Текст книги "Реальность (СИ)"

Автор книги: МаксВ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2 Мастер сцены

Глава 2. Мастер сцены

В кабинете главного декоратора городского драматического театра Иосифа Соломоновича Мейзеля разговаривали двое – хозяин кабинета беседовал с мастером подготовки сцены по имени Филипп, а по фамилии – Сёчин. Филипп выполнял в театре достаточно много обязанностей – художник, декоратор, механик, да бог весть кто ещё по своим навыкам и умениям – руки у него были золотые, да ещё и не пил. И была у этого Левши тайная страсть – в свободное от работы время он сочинял рассказы. Творения свои никому не показывал – стеснялся, доверяя только непосредственному начальнику. А тот, несмотря на свою профессиональную принадлежность к миру искусства, читать не любил, но и отказать старому товарищу совершенно не мог. Поэтому он немного хитрил – сочинения своего подчинённого передавал супруге Антонине, а та после прочтения писала от руки рецензию на очередной рассказ, и вручала листок мужу: «Ося, прочитай хоть это! Только не забудь, а лучше выучи! Зря, что-ли Филя сочинял? Потрафи хаве́ру, будь ласков». Своему другу он после этого пересказывал прочитанный текст по памяти, благо она у него до сих пор работала без сбоев.

В этот день Филипп в очередной раз принёс новый рассказ, и опять уговаривал прочитать его как можно быстрее:

– Ну что ты отказываешься? В прошлый раз «Будни гнева» сразу взял, и осилил за пару дней. Сказал, что понравилось.

– Филипп, некогда мне сейчас, совсем времени нет! Ты же знаешь – «Лир» на носу! Я тут допоздна торчу, с главрежем декорации без конца обсуждаем. Он до сих пор не определился с цветом у концовки, да и со светом тоже. Всю жизнь тут работаю, при всех властях декорации делал, только при царе не успел. И замечаю я, друг мой, что режиссёры, как личность, совершенно не изменились! Эта, так называемая творческая единица, как и тогда, на заре моей юности, так и сейчас – в эпоху недоразвитого капитализма, до сих пор не знает, чего она хочет! Как баба на сносях, ей богу!

Высказав недовольство, главный декоратор бумажной салфеткой вытер пот с покрасневшего лица, затем скомкал её, и бросив влажный шарик в урну, закончил мысль:

– Вот ведь жара собачья! Филя, пожалей меня, ну на самом деле совершенно некогда сейчас. А если я у тебя блокнотик возьму, то боюсь, потеряю где-нибудь. Давай попозже, хорошо? И кстати, задники к «Лиру» – закончили?

– Закончили, ещё позавчера. Я же тебе говорил. Из головы вылетело?

– Вылетает пробка из бутылки, и злой дух из задницы, а я всё помню. Потому что – работа. А прожектор левый? Заменили?

– Иосиф Соломонович, как раз сейчас идут работы. Всё в порядке, всё под контролем, не переживай. Чаю ещё подлить? А пряники чего не кушаете? Я свеженьких принёс.

Он сидел не напротив, а рядом, подвинув старенький венский стульчик поближе к собеседнику, и с усмешливой нахалинкой заглядывал своему шефу в глаза. Декоратор поднялся со стула, сделал несколько шагов по кабинету – доктор при его весе рекомендовал как можно больше двигаться. Остановился рядом с посетителем, потрепал его по плечу:

– Филенька, давай я с Дмитричем поговорю, мы с ним давно дружим, он как раз редактор, со стажем, пообщаешься с профессионалом. А я что тебе – критик? Я ведь на уровне – «нравится-не нравится». Что скажешь?

Филипп, не отвечая на прямой вопрос, настаивал:

– А если это не рассказ, а сценарий? Ну, вы бы хоть прочитали пару листиков, Иосия Саламатович! А незнакомых людей я стесняюсь.

Тот морщился, и отмахивался ладошкой:

– Филя, ну хватит тебе, не придуривайся, ты же знаешь, я сценарии не читаю! И сколько тебе говорить можно, моё имя – Иосиф!

– Не сердись, я дурачусь так. Да это и не сценарий вовсе, а изложение идеи сценария. Ну, давай, я сам немного тебе зачитаю. Время пока есть.

Декоратор, досадливо поморщившись, махнул рукой:

– Давай, Филипп Андреевич, читай. Может успокоишься.

Сёчин покачал головой, – Ну ты, Осип, хоть кого уговоришь. Ладно, слушай, – Он взял в руки свой блокнот, который до этого лежал на столе, сделал глоток из чашки, и негромким голосом начал читать:

«Село стояло на двух, близко расположенных друг к другу холмах, и все дома были построены на их плоском верху. Косогор вокруг возвышенностей поселенцы засадили молодью дуба с можжевельником вперемешку. Со временем деревья разрослись, и так мощно укоренились на склонах, что со временем эти заросли получили своё нынешнее название – Косой лес. Построится на этом плато в своё время решили первые появившиеся здесь люди – они не хотели зависеть от весенней распутицы, и разлива реки, что огибала возвышенности с северной стороны. А деревню так и назвали – Двухголовка. По низине к холмам вёл широкий тракт, перед самыми «головками» разделявшийся на две извивистые ленты, по которым и поднимались приезжающие. Благодаря такому расположению, подъездная дорога хорошо просматривалась. Если в поселение прибывали гости, об этом сразу становилось известно всем. Благодаря отдалённости села от других деревень и городов, новые лица бывали тут редко, но одного гостя знали почти все селяне, хотя назвать его так было бы не совсем правильно – в Двухголовке у пришельца был свой дом.

Он появлялся не часто. Ну как не часто – последний раз был восемь лет назад. А до этого – год отсутствовал. Все его сразу же узнавали по причине неизменности – он не менялся. И всегда останавливался в домике, который стоял на самом краю второго холма. В той избе никто и никогда не селился. Селяне всегда считали, что это его собственное жильё, хотя никто и не мог вспомнить, когда он его строил.

Когда он появлялся, об этом узнавали все жители разом, дорога просматривалась издалека – высокая, худая фигура в длинном, бурого цвета плаще, в руке – суковатый посох. Он степенными, широкими шагами приближался к селению. За плечами просматривался внушительный рюкзак, на голове – шляпа. Он доходил до границы Косого леса, и исчезал. В лесу было достаточно тропинок, а густая листва плотно покрывала нижнюю подстилку. Двуголовцы переговаривались:

– Аристарх опять заявился. Давно уж не видно было. Снова по тропинкам через Косой пошёл.

– Какой Аристарх, ты чего сочиняешь? Его Леонид зовут, а по батюшке вроде бы Петрович!

В соседнем дворе горячо возражали:

– И не Аристарх, и не Лёня, совсем даже Пилигрим его зовут, а иногда – Андрей.

– Да успокойтесь вы все! Пилигрим, это не имя вовсе! Сейчас он печку растопит, воды натаскает, и в лавку пойдёт за хлебом. Там и скажет, какое сейчас именование у него.

В очередной визит гость представился Аристархом. Появился он после восьми лет отсутствия. Где его носило, что он видел в своих странствиях – об этом путешественник никому не рассказывал. На улицах деревни не показывался, даже из дому днём почти не выходил. Лишь ночью было заметно движение светильника в его дворе, но чем занимался этот колдун, а именно так все в Двухголовке его называли, никто не мог сказать – забор у подворья был высокий.

Однажды вечером в его калитку кто-то громко постучал…»

На этих словах чтец закрыл свой блокнот, и замолчал. Тишину кабинета рассёк громкий голос Иосифа Соломоновича:

– Ну ты чего умолк, Филипп? Что там дальше-то произошло? Кто к нему пришёл?

Сочинитель заулыбался:

– А-а, интересно стало? А ты читать не хотел! Теперь вот и не скажу!

– Давай читай, не издевайся!

– Ося, ты тут посиди, а я сейчас до помоста сбегаю, поглядеть нужно, что там ребята сладили. Извини. А блокнотик я тебе оставлю.

И с торжествующей улыбкой на губах, Филипп выскочил из кабинета. Декоратор сокрушённо покачал головой: «Вот же шельмец!», – и тоже поднялся – дела не ждали. На Филиппа он совсем даже не сердился – они знали друг друга всю свою жизнь, ещё со школьной скамьи, многое пережили вместе, и если требовалось, то по мере сил помогали друг другу в этом окружающем их беспокойном пространстве, называемом жизнь. А в эти дни поддержка была необходима – в театре началась горячая фаза подготовки к премьере бессмертного «Короля Лира». На сцене и в гримёрках царило нервное возбуждение – как обычно, не хватало всего – плотнику досок для щитов, электрику полсотни метров провода для удлинителя, режиссёру другой актрисы на роль Корделии, а Иосифу Соломоновичу постоянно требовался Филипп собственной персоной. Ну у кого ещё можно было спросить о причине отсутствия на рабочем месте этих двух разгильдяев, что ещё вчера должны были закончить монтаж кустарников и стены готического замка? Комплект для сборки так и стоял не распакованным возле задней стены сцены. Увидев это яркое проявление вопиющей безответственности, главный декоратор взревел, как дикий марал:

– Филипп!!! Немедленно сюда!

Откуда-то сбоку к нему подошёл пожилой человек с измождённым лицом, одетый в потрёпанное, рваное рубище, и вежливо спросил:

– Зачем так громко кричать? Здесь, знаете ли – процесс происходит.

Иосиф недоумённо взглянул на него:

– Вы кто такой? Что тут делаете? Милостыню вон, за перекрёстком, у церкви подают. Уйди отсюда! – и продолжил, – Филипп! Оглох, что ли? Где ты?

Подошедший спокойно поправил на груди штопаную рванину, и с достоинством ответил:

– Я – король. И не нужно так громко орать, здесь репетиция идёт.

А на сцену, из зрительного зала, уже взобрался режиссёр спектакля, Павел Борисович, который тут же обрушился надрывным голосом на раскрасневшегося от гнева декоратора:

– Иосиф Соломонович, вы что себе позволяете? У нас осталось шесть дней, а вы нам ещё и репетицию будете срывать? Это совершенно возмутительно! Я буду директору жаловаться! Освободите площадку!

Иосиф, не обращая внимания на возмущённый крик, вопросительно взглянул ему в лицо:

– Я Сёчина ищу, вы не видели, где он? И не надо меня жалобами пугать, вы тут все от меня зависимые, как наркоманы от героина. Будешь жаловаться, у тебя король так и будет выглядеть бомжом, как сейчас. Чего он тут в домашний халат, что ли, вырядился?

Наверное, от такого дикого предположения, прозвучавшего из уст гневного декоратора, у нищего оборванца, представившегося королём, перехватило дыхание, и он закашлялся, объясняя:

– Я король Лир, и я почти все время облачён в это рубище, потому что оказался предан собственными детьми и окружением! Оказался выброшенным на улицу без гроша! В этом весь смысл пьесы. Вы хоть саму трагедию читали?

Иосиф Соломонович развёл руками:

– Не люблю я читать. Да где же Филипп?

В этот момент с края сцены раздался бодрый голос:

– Я тут! Кто потерял? Ося, ты?

В боковой проход, идущий на сцену, двое рабочих заносили перемотанную металлической лентой стопу фанерных щитов.

– Иосиф, ты чего такой расстроенный? – Сёчин обратился ко взмокшему от пота декоратору?

– Филипп, ты что думаешь, это шутки? Ещё вчера лировские декорации должна были тут стоять, а вы только сейчас их привезли? Ты что творишь?

Окружившие их пёстрой толпой актёры, облачённые уже в окончательные сценические костюмы, с интересом наблюдали за развивающейся на их глазах реалистической мизансценой. Филипп, разведя в стороны руки, ответил:

– Ося, да я тут причём? Вчера с утра принялись распаковывать, и оказалось, что в мастерской перепутали, ну и отправили нам декор к детскому спектаклю. «Незнайка и его друзья» называется. Полдня вчера занимался этими выяснениями. Сейчас вот только на «Лира» подвезли. Выгружаем. До ночи всё соберём. Ну, я же не могу из Незнайки английского короля сделать, верно? Накладка вышла, бывает. Сейчас гениально всё исправим!

Тут он заметил собравшихся вокруг них актёров, и шутливо поклонился:

– Господа, я вас приветствую! Торжественно клянусь, что завтра с утра тут будет лондонский пейзаж! – и поклонившись, обратился уже персонально, – Ваше высочество, добрый день! О, герцог Корнуэльский, нижайший поклон и вам! Граф Глостер, как здоровье? Ваше сиятельство, после вчерашнего голова не болит? Принцесса Корделия, заходите попозже ко мне в кондей, я вас чаем напою, – «дочь короля» при этих словах зарделась щёчками, и сжала их тыльными сторонами ладоней, склонив при этом голову набок.

«Король», кивнув в сторону расшаркивающегося мастера, ворчливо высказал Мейзелю:

– Ну вот, сразу видно служащего Мельпомены. Классику знает, даже по именам. А вам, Иосиф, стыдно должно быть. Шекспира не читали. А ещё в театре работаете!

Стоявшая рядом с ним «Корделия» поддерживающе фыркнула:

– Да он и не актёр вовсе! Так, обслуга.

Тут Иосиф Соломонович не выдержал:

– Что? Да вы без меня бы только в чистом поле капустники могли устраивать! Тут всё на мне держится! И вообще, у меня друг писатель есть!

«Король» ехидно улыбнулся:

– Да не может быть. Какой писатель будет дружить с анти-читателем? Ты тут в нас лапшу не кидай!

Но декоратора было уже не остановить:

– Что я вам, врать буду? Он, правда, из начинающих, ещё не публиковался, но рассказы пишет – оторваться невозможно!

Корделия махнула рукой:

– Хватит гнать, Иосиф:

Но декоратора уже «понесло» – мало того, что он на ровном месте скандал устроил, так ещё вдобавок репетицию сорвал, а тут ещё и во вранье обвиняют! Иосиф Соломонович развернулся в сторону Филиппа, и в запале громко заявил:

– Писатель – это вот Андреич и есть! Дружище, подтверди!

Сёчина в театре знали давно, он бессменно и честно проработал на своём посту уже почти тридцать лет, никому в просьбах не отказывал, все, кто сталкивался с ним по работе, относились к нему с уважением, да можно было с уверенностью сказать, что Филиппа в театре все любили, но о тайном его увлечении не знал никто. Все одновременно, и с удивлёнными взорами повернулись в его сторону. А тот от стеснения не знал, в какую щель упрятаться. Вспыхнув лицом, скособочился, затем потоптался на одном месте, и тихо буркнул, – Да я так, пописываю в свободное время. Какой из меня писатель? – и, хлопнув себя ладонью по лбу, заторопился по вдруг обнаружившимся делам, – Побегу, ребята, извините, ещё кабеля надо принять, – и рванул почти бегом со сцены в боковой спуск.

По пути в голове крутилось: «Вот ведь Ося, находка для шпиона! Болтун безголовый! Ну кто его просил? Теперь ведь будут подкалывать, – Какие ваши творческие планы? – артисты же!» – ругался про себя Филипп, пробегая узенькими коридорчиками хозяйственного отсека театра, – «Хотя про писателя прозвучало хорошо, даже приятно. Да где же эти электрики пропали, мать их!», – вспомнив про кабель, чертыхнулся мастер, как вдруг заметил в тупичке возле склада неразлучную парочку – Эдуарда и Лёву, рабочих сцены, которые явно собрались «культурно отдохнуть». При появлении Филиппа, а он для них являлся прямым начальником, Лев быстро спрятал ёмкость через запа́х куртки в её левый рукав. Заметив этот нехитрый манёвр, мастер, качая головой, приблизился к притихшим работникам:

– Ну и что за тайное собрание тут замыслили, пролетарии? Опять власть задумали свергнуть? Не наигрались ещё? Ну, чего молчите? По какому поводу пьянка? Так понятнее вопрос?

Осознав, что сегодня точно увольнять их не будут, Эдуард заискивающим голосом обратился:

– Филипп Андреевич, да мы тут с Лёвиком на перекур пошли, таскали ведь декорки полдня. А употребить собрались для профилактики.

– Какой ещё профилактики? Ты чего тут придумал ещё?

– Да ну чтоб не простыть! Тут на днях статистические данные попались, я прочитал. И открылось мне вот что – регулярно употребляющие именно водку в статданных по гриппу вообще не проходят! Представляете? А вы с алкоголем дружите?

Филипп помотал головой:

– Да так, связь поддерживаю. Вы тут прекращайте, хватит уже. Время ещё даже не после обеда.

Лева возмущённо развёл руки:

– Кесарь, не гневись! Нельзя откладывать на завтра то, что можно выпить сегодня! Да у нас тут вообще вода консервированная!

– Ты что тут мне дурь гонишь, Лев? Какая ещё вода?

– Ну вода в консерве! А консервантом используется спирт! Сорок процентов!

Тут на Филиппа напал смех:

– Ё, ребята, ну вы даёте, сразу видно – театральные пьяницы! Ладно, я вас не перевоспитаю, вы только давайте, не хамите здесь, и чтобы никто вас не видел, сами знаете!

Эдуард прижал правую руку к груди:

– Филипп Андреевич, да как же можно, да вы же нас тридцать лет, как знаете. Да мы же люди нормальные всегда, порядки знаем. А сейчас просто перекур, мы вот туда и шли. Сейчас быстренько курнём, и дальше доски таскать, вы же знаете. Да мы и не пьяницы вовсе! Это культурные обычаи такие, а слово «пьяницы» тут неправильное!

Сёчин поморщился:

– Ты это о чём?

– Ну смотрите, вот, например, если заменить выражение «я взял полторашку пива» на «я взял три пинты пива» – то вы уже не бухарик, а английский эстет. Верно ведь?

Филипп, сморщившись, потряс головой:

– Так, крещёвские эстеты, хватит, всё! Вы Семёна видели сегодня? Мне он нужен.

Лев наморщил лоб:

– Нет, Сеня вроде не попадался. Не знаем, где он. А, чуть ведь не забыл, Филипп Андреевич, вас тут типчик какой-то спрашивал, с полчаса тому назад.

– Какой ещё типчик?

– Да не знаю я его, первый раз сегодня видел. Подумал ещё, что он на мозоль нашу сильно похож.

– Что за «наша мозоль»? Это про что, Эдуард?

– Ну Иосиф наш, Соломоныч. Вот он внешне смахивал на него.

– Ну вы и придурки! Мейзель его фамилия! Мейзель! Чего придумали? Вот точно медицина говорит, что регулярное употребление приводит к деградации мозга! Ну это ж надо придумать – Мозоль! Всё, сгиньте с глаз!

Парочка «эстетов» моментально испарились за дверью в конце коридора, а Филипп продолжил свой розыск теперь этажом ниже, в том коридорчике, где были комнаты техперсонала, и его «кондей» в том числе. Перед самым поворотом в коридор, стены которого были обшиты «вагонкой», он почувствовал, как за руку его кто-то схватил. Резко обернувшись, Сёчин увидел незнакомого человека, сразу поняв, что это и есть тот самый «типчик, который на нашу мозоль похож», про которого только что говорил Эдик. Филипп с возмущением выдернул локоть из его хвата:

– В чём дело, милейший, дорогу потеряли? Кого ищете?

Перед ним стоял невысокий, толстенький человек в широком, расстёгнутом пиджаке тёмно-коричневого цвета, под которым была надета бежевого тона рубашка с расстёгнутыми верхними пуговицами. От тяжёлой, слоями колыхающейся в пространстве узенького коридорчика жары, пот струйками стекал с его лысины на лицо и шею. Человек, отдуваясь, время от времени протирал липкую влагу огромным, клетчатым носовым платком. Из-под воротничка рубашки болтался самосвязанный галстук с огромным узлом. Широченные брюки в тон рубашке, удерживались на объёмном животе благодаря подтяжкам. В левой руке человек держал пухлый портфель. Сделав шаг назад, и согнувшись в полупоклоне, торопливо, заискивающим голосом, «Мозоль» заговорил:

– Филипп Андреевич, голубчик, пару минут, не более, всего пару минут!

– Вы кто такой? Чего вы от меня хотите? – отстраняясь от назойливого, непонятно откуда возникшего собеседника, локтем, Филипп попытался прорваться дальше по коридору. Но тот частил своё:

– Ну всего-то пару минут, уважаемый, всего пару, я вам должен сообщить весьма важные сведения. Много вашего поистине драгоценного времени не займу, уверяю вас. Только выслушайте, пожалуйста. Это важно.

Увидев, как тот тяжело дышит, и без конца вытирается платком, Филипп пожалел, что начал разговор с ним таким грубым тоном, и постарался сгладить возникшую напряжённость:

– Ладно, пойдёмте ко мне в кабинетик, там присядем, а то в коридоре неловко совсем. Пойдёмте.

Оказавшись в комнатке с открытым окном, незнакомец с наслаждением плюхнулся в предложенное кресло, и откровенно поблагодарил:

– Как же хорошо… Ох же вот и спасибочки вам огромное, ну просто спасли от теплового удара. Жизнь, можно сказать, сохранили. Дай вам бог самому здоровьичка, да от бед отвод.

Сёчин протиснулся за свой небольшой письменный столик, и принялся наводить порядок в накопившихся бумагах. Глянув на блаженствующего посетителя, уточнил:

– Так какое дело вас ко мне привело? И как вас звать-величать-то?

Гость взрогнул, и привстал на кресле, опираясь руками:

– Ох, прошу меня простить, от волнения совсем мозги опалило! Алоизий Маркович, к вашим услугам, всё что пожелаете, и даже больше, чем хоть что! Уж простите ещё разок, совсем мозги расплавились.

«Странно говорит. Видать, действительно, немного не в себе от жары…» – подумал Филипп, и продолжил:

– Так чем всё-таки обязан, Алоизий Маркович?

Гость умоляюще посмотрел ему в глаза:

– Можно вас попросить пару листиков ненужных? Хоть черновиков каких, всё равно. Мне бы маленько пообмахиваться.

Сёчин взял со стола наугад несколько исписанных бумажных листов, протянул ему. Свернув листы в полукулёк, человек принялся изображать в руке веер, и активно расшевелил воздух, да так, что и хозяин кабинета почувствовал немного освежающее движение пространства вокруг себя. А посетитель, наконец приступил к сути своего появления:

– Филипп Андреевич, я насмелился появиться здесь, чтобы поговорить насчёт вашего увлечения литературным трудом.

Сёчин опешил, и даже немного отстранился назад:

– Чем-чем я увлёкся?

– Писательством. Если позволите.

– А откуда вам известно? С чего вы это взяли?

Алоизий продолжал обмахиваться «веером»:

– Да это не важно, важно только лишь, что мы знаем…

Тут Филипп начал терять терпение:

– Вы вообще, откуда заявились? И кто такие «мы», позвольте узнать?

Услышав в голосе собеседника грозные нотки, гость извиняющимся голосом зачастил:

– Филипп Андреевич, голубчик, так нам ли не знать?

– Вам что, Иосиф поведал?

Посетитель изумлённо вскинул густые брови:

– Иосиф? Да ну, помилуйте, милейший, откуда ж ему знать-то? Он о своём отцовстве то узнал лет через сто…

Утерев в очередной раз лысину платком, Алоизий растерянно закончил:

– Да ну я не об этом, не об этом же совсем, ну что же вы меня путаете? Я уполномочен его сиятельством сделать вам сладчайшее предложение об эксклюзивном издании вашего последнего произведения. С широчайшими возможностями оплаты тяжелейшего и кропотливого труда…

Гость принялся разливаться соловьём, обещая немыслимые блага и возможности, описывая, какое неземное счастье обретёт писатель, заключивший договор с его издательством, какие баснословные гонорары извергнутся с небес на его банковский счёт. А Сёчин, слушая его бесконечный монолог, незаметно для себя расслабился, переместившись в мир грёз и фантазий, где птицей порхал в облаках обещаний сегодняшнего визитёра, и раздумывал о неизвестной доселе славе и внимании почитателей его волшебного таланта. Сладкое любопытство тёплым мёдом растаяло за грудиной. Как вдруг, услышав грохот передвигаемых за стеной декораций, встрепенулся, замотал головой: «Да о чём это он толкует? В самом деле? Какие возможности? Какие гонорары? Да у меня текстов на пару тощих книжек наберётся! Вот ведь, околдовал, лысый!»

А гость, словно услышав его мысли, сменил акценты:

– Филипп Андреевич, я говорю о вашем последнем романе. К сожалению, не имею удовольствия знать его название, так как вы его ещё и не придумали… Если не будете против, мы можем и в этом помочь. Очень можем, если вы, конечно, против не будете. Вот поглядите, пожалуйста…

Посетитель расстегнул замок своего портфеля, и вдруг выудил оттуда толстенную палку варёной колбасы, чертыхнулся: «Не то, не то ведь!» – засунул колбасу назад, тут же извлёк из бездонного нутра большой моток кожаной сплётки, забормотав: «Да светлейший же князь, ну сбруя-то зачем?».

Тут из портфеля повалил густой чёрный дым. Алоизий начал поспешно закрывать свой несессер: «Ох, простите, милейший, простите бога ради, не тот отсек открыл, сейчас конечно же, найду». Филипп, онемев от этого представления, молча таращил глаза на происходящее: «Да ни из какого он издательства, это шут какой-то, клоун! Наверное, с области приехал, из цирка, хотят договор на выступления у нас в театре заполучить. Надо директору поскорее доложить, чтоб не соглашался, ну их подальше, затеют тут пожар ещё!»

А гость к этому моменту уже закрыл свой саквояж, и вновь расстегнул хромированные замочки, при этом радостно воскликнул, заглянув в колдовское чрево: «Ах, ну да, вот оно!». Вытащил пухлую папку с матерчатыми завязками, поставил портфель на пол, а папку положил на стол прямо перед Филиппом:

– Да вот, тут всё и расписано, вы только не отказывайтесь посмотреть, я у вас тут всё оставлю, вы посмотрите пока, поизучайте. Только подумайте, милейший, это ведь такие возможности, такие искусительства открываются. Только представьте – явства, гурии, арабские скакуны, очереди за автографом, газетные статьи, голова в ящике, пардон – шоу на телевидении. Да тут всё расписано, вы только гляньте.

Сёчин развязал тесёмки, вытащил наружу стопку отпечатанных листов стандартного делового формата, принялся читать, но у него не получалось – буквы плясали перед глазами, никак не складываясь в осмысленное значение. Филипп подумал: «Что-то неважно я себя сегодня ощущаю, даже дислексия проявилась, это точно нервное, надо прекращать бестолковый визит, пусть не сердится, хотя такие «толкачи» ни на что не сердятся. Как говорится – вот такие они твари, ты их в дверь, они – в окно! Всё хватит!». Поднявшись, мастер сцены наморщил лоб, глянул на посетителя со всей возможной серьёзностью, и развёл руки в разные стороны:

– Я вас понял, Алузий Макарович, всё изучу в ближайшие выходные, а сейчас прошу простить – работа, дела, занят-с! Лир на носу! Позвольте проводить вас до двери. Вы заходите в другой раз, как у меня время будет посвободнее, а ещё лучше – звоните. Пожалуйста, прошу вас.

Собрав все известные слова прощания, и упомянув к месту и не к месту несколько раз покровителя всех театров грека Дионисия, Филипп подхватил визитёра под руку, и легонько помог ему подняться с кресла, подталкивая к двери. Гость подхватил портфель в подмышку, молча дотопал до двери, и на выходе повернулся к хозяину кабинета:

– Филипп Андреевич, голубчик, вы напрасно не дослушали меня, я вам далеко не всё о нас выложил, мы совсем даже и не закончили. Разговор этот совсем не последний, вы подумайте обо всём хорошо и подробно. А мы ещё вернёмся, и подойдём к вам обязательно.

– Хорошо, хорошо. Заходите. Чаю обязательно попьём, не забудьте только сушек прихватить. До свиданья, Алузиль Магомедович, удачи вам! – ответил ему Сёчин, и с огромным облегчением захлопнул за ним дверь.

«Что это было? Как сон, честное слово. А Оське я уши надеру, это точно! Что-то не в меру разболтался последнее время, ещё друг называется! Так, ладно, пора на сцену, скоро премьера» – стоя у открытого окна, размышлял Филипп, как вдруг увидел идущего через парк, находившийся через дорогу от здания, своего недавнего посетителя.

А возле огромной цветочной клумбы его дожидался странного вида человек – высокого роста, в длинном, до пола тёмно-сером плаще, и не смотря на жару, на голове у него красовалась фетровая шляпа. Кроме того, своей прямой спиной и широкими плечами человек напоминал строевого офицера в отставке. «Или служил всю жизнь, или аристократ какой. Только откуда взялся он тут, в нашей тайге? Архонт неведомый!». «Мозоль» – а именно так стал именовать Филипп недавнего посетителя с первых минут знакомства, в этот момент подходил к высокому человеку. И шёл он, что называется – «на полусогнутых». Даже не шёл, а как прозвучало у сочинителя в тот момент в голове – подползал. Оказавшись рядом, принялся весьма унизительно в чём-то оправдываться. Высокий слушал молча, не говоря ни слова. Когда Алоизий, очевидно, закончил свой отчёт, слушавший кивнул, и повернул голову прямо на окно, через которое Сёчин как раз наблюдал эту сцену. От неожиданности Филипп вздрогнул, и разом присел – ему показалось, что «архонт» глянул прямо ему в глаза!

Через минуту мастер осторожно приподнялся, и осторожно выглянул через подоконник – в парке никого не было, только одинокая старушка с продуктовыми пакетами в руках, прихрамывая, брела по тротуару.

В коридоре за дверью послышалось:

– Филипп Андреевич, вы у себя?

Мастер подошёл к двери, выглянул. Перед ним стоял Семён-электрик. С улыбкой глядя на Сёчина, по-дурацки спросил:

– А чё это вы там делаете, а? Один, что-ли?

– Сеня, тебе чего нужно?

Тот, вытягивая шею, пытался рассмотреть что-то за спиной Филиппа:

– Так это вы меня искали, а мне ничего. Чего хотели?

– Да, хотел. Пойдём на сцену, там объясню.

Поднявшись по боковым ступенькам, Филипп с Семёном остановились – шла репетиция. Действие четвёртого акта приближалось к концу – Корделия, собираясь послать порученца за отцом, вела монолог, обращаясь к лекарю – она готова заплатить любую цену, чтобы «вернуть ему утраченный рассудок». Придворный эскулап ответствал принцессе, что для этого нужно обеспечить больному «покой, ниспосылаемый природой», и прием целебных трав.

В момент прочтения Зинаидой Петровной страстного монолога о больном отце, Филипп с Семёном находились с правой стороны сцены, за краем кулис, и внимательно наблюдали за происходящим.

И тут Сёчин заметил, что на противоположной стороне подмосток происходит какое-то непонятное движение. Не в силах понять, он повернулся к Семёну:

– Сеня, что там случилось, кто это?

Электрик прищурился, двинул корпусом немного в сторону, чтобы разглядеть происходившую суету за актёрами на сцене, и махнул рукой:

– Да это алкашня наша, Лёва с Эдиком, не обращайте внимания, видать приняли немного внутрь, вот и дурачатся теперь. Давайте лучше на артистов посмотрим.

А на сцене уже заканчивался четвёртый акт, и во время беседы Корделии с придворным врачом, со стороны Филиппа на сцену вышел наряженный в цветные панталоны глашатай, который громким голосом оповестил присутствующих о перешедших в наступление британцев.

И тут произошло то, чего не задумывал даже гениальный англичанин – в момент, когда глашатай на сцене объявил о предстоящей экспансии бриттов, с противоположной стороны, с диким воплем «А-а-а-бляха!», на сцену вырвался Лёва, размахивавший здоровенным бутафорским мечом, со шлемом на голове. Всё замерли от неожиданности, а «британский воин», не обращая внимание на королевское семейство, подбежал к Филиппу, и с разбега, локтем левой руки толкнул его в грудь. Совершенно не ожидавший нападения Сёчин буквально отлетел от удара в сторону, упал на ступени боковой лестницы, и кувыркаясь, покатился вниз. Бесстрашный Лёва с криком начал безудержно махать мечом, пытаясь попасть во что-то, висящее сверху. И тут, на то самое место, где только что стоял Филипп, плюхнулась огромная, блистающая чёрной чешуёй змея. Гадина упала точно туда, где он до этого только что стоял, свилась в огромный клубок, высоко вытянула треугольную голову, и принялась громко, с хрипом шипеть. Электрик Семён с истошным воплем отпрыгнул в сторону, актёры, увидев жуткую рептилию, закричали, и начали метаться по сцене из стороны в сторону. Издав громогласный победный клич: «Убью, падла!», Лева, замахнувшись деревянным мечом, принялся лупить мерзкого гада, не останавливаясь, удар за ударом. Рептилия зашипела ещё громче, и вытянувшись почти до середины сцены, торопливыми извивами уползла в угол за декорации. В этот апокалиптический миг упал занавес – четвёртый акт бессмертной трагедии завершился эффектной кодой, а за бархатной шторой раздались беспорядочные визги Корделии – истерика разгорелась с новой силой.