Текст книги "Том 2. Ведь и наш Бог не убог, или Кое-что о казачьем пасе. Из сказов дедуси Хмыла. Часть I. Образ мира – мировоззрение"

Автор книги: Лгало… и Подлыгало…

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Шапка – головной убор мужчины, общественно и обрядово значимая часть одежды, что нашло отражение в поговорке: «Шапка – старше головы». При исполнении некоторых обрядов обнажение головы мужчиной имело священный смысл: мужчины снимали шапку при первом севе, при покойнике и др. Отсутствие шапки у мужчин было знаком траура. Некоторые обряды, напротив, требовали ношения шапки. Во время свадьбы независимо от времени года жених оставался в шапке. В этом случае шапка имела для него обережное значение. Срывание шапки с себя или с других иногда обозначало отказ от прежнего состояния. Например, срывание шапки после свадьбы было одним из обрядов приёма молодого в круг взрослых мужчин.

Использование головного убора, принадлежащего противоположному полу, могло быть одним из видов ряжения и нередко имело продуцирующий смысл. Чтобы у девочки поскорее выросли груди, она должна была потереть их шапкой, взятой у парня. Иногда невеста во время брачной ночи надевала шапку своего мужа, а роженица не снимала её шесть недель после родов, что должно было защитить её от сглаза. В целом, однако, ношение женщинами мужского головного убора осмыслялось отрицательно. Считалось, что девочка, надевшая шапку, потеряет волосы, станет жертвой сглаза, останется в девках или родит внебрачного ребёнка.

Шапка нередко использовалась в сельскохозяйственной и птицеводческой обрядности с продуцирующей целью. В сочельник, например, хозяйка окуривала всё хозяйство, надев шапку мужа. Сажая наседку на яйца, предварительно клали их в мужскую шапку. Чтобы хорошо росли огурцы, по огороду должен был время от времени проходить мужчина в шапке. В шапку клали картошку перед её посадкой. При помощи шапки отгоняли тучи – размахивая шапкой в сторону туч, кричали: «Куда шапка, туда туча».

Шапка часто воспринималась как мета человека и могла замещать его в особых случаях. Во время свадьбы, если желали молодым мужского потомства, подкладывали в постель новобрачным шапку либо невесту сажали на мужскую шапку. Священник мог заочно прочитать молитву об исцелении отсутствующего больного над его шапкой.

Показательны запреты в обращении с шапкой. В народе считали, что нельзя играть с шапкой, вертеть ею – иначе голова заболит, нельзя класть её на стол – будет ссора. Нельзя сидеть дома в шапке. На юге России во время сева конопли запрещалось отвечать на приветствие («ломать шапки»), иначе конопля на поле будет гнуться и ломаться.

В многочисленных сказках и поверьях шапка предстаёт как средоточие магической силы. С её помощью «скрепляли» силу сказанного. Чтобы сбылось проклятие, мужчина, произнося его, снимал с себя шапку. В других случаях после озвучивания проклятия бросали шапку на землю, «ставя печать» на свои слова. В южнославянских быличках нередко отмечается, что красная и остроконечная шапка, принадлежность нечистой силы и мира мёртвых, является носителем силы, дающей обладателю необычные способности. Известен также другой сказочный предмет – шапка-невидимка. Чтобы обрести её, надо было перед Великим постом переночевать с кусочком сыра во рту, сохранить его до Ивана Купалы, влезть с этим сыром на чердак, где обитает домовой, и снять с него шапку-невидимку.

Фартук – одна из основных частей традиционного женского костюма, которая часто использовалась в магических обрядах. В народных представлениях фартук – мета женщины, женского начала (он «закрывает» женские гениталии), родовитости и плодородия. По положению фартука нередко гадали: покосившийся фартук предвещает девушке скорый брак, если фартук развяжется сам собой – значит, у какой-то женщины начались роды. Для облегчения родов повитуха ударяла роженицу фартуком, приговаривая: «Я, старая, родила, а ты ещё нет!» (по традиции повитухой могла быть только женщина, родившая детей). Новорождённого принимали в передник матери или бабушки, чтобы он долго жил и был здоровым. При первом выгоне скота под порог подкладывали фартук хозяйки, чтобы скотина была привязана к дому.

Фартуку приписывалась продуцирующая сила. При входе в дом мужа молодая переступала через расстеленный фартук свекрови, чтобы быть такой же плодовитой, как и она. На крестинах кум бил горшок с «бабиной кашей» и бросал черепки в фартук бесплодной женщине, говоря: «Чтобы дети водились». Считали, что лён хорошо уродится, если его сеять из фартука. Было принято бить фартуком беременной женщины корову перед случкой.

Фартук использовался во вредоносной магии для «отнимания» плодородия: ведьмы собирали фартуком росу с чужих полей и относили её на свою ниву или в амбар, отбирая урожай. Чтобы навести порчу на корову, на неё нужно было трижды махнуть фартуком; в этом случае она становилась неспособной к случке. Использовался фартук и при отгоне градоносной тучи: женщина снимала с себя фартук, идя навстречу туче, что было равнозначно наготе, обладающей обережным значением.

Нашёл своё применение фартук и в обрядах, связанных с гаданием. Под Новый год в него собирали мусор, выходили на перекрёсток, очерчивали вокруг себя круг, трясли фартук и слушали: если где-то запоют – это к замужеству, если зазвучит музыка – к весёлой жизни, услышишь стук – к несчастью.

Хлеб – наиболее сакральный вид пищи, мета достатка, изобилия и материального благополучия. Осмысляется как дар Божий и одновременно как самостоятельное живое существо или даже образ самого божества – лик Божий, или лик Солнца. Хлеб требует к себе особо почтительного и почти религиозного отношения. В быту и в обрядах он часто объединяется с солью. Хлеб знаменует отношения взаимного обмена между людьми и Богом, между живыми и предками. Он теснейшим образом связан с миром умерших, которые почти осязаемо участвуют в выпечке хлеба и получают от него свою долю в виде горячего пара или какой-либо особо выделенной для них части.

В быту предков было принято, чтобы буханка хлеба постоянно лежала на столе в красном углу. Хлеб на столе обозначал постоянную готовность к приёму гостя, а также был знаком божественного покровительства и оберегом от враждебных сил. Человек кладёт хлеб перед образом Божьим, как бы свидетельствуя этим о своей верности Господу; но и Бог, в свою очередь, кладёт хлеб на стол перед людьми: по старому выражению, хлеб – «дар Божий», а стол – «ладонь Божья».

Очень древний характер имеет представление о том, что Бог наделяет хлебом человека, причём вместе с «долей» – куском хлеба – человек получает и свою «долю», вместе с «частью» хлеба и своё «счастье».

Хлеб воплощал собой долю человека; считалось, что от верного обращения с ним зависит его сила, здоровье и удача. Не разрешалось, чтобы один человек доедал хлеб за другим, – заберёшь его счастье, силу. Нельзя есть за спиной другого человека – тоже съешь его силу. Давшего собакам во время еды со стола хлеб ожидает бедность. Нельзя оставлять недоеденный кусок хлеба на столе, иначе похудеешь – «он тебя съест» или станет гоняться за тобой «на том свете». Если во время еды крошки валятся изо рта, это предвещает скорую смерть едока. Когда упадёт хлебная крошка, нужно поднять её и бросить в огонь.

Разрезание хлеба и распределение его между едоками были обязанностью мужчины, а заквашивание теста и выпечка хлеба – женскими занятиями. Сами действия выпекания были обставлены множеством правил и запретов. Не разрешалось, чтобы хлеб пекла «нечистая» женщина – во время месячных, после совокупления с мужем, после родов; нельзя печь хлеб в великие праздники, в воскресенье, иногда и в другие дни недели. Хлеб сажали в печь в молчании; пока он в печи, не разговаривали громко, не бранились и вообще не шумели, не мели пол – в противном случае хлеб «раздражается», «пугается», начинает «капризничать» и поэтому не удаётся. Пока печь открыта, никто не должен выходить из дома. На протяжении всего действия приготовления хлеба неоднократно крестились сами и крестили муку, тесто в деже, буханку перед выпечкой и после неё.

Хлеб широко использовали в качестве оберега: клали его в колыбель к новорождённому; брали с собой, отправляясь в дорогу, чтобы он охранял в пути; клали на место, где лежал покойник, чтобы хлеб победил смерть и умерший не унёс с собой плодородия, выносили на улицу при приближении грозы или градовой тучи вместе с другими предметами, используемыми для приготовления хлеба (дежой и хлебной лопатой); чтобы защитить посевы, обходили с хлебом загоревшееся строение или бросали его в огонь, чтобы остановить распространение пожара. С хлебом под мышкой переходили дорогу корове при первом выгоне скота, чтобы к ней «не прицепилось поганое». Наличие хлеба или зерна в охраняемом пространстве позволяет «связать» смерть. Так, при начале падежа скота, если пала одна корова, в хлев клали хлеб, чтобы предотвратить гибель остальных животных. Если ребёнок спал, когда рядом с домом провозили покойника, чтобы влияние смерти не коснулось его, под его голову клали хлеб. Чтобы не пугало, охотники заряжали ружье вместо пули корочкой хлеба и клали его рядом с собою.

Отправляясь в дорогу, брали с собой кусок хлеба в карман – это должно было способствовать удаче в пути. А также, выходя в путь, сравнивали себя с хлебом: «Как к хлебу-соли ничто не прильнёт, так бы и ко мне, рабу Божьему (имя) ничего бы прильнуло: ни уроки, ни призоры, никакие слова». Также уходящий отщипывал кусочек хлеба, лежавшего на столе, либо ему отрезали с собой ломоть. При этом провожающие произносили благопожелания, просили не забывать, не поминать лихом, простить все вольные и невольные обиды, благословляли в путь. Кусочек этого хлеба уходящий хранил у нательного креста до самого возвращения.

Чтобы выиграть на суде, нужно было иметь за пазухой круто посоленный и разжёванный кусочек хлеба. Человек, съевший заплесневелый хлеб, как считалось в народной традиции, никогда не утонет. Водяной с русалками не имеют власти над человеком, у которого в руках хлеб. Также и чёрт не сможет подойти близко к человеку, держащему хлеб в руках. В День святого Андрея (30 ноября) пекли четыре лепёшки, замешенные на собранной в это утро росе, и помещали их на углах крыши, чтобы уберечь дом от пожара. Просфору из церкви высушивали, растирали в порошок и сеяли по полю, чтобы «засуха сей нивы не коснулась».

Использовали хлеб для предсказания будущего. Его оставляли на ночь на месте будущего дома, чтобы определить, подходит ли оно для строительства. Для этого на углах фундамента клали по кусочку хлеба на ночь, а наутро смотрели, все ли куски на месте. Исчезновение хоть одного считалось неблагоприятным признаком. Несли хлеб при переходе в новый дом и катили его по полу от порога, гадая о будущей жизни (как упадёт каравай: лицом вверх – к счастливой жизни, лицом вниз – жизнь в доме не будет радостной). Либо же пускали из-за пазухи на землю три круглых хлеба: если все три падали коркой вверх, значит, место подходящее; если два – то дом ставить можно, но полноты в нём не будет; а если один или ни одного, то дом на этом месте не строили. На ночь хлеб и соль ставили в изголовье постели и, задумывая что-либо, говорили: «Воскресенье с понедельником, вторник со средой, четверг с пятницей, а тебе, суббота, дружки нет; вот тебе хлеб-соль, а мне дай ясный сон». Когда хотели узнать, жив ли человек, находящийся в отъезде, то втыкали в буханку хлеба перед выпечкой три колоска, а затем смотрели: если они сгорят – значит, его нет в живых, а если подрумянятся – то человек жив.

Применялся хлеб с целью обрядового кормления различных духов, которое было призвано ниспослать людям и домашним животным покровительство высших сил. Так, например, на месте, где предполагали поставить хату, ставили крест, а около него – стол с хлебом; разрезали хлеб на четыре части, первую клали на крест, чтобы святые ели и просили счастья для тех, кто будет здесь жить, вторую клали под стол для домовиков, чтобы съели и не вредили хозяйству, третью ели сами и просили Бога, чтобы всегда и во всём был достаток – и в поле родило, и в хлеве «щастило», четвертую давали скотине, чтобы она была сыта и здорова.

Слово на муку на прибавление богатства

На муку, купленную на растущую луну, говорили слова: «Деньги дают хлеб, хлеб родит деньги. Как купец несёт злат, так и я удаче и деньгам сват и брат». После чего обсыпали себя этой мукой. Повторяли таким образом три дня подряд.

Хлеб широко использовался в качестве обрядового дара: брали его с собой, отправляясь свататься, с хлебом и солью встречали гостя, молодых по возвращении из церкви после венчания, оставляли как жертву в поле, в лесу, в других местах. Хлеб, наряду с мёдом и сыром, входил в состав древнерусских жертвоприношений роженицам. Для облегчения родов повитуха замешивала тесто (чаще всего ржаное) и, вымешивая его, говорила заговор: «Я тебя, тесто, мешу – творю один час со минутою, так вот и рабе Божьей (имя) мучиться один часок со минутою. Аминь!» Затем этим тестом мазали живот беременной.

Хлебом кормили и мёртвых: клали его в гроб, сыпали крошки на могилу для птиц, воплощающих души покойных, оставляли на перекладине креста, предназначали мёртвым пар от горячего хлеба или первый из выпеченных хлебов, помеченный крестиком.

Хлеб, забытый в печи, наделялся особыми свойствами; его давали человеку, который тосковал по умершему или по любимой особе, чтобы он забыл их, использовали как лечебное средство. При помощи хлеба обезвреживали «поветрия», то есть болезни, приносимые со злым «восточным» ветром. Для этого делали «относ» (подарок) в виде хлеба и соли ветровому духу на перекрёсток, читая при этом заговор три раза: «Хозяин батюшка, вот тебе хлеб и соль и низкий поклон от раба Божьего (имя)! Ты и крестовой (на перекрёстках до рог), и пудовой (устрашающий), ты дворовый и северный, и южный, и западный, и всходный, и лесовой, и полевой, и водяной, и ночной, и полуночный, и денной, и полуденный, и все вы, раба Божьего (имя) простите». Далее отламывали краюшку от этого каравая и, возвращаясь домой к больному, обводили ею вокруг его головы и клали её возле кровати по левую сторону от больного.

Для лечения лихорадки на верхней корке хлеба писали: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. В начале было Слово, и Слово было Бог, и Бог был Слово». А затем на утренней заре понемногу этот хлеб давали есть больному. Точно так же для лечения лихорадки на просфоре писали следующие слова: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Яко же святой Аркадий укротил львы в пустыне, так и Ты, Господи, укроти трясавицу сию в рабе божьей (имя). Всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь». Довольно часто хлебным катышом, наряду с яйцом, выкатывали болезни. Для этого брали мякиш из горячего, только что вынутого из печи хлеба и им катали по больному месту, стараясь придать ему облик сосцов суки. А потом этот хлеб бросали суке, у которой в скором времени ожидались щенята. По хлебу определяли наличие порчи. Для этого, подержав в руках кусочек чёрствого ржаного хлеба, кидали его в стакан с водой: если хлеб плавал на поверхности – наваждения не было, если утонул – было.

Лечение хлебом

Чтобы избавиться от недуга, на корках трёх хлебов писали: «Господи Боже, благослови! Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь». Затем эти корки съедали натощак на утренней заре.

Из теста также делали куколку, означающую больного ребёнка, иногда и взрослого, а потом перепекали с её помощью болезнь, погружая в печь на лопате. С целью приглушить тоску по кому-либо заваривали и пили как чай хлеб, забытый в печи, перед этим трижды произнеся на «чай»: «Как хлеб в печи забыла, так и о рабе Божьем (имя) думать забыла!»

В русской свадьбе молодых благословляли иконой и хлебом, на рукобитье клали их руки на хлеб при заключении договорённости о свадьбе. Во время свадьбы с раздачей хлеба из рук молодых было связано понятие получения доли. Здесь каравай являлся образом вновь созданного мира, а его раздел представлялся разделением этого самого мира, где каждый участник получал свой надел и удел. По сей день сохраняются отголоски этого свадебного обряда, только вместо хлеба сегодня выступает свадебный торт, который раздают присутствующим за умеренную плату. В те старые времена обряд деления каравая был одним из ключевых составляющих свадьбы, где каждый старался получить хотя бы маленький кусочек каравая – его затем клали в семена, чтобы был хороший урожай, давали скотине и обязательно ели сами. При помощи хлеба с солью женщины заговаривали мужчин на любовь. Для этого клали в карман кусочек хлеба и соли и, смотря в сторону любимого, говорили: «От хлеба и от соли век не отказываются, так и ты от меня не отказывайся». Если девушка не могла долго выйти замуж, над её головой разламывали два сросшихся при выпекании хлеба.

Корочку хлеба, которую называли кое-где лобком, наделяли магическими свойствами. Её советовали есть парням, чтобы к ним «девки липли».

Отправляясь на охоту, с собой брали кусочек хлеба, на который наговаривали: «В чистом поле, в тёмном лесе, в тумане превеликом есть птица полетуша, есть серые гуси, сизые утки. У них бы крылья подломились, сами бы опустились, перьё оборвалось, и сели бы на бугор высокий, чтобы меня, раба Божьего (имя), не видели и стрельбы бы моей не слышали, и долетела бы до них моя пуля, как вольное перо». Во время охоты, чтобы избежать опасного влияния медведя, ружьё заряжали хлебом. Чтобы приручить домашнее животное, носили под мышкой кусочек хлеба, который потом скармливали ему. Кусочком хлеба обводили вокруг головы собаки, а потом давали его съесть ей, считая, что она после этого будет верно служить хозяину.

Удивительное дело, но хлеб, а точнее, его разновидность – блин, мог послужить орудием порчи на смерть. Обусловлено это было тем, что блины являлись обрядовой пищей. Как это делали отречённые? Они брали первый испечённый блин и на него говорили: «Ты первый. (Имя) последний. Ты огнём, (имя) ходуном, ты жаром, (имя) яром. Тебе испекаться, а (имя) в погост собираться. Аминь!» Отдавали этот блин бездомной собаке. А когда она начинала есть, то говорили: «То не псина, то Смертина. Как сожрала, то жизнь у (имя) через первый блин забрала. Аминь!»

Шерсть, шкура, мех животного – в народной культуре признак нечеловеческого, потустороннего мира и одновременно мета богатства, изобилия, плодородия. Шкура часто связывалась с демонической средой. По русским поверьям, в виде овчины может показаться оборотень. Домовой, леший, водяной в поверьях предстают обросшими шерстью, длинными волосами или мхом.

Во многих обрядах семейного круга шкура и шерсть обозначали богатство, обилие, счастье. Обычай надевать шубу мехом наружу участниками русской свадьбы описан историческими свидетельствами XVI–XVII вв. Устойчивое сопоставление образов «мохнатый – богатый» лежит в основе многих восточнославянских благопожелательных высказываний и приговоров: «Чтобы жених был богатый, как кожух волосатый» и т.п. Шуба выступала в разных частях свадьбы в наряде жениха и невесты, их родителей и других участников свадьбы, чаще всего в обрядовых встречах, при осыпании молодых зерном, хмелем, деньгами. Шкура или вывернутый мехом наружу кожух выступали обязательной принадлежностью свадебных обрядов: на них расплетали невесте косу, сажали жениха и невесту за стол, укладывали и укрывали новобрачных в первую брачную ночь.

Образ обеспечения богатства и жизненной силы отмечен в родильных и крестильных обрядах. Например, повитуха укладывала новорождённого на шубу, «чтобы он был богат», роженица впервые кормила ребёнка грудью, сидя на шубе. Новорождённого впервые обмывали клочком белой шерсти. Окрещённого ребёнка клали в красном углу на кожухе, чтобы у него скот водился. На шкуре проходили также пострижины ребёнка. Чтобы обеспечить богатую жизнь, молодые независимо от времени года венчались в шубах. Невеста надевала под платье шерстяную юбку с той же целью.

Обряд на прибыль и на удачную торговлю

Отрезали у овцы кусок шерсти. Вымачивали его в свежем (ещё тёплом) коровьем молоке. Обтирали им своё лицо, ладони и ступни, при этом говорили: «Одно растёт, другое прибавляется! Одно морозу воли не даст, другим голод из гоняется. Пусть и моя деньга прибавляется, как скотине шерсть да молоко. Святых то заповедь! Аминь! Аминь! Аминь!» Говорили так трижды, пока обтирались. Молоко отдавали животным – собакам или кошкам, – чтобы съели. А шерсть сжигали. Обряд проводили трижды, пока луна в рост шла.

Шкура и кожух могли использоваться в качестве оберега. Следовало вывернуть тулуп мехом наружу в случае, если тебя начинает пугать нечистая сила. От проказ домового окуривали дом и двор медвежьей шерстью или обводили медведя вокруг дома. Шерстью медведя или волка окуривали больного испугом. При первом выгоне на пастбище скот прогоняли через вывернутую мехом вверх шубу. Старухи, надев вывернутую шубу, вырывали у коровы или овцы из стада клок шерсти и запихивали его в висячий замок, чтобы волки не трогали скотину.

* * *

Возвращаясь к сказанному выше, попробуем сделать несколько уточнений и дополнений к предназначению обряда в жизни наших предков в целом и в Спасе в частности. На вопрос, что же происходит в обряде, можно дать такой ответ: в обряде создаётся новая знаковость взамен прежней, изжившей себя по тем или иным причинам, обряд возвращает нас в Начало. То есть обряд призван сотворить новый мир, в котором будет обитать человек или сообщество в целом. А значит, в обряде творится и «новый» человек. Таким образом, обряд неразрывен с понятием «новой доли». Используя время, место, действие и предмет (либо же слово как выражение того же действия или предмета), производящий обряд творит себе новую долю взамен либо в дополнение к старой доле. В этом и состоит особая привлекательность обрядни, и эта особенность делает обряд столь живучим, несмотря на недоверчивое и даже пренебрежительное к нему отношение со стороны просвещённого люда. Ведь никто из нас, несмотря даже на три высших образования, не хочет быть обездоленным.

В традиционном сообществе совершение обрядов оправдывалось словами: «Так старые люди делали и нам велели». Казалось бы, такое оправдание лишено всякого содержания, но тем не менее это самое точное обоснование всякого обряда – не нарушить традицию, соблюсти предписанные ею правила поведения, что в свою очередь должно обеспечить сохранение и поддержание существующего порядка, существующего положения дел, равновесия мира или восстановление равновесия, если оно было нарушено. Важнейшим условием незыблемости мира является соблюдение границы между этим и «тем» мирами, границы, которая сама собой нарушается всяким рождением, смертью либо другими действиями, и тогда именно обряды должны были её восстановить.

Таким образом, обряд стоял и стоит на страже традиционного сообщества. Он подготавливает человека к общественной жизни, воспитывая в нём необходимые качества, без которых невозможно его проживание в обществе. Главное из них – подчинение требованиям сообщества, на выработку которого и был направлен «отрицательный» культ предков с его запретами и предписаниями. Посредством культуры запрета человек обретает свойствó и перестаёт быть «опасным» для общества.

Другое предназначение обрядов состоит в том, чтобы сплотить сообщество, сделать его цельным. Посредством обряда община обновляет и утверждает себя, своё единство. Именно в обряде люди в полной мере осознают свою целостность, ими овладевают общие чувства и настроения – то, что отсутствует в повседневной жизни, причём в обряде не только идёт общение друг с другом, но и восстанавливается связь между предками и потомками, прошлым, настоящим и будущим. И как следствие обрядовых действий происходит обновление традиций, мерок и ценностей сообщества. Собственно, обряд для того и вершится, чтобы восстановить прошлое и сделать его настоящим, чтобы поддерживать непрерывность времени. Всё это направлено на сохранение самобытности сообщества в целом, без которой невозможно его выживание. Общество без традиции обречено на вымирание. Наши предки прекрасно это осознавали. Обряд можно назвать обычаем, или тем, чем живёт общество. Он определяет, как жить этому обществу, и он является тем, благодаря чему дышит и живёт сообщество – его сердцевиной, его сердцем. И неважно, что это за сообщество – русский народ, советский либо какой ещё другой народ. Обряды были, есть и будут всегда и в любом обществе. Они создаются по надобности, которая никогда не иссякает. И как сердцевина любого сообщества обряд приводит нас к познанию души этого сообщества. Обряд, каков бы он ни был, всегда в своей сути магичен! В глубине его народная магия и некая сила, которая действует на людей и открывает им ворота ТУДА, где вершатся судьбы человеческие! И люди ходили и будут ходить туда, ибо без этих «походов» им просто негде будет взять силы. Веришь ты в это или не веришь, приемлешь или нет – но ты всё равно живёшь во власти обряда.

Всё это – положительные стороны обряда и казачьей куди, основу которой составляет обряд. Но есть в нём и обратная сторона. Обряд, стоящий на страже общества, становится ловушкой для нас, как и само общество. Ведь обряд призван наделить нас долей! Ловушкой необходимой и обязательной, без которой мы не получим свои уроки. И как в этом случае относиться ко всему этому? А никак! Просто жить с этим и не тужить, чтобы изжить всё сполна. Оставаться человеком обычая, сражаться за свою долю, чтобы в какой-то миг понять и осознать, что доля, которую мы ищем, есть бремя, не дающее нам поднять взор в Небеса. Есть доля – нету воли, и чем больше доля, тем меньше твоя воля!!! Доля – это то, что привязывает нас к месту. Или, если хотите, то доля – это груз, делающий нас важными (тяжёлыми), но именно эта вага (вес) пригвождает человека к месту, на котором он должен получить свои уроки и удары, предназначенные ему его же Задумью. Для того мы и сражаемся настойчиво за места, потому как они определяют меру подзатыльников и шишек, нам отпущенную. Место – это всегда выпячивание, и чем выше оно, чем больше доля, месту соответствующая, и тем больше ты получаешь ударов. Ведь бьют по тому, что больше всего выпячивается. Хотя на первый взгляд доля связана с понятием владения силой, и чем больше моя доля – тем больше силы мне отмерено, почему доля так для нас и привлекательна. Больше доля – больше сил и возможностей с ней открывается. Да, это так, но есть одно «но»! Это правомочно только для определённого сообщества. Вне его я лишусь той силы и тех преимуществ, которые мне отмерены сообществом на мою долю.

Доля – это часть от целого, и чтобы обрести целое, я однажды должен буду освободиться от доли ради воли, ради могутности вне доли! Освободиться от доли, чтобы стать человеком ДОРОГИ – обездоленным! Дороги, ведущей прямиком к Дому! Почему сказано «прямиком»? А потому, что все мы в пути, даже находясь на местах. Места нужны нашей душе, чтобы на них получить нужную ей зрелость, и уже потом, выйдя на прямую, в веху возвращения, нигде не останавливаться. Мы делаем остановку на местах только для того, чтобы дозреть там, но мы всё равно шестники. И однажды, дозрев, мы отправляемся прямой дорогой, где впереди нас поджидают самые важные битвы – битвы на Калиновом мосту. Вот отсюда и начинался тот небесный Спас, о котором мы говорили уже выше. Отказаться же от места с прилагаемой к нему долей на сей час для меня непосильно, но, может быть, будет пока достаточно хотя бы задуматься над этим? Да и то не всем, но тому, кто дозрел, чтобы задуматься. Так уж складывается, что «задуматься» – роскошь для нас. Задуматься для того, чтобы начать видеть эту ловушку места и доли и осознанно пройти теми воротами, которые для нас открывает обряд, – ВОЙТИ в СПАС! Ведь Спас и начинался с обряда! Но об этом, об обрядах перехода, будет сказано в своё время.

Однако об обрядах ещё не всё сказано. И не сказано, наверное, самое важное. Не о предназначении обрядов, а об их сути. Почему-то те немногочисленные счастливчики, кто соприкоснулся с носителями обрядни, многозначительно намекают, что им были переданы те или иные чудодейственные обряды. Но они не могут их раскрыть в силу секретнейшей секретности последних! А те, кому не посчастливилось повстречаться с носителями «секретов», всё равно ждут манны небесной. Хоть откуда-то и хоть чуточку. И находятся эти «жаждущие чуда» в вопросе: «А как тут быть? Какой обряд тут нужно делать?» С надеждой глядят они на счастливчиков: может быть, те поделятся с ними «заветным знанием»?

Но заветное здесь совсем другое. Сам по себе обряд есть совокупность места, времени, действия, предмета. И конечно же, необходимости самого обряда. И тут вроде бы никаких вопросов не возникает. Всё ясно. Коли есть нужда в обряде, а это и есть его пята, ты «собираешь к пяте» время, место, предмет и действо. И тогда открываются врата в ИНОЕ. Далее ты проходишь сквозь это Иное, обнуляешься и выходишь в явный мир заново родившимся. С новой долей, с новой судьбой. Вот только не всегда получается открыть дверцу в ИНОЕ. А почему? Причина здесь в том, что сам же обряд мешает это сделать! Вот какой странный расклад получается. Обряд мешает обряду! Тут нужны пояснения. Ибо звучит это как-то нелепо.

Теперь о том, что такое обряд в связи с вышесказанным. Обряд, который должен открыть иномирье, СОЗДАЁТСЯ! Его не просто выполняют по кальке. Его СОЗДАЮТ, соединяя составляющие воедино. И тогда происходит ВСПЛЕСК! Просто же выполняя обряд, мы не достигаем того порога, чтобы приоткрыть ИНОЕ. Нам просто не хватает силы. Обряд, выполненный по кальке, – клеть! Он прописан от и до. Выполняющий прописной обряд НЕВОЛЕН! Он связан прописью: сделай так, сделай так и сделай так. Не будучи же вольным, мы не в состоянии быть созидателем, а выполняемые нами обряды пусты. Может ли раб трудиться с вдохновением? Согласитесь, вряд ли. С вдохновением трудится лишь вольный человек. Такова уж природа человеческая! А потому, вняв обрядню, от неё нужно тут же освободиться, чтобы не попасть в рабство к ней! Так уж устроено, что идёт непрерывная борьба за то, чтобы подчинить нас. И подчиняет то, чему мы отдаёмся. Обрядня же здесь не исключение. Быть вольным надо для того, чтобы соответствовать мигу.

Да и дар ведовской – это не совокупность каких-то там знаний, но передача лепости. Так говорил нам наказитель. В лепости ты будешь лепым, но не нелепым, а значит, будешь в жизни, течь в ней, но не идти против неё. Не позади, не впереди, но в самой-самой серёдке! И тогда ты СМОЖЕШЬ! В лепости ты и обряд сотворишь, и любые «хитрости» Спаса одолеешь. В лепости ты всегда будешь вмещаться в Миг. Пока же ты нелеп, ты в Миге не помещаешься и тебе сложно будет по мирам ходить да в рубахи душевные переоблачаться.