Текст книги "Kardemomme (СИ)"
Автор книги: Мальвина_Л
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
О, да. Как минимум – наркотики, секту, какой-нибудь бандитизм для комплекта. И прочие, прочие ужасы.
– Ну, первый раз, а я в таком виде. Неловко.
На самом деле неловко. Знакомство – это ведь то, что запоминается на всю жизнь. А тут вот он – он, явится с таким украшением во всю рожу. Как бродяга какой подзаборный или один из тех ребят, что только и делают, что машут без разбора кулаками.
– Ты помнишь вообще, откуда этот синяк? Ты за меня вступился вообще-то. Серьезно думаешь, что мои родители тебя за это осудят? Да отец пожмет тебе руку, а мама… мама думаю затискает до полусмерти. Она у меня такая… очень нежничать любит.
Смолкает вдруг, и скулы чуть розовеют, будто отблески ярко-розового заката, пылающего за деревьями, ложатся на кожу. Смущается что ли? Вот глупый.
– Я даже не этого боюсь, – решает наконец-то признаться и шепчет так тихо, что его парню приходится наклониться к самым губам, чтоб расслышать.
– Что, если я им не понравлюсь?
– Помнишь, я как-то сказал, что они полюбят тебя?..
– Допустим.
– Сейчас это не очень соответствует действительности, просто…
– Что?..
Растерянность и обида, и глаза будто бы потухают, а подбородок опускается на грудь. Не то, чтобы это было чем-то настолько важным. То есть, конечно, безусловно, это не ерунда, но… Но нет той силы, что могла бы их разлучить. Сейчас, после всего, Исак это знает точно.
– Малыш, ты чего расстроился сразу? Я просто хотел сказать, что они УЖЕ тебя любят, как сына. И даже больше, почти превозносят. Потому и огорчаются, что мы до сих пор не пришли на первый совместный семейный обед.
Слов больше не надо. Он видит, как светлеет лицо Исака, словно рассеивается мрак и туман. Он такой красивый, его мальчик, что хочется все время касаться, быть ближе, хочется целовать и петь ему песни, хочется обнять и закружить прямо здесь, хочется закричать громко-громко, чтобы услышал весь мир.
〜 Он мой. Только мой. 〜
– Смотри, что у меня тут. Красивый, как ты.
И желтый пушистый одуванчик – за ухо. Как крошечное яркое солнышко в волосах. Исак хмыкнет, но даже не подумает фыркнуть, возмутиться или скривиться. Просто крепче сожмет пальцы, обхватывая горячую ладонь.
========== Часть 40. ==========
Исак терпеть не может крокет. Что там, Исак и шампанское не особо-то любит. Что за удовольствие, глотать сладкую газированную водичку, а потом икать и чувствовать, как эта гадость лопается в носу пузырьками.
Исак лучше выпил бы пива и сыграл в какие-нибудь фанты. Но Эвен выглядит таким счастливым сегодня. Черт, он не выглядит, он по-настоящему счастлив, когда отправляет очередной мяч прямиком сквозь воротца под одобрительный гул Микаэля и Элиаса.
Вот уж, блять, парадокс.
Парень, при одном взгляде на которого у Исака пальцы на ногах поджимаются от бешенства и холодеет в груди. Но Микаэль, встряхнув своей шевелюрой, тянет приветливо руку и предлагает забыть “то глупое недоразумение” и начать все с начала. И, черт, Исак никогда бы не назвал свой разбитый нос какой-то хуйней, но… Он сам нарвался тогда, разве нет? И Эвен… Эвен смотрит пристально, настороженно, с места не двигается.
Исак знает, что Эвен примет любой его ответ и реакцию. Он знает, что здесь и сейчас выбор только за ним: вернуть его бойфренду друзей или закрыть эту дверь теперь уже навсегда? Эвен ждет. Кажется, у него даже кончики пальцев подрагивают от волнения, хотя он кажется невозмутимым и лишь вскидывает брови, спрашивая.
Наверное, он действительно соскучился по эти парням. По Микаэлю, которого однажды пытался поцеловать, а потом…
“Исак, успокойся”.
– Фигня вопрос. Я был не прав. Эта ревность… Все же вы, ребята, так близко раньше дружили, и мне крышу просто снесло. Но, забыли…
Улыбка совсем-не-соперника кажется искренней, а рукопожатие – твердым. Элиас собирает что-то про гормоны и горячую южную кровь, а Эвен… Эвен словно светится изнутри. И да, хотя бы поэтому оно того стоило. И разбитый нос, и ревность, что все еще грызет, подтачивает червячком изнутри. Ревность, которую Исак запирает в самый дальний ящик, чтобы разобраться с этим потом.
– Эвен, брат, иди сюда. Сколько лет…
Элиас стискивает парня в объятиях, похлопывает по спине, что-то говорит на ухо тихонько, вызывая не только улыбку, но и радостный смех. Микаэль кажется чуть осторожнее, ему не то, что неловко, но он непроизвольно косится на Исака, когда сжимает плечи старого друга. А тот ерошит волосы пятерней и, кажется, его улыбкой можно было бы осветить целый Осло.
– Мик… Знаешь, я на самом деле скучал.
– А ты пропал, и мы не знали, что думать, а потом Соня сказала. И… если это из-за того…
Хочется заскрежетать зубами, хочется вцепиться обеими руками и оттащить на другую сторону двора или и вовсе вышвырнуть за порог, хочется… И перед глазами темнеет, и ровный голос парней как-то смазывается, и в висках так колотит, а потом Исак пропускает пару минут разговора, пытаясь успокоиться.
“Ну, же, давай, ради Эвена. Соберись, твою мать. Это важно ему”.
– А это мой Исак, познакомьтесь, – его вдруг сгребают в охапку и подтаскивают ближе. Тычутся теплым ртом куда-то в ухо, поглаживают ладонями по спине. Не успокаивая, всего лишь удовлетворяя потребность коснуться. – Мой Исак, – повторяет как мантру. И смотрит… так смотрит.
В его глазах, наверное, вся любовь этого мира, еще столько нерастраченной нежности, и вся она для него – для Исака.
– Вы познакомились не лучшим образом, и мне жаль…
– Предлагаю сыграть, – Элиас уже тащит молотки для крокета, откуда-то появляются бокалы с шампанским.
Эвен обнимает со спины, пристраивая подбородок на плече Исака.
– Спасибо, – тихо-тихо, одними губами. Так, что от дыхания шевелятся волосы на виске. И мурашки привычно кидаются врассыпную, и тяжелеет в паху.
Исак понимает… Хотя, он пытается, ладно? В конце концов, это у него есть Юнас и Магнус, даже Махди, есть Сана, есть безумный Эскиль и Нура с Линн, а у Эвена… Чем черт ни шутит, а вдруг Микаэль станет их шафером на той самой голой свадьбе, где вместо торта будут лишь мини-бургеры…
Хмыкнет тихонько, слыша звенящий девчачий смех вдалеке, какие-то вопли Эскиля, вновь возомнившего себя чьим-то гуру, голос Юнаса и других ребят…
…
– …можно ударить так, чтобы он двигался в сторону. Смотри, – Эвен бьет по мячу, и тот катится по какой-то немыслимой траектории.
Взрыв смеха.
– Не получилось. Еще раз.
– Смотрите, смотрите, что он сделал, ну, нифига… Это круто.
И да, Исак на самом деле гордится своим парнем. Совсем не из-за крокета. Он просто гордится тем, что такой сильный, что живет день за днем, минута за минутой. Что оставляет позади тревоги и страхи.
И да, Исак определенно знает, что Эвен Бэк Найшейм – лучшее, что могло случиться с ним в жизни.
– Ты такой задумчивый, детка. Все хорошо? – спросит Эвен чуть позже.
На его губах вкус шампанского и немножечко цитруса. Он очень тщательно прячет беспокойство, что расходится по радужке тревожными волнами. Заглядывает в лицо и легонько ведет пальцами по щеке. И спрашивает-молит беззвучно, одним только взглядом: “Все хорошо? Не ревнуй…”
– Просто думаю о том, как мне повезло тебя встретить.
Руками – под куртку и лицом – в изгиб шеи, вдохнуть запах Эвена, которым и без того пропитался насквозь. Вся их квартира, все его вещи, весь он.
Вся его жизнь теперь – это Эвен.
– У тебя не было шанса сбежать, ты же знаешь.
Элиас уже отплясывает напару с Махди, а Микаэль что-то бурно обсуждает с Юнасом. Исак думает, что друзья его парня очень даже ничего. Исак думает, что есть шанс для всех них подружиться. Исак думает, что получится… Наверное, даже получится не ревновать.
Хотя, возможно… еще не сегодня.
========== Часть 41 (актеры) ==========
Комментарий к Часть 41 (актеры)
POV Хенрик
Ты задыхаешься. Задыхаешься, когда склоняюсь ниже и мажу губами по мокрой щеке. Задыхаешься, сжимая коленями бедра, выгибаясь подо мной, помогая войти еще глубже.
Толчок. Выдох. Сиплый хрип сорванным голосом:
– Хенке. Еще…
Я мокрый, как после душа. С меня буквально течет, и влажная челка щекочет лицо, когда сминаю губы губами, когда не целую – вгрызаюсь, а ты стонешь и подаешься навстречу. Короткие ногти впиваются в плечи, оставляя кривые следы, как надрезы.
Пометить. Пометить везде.
– Пожалуйста, Хенке…
Хнычешь, вскидывая бедра. Хватаешь ртом воздух.
– Ну же, давай. Не могу…
Маленький, страстный, податливый. Гнешься послушно в руках, раскрываешься. Отдаешься, не помня себя, растворяешься.
– Больше.
Пальцы вцепляются в простыни, скребут и сминают. Ткань трещит, разрываясь. Плевать.
– Соскучился… боже. Сделай… еще раз… так. Хенке, малыш…
Всего пару дней врозь. Как пару лет. Бесконечность.
Как я жил без тебя?
– Скажи мне. Пожалуйста, Ти…
Плавно одним движением – до конца. Выдох в губы, жалобный всхлип.
– Так люблю…
Мальчик… мальчик мой. Боже.
– Кончай, мой хороший. Кончи для меня, хочу видеть.
Хочу видеть, как резким скачком расширяется зрачок, как закусываешь губы перед тем, как распахнуть в немом крике, хочу видеть, как тебя выгнет дугой, припечатывая намертво, впаивая в мое тело.
Мой.
Чувствовать, как выплескиваешься на живот без единого касания, как цепляешься за мои плечи и вздрагиваешь, как твои ноги обвивают меня, прижимая ближе, еще ближе.
Глубже, быстрее, пока тебя еще сотрясают волны оргазма, пока перед глазами радуга и фейерверки или просто разноцветные вспышки, пока ты сипло шепчешь бессвязные фразы, за которые потом будет стыдно… Потом, когда ты будешь шипеть и ругаться, обрабатывая антисептиком мою спину и плечи…
Ловить твои губы, кончая, чувствуя, как ты сжимаешь меня изнутри и снаружи. Слизывать тихие всхлипы, глотать твой горячий шепот. Закрутит в яркую, брызжущую светом спираль, закоротит каждый нерв. Растворит каждую клетку, чтобы тут же взорваться сверхновой и швырнуть высоко-высоко, обучая полету.
Сплести свои пальцы с твоими. В последний момент перед вспышкой. Перед тем, как не станет. Ни тебя, ни меня. Никого, даже мира…
…
– Твоя мама решит, у меня аллергия. Хенрик, блять, вся шея в пятнах, ты посмотри.
Крутишься перед зеркалом. Нацепил трусы, как броню (и как ты их отыскать умудрился в этом хаосе?), и принялся за свое.
– Не помню, чтобы ты протестовал. Хотя, возможно, я не расслышал? Или это твое “Хенке, еще…” было таким своеобразным стоп-словом?
По-хорошему, надо бы в душ, потому что потный и липкий, измазанный в сперме. Но так хорошо раскинуться на разворошенной кровати и просто лежать, почти не дыша.
Краснеешь так быстро и так соблазнительно, что искушение завалить тебя на кровать и повторить все на бис становится все сильнее, я даже приподнимаюсь, но ты, кажется, научился читать мои мысли…
– Хенрик, блять… только попробуй, знаю я этот твой прищур.
Впрочем, тебе и выражения лица, наверное с избытком хватает… Не зря мама говорит, что я думаю слишком громко. Мама… вот черт.
Дверь мы, конечно, закрыли… не факт, что на замок, но неважно. Кажется, мы старались быть тише? Впрочем… я люблю, когда ты кричишь. Все же взрослые люди в этом доме? А-а-а-а-а, похуй.
– Кажется, у нас сегодня семейный обед по случаю возвращения…
–… угу, блудного кошака с очередного порно-уикенда.
И ведь сам же в свои слова не веришь, зараза. Иначе давно бы развернулся и поминай как звали. Очень скучаешь каждый раз, я же знаю… Блять, плюнуть на все увещевания Андем и других, увезти тебя в домик у озера и запереть там хотя б на неделю…
– Тай, перестань.
– Что “Тай”, весь дом же слышал… поняли. Боже, а нам с ними за стол вот садиться? Не мог до вечера потерпеть? Маньячина…
И фыркаешь, когда просто тяну на себя и обнимаю, утыкаюсь губами в плечо. Оно соленое и почему-то отдает терпким лаймом. Вздрагиваешь и тихо выдыхаешь. Я не вижу, но знаю, что опускаешь ресницы. Такой чувственный…
Не напоминаю, кто кого припечатал к стене, еще дверь за нами не успела закрыться. Кто жадно лез под футболку руками, кто вырвал из чьих джинсов замок с потрохами, кто первый рухнул на кровать, увлекая следом…
Ты ведь – Тарьей, когда это ты сознавался по доброй воле?.. Против воли, впрочем, тоже.
– Как далматинец. Пиздец, – вздохнешь горько-горько и откинешь голову мне на плечо, жмурясь от губ, выцеловывающих линию шеи.
– Хочешь, шарфик повяжем? Голубенький…
– Хуярфик, – огрызнешься вяло, а дыхание уже учащается, уже трешься бедрами о мой пах, прижимаешься. И мои губы все настойчивее, а руки спускаются к животу, поглаживая – пока что легонько, как перышком…
Кажется, с ужином маме и Карлу придется чуть подождать…
…
– … кричи, детка, кричи…
========== Часть 42. ==========
– Это был лучший день рождения в моей жизни, малыш.
Исак немного пьян и устал. У него в голове шумит от эмоций и счастья, что накрывает теплым одеялом и обнимает так сладко, так трепетно. Боже. Счастье. Его другое имя – Эвен Бэк Найшейм. Парень, что ворвался в его жизнь ураганом, перевернул с ног на голову, научил задерживать дыхание под водой и просто оставаться собой, не бояться завтрашнего дня.
“Минута за минутой, ты помнишь?”
“С тобой каждое мгновение равняется счастью”.
– Оставшиеся триста шестьдесят три дня года ты делаешь для меня все и даже больше. Я на самом деле не знаю, чем заслужил такого, как ты. Моего мальчика.
– Отхватил себе лучшего, да?
У Исака все тело ломит, и зацелованные губы горят, а еще он чувствует, что отключается, соскальзывая в нирвану и негу. Наверное, слишком много для одного дня? Слишком для одного самого обычного норвежского мальчишки, что лишь сегодня отпраздновал восемнадцатилетие. Слишком много счастья… Так много, что, кажется, разорвет на частицы. Меньше атома.
– Лучшего во всех параллельных Вселенных.
Это можно было бы счесть и за шутку, но голос задумчивый, и пальцы перебирают его волосы так осторожно, трепетно. А на окне – желтые шторы, за которыми по черному-черному небу раскинулся Млечный путь, что переливается сегодня россыпью бриллиантов. И это было бы самым красивым зрелищем в мире, если бы сейчас Исак не лежал на плече своего персонального чуда, сбывшейся сказки из детства: когда веришь, что все-все-все у тебя получится, и ты встретишь свою половинку – ту самую, на всю жизнь. И все последующие жизни тоже.
Его половинка пахнет свежим ветром и морем, немножечко пивом и одуванчиками, из которых он сегодня в парке все пытался сплести венок и ворчал, что сломает все пальцы, пока закончит. Эти прекрасные длинные пальцы, что умеют извлекать из тела Исака музыку, всего лишь касаясь, что берут карандаш и творят на обычной бумаге какое-то чудо.
“Эвен – самое лучшее, что есть в моей жизни”, – сказал он несколько дней назад лучшей подруге. Наверное, покривил чуть душой. Потому что Эвен – и есть его жизнь.
– Тебе завтра на занятия, спи.
И снова целует – невесомо и нежно, а потом шепчет что-то беззвучно, кажется, на английском. Исаку лень вслушиваться, Исаку так хорошо, словно он умер и попал в тот самый пресловутый Рай. Или понял, что будет жить вечно. И вечно любить. Самого странного и проблемного, самого красивого заботливого… Лучшего во всех этих гребаных Вселенных.
– Не хочу спать. Хочу смотреть на тебя, целовать. Хочу быть с тобой все время. Давай завтра останемся дома?
– Что насчет последнего теста по биологии, малыш? Давай, ты его сдашь, а я приготовлю ванну к твоему возвращению…
– … с персиковой пеной и со свечами?
– Хм… если ты так хочешь…
– Ой, успокойся, я пошутил.
– А что, это идея…
– Только попробуй, убью…
Убьет, зацелует, затискает, а потом запрет в спальне и не выпустит, пока оба не сорвут голос, пока буквально не смогут ходить, пока шея и плечи не покроются метками, над которыми ребята на следующий день будут ржать, а девчонки тихонько хихикать, пихая друг друга локтями…
– Спи, Исак, ты устал…
И правда, уже язык заплетается, и не только от пива и безудержной пати, что устроил Эвен сегодня ему. Они ввалились домой, когда уже сильно стемнело, и даже не озаботились тем, чтобы зажечь верхний свет. Потому что каждый предмет, каждый угол давно выучен наизусть, как и тела друг друга, что соединяются, и только тогда становятся чем-то настолько единым и полным… будто так было всегда.
Так правильно, боже.
– Я люблю тебя. Вдруг подумал, что никогда не говорил тебе раньше. Не знаю, как получилось. Я же без памяти в тебя… с первого взгляда… еще не знал даже… там, в столовой.
Эвен смеется тихонько, ласково отводит челку со лба.
– Ты мне это каждый день говоришь. По-своему. Не для всего в этом мире нужны слова, знаешь?
Исак хочет сказать, что самый счастливый в любом из миров. Он хочет сказать, как ценит и как дорожит, что сделает все… Он хочет целовать и прижаться так крепко… Он хочет… просто хочет, чтобы всегда было так.
*
Дыхание Исака выравнивается, когда он засыпает, плавно соскальзывая в мир неведомого. Ему восемнадцать сегодня, но он все еще кажется таким маленьким и ранимым. Эвен чуть повернется, устраивая его голову удобней у себя на плече.
– Спи, маленький. Спи, а я послушаю, как ты дышишь…
Это не бессонница, просто Эвен так любит смотреть на своего спящего мальчика. Разглядывать каждую изогнутую ресничку и каждую пору на коже. Перебирать его волосы, гладить тихонько по щеке, пересчитывать пальцами выступающие узелки позвонков, рисовать из родинок карту звездного неба…
“Ты – мое небо, Исак, знаешь это? Упал в тебя и уже никогда не вернусь…”
Сон подкрадется неслышно, смежит тяжелеющие веки, успокоит все еще колотящееся сердце. А потом умыкнет туда, где его Исак – дурачится, хохочет и так целует, все время держит за руку и твердит, что никуда не уйдет.
Везде Исак – и там, и здесь, в этом сне, что почти не отличить от реальности. Исак как смысл жизни. Просто вся его, Эвена, жизнь.
“С днем рождения, мой Исак”.
Комментарий к Часть 42.
Живые после сегодняшних обновлений есть?)
========== Часть 43. ==========
– Здесь люди, Эвен, пусти.
Он чувствует, как рука Исака, так удобно лежащая в его ладони, моментально становится влажной. И нет, тот не пытается высвободить пальцы, но напрягается ощутимо и даже передергивает плечами, словно пытается стряхнуть наваждение.
Это не страх. Всего лишь отзвук, отголосок слов вчерашнего еблана, который чуть не испортил лучший праздник его, Эвена, мальчика, его день рождения.
– Здесь люди, а ты – мой парень. И пусть об этом знает весь мир.
– Провожаешь меня, как девчонку. Что случиться-то может? Я каждый день этой дорогой хожу, – ворчит абсолютно беззлобно, с какой-то скрытой благодарностью даже, но вздергивает упрямо подбородок и щурится, как и всегда, когда собирается спорить до посинения.
– Я не каждый день могу, ты же знаешь. Сегодня вот выходной, и я хочу просто побыть с тобой дольше.
Он знает, что Исаку это необходимо не меньше, что эта зависимость обоюдная от и до. Он знает, что даже несколько часов раздельно, это не пытка, конечно… Это как непрекращающийся зуд где-то в подкорке, в кончиках пальцев, что не могут коснуться, в легких, которым не хватает того самого воздуха – пропитанного лишь им. Может быть, поэтому и вещи уже давно – одни на двоих.
– Между прочим, кто-то обещал мне ванну и свечи. А еще шампанское и клубнику, когда я сдам уже этот злоебучий тест…
Исак так забавно дергает носом, когда вредничает, что Эвену до жути щекотно и хочется засмеяться, а потом обхватить ладонями его лицо (крепко, как бы ни пытался вырваться) и целовать везде, куда удастся попасть. Ресницы и веки, скулы и подбородок с едва заметной царапинкой, кончик упрямого носа, такие красивые, такие чувственные губы…
“Кажется, ты меня за подобное прибить обещал?”, – смех клокочет где-то в горле, и огромным усилием воли Эвену удается удержать его внутри, не дать выплеснуться наружу.
Исак… такой Исак, честное слово.
Хмурится, щурится от слишком яркого для утра солнца, фыркает на Магнуса, когда тот подлетает у самых ворот школы и пытается облапить сначала его, а потом и Эвена. У Исака зрачки сразу сужаются в точечки и такой задумчивый прищур…
Ревнивый. Сегодня почему-то – особенно. Того и гляди или двинет, не убирая этого задумчивого выражения с лица, или просто закроется, спрячет эмоции глубоко внутри, не пробиться… И не ясно, что хуже…
– Когда вернешься, дома будет ждать сюрприз.
Эвен улыбается солнышком и тянется целоваться, потому что, когда на Исака находит, чаще лучше прикинуться, что не видишь, не понял, тупишь. Подозрительный, мелкий… собственник жуткий.
И вечером не только ванна, шампанское, но и массаж – долгий и чувственный, когда касаешься, гладишь, сжимаешь, когда время от времени наклоняешься, чтобы тронуть губами то ямку на пояснице, то родинку на лопатке, то чувствительное местечко у самой шеи… Когда он расслабляется в твоих руках, отдавая не только тело, но и каждую эмоцию – полностью под контроль, а потом дышит все тяжелее, все чаще, ерзает, пытаясь… но ты не позволяешь, прижимая к кровати все крепче…
– Пиздец, я не выспался, – буркнет Исак, как будто бы извиняясь, а потом стрельнет хитрым взглядом, зацелованную губу прикусит.
Провокатор мелкий, хоть и восемнадцать уже.
– Сегодня ты будешь спать у меня долго и крепко, – на самом деле невыполнимое обещание, особенно учитывая то, как вспыхнут азартом его глаза, как хмыкнет себе под нос что-то вроде: “Ну-ну, мы посмотрим еще”, – а потом звонко чмокнет, прощаясь.
“Так не хочется отпускать твою руку”.
“Так не хочется уходить, даже зная, что очень скоро вновь увижу тебя”.
Так не хочется…
Подтащить к себе ближе. Так, что губами – в мягкие губы. Глубоко, влажно, сталкиваясь зубами, вылизывая этот сладкий рот, запоминая и насыщаясь. Так, словно впрок. Так, будто поможет.
– Хэй, я ведь не на целый год туда… Ты чего?
А у самого взгляд пьяный-пьяный, ну никакой. Хлеще, чем после травки и пары шотов покрепче.
– Заканчивай скорее, ладно? Скучаю…
И снова губы с привкусом мятной пасты и черного кофе. Пальцы в волосах, что зарываются в прядки, оттягивают, перебирают. Пальцы, что безотчетно гладят вдоль венки на шее, туманя сознание, отключая рассудок…
Всего два-три часа, Исак. Всего два-три часа… это так долго…
========== Часть 44 (актёры) ==========
– Вот заеби-и-ись потусили. Хенке, это, с-сука, все ты…
Язык у Тарьей еле шевелится. Если честно, язык Хенрика слушается и того хуже, а еще что-то странное с координацией, а потому самым верным решением кажется завалиться на пол – прямиком рядом с мелким, и вытянуть длинные, гудящие после злополучной вечеринки ноги.
– Психуешь? И ладно. Н-ничего я такого… не сделал. Вот. Сам же…
– Пидж-жак твой, блять, где?
Мысли Тарьей каким-то непостижимым образом скачут с предмета на предмет и, кажется, не собираются надолго задерживаться где-то на месте. Они набрались не по-детски, и, наверное, для этого даже был какой-то весомый повод. Вот только сейчас, Хенрик чуть сосредоточится и обязательно вспомнит его…
– Я ебу? В такси, мож-жет… Или вон, возле двери. Видишь, в-валяется что-то?
– Да, похуй…
Конечно же, похуй. Господи, какой-то несчастный пиджак. Кажется, Тай вообще умудрился оторвать от него часть рукава, когда они напару отплясывали стриптиз под радостно-пьяные вопли девчонок и улюлюканье парней. Брюки, правда, снимать не стали, потому что, стоило Холму только уцепиться за молнию, как Тарьей зыркнул как-то страшно, насупился и быстро свернул лавочку, отговорившись тем, что “в горле пересохло, и вообще вы все тут извращенцы, блять, поголовно”.
Честно, Хенке был только рад, потому что в штанах уже нехило так дымилось, и риск забыть про десяток ненужных свидетелей вставал в полный рост. Вставал, впрочем, не только риск, и это, определенно, становилось проблемой, потому что…
– Хочу тебя прямо сейчас, – оттащил своего мальчика подальше от устроенного тут же неподалеку бара и очень невинно мазнул губами по голому плечу и ключицам. Мурашки радостно сыпанули в разные стороны, а Тай застонал, вжимаясь бедрами.
– Хенке, ты провокатор, – а сам уже лапал довольный вовсю, оттирая к какой-то неприметной двери, что на поверку оказалось уборной.
Как в дешевом, сопливом романе? Об этом не думалось как-то. Когда и зачем, если эти губы везде, если пальцы гладят умело, сражаются с застежкой на брюках, если бухается прямо тут на колени и открывает свой невозможный, такой обычно молчаливый и вредный рот… Такой влажный, такой горячий…
– Если Р-румен что-то зафотать успел или видео записать. Х-хенке, это пиздец… не мог дверь зак-крыть? Представь, его инст-та-стор-ри… пиздец… его же фанаты пасут…
– Еб-банулся? Румен – твой лучший друг-г вообще-то. Был. Пока я т-тебя не кфонс… конкисх… не изъял в лично пользование. Во!
Поворачивает голову чуть назад, потому что так, как разлегся, лицо Тая не видит совсем, только обтянутые брюками охуенные бедра, их хочется лапать, сжимать, провести ладонью изнутри, чуть прижимая – выше и выше, туда, где…
– Ч-тожжж ты у меня такой охуенный-то? М-м-м…
– Я у мамы с п-папой! – выдает эдак важно, а сам все время пытается сдуть лезущую в глаза челку, руки-ноги раскинув при этом морской звездой. Обалдуй. Ленивый и пьяный.
– Может-т быть, ты и у них, но трах-хаю тебя – я.
– Н-ну, мы это еще исправим.
Хенрик нелогично хихикает, хотя от последних слов в голове будто взрыв, и мурашки по пьяному телу, и пожар… адское пламя под кожей, в венах – везде. Это не страх… это… что-то доселе неведомое. Предвкушение…
– В обморок ебнешься щас, – зачем-то сообщает Тарьей, опять включая свою невъебенную логику.
– Угу… куда-нибудь ниже этажом.
Тянет руку, чтоб опустить на бедро, погладить бездумно.
– Чего замолчал? Если страшно…
Хенрик фыркает, одним этим звуком показывая, ЧТО он думает обо всех этих “страшно”.
– Жрать хочу, просто пиздец… – выдает тут же следом и шипит, когда куда-то в колено прилетает ощутимый пинок. – Ай, беш-шеный, ты чего? Межд-ду прочим, это тв-вой организм сегодня получил ударную дозу протр… прот-теинов, не мой… Видел бы ты л-лицо Румена, когд-да…
Когда он, Хенрик, кончал, а Тай жадно глотал, так крепко вцепившись в него, и сам так жарко, громко стонал…
– Ах, так, знач-чит…
Соскакивает вдруг, словно и не он только что растекался по полу аморфной амебой. Секунда, и вот уже наваливается сверху, а глаза так пьяно… так блестят предвкушающе…
– Протеин-нов ему захотелось…
Хенрик замрет, а потом облизнется, когда в наступившей вдруг тишине громко-громко вжикнет молния на брюках Тарьей… И весь хмель куда-то улетучится, испарится, и вот уже сам потянет ближе, помогая снять эти неудобные тряпки…
========== Часть 45 (актеры) ==========
– Тебе жарко?
Голос Тарьей какой-то ломкий и напряженный одновременно. Наверное, он щурится и подбоченился бы для убедительности, но знает, что не может устроить сцену. Не здесь, не когда журналистов больше чем даже актеров и их самых близких людей, не тогда, когда Мортен буквально охотится за эксклюзивными кадрами и будет визжать в случае чего, а потом быстренько сольет это все в Сеть. Не когда Леа здесь, и Тай на самом деле не думает ничего плохого, потому что знает, КАК расставлены приоритеты, но…
Просто блять.
– Я тут в двухслойной куртке разгуливаю, если ты не заметил. Конечно, блять, мне жарко, – почти рявкает Хенк.
Это так сильно похоже на ссору, и становится иррационально обидно. Так, что в горле комок и даже начинает щипать глаза, еще чуть-чуть, и пиздец… Опозоришься, Тарьей, по полной.
– Ти, что случилось?
Ты притащил ее сюда, хотя мог бы этого не делать. Сойдет за причину? Это, конечно, очень даже вряд ли, учитывая что он, Тай, никогда не был против. Черт, да тогда, после того ебанутого интервью и Хонка, не умеющего держать язык за зубами… Это казалось единственным выходом.
Что ты психуешь так на какое-то прикрытие, собственник маленький?
Хенрик так часто звал его этим прозвищем – мой маленький собственник. А Тарьей в эти моменты хотелось шипеть, огрызаться, но отчего-то он только прогибался удобней и прижимался ближе. Потому что все правильно.
Собственник. Твой. Твой, сука ты длинноногая – со всеми потрохами, заебами и тараканами. Просто, блять, твой. До конца.
– Я только что с самолета. Мне жарко, как пиздец. Я не могу нормально тебя обнять – даже, блять, обнять не могу, не говоря о большем. Хочу держать тебя за руку. Понимаешь? Это ебучая прощальная вечеринка. Мы прощаемся со “Скам” и Эвак. Это как эпоха кончается, а я даже, сука, за руку тебя взять не могу.
Не кричит, потому что нельзя. И пытается следить за лицом, чтобы не понял никто. А у Хенке взгляд сразу беспомощный, как у ребенка, он даже руки роняет и смотрит. Просто смотрит. И душу, сучонок, просто душу из Тарьей выпивает.
– Ти… блин. Что мне сделать? Хочешь, плюнем на все и уйдем?
Хочу, чтобы ее не было никогда. Хочу, чтобы я не был таким дебилом и не соглашался тогда. Почему мы не выбрали Ульрикке? Хотя, у нее уже парень.
– Мы не можем. Нам Андем ноги выдернет, и Сив ей поможет.
– Совсем чуть-чуть потерпи, и сбежим?
Столько надежды в голосе, и сам даже верит в то, что сейчас говорит. Зачем-то все время теребит эту дурацкую красную куртку. Что за уебищность, боже?
– Ты зачем эту херню за собою таскаешь? Гардероб не работает? Или ты заболел и знобит?
Последнее предположение кажется тревожно-правдоподобным, иначе откуда такая восковая бледность, испарина, лихорадочный блеск и зрачки… Впрочем, зрачки у него всегда ненормально-огромные, когда Хенке расстроен.
– Нормальная куртка, – буркнет обиженно и даже попробует отвернуться, но не получится. Потому что у Хенке вообще это получается плохо – не смотреть на Тарьей, не пялиться, не залипать откровенно, плюя на все и на всех. Просто никого из них, посторонних, не остается в их персональной Вселенной, если рядом… просто вместе, и не нужен больше никто.
– Хенке, ну это пиздец. Над тобой же ржать будут.
Дернет плечом, пряча обиду. Его мальчик всегда до грубости прямолинеен. Это еще одно, за что он, Хенрик, его любит. Ведь так?
– Зато на что-то, может, внимания не обратят…
Не обратят? Тарьей просто закатывает глаза, стараясь не застонать вслух и не хлопнуть себя по лбу. Хенке ведь совсем не понимает, что умудряется палиться, даже находясь на другом конце помещения, даже, блять, в его сторону не смотря. Он палится круглосуточно. Будто выбрал целью всей жизни – довести их безумных поклонников до массового инфаркта и похерить легенду, которую придумали вместе вообще-то. Ну, как вместе… Идея принадлежала создателям “Скам”, а они тогда даже не заподозрили, каким, сука, сложным все может стать очень быстро.
– Я не буду давать интервью, просто исчезну и подожду наверху. Ты же можешь хоть раз держать язык за зубами и не ляпнуть Мортену чего-то?..
Чего-то, что ты ляпал уже и не раз. Мистер-Хенрик-я-не-умею-держать-язык-за-зубами-Холм.
