Давай без фокусов, ладно?
Тарьей тихо вздыхает, даже не надеясь на чудо. А Хенрик… что Хенрик, распахивает свои невинно-голубые глазищи так широко, так изумленно… пиздец…
– Я что-то сделал? Не понимаю…
Конечно, блять, не понимает, куда там. И на съемках их эпизода второй серии в одном из пустых классов Ниссена это не он вылизывал рот Тая так старательно и вжимался, терся бедрами так, что Тай чуть не кончил в штаны. Прямо там, при всей съемочной группе. Пиздец.
– У нас сцена с едой. Давай ты не будешь сильно меня щупать сегодня? Хотя бы при камерах, Хенк.
Ни малейшей надежды, но Хенрик просто пожимает плечами: “Да без проблем”. И… может быть… блин, ну, неужели?
Картошка, Хенке. Это просто кусочек картошки, которую ты должен снять аккуратно губами с вилки Тарьей. Крошечный кусочек картошки, Хенк. Но ты разеваешь рот так широко, что… и да, дышать Тай определенно не может, забывая все дальнейшие реплики, зависнув на этих блядски-развратных губах, что не еду пробуют, а заглатывают, как минимум…
Он издевается что ли?
– Стоп! Снято! – выкрикивает Юлие Андем, маскируя кашлем нервный смешок. Распечатывает новую пачку, прикуривает. Кажется, или она стала больше курить?
Хотя, когда Хенке рядом, не только закуришь…
– Я тебя удавлю. Сейчас затащу куда-нибудь в подсобку, и все… пиздец тебе, Холм.
Тай правда злится, ибо, ну, правда, сколько же можно? Он хотел бы контролировать себя и уметь мыслить разумно, а не стекать мозгами куда-то ниже пояса каждый раз.
Хенке бы эти заботы… Хенке слышит слово “подсобка”, и брови взметаются вверх, а в невинных глазищах просыпаются черти.
– Хенрик, бля…
– Пойдем, пойдем… я должен быть наказан, правда?
А сам даже приплясывает от нетерпения. Засранец. И снова облизывается, трогает… А Тай… Тай сейчас просто уже, блять, взорвется…
Где эта подсобка дебильная, боже?
========== Часть 50. ==========
– Ты не замерз?
Тяжелые волны накатывают на берег, слизывая построенные за день песчаные замки, утаскивая за собой разноцветные ракушки и уже подсыхающие цветы всех возможных и невозможных расцветок. Мерный рокот прибоя словно укачивает, тихонько нашептывая на ухо, уговаривая, обещая.
Все будет хорошо.
– Как я могу замерзнуть, если ты горячий, как печка?
Исак улыбается и доверчиво прижимается к боку Эвена, трется о щеку щекой. Его пальцы – холодные, но такие родные, накрывают ладонь обнимающей его руки. Сжимает легонько, посылая очередное сообщение без слов.
Я никогда не чувствовал подобного.
Эвен молчит. Ледяная водная пыль брызжет в лицо. Гул прибоя нарастает. Он вдруг становится низким, зловещим. Так, словно там, у самого горизонта, далеко-далеко за этим пирсом поднимается в небо волна. Такая огромная, что закроет все небо, и рухнет сверху, погребая под собой все живое. Цунами.
Чайки капризно кричат, бросаясь к самой воде. От их пронзительных воплей хочется морщиться или просто заткнуть уши, чтобы не слышать.
Тревога зудит в кончиках пальцев. Тревога застревает в горле комком и ноет пустотой где-то под ребрами. Тревога, что заставляет притягивать Исака все ближе и все чаще – каждые 30-40 секунд – трогать губами соленый от брызг висок или веки. Просто проверяя: он здесь, он в порядке.
– Так здорово. Ты и я. Только вдвоем.
У них лица и волосы промокли, у Исака они закручиваются колечками, выбиваясь из-под бейсболки. Их хочется накручивать на пальцы, ерошить, любоваться.
– Скажешь, зачем мы здесь, Эвен?
Он прячет волнение под робкой улыбкой, но накрывающие руку пальцы ощутимо подрагивают. Они ледяные, и сам он словно весь цепенеет. Он как гитарная струна, натянутая до упора. Так сильно, что лопнет от малейшего движения руки, от самого слабого касания, от дуновения ветра, от движения воздуха, потревоженного тихим вздохом.
Я не хочу, чтобы ты боялся. Не надо, прошу.
– Мы пришли посмотреть океан.
Попытка перевести тему или отсрочить неизбежное заранее обречена на провал. Потому что Эвен сам искал этого разговора, сам выбрал место и сделал все для того, чтобы они остались одни. Готовил почву и обстановку, как жених готовит брачное ложе к той самой ночи…
“… огромная охуенная голая свадьба”.
Волны разбиваются о берег, бросая в них все новые и новые пригоршни влаги. Прибой рокочет, отзываясь где-то в затылке. Кажется, он гремит внутри головы, затапливая, оглушая, лишая опоры. Эвен жмурится, а потом трясет головой. Секунда, другая, и перед глазами проясняется, а он понимает, что пирс не плывет под ногами, что его не оторвало и не вышвырнуло в открытое море. И Исак так близко, но смотрит тревожно, и меж бровей залегает эта грустная складка, что появляется каждый раз, когда его мальчик встревожен.
– Все хорошо? Ты побледнел и так сильно сжал меня на секунду… Не простудился? Или?..
Он не заканчивает, прикусывая себя за язык. Но Эвену не надо спрашивать или учиться читать мысли, чтобы знать окончание фразы. Не надо гадать, от чего его мальчик может быть таким испуганным и потерянным одновременно.
– Все хорошо, малыш. Это не приступ. Не приступ, не мания. Я клянусь.
– Я вижу что-то не так. Если ты не хочешь…
Он выдыхает и опускает ресницы, наверняка считая про себя до пяти. Эвен сжимает свои пальцы так сильно, что ногти впиваются в ладони почти что до крови.
Я напугал тебя. Блять, я так тебя напугал.
– Малыш, я клянусь. Это… это другое.
– Ты скажешь? Блять, Эвен… я… я просто не знаю. Это море и волны, и ты меня обнимаешь, а в следующий миг… Просто скажи мне, ладно?
Волны. Волны тяжелые, вязкие. То наплывают, то отступают и, кажется, шепчут, зовут…
“Иди… иди сюда, ближе”.
– Прости меня, детка.
Волны беснуются, буквально встают на дыбы. Одежда, волосы, обувь – насквозь, и оба хватают воздух ртом, задохнувшись от холода. И пальцы скользят, но сплетаются крепче.
– Я знаю, ты не хотел испугать…
– Исак, послушай. Я виноват… Я хотел… я пытался… черт…
Прибой оглушает. Прибой дробит сознание на молекулы, атомы и частицы. Прибой не дает сосредоточиться, вымывая из сознания каждую связанную мысль, оставляя лишь пустоту.
– Эвен…
– Я люблю тебя больше жизни. Знаешь, ни в одной из Вселенных никто и никогда не смог бы передать или даже попробовать объяснить. Потому что это чувство так необъятно, оно захлестывает с головой, оно поглощает, оно растворяет тебя целиком… эта любовь…
Исак вздрагивает как от пощечины, замирает. Не дышит. Он хрупкий сейчас невозможно – только тронь, рассыплется горсткой осколков.
– Ты хотел все закончить, я прав?
И он всегда понимал, как никто другой прежде. Понимал или чувствовал, или попросту считывал мысли. Он всегда… всегда был слишком хорош.
Я не заслужил тебя, понимаешь?
– Я хотел дать тебе шанс иметь нормальную жизнь.
Привкус пепла на языке и соленая влага. И Исак, что не отшатывается, не пытается отдернуть руку или ударить. Не пытается убежать. Он смотрит, закусывая нижнюю губу. Он смотрит, и бледно-зеленая, будто выцветшая от дождя, радужка дробится от непролитых слез.
Я никогда не хотел, чтобы ты плакал.
– Ты уже пытался как-то, ты помнишь?
Глухой голос тонет в звуках прибоя, и Эвен ведет ладонью по лицу, стирая мелкие капли.
– Я правда хотел… Я хочу видеть тебя самым счастливым.
– Как будто это было бы возможным без тебя, – выдыхает Исак, утыкаясь носом во влажную куртку. – Эвен, ты сущий придурок.
– Я знаю.
Как я мог просто забыть, что без тебя жизнь не замирает, она исчезает, стирается? Ее просто нет. Как нет и меня. Ничего больше нет. Пустота, что страшнее смерти.
– Это ты, Исак. Ты – весь мой мир. И нахуй Вселенные, слышишь?
Океан сегодня тревожный и нервный. Дергается, рычит, угрожает. Он то принимается плеваться солеными струями, то просто хлещет ими о берег, разбиваясь о тяжелые валуны и сваи причала. А еще все время пытается дотянуться до двух слившихся воедино фигур, не обращающих внимание на холод и брызги, на набегающие с запада тучи, на низкие, рокочущие раскаты грома, тонущие в шуме прибоя…
========== Часть 51. ==========
Комментарий к Часть 51.
попытка в омегаверс номер раз. весьма условный, надо сказать.
Кем бы ни был Эвен Бэк Найшем, нормальным альфой назвать его язык не повернулся ни разу. У Исака – вот точно. Ну, сами посудите, кто из альф подрывался на рассвете, чтобы испечь своему омеге столь любимые тем блинчики, сварить душистый кофе с ванилью, а потом притащить все это в кровать. Заметьте, на самом рассвете, когда любой уважающий себя альфа еще дрыхнет задницей кверху и досматривает десятый или какой там по счету сон.
Нет, Исак вовсе не думал, что все альфы, как один – охуевшие эгоисты, не заботящиеся о своих половинках. Вот Юнас, к примеру, со своего омеги пылинки сдувает, подарками-цветами завалил так, что квартира больше похожа не то на оранжерею, не то на какой-то причудливый ботанический сад и распродажу одновременно. Альфа Магнуса терпит все неслабые заебы того и обещает в следующий отпуск увезти на какие-то там тропические острова. Даже Крис-мать-его-Шистад выключил мудака и таскался со своим омегой по больницам, когда того угораздило подхватить какую-то странную аллергию.
Но ни один, ни один из них, слышите, не подрывался с кровати чуть свет, чтобы приготовить завтрак. Как-то так повелось, что кухня по большей части была вотчиной омежек, а альфы у плиты смотрелись забавнее и нелепей, чем пресловутый слон в посудной лавке. И предрассудки тут, заметьте, совсем ни при чем.
*
Вот только Эвен никогда не был обычным. Исак это понял в первый же миг, как только поднял глаза на протягивающего салфетку альфу у умывальника. Так и завис, утонул, захлебнулся, не то, что все слова позабыл – дышать разучился. А когда втянул-таки воздух рывком – едва на ногах удержался, вцепившись в край раковины. Потому что альфа пах запредельно – тем самым, единственным – парой. И он не мог не почувствовать то же. Исак понял это по тому, как скачком расширились зрачки альфы, затапливая небесно-голубую радужку, как затрепетали крылья носа.
