Текст книги "Kardemomme (СИ)"
Автор книги: Мальвина_Л
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
Как это вышло, Тарьей? Я правда хотел только как лучше.
>… …<
Фотосессии, вечеринки, показы. Вспышки камер, вызубренные фразы, десятки незнакомых рук, которые приходится пожимать. Заученная, уже почти приклеенная жизнерадостная улыбка. Имитация счастья. И телефон, что так и не оживает сигналом, настроенным лишь на одного человека.
Марлон усмехается до тошнотворного понимающе, когда Хенрик обнимает подругу, чтобы сфотографироваться. Потом она успокаивающе ерошит его волосы, поправляет повязку.
– Ты сам хотел этого, помнишь? Потерпи. Еще немного, и они успокоятся.
Ой ли?
Они успокоятся, а что насчет них – Хенрика и Тарьей?
“Я не готов без тебя. Не хочу”
Хенрик опускает ресницы, чувствуя, как в затылке разливается тупая, дергающая боль. И виски будто свинцом накачали.
– Приятель, эта штука, – взмах руки в сторону телефона, – не заговорит, сколько не пытайся ты ее заколдовать. Или что ты там делаешь? Хенрик, ты можешь попробовать встретиться. Давид говорил, они собираются на какой-то премьерный спектакль.
Хенрик устало и как-то безнадежно кивает. Почему бы и нет? Хуже уже точно не будет.
– Можно попробовать.
– Только сделай что-нибудь с этими синяками. Ты же на зомби похож.
>… …<
Хенрик не знает, на что надеется, пока два с половиной часа ждет снаружи на холоде, под мелким как крупа снегом, то и дело переходящим в едкую морось. Ноги в кроссовках заледенели, пальцы посинели, а нос наверняка видно издали – как запрещающий сигнал светофора.
Двери распахиваются, выплескивая наружу весело гомонящую толпу. Хенрик вытягивает шею, пытаясь увидеть, рассмотреть. Бесполезно. Никого хотя бы отдаленно похожего. Ни одного, от случайного взгляда на которого остановится сердце и дыхание застрянет в груди.
Улица пустеет, и в сгущающихся сумерках желтый свет фонарей кажется искусственным, ярким, слепящим. Быстрый взгляд на телефон – все еще не подающий признаков жизни.
На что ты надеялся, глупый? Он просто не хочет видеть тебя…
– Хенке?
Удивленно в уже уходящую спину. Так растерянно-нежно, что комок застревает в горле, и дышать совсем невозможно.
Обернуться на этот голос медленно, как под водой. Как под водой, как тогда, в том бассейне, где они снимали первый поцелуй, запарывая дубль за дублем, наглотались воды, а губы распухли так, что в итоге больше напоминали лепешки.
– Тарьей, – что-то сжимается под ребрами, а ладони за секунду потеют, и он борется с порывом вытереть их о джинсы. – Тарьей… я… я не мог дозвониться.
– Наверное, сел телефон, – передернет плечами небрежно, но и закушенная почти до крови губа, и мутная тоска, пленочкой затянувшая всегда такой ясный взгляд, говорят Хенрику обо всем.
Сел телефон? Ага, сразу на неделю.
– Я должен сказать, объяснить.
– Ничего ты не должен! – взрывается как брошенная в костер зажигалка, и Хенрик физически чувствует, как острые осколки и плавящийся пластик впиваются в кожу. Больно. Так больно. Не только ему. – Блять, Хенрик, я все понимаю. И не было ничего. Если не считать твое искрометное интервью, конечно. Как ты там сказал? В нас щелкнуло что-то? Чувак, ты себе так много придумал. Слушай, не делай такие глаза. Все нормально, окей? А я просто занят.
– Все не так, ты должен…
– Черт, да не должен я ничего, как и ты. Пойми, сезон закончился, и теперь каждый – сам по себе. Потусили, было весело, супер. А дальше у каждого свой путь, понимаешь? Твоя девушка, мои друзья, твое кафе, мои спектакли…
Стащит с головы шапку устало с таким видом, будто хочет утереть ею лицо. А Хенрик зависнет, вспоминая, что волосы эти чуть жестковаты на ощупь, что он, Тарьей, едва слышно шипит сквозь зубы, когда их на затылке сгребают в кулак перед тем, как поцеловать, раздвигая языком обветренные губы… Губы, что так часто отдавали корицей после того, как они пили кофе в том самом кафе.
– Не парься, я в норме. У тебя же тоже все хорошо?
Не дождавшись ответа, заторопится вниз по улице, насвистывая что-то нарочито веселое, даже бодрое. Фонарь, что у самого входа в театр, грустно моргнет, отключаясь. Хенрик натянет на голову шапку, за ней – капюшон. Поежится от пронизывающего ветра, а потом будет долго соображать, в какой стороне останавливается нужный автобус.
========== Часть 18.2 (актеры) ==========
– Я скучаю.
Спиной к спине. Вполоборота. Разрядом прошибает от того, как он близко, как вздрагивает почти незаметно, как быстро облизывает губы, как прикрывает глаза на мгновение.
– Я скучаю, Тарьей.
Голос тихий и виноватый. Ломкий, как иссушенные умирающие листья. Скребет вдоль позвоночника, сдавливает горло жесткой ладонью.
Он рядом, так близко, только руку протяни, и можно пропустить сквозь пальцы мягкие волосы, коснуться щеки, положить голову на плечо и, опуская ресницы, вдохнуть его терпкий запах с нотками горьковатого цитруса.
Он рядом, но напряжение между ними так ощутимо, что воздух словно сгустился. Кажется, прямо тут, от одного – к другому, протянуты тонкие стальные нити, что звенят, вибрируют… не пускают.
Тихий вдох, и Тарьей наклоняется, сжимая руками виски. Жмурится, как от боли, тихонечко стонет.
“Я скучаю”, – и это больней, чем признание, глубже, чем обещание, важнее, чем весь чертов мир.
– Хенке… – срывается с губ ядерной бомбой, взрывая сознание, разламывая грудную клетку, изрубая все, что под ребрами, в кровавый фарш.
“Хенке”, – шептал ему после съемок, запуская руки под футболку, а губы жадно сцеловывали стоны с обветренных губ, скользили по лицу, пробовали вкус кожи на шее, плечах.
“Хенке”, – всхлипом, закусывая губу, откидываясь на подушки, зажмурившись до звездочек перед глазами под жадными поцелуями, исследующими грудь, живот, бедра… Боже…
“Хенке”, – сдавленным хрипом, отбрасывая прочь телефон, в котором так много, так много твоих новых фото. Так много ее.
“Хенке”
Ты все решил за двоих?
– Мне так тебя не хватает, – жалко и жалобно. Постыдно, убого. Не заслужил, не имеешь права, только не ты.
– Заметил, ты веселишься. Все соцсети в ваших с ней снимках.
Это даже не упрек, не досада. Холодная констатация факта. Ничего лишнего, просто слова. Плевать, что он видит и дрожь этих губ, и сжатые в кулаки длинные пальцы. Плевать, что Хенрик вздрагивает, как от пощечины.
Заслужил.
– Ты меня ненавидишь?
Передернет плечами. Сил нет даже чтоб усмехнуться. Ненависть, Хенрик? Это было бы так легко и логично, ведь правда? Ненависть…
– Нет. Я не ненавижу тебя.
– Тебе больно?
– Блять! Ты что за сеанс психоанализа тут устроил?! Хенрик… Все… все не так. У тебя девушка, ты влюбился. Будь счастлив. Ты не нашел времени даже на то, чтобы сказать. Я понимаю, так бывает. Но чего ТЫ ждешь от МЕНЯ прямо сейчас?!
“Я понимаю?”, – ха! Черт, это даже смешно. Не понимаю я ни хера. И не хочу.
– Она не моя…
Наверное, это предел, потому что у Хенрика срывает предохранители на раз. Иначе как объяснить тот вал информации, что захлестывает с головой, и он говорит, говорит, говорит. Торопится объяснить, оправдаться… вернуть. Вернуть все то, что проебал так бездарно. Повелся на какой-то мифический страх. Или глупый совет, что умудрился принять за разумный.
– … нельзя было так, я сейчас понимаю, но тогда казалось лучшим выходом. Потому что после того интервью, я не должен был говорить все, как есть, но разве мог я соврать?
Ты мог, Хенрик. Ты – охуенно хороший актер. Я убедился…
– …она знает о тебе и просто согласилась помочь. Я сам себя загнал в ловушку, нас обоих. Но я больше так не могу. Ты – лучшее, что случалось со мной. Я не хочу, чтобы это кончилось так. Блять, Тарьей, я не хочу тебя потерять. Я так запутался. Накосячил.
“Я так хотел бы поверить”
– Может быть, это к лучшему?
Откуда взялись силы? Почему получается говорить так небрежно, будто горло не стягивает невидимой удавкой, будто не дерет изнутри ржавой проволокой, будто… будто все хорошо. Будто ничего не случилось.
– Тарьей. Не надо.
Подскакивает на стуле, срываясь с места. Руки – в ладони. Тянет к себе, заглядывает в глаза. Там влажно и боязно, там, у зрачков. Там страх так огромен, что может утянуть за собой, если не уследишь и просто позволишь. Всего на секунду. И тогда пути назад уж не будет.
Ты просто умрешь.
Плюет на перешептывания и взгляды, кривые ухмылки случайных свидетелей. И весь его облик просто кричит: “Я здесь, перед тобой, для тебя. Пожалуйста, Тарьей”.
Снизу вверх – глазами в глаза. Подушечкой пальца вдоль запястья. Там, где колотится синяя венка.
Тарьей закрывает глаза. Считает до четырех. Изо всех сил кусает изнутри щеку. Больно-больно, только бы не закричать. Смаргивает злые слезы с ресниц.
– Мне предложили контракт. В тот день, когда ты дал то интервью. Я хотел посоветоваться, но потом…
“…но потом все пошло по пизде”
– Вчера я дал им ответ.
Хенрик не узнает свой голос, когда спрашивает осторожно. Страшно. Так страшно, будто стоишь на краю высотки, вглядываясь в кажущуюся ниточкой автостраду далеко-далеко внизу. И лишь один вопрос: “Шагнуть или нет? Шагнуть вперед, зная, что крылья никогда не раскроются за спиной? Или остаться на месте?”.
– Контракт?
– Новый проект канала Fox. Думаю, ты слышал о них… билеты уже куплены, Хенрик.
– Когда?
– За двадцать минут до полуночи. Я должен идти. Собираться.
Каждое слово, как утыканный иголками шар, что едва-едва продирается сквозь опухшее горло. Не моргать, не двигаться, иначе сорвешься. Громкий выдох как удар плетью наотмашь.
– Не уезжай. Я знаю, это такой шанс. Тарьей, но, если ты уедешь…
… это конец для нас, если ты просто уйдешь.
– Такой шанс выпадает лишь раз.
Заученно, деревянно, даже не пытаясь улыбнуться. Как будто там, под ребрами все мертво. Умерло очень давно. Когда открыл инстаграм и увидел…
– Я все исправлю. Все будет, как прежде.
Не будет. Уже никогда. Ты разве не видишь? Все сломано, Хенрик. Это просто обломки. Мусор, не нужный уже никому.
– Мне жаль.
Прочь, быстрее, как можно дальше. Не слышать выкриков и уговоров, не вслушиваться в дрожащий голос, не разбираться в значении слов.
“Я не смогу. Я не смогу. Я не смогу”
“Тебе придется”
>… …<
Через два месяца все будет иначе. Другое полушарие, другая страна, другой язык. Другие друзья, другие задачи, новый проект.
– Давай, дружок, соберись. Ты справляешься офигенно. Слышал, босс тебя очень хвалил. Знаю, график бешеный, но ты молодец. Уже решил, чем займешься в отпуске? Наверное, соскучился по дому?
Вздрогнет, всего на секунду, выхватывая в глубинах памяти мутно-зеленый взгляд. Хохотнет принужденно, открывая ледяную жестянку с колой.
– Ерунда. Что делать в Осло в это время года? А здесь я даже город толком не видел…
У него там все хорошо. У него эта девушка и показы, фотосессии и какой-то проект. У него там…
Оборвет сам себя, не додумав. Это пройдет. Все пройдет. Надо всего лишь чуть-чуть подождать.
“Как ты там, Хенке?”
Просто чуть-чуть подождать.
========== Часть 19. ==========
– Ты можешь не начинать? Пожалуйста, Соня. Я просто говорю, что чувств больше нет, любви нет. А, может, и не было никогда. Я не пытаюсь просить прощения, потому что не хотел сделать больно или как-то обидеть. Просто вот так получилось.
Отворачивается, потому что неприятно смотреть на дрожащие прозрачные капли, что все же не удержались в красивых глазах. Сорвались с длинных, загнутых ресниц, скользнули влажными дорожками по безупречной матовой коже. И губы задрожали…
– Это он, да, Эвен? Тот мальчишка, которого ты взглядом ел всю вечеринку?
Эвен опускает глаза, потому что смотреть ей в лицо очень стыдно. Нет, он верит в каждое свое слово. Он не хотел. Это как сорваться в пропасть, не устояв на краю, а потом извиняться за то, что разбился. Насмерть. На осколки разлетелся. Такие мелкие – не собрать.
– Я люблю его.
Просто, как объявить, что умираешь. Что умер уже. Что тебя больше нет и не будет, – не без этих рук, поглаживающих большими пальцами скулы, не без губ, что целуют каждый раз, как последний, оставляя на языке привкус яблочной жвачки и травки. Не без этих глаз внимательных, любопытных, что смотрят на тебя, и, кажется, будто в душу заглядывают, вытаскивая наружу все, что казалось тщательно спрятанным. Или умершим даже.
– Как надолго? Вспомни, как в прошлом году ты учил арабский и зачитывался Кораном. А еще раньше собирался искать Шамбалу. Откуда ты знаешь, что и в этот раз не пройдет? Что это не очередная прихоть, не мания?
Как пощечин надавала, окатила ледяной водой, снега за шиворот натолкала. Напомнила снова – убогий, ущербный, больной. Сломанный. Сломанный Эвен. И рефреном, неявно, но каждым словом, каждым взглядом, касанием: “Кому ты еще нужен такой, Эвен? Кому, кроме меня?”.
Ей больно. Она не плохая, не злая. Просто ей больно. И потому без злобы, тихо-тихо, шепотом:
– Соня, не надо.
– Что? Что есть в нем такого, что ты готов забыть все, что было у нас с тобой?
“Все, что я сделала для тебя”
– С ним я живой. Почти знаешь… нормальный…
У нее косметика размазана по лицу и глаза огромные, припухшие, искусанные губы, которые он так часто целовал, но теперь больше – знает – не сможет.
– А когда приступ тебя накроет при нем и твой мальчишка сбежит в ужасе?
– Тогда я и подумаю, Соня. Ты понимаешь, я просто хочу быть с ним? Сделать все для него, чтобы он был счастлив. Исак.
– Ты не любишь его, и это пройдет. Ты вернешься назад, ты всегда возвращался.
Она уже кричит, срывая голос. И слез по щекам струится все больше. Это даже не раздражает, но и вины нет. Лишь какое-то эгоистичное облегчение. А еще улыбка Исака перед мысленным взором и кудряшки из-под этой кепочки козырьком назад.
Зажатый в руке телефон тренькает, оповещая: “Я закончил. Жду в кофейне. На нашем месте”.
Эвен жмурится, представляя, что, когда он его поцелует при встрече, губы Исака будут отдавать карамельным кофе и взбитыми сливками из эклера.
“Буду через 15 минут”, – отстукивает в ответ и толкает телефон в карман.
– Мне надо идти. Соня, правда, я не знаю, что еще мог бы сказать.
– Правда любишь его? Прямо любишь?
– Знаешь, кажется будто всегда любил. Все эти годы. Но встретил только сейчас.
========== Часть 20 (актеры) ==========
Комментарий к Часть 20 (актеры)
Во-первых, поздравляю всех милых дам с праздником!
Во-вторых, всех, кто голосовал за этих ребят, не спал ночи, забивал на работу и учебу – поздравляю с победой. Мы молодцы, а мальчики это заслужили.
Тихо, и мягкий полумрак будто ласкает кожу, окутывает невесомым покрывалом, обнимает ласково. Смолкло жужжание камер, не шелестят голоса съемочной группы, свет не слепит глаза. И парень – тот самый, от поцелуев которого все еще жжет губы, вкус которого остался на языке, как-то затих. Кажется, или микроскопические трещинки на потолке разглядывает, или заснул с открытыми глазами.
– Хенке?
Не спит. Голос чуть хриплый, и большого усилия стоит отогнать мысль, что так вот он мог бы охрипнуть, кончая под ним снова и снова, если бы… Если бы это не был всего лишь сериал.
Всего лишь?
– Хенке, я…
Замолкает, сбивается, или сам себя заставляет умолкнуть на полуслове. А Хенрик чувствует россыпь мурашек под мягким халатом на почти голое тело. Всего лишь от голоса, что каких-то сорок минут назад звал также хрипло, ласково: “Детка”.
“Что ты там ходишь, малыш? Ложись со мной”.
А он, Хенрик, сверкал перед всей съемочной группой голым задом и молился всем богам, даже Одину, кажется, чтобы у него не встал. Чтобы снова не встал. Потому что тогда случится конфуз. Потому что это…
…непрофессионально, окей?
– Устал?
Он сам звучит как какая-то придавленная комодом мышь. И от этого было бы смешно, если бы не было так… черт возьми, да, если бы не было так страшно. И эти мурашки вдоль позвоночника – не то от прохладного воздуха, вливающегося через окно, не то от того, что он, Тарьей, так пахнет. И на вкус этот мальчишка как орешки с медом и парочкой листиков мяты.
– Это пиздец как странно. Все это.
Странно? Наверное? Далеко не первый их поцелуй на площадке, не первые касания, мурашки и те уже были, и в паху тяжелело, но вот так… кожа к коже, глаза в глаза, когда один чувствует тяжесть другого, чувствует, как частит дыхание, чувствует грудью, как сердце выламывает ребра к херам…
Определенно, впервые.
Но, странно?..
“Я никогда не ощущал такого”, – бьется пульсом в висках, растекается негой под кожей, щекочется на губах…
– Всего лишь физиология. И только.
Вот только тону не хватает уверенности что ли или твердости. …впрочем, о твердости сейчас точно лучше не думать.
Тарьей хмыкает как-то странно – не то согласие, не то сомнение, не то вообще скрытая насмешка. Закусывает губу, совсем немного, но током прошибает насквозь. Это как схватиться мокрыми руками за оголенный провод. И даже волоски на руках поднимаются дыбом…
Потому что Хенрик делал с ним именно так совсем недавно – вот тут, в этом номере, на этой самой кровати, когда губы скользили по коже, что пахла арахисом, солнцем и ветром. Когда всхлипнул неслышно, когда зубы случайно (конечно, случайно!) царапнули мгновенно затвердевший горошинкой сосок, когда чуть подул на влажный след, думая, представляя, гадая, как можно было бы…
Еще один тихий смешок. Как воздух, дрожащий над пламенем горящей свечи.
– Что? Тарьей?
– Я знаю, когда ты врешь. Или недоговариваешь. Или… просто уводишь тему.
– Да, ладно? – нервно, надтреснуто, ломко…
И время будто остановилось, загустело, раздвинулось.
– У тебя глаза сразу как стекляшки. И уголок рта чуть опускается. Слева…
Забытая трубка мобильника на кровати вдруг оживает, пиликает, мигает. Парни вздрагивают синхронно, а потом руки тянутся.
Не друг к другу, нет, всего лишь заткнуть источник мерзкого звука.
Касание пальцев – случайное, вскользь. Еще и еще. Подушечкой пальца по запястью, вычерчивая на коже круги, пытаясь не застонать в голос. Всего лишь от этого невинного жеста.
Перекатиться на бок. Так, чтобы в зоне доступа. Так, чтобы потянуть за махровые завязки, ослабляя узел. Так, чтобы ладонью, пальцами. Так, чтобы ближе. Так, чтобы почти что без воздуха, как высоко в горах, когда горло сжимает, и во рту так сухо, и черные точки перед глазами.
– Т-там Юлие за дверью… и остальные…
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Еще один вдох.
– Мгм…
Мягкий, податливый, томный какой-то, весь будто пропитанный золотисто-солнечно негой.
– Хенке… – выдохом-всхлипом, болью, мольбою. Той, что не услышит никто, той, которой он не захочет поделиться с чужими.
– Пожалуйста, Хенке.
И все.
Именно так падает железный занавес, отрезая от обезумевшей толпы зрителей. Именно так ставят росчерк на желтоватом пергаменте чернилами цвета тонущего в море заката. Именно так понимаешь, что вся твоя прошлая жизнь и не жизнь даже – просто прелюдия. До него. Для него.
Вместе с ним.
– Nei, baby, nei… gå her. Jeg elsker deg…
Jeg elsker deg.
– Alt er love… Это глупо, ты знаешь? – так глупо бороться, отрицать, отворачиваться, когда каждая клеточка тела кричит, верещит: “Мой, просто мой, не отпускай…”
Сдохну же. Просто не-буду. Исчезну.
– Я знаю, что мы ничего не должны.
Никому. Ни одному из них, Тарьей…
– Контракт…
– Да пропади он пропадом, боже…
Хенрик не понимает, как оказывается на спине, не понимает, почему эти губы не целуют, пожирают, терзают, мучают, шепчут, что-то шепчут безостановочно.
– Скоро съемки закончатся…
– …
– Понимаешь?
– Я этого и жду вообще-то… – дернется, сжимаясь под едким, смущающим взглядом. – Я не хочу жить на публику, знаешь. Не хочу выбирать. И не буду.
В груди пусто и холодно, как перед прыжком с вершины утеса туда, в пустоту. Клетки тела будто дробятся на части, спекается кровь, и…
Полы халата, раскрывающиеся будто от ветра, посторонние губы, метящие бледную кожу, тихие выдохи сквозь сцепленные зубы, и руки, что, соскальзывая с бедра, чуть раздвигают длинные ноги. Легкий поцелуй на лодыжке, поджигающий воздух, раскалывающий небо на режущие осколки…
– Я не хочу потерять тебя… позже…
Уже через минуту шум за дверью заставит отодвинуться дальше. Уже через минуту он ухмыльнется и будет плоско острить, нести, как всегда, какую-то чушь. И лишь изредка – раз в десять-пятнадцать минут кидать быстрые, осторожные взгляды на парня, так плотно завернутого в чертов халат.
Белый-белый, как перья лебедей, что любят лишь раз.
…
< Если ты не велишь им убраться в течение ближайшего получаса…
< Набросишься на меня прямо при маме?
< Трахну тебя прямо здесь и сейчас. Вот наплевать, я слишком долго терпел, мелкий ты провокатор.
…
– Ш-ш-ш-ш-ш-ш, Хенке, малыш, не спеши…
Палец, затянутый узел халата. Ладони, оглаживающие снизу так нагло… так сладко… Пальцы, стягивающие с плеч треклятую ткань…
– Ты хочешь, чтобы я прекратил?
– Всего лишь, чтобы заткнулся…
========== Часть 21 (актеры) ==========
– Хэй, ты храпишь?! Юлие, ты знала? Наша спящая красавица, оказывается, храпит.
Хохочет и тормошит, щекочет кончиком носа и длинной светлой челкой. Тарьей не смотрит, но знает, что тот улыбается, чуть прищуриваясь. Так, что от уголков глаз разбегаются складочки. Как лучики солнца поутру.
– Блин, отвали.
Просто тепло и уютно лежать вот так, зарываясь в подушку, когда Хенрик наваливается сверху, мнет, как какую-то плюшевую панду, тискает, нежничает…
– Ну же, у нас перерыв, а ты тут разлегся и дрыхнешь. Помнишь, мы в кофейню хотели?
– Ага, и там нам снова не то что поговорить не удастся, но даже тупо кофе попить. Я слишком устал для всей этой суеты и автографов.
– И что же ты ночью делал? К тесту готовился?
Не слышит, как тон из беззаботно-дурашливого делается вдруг настороженным, ломким. Как тонкий лед на реке в середине весны. Ступи неловко – и булькнешься в стылую черную воду прям с головой.
Тарьей лишь дергает бездумно плечом, пытаясь стряхнуть поглаживающую ладонь.
– Какие, к черту, тесты? До них еще месяц, а то и два. Просто… просто не спал. Не спалось.
И вдруг краснеет, как если б попался на чем-то постыдном. Хенрик успокаивается моментально, склоняется низко-низко, так, что губы касаются шеи. Как раз в том месте, где под полупрозрачной кожей пульсирует синяя венка.
– Думал о ком-то особенном, детка?
Смеется, пощипывая губами затылок, перебирает спутанные прядки, обхватывает руками поперек, а снизу удерживает ногами. Им жарко, щекотно и солнечно. И оба знают, что через пару секунд невинная возня перейдет во что-то другое. Что-то, от чего срывает предохранители, от чего расширяются зрачки, хлеще, чем у наркоманов, плавятся мозги, плавятся кости…
– Можно я просто посплю? – просит тихо-тихо, жалобно как-то, взмахивает ресницами. Чертенок. Только он один так и умеет. Или получается – лишь у него.
– Люблю, когда ты такой сонный и милый. Люблю… – шепнет Хенке и устроится рядом, притягивая спиной к своей груди.
Тарьей свернется клубочком, чуть откинет голову, устраивая ее на плече, позволит себе опустить ресницы. Густые, золотистые. Хенрик так любит, когда он склоняется над ним и щекочет, моргая.
Хенрик любит в нем все.
“Мальчик мой”, – щекой по щеке, оставляя невесомые поцелуи на подбородке и скулах.
Щелкнет дверь, но он вскинется, шикнет на девушку, сунувшуюся было в комнату, покажет жестами: “Не видишь что ли? Он спит?”. Та укоризненно цокнет, но так же молча исчезнет за дверью. Потому что, наверное, вся группа понимает: мальчик вымотан, мальчик устал. Мальчик влюбился.
Мальчик в панике просто.
Потому что остался лишь один эпизод. И конец.
– Все будет хорошо. Ничего не изменится, обещаю, – шепнет в спящие губы Хенрик, еще не зная, что впереди будут показы и фотосессии, посиделки в пьяных компаниях, бильярд, потом Альпы и много-много другого.
Еще не зная, что все может измениться в момент.
Просто пройти. Как проходит гроза.
========== Часть 22 (актеры) ==========
– Хэй, прекрати меня снимать. Я на чучело похож или на обезьяну. А ты опять в “Instagram” это постишь? Ульрике, черт.
Девчонка хихикает пьяненько, но телефон не опускает. Делает большие глаза, ложась грудью прямо на стол, и шепчет так громко, что на них оборачиваться начинают:
– На пьяную обезьяну, я бы сказала. Что, боишься, опять огребешь?
Хенрик прикрывает глаза и прячет улыбку в кружку с пивом. Громко фыркает в пушистую пену, что немедленно оседает на щеках и носу. Подруга все еще смеется, щурится лукаво, чуть склоняя голову. Разглядывает.
– С чего я должен бояться? Или ты думаешь, мама…
– Боже, да Сив-то при чем? Я про Тарьей вообще-то.
Парень снова прячется в кружку с пивом, вглядывается в содержимое так заинтересованно, будто ищет там что-то. Ульрике вздыхает, тянется через стол, чтобы взять его руку.
– Я знаю, что это сложно, что ты очень устал. Я все понимаю. Он – школьник, и такая популярность у шоу. Все благодаря вам двоим, но это очень мешает теперь.
– Не надо.
Наверное, такой резкий переход от беззаботности и веселья к чему-то серьезному… оглушает, пугает, выдергивает в реальность, от которой он пытается бежать каждый день. Получается не очень, потому что…
Потому что, как можно сознательно пытаться избегать? Не видеться днями, созваниваться из своих комнат украдкой, убеждая друг друга: так будет лучше.
– Ему не нравится, что ты пьешь.
– А я и не пью, мы просто тусуемся. Нет?
Черт, они разве не хотели всего лишь расслабиться, подурачиться, посмеяться и сделать парочку фото? Развеяться, стряхивая напряжение последних недель. Он собирался – не забыть, попытаться отодвинуть все в сторону что ли, а сейчас…
А сейчас он готов бросить здесь одну из лучших подруг вместе с недопитым пивом и рвануть через все Осло. К нему. Просто обнять, уткнуться носом в плечо или в шею и прошептать, как соскучился, как извелся. Как просто сходит с ума без него.
– Скоро съемки, расслабься. Будет сложно, но и Тарьей будет рядом. Сможете тискаться безнаказанно на камеру и даже помимо. Типа так репетируете.
– Слушай, мы можем поговорить о чем-то еще? О тебе и твоем парне, к примеру. Или… как дела у Иман? Волнуется о новом сезоне? А Марлон? Куда он пропал?
Девушка молчит, только бровь приподнимает, а потом просто откидывает волосы и натягивает бейсболку почти до ушей.
– Попытка засчитана, милый. Ты пей давай, пей. Чего так напрягся?
Пододвигает кружку поближе, все еще гладит по руке холодными пальцами. Сочувствует.
– То пей, то не пей, тебя не понять, – ворчит, но послушно глотает горьковатую жидкость, думая, что Тарьей и правда будет ворчать, если увидит все эти фото, что Ульрике однозначно уже выложила в сеть.
Тарьей.
Руки сами тянутся к телефону, печатают что-то быстро. Отправить. Где-то на другом конце города один мальчишка, наверняка, улыбается, открывая сообщение. Ответ приходит буквально через минуту.
“Я тоже соскучился, обалдуй. Хватит бухать. Скажи Ульрике, что я ей припомню”. И привычное зеленое сердце, что давно стало не только их тайным символом, особым знаком, но и как-то быстро свело с ума все соцсети в каждой из стран.
– Знаешь, сколько времени?
– 21:21… Оу, слушай, как мило.
– Пожалуй, вызову такси. Не обидишься?
– Придумаешь тоже. Привет там передавай.
И эхом уже от дверей:
– Непременно.
========== Часть 23. ==========
Комментарий к Часть 23.
POV Эвен
Я думал, что будет сложно. Не так. Я был уверен, что будет просто пиздец. Потому что то, к чему Соня привыкала годами, свалилось на тебя за пару каких-то недель.
Свалилось, оглушило, погребло под собой.
Пара недель, за которые я успел разбить твое сердце и снова собрать его по кусочкам. Опять и опять. Пара недель, за которые мы то вместе, то по-очереди учились летать, потом теряли опору, падая вниз со скалы, проваливались под лед в обжигающую черную воду, врывающуюся в легкие, разрывающую изнутри… и вновь оживали, воскресали как тот феникс из пепла.
Мне хватило твоей улыбки, твоих теплых рук на моем лице и тихого, такого искреннего шепота: “Ты не один”. Не знаю, что держало, а потом из раза в раз возвращало тебя. Снова ко мне, просто назад. Туда, где я мог обнимать, вдыхать твой запах, опускать голову на плечо, и точно знать, что все хорошо, что сегодня я проживу еще один день.
С тобой, мой Исак.
Бывают ночи, когда я не сплю. Тогда я долго-долго смотрю на то, как ты тихо дышишь во сне. Я вижу, как ровно вздымается твоя грудь. Как вздрагивают ресницы и красиво изгибаются губы, когда тебе снится что-то приятное.
Может быть, это я?
Ты волнуешься, но не так, как мог бы. Не сходишь с ума, не отслеживаешь каждый мой шаг. Лишь шутливо журишь, отбирая пакетик травы или чуть приподнимаешь брови, когда тебе кажется, что очередная бутылка пива – лишняя. Все также терпеть не можешь кардамон и плавленый сыр, но иногда готовишь этот ужас на ужин, чтобы напомнить.
Я думал, что будет сложно, но ты не пытаешься контролировать. Ты мой парень, а не мой страж, и всегда помнишь об этом. Черт, ты даже не представляешь, насколько легко мне дышится рядом с тобой, хотя я по-прежнему психую, когда ты сбегаешь в ванную или на балкон, чтобы позвонить Соне. Зачем-то ты все еще советуешься с ней. Наверное, так ты волнуешься меньше.
А я иногда смотрю на тебя и думаю, что мог бы никогда не узнать, не увидеть, не встретить. Если бы не пришел в эту школу, если бы не согласился присоединиться к той нелепой группе Уюта, если бы не вошел в тот автобус, если бы мы не сбежали на Хэллоуин. Если бы ты не посмотрел на меня, если бы выбрал ту девчонку, Эмму, если бы не столкнул меня в бассейн, если бы не простил, что вернулся к Соне, если бы не принял мою биполярку…
Так много этих “если”, Исак.
Всего, что могло бы помешать, но не стало, не сработало, дало осечку…
Я просто знаю, что люблю тебя. И что мы вместе вот так – минута за минутой.
Сейчас ты гремишь чем-то в прихожей, ворчишь, что я все еще не собрался. Наверное, прыгаешь на одной ноге, шнуруя кроссовок, и пытаешься найти свою кепку, которую вечно теряешь.
Помнишь, однажды ты забыл ее у меня?
– Эвен, мать твою, Бэк Найшейм! Если Эва вынесет мне весь мозг за то, что мы опоздаем на пре-пати, я потом вынесу его тебе, так и знай. Блять, Магнус звонил уже хренову кучу раз. Ты там к ноутбуку прирос?
Ты даже не злишься, возмущаешься так забавно, что хочется опрокинуть тебя на диван и целовать. Целовать, пока не перестанешь вырываться и шипеть, пока не потянешься навстречу, пока взгляд не поплывет пьяно, пока стон не сорвется с губ…
– Эвен! Я не шучу! Или, блять, уеду на выходные к Эскилю и Линн, и сиди с этой херовиной в обнимку.
Я знаю, что ты не уедешь. Потому что ты никогда не оставляешь меня одного. Но голос твой звучит грозно, а мне вовсе не хочется тебя обижать. Тем более, ребята правда нас ждут.
Знаешь, я купил тебе подарок. Конечно, это сущий пустяк. Безделушка. Серебряная половина сердца на цепочке. Это как-то мелодраматично и по-девчачьи, но я не смог удержаться.
Почему-то мне кажется, тебе понравится.
