Текст книги "Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)"
Автор книги: Лея Р.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
«Эге, а вот и логово чернокнижника, как болтают про него старухи, – весело подумал мальчишка, направляясь прямехонько ко входу. – Уж конечно, заперто на семь замков, но, может, хоть в окно удастся заглянуть…».
Подойдя к двери, он дернул со всей силы, не надеясь на успех, только лишь для галочки, однако та неожиданно легко поддалась. Пошатнувшись и едва не свалившись, Жеан замер на секунду, а потом просунул свой любопытный нос внутрь.
– Ба, вот так сюрприз! – расхохотался сорванец. – Клянусь, я ожидал встретить здесь скорее самого Вельзевула, нежели девицу!.. Право, уж не ошибся ли я дверью?.. Скажи, красавица, не Клода ли Фролло, архидьякона Жозасского, ты ждешь?
Школяр не переставал удивленно посмеиваться, с интересом разглядывая сжавшуюся в темном углу фигурку. Огромные глаза настороженно следили за ним, однако девушка молчала.
– Не бойся, малютка, я тебя не обижу! – не дождавшись ответа, юноша вошел в дом. – И тайну твою никому не выдам: если тебе и впрямь удалось сбить с пути истинного моего брата, ты, должно быть, необыкновенная женщина…
– Брата?! – подскочила Эсмеральда и подбежала к своему нежданному визитеру.
В первый момент она подумала, что то вернулся священник. Увидев же вместо него незнакомца, посчитала, что поп все-таки решил отдать ее палачу и донес страже об убежище. Однако эта последняя фраза подействовала на цыганку так же, как на самого Жеана – мысль о том, что у Клода есть любовница.
– Постой, да ведь ты та цыганка, Эсмеральда!? – воскликнул мальчишка, пораженный, стоило ему разглядеть личико прелестной незнакомки. – Разве не ты забавляла зимой парижан фокусами с козой и танцами?..
Девушка потупилась и сделала шаг назад. Он узнал ее!.. Кто бы ни был этот человек, ничто не помешает ему тотчас отправиться к городской страже и рассказать, где прячется осужденная на казнь ведьма. И тогда за ней придут…
– Это точно ты, я не могу ошибиться! Но я слышал, будто ты нашла приют в Соборе Парижской Богоматери и не можешь покинуть его под страхом смерти?..
– Так и есть, сударь, – чуть слышно прошептала плясунья, не смея поднять глаз.
– В таком случае как ты здесь очутилась? Да ведь тебя повесят, если только узнают!
– Да, сударь, – еще тише ответила несчастная.
– Решительно, я ничего не понимаю! – констатировал школяр и уселся на скамье. – Уж не знаю, правда ли ты пыталась заколоть капитана Феба, моего приятеля, но, поскольку он все-таки жив, то и тебе вовсе не дело болтаться между небом и землей. Что ты здесь делаешь?
– Капитан Феб – ваш друг?! – цыганка встрепенулась и метнулась к Жеану, падая пред ним на колени и заглядывая в глаза. – О, молю вас, сударь, передайте, что ему грозит опасность! Священник, который едва не заколол его в прошлый раз, все еще жаждет его крови. Он притащил меня сюда силой, угрозами удерживает в этом доме, заставляет делить с ним ложе… Заклинаю вас, сударь, если только вы друг, помогите моему Фебу, предупредите его, скажите, где меня искать!.. Он придет за мной, спасет, я знаю.
Мальчишка молчал, озадаченно глядя на прекрасную собеседницу с горящим взором. Может, бедняжка лишилась разума от всех этих ужасов?.. Что она несет? Священник – это Клод?.. Но это не может быть он: едва не заколол, угрожал, принуждал… Братец?! Этого. Просто. Не может. Быть.
– Кто этот священник, что преследует тебя?
– Архидьякон Собора Богоматери, где я нашла убежище, – Эсмеральда опустила глаза, словно стыдясь чужих грехов. – Это по его вине я угодила в темницу: он напал в ту ночь на моего возлюбленного. Из-за него меня пытками вынудили признаться в преступлении, которого не совершала!.. О, господин, скажите же Фебу, что не моя рука держала тот злополучный кинжал, что я готова сотню раз умереть за него! Это все ужасный монах! Скажите ему, что он приходил ко мне в ночь перед казнью и умолял бежать с ним, но я предпочла умереть; что перед воротами собора он вновь предлагал мне спасение, и вновь я предпочла виселицу. Он пытался даже взять меня силой, но вмешался звонарь. И тогда – тогда поп пообещал, что убьет Феба, если только я не соглашусь принадлежать ему… Но он, к счастью, не успел еще надругаться надо мной, я все еще достойна моего прекрасного Солнца!.. Пожалуйста, сударь, поспешите же, приведите его ко мне!
По мере повествования глаза школяра все больше округлялись; он пытался уловить нотки безумия в тоне исповедовавшейся девушки, однако подрагивающий голосок ее был умоляющим и решительным одновременно, а рассказ – хоть и совершенно невероятным, но вполне связным. Однако у Жеана все равно никак не укладывалось в голове, как мог его брат-праведник быть причастным хотя бы к одному из перечисленных деяний. Все это совершенно никак не вязалось у школяра с образом сурового и угрюмого аскета, увлеченного наукой ученого и медика, строгих нравов служителя церкви – того образа, который давно и прочно утвердился в его голове.
– Я… я попробую тебе помочь, малютка, – решился, наконец, парнишка. – Скажи только, ты уверена, что твой гонитель – именно архидьякон Жозасский, священник Собора Парижской Богоматери, Клод Фролло? С лысым лбом, высокий, довольно крупный; хозяин горбуна Квазимодо?.. Выражение лица у него обыкновенно вот такое.
Школяр скорчил максимально постную мину, сурово поджал губы, устремил ясные очи долу; потом задумчиво провел рукой по несуществующей лысине и напоследок свысока одарил Эсмеральду холодным, строгим взглядом. Та замерла на мгновение, а потом невольно прыснула – настолько комично и в то же время точно скопировал белокурый озорник вечно хмурого брата.
– Да-да, это определенно он! – закивала плясунья, все еще улыбаясь. – Он… он правда ваш брат?
– Увы, сударыня, это так, – кивнул Жеан, скидывая маску и невольно отвечая на очаровательную улыбку. – И, признаюсь откровенно, малышка, я бы ни за что не поверил ни одному из сказанному тобой слов, но факты пока что говорят против Клода. Что ж, я поговорю с Шатопером: думаю, этот счастливчик будет рад получить весточку от такой красотки и скоро я приведу его к тебе. Но остальное не моя забота: ссориться с братом мне совсем не с руки.
– О, я вам так благодарна, господин!.. – девушка сжала широкую ладонь обаятельного повесы. – Только молю вас, поспешите! Поп дал мне только три дня: в праздник Богородицы он осуществит свою угрозу, и Феб никогда больше и не взглянет на меня. Пожалуйста, сударь, не медлите, не медлите ни секунды!..
– Обещаю, малютка, что тотчас отправлюсь на его поиски. Я понимаю, тебе опасно самой появляться на улицах Парижа и даже в предместьях: твоя яркая красота непременно выдаст тебя. Что ж, в таком случае я немедленно возвращаюсь в столицу!
С этими словами школяр быстро наклонился и звонко чмокнул в губы опешившую цыганку, после чего резко вскочил с лавки и крикнул уже из дверей:
– Прости, Эсмеральда, но я не мог не воспользоваться шансом! Раз уж мне не повезло, как капитану де Шатоперу, быть любимым тобой, то придется довольствоваться украденным поцелуем. Не грусти, я успею найти и привести твоего возлюбленного до праздника Вознесения. Теперь прощай! Да, только, чур, братцу ни слова о моем визите, а не то загубишь все свои надежды. Ну я пошел, малютка; выше нос, Жеан Мельник все устроит!
После его ухода девушка еще некоторое время в волнении ходила по комнате, судорожно сжимая ручки. Радостное возбуждение охватило все ее существо: о, неужели она спасена!.. Феб, дорогой Феб придет за ней, увезет далеко-далеко, спрячет и навсегда сделает своей! Теперь главное не выдать ненароком своих чаяний монаху, не спровоцировать его на очередную жестокость. Нужно просто немного потерпеть, меньше трех дней, и все, наконец, наладится. Судьба сжалилась над несчастной и послала ей избавление. Только бы священник ни о чем не догадался!..
Комментарий к //////////////
¹ Qui non laborat, non manducet. – Кто не работает, пусть не ест.
² Арпан – старинная французская мера длины, составляющая приблизительно 58,52 м.
P.S. Эта глава – маленький новогодний подарок для Дрейк Бейкер) Очень надеюсь, что и у других читателей встреча с Жеаном Мельником не вызовет приступ скуки. Всем-всем-всем счастливого Нового Года и веселого Рождества!
========== /////////////// ==========
Архидьякон возвращался домой в темноте; ночь уже полновластно вступила в свои права, когда он, наконец, свернул на неприметную тропинку, посеребренную тусклым светом полумесяца. Бедра чуть ныли после проведенных сегодня в седле нескольких часов, тело настойчиво просило отдыха.
Дела, к сожалению, шли не так гладко, как Фролло того бы хотелось. Кто-то все же подворовывал – не много, но постоянно. Скрупулезно подсчитанные доходы прихода никак не вязались со скромными затратами: расхождение с каждым месяцем увеличивалось, за год достигнув приличной суммы в восемнадцать парижских ливров. Размышляя об этом, Клод устало вздохнул: если бы он только захотел, мог бы тоже запускать руку в церковную мошну и делать бы это куда как более аккуратно – так, что и комар носа не подточит. Он давно бы выкупил у епархии все принадлежащие их семье дома и сколотил бы уже приличное состояние… Впрочем, что толку об этом думать: на такое бесчестье, как воровство, мужчина не согласился бы, и умирая от голода.
Винить в случившемся радушно поспешившего навстречу настоятеля, сухонького старичка с тихим голосом, на службе, однако, возвышавшимся и размеренным потоком звеневшим в сводах церкви, было исключительно глупо. Бедняга, похоже, давно переложил все мирские обязанности на дьякона и полностью отдался служению Господу. Конечно, не стоит снимать с него ответственности за то, что так слепо доверился этому конопатому и не слишком сообразительному хитрецу, однако и наказывать чересчур сурово того, кто вот-вот отправится к праотцам, вряд ли так уж необходимо. Другое дело – дьякон: вот из него священник готов был душу вытрясти. Однако, как и всегда, ограничился ледяным взглядом и сухим тоном, предупредив, что в случае повторного обнаружения расхождений в учетной книге не побоится начать официальное разбирательство, в ходе которого виновный будет найден и ответит за свои действия. Дьякон, кажется, прекрасно его понял и клятвенно заверил, что подобного не повторится. Да, боязнь наказания наверняка удержит его в ближайшее время, но надолго ли хватит страха?.. Горбатого, как известно, могила исправит. Теперь придется навещать этот приход время от времени; или решать вопрос более кардинально.
Настоятель упросил архидьякона Жозасского поучаствовать в вечерней службе, даже нашел подходящее церковное облачение. Добрый старик был искренне рад приезду епископского викария и упрашивал гостя остаться почивать, очевидно, намереваясь провести полночи в богословских беседах. Он знал своего визитера как молодого человека строгих нравов и поборника морали, к тому же исключительного ума, и был не прочь поговорить. К тому же заезжий служитель церкви произнес хоть и короткую, но столь яркую, внушительную и убедительную проповедь о разрушительности плотских страстей, что настоятель окончательно утвердился в своем мнении. Фролло, однако, удалось отговориться тем, что он обязательно заедет осенью и уж тогда всенепременно проведет ночь под кровом гостеприимного хозяина, но сейчас вынужден покинуть его. В сумерках он выехал из растянувшейся вдоль Сены чуть ли не на пол-льё деревни и спустя три часа подъехал к рыбацкому домику, из окна которого лился тусклый лампадный свет. Сердце бешено застучало, прогоняя прочь усталость и рассеивая остатки сонливости. Интересно, девушка уже легла?..
Стоило войти внутрь, как в нос ударил мясной аромат. Эсмеральда испуганно приподнялась с кровати, уставившись на замершего в дверях мужчину.
– Я разбудил тебя?.. – помедлив, спросил он.
Цыганка покачала головой.
– Хорошо, – кивнул Клод. – Поужинаешь со мной?
– Опять хотите накормить меня отравой? – язвительный ответ сорвался прежде, чем прелестница успела прикусить свой длинный язычок. Ну зачем, зачем она его снова провоцирует?! Нежели так сложно потерпеть оставшиеся жалкие два дня?..
Священник только раздраженно вздохнул. Интересно, долго она еще будет поминать это досадное недоразумение?! Впрочем, кто мог бы обвинить ее в этом – он, и вправду, совершил непростительный промах, едва не стоивший бедняжке жизни.
– Как хочешь. В таком случае, с твоего позволения, я все-таки отужинаю.
В большом глиняном горшке обнаружилось великолепной овощное рагу с купленной им намедни индюшкой. Фролло с большим аппетитом вкусил эту восхитительную пищу, столь отличную от скудной монастырской еды. Кажется, плоть окончательно решила взять верх над душой: не хватало еще, ко всему прочему, с легкой руки этой девчонки стать чревоугодником!.. Впрочем, раз уж Райские врата для него все равно навсегда захлопнулись, разве будет таким уж преступлением испробовать хотя бы удовольствия земной жизни?.. С этой мыслью архидьякон заглянул в спрятанную под половицами нишу и извлек оттуда гранат. Лишь дважды в жизни удавалось ему отведать вызревающий под горячим южным солнцем фрукт, и почему бы не сегодня сделать это в третий раз?
– Попробуй, дитя, это вкусно, – наполнив миску ярко-красными зернами, мужчина приблизился к кровати и протянул плясунье тарелку.
Та нерешительно взяла подношение и, подхватив пальчиками единственное зернышко, положила в ротик. Непривычный, яркий, терпкий, с кислинкой вкус сочного фрукта оказался приятно освежающим. Настороженно зыркнув на вернувшегося за стол монаха, красавица принялась уплетать иноземное лакомство. Покончив, поставила миску на пол и снова забилась в угол.
Поп еще некоторое время оставался за столом, однако вскоре поднялся и не спеша направился к кровати, скидывая по пути сутану. Присел подле сжавшейся в комок девушки, осторожно беря в руки хрупкую ладошку и не позволяя цыганке вырвать реквизированную конечность.
– Эсмеральда… – тихо шепнул Клод, поднося к губам смуглые пальчики. – Моя Эсмеральда…
– Постойте!.. – ну вот, снова он накидывается на нее, хотя и обещал три дня! – Я… я ведь совсем ничего не знаю о вас. Уж если участь моя решена, и мне не избежать ваших постылых объятий, расскажите хоть что-то. Пока что мне ведомо лишь то, что вы архидьякон Собора Богоматери, Клод Фролло. А еще палач, убийца, вероотступник и насильник! Вы говорите, что мне следует смириться со своей участью – но как же мне смириться, если для меня вы не более чем тюремщик!.. Дайте же мне хотя бы обещанные три дня, чтобы попытаться привыкнуть к вам!..
– Дитя, ты в сотню раз умнее меня! – выдохнул священник, благоговейно поглаживая тонкую кисть.
Мысль о том, что плясунья, наконец, сдалась, и готова внять его мольбе, оказалась настолько восхитительной, что мужчина ни на миг не усомнился в ее словах и не задумался о столь резкой перемене. Ему это показалось вполне естественным: он ждал ее согласия, верил, что она не сможет отвергнуть такую любовь, уповал на безвыходность ее положения. А его имя, произнесенное этим нежным, чуть подрагивающим голоском отозвалось в сердце такой глубокой нежностью, что последовавшие оскорбления он предпочел не заметить. О, что за дело!.. Пусть называет, как хочет, пусть считает убийцей, пусть будет жестока, лишь бы принадлежала ему!
– Да, девушка, ты узнаешь меня. Ты поймешь, какое сердце я кладу к твоим ногам, какую душу готов низвергнуть в геенну огненную следом за тобой!.. И ты пожалеешь меня, наконец. О чем ты хочешь узнать? Я, правда, немного рассказывал тебе уже о своей прошлой жизни… тогда, в темнице… Но, по правде, я и сам плохо помню, что нес в ту ночь. Я был не в себе, дитя, прости меня за этот бред! Но я так боялся, я был в ужасе при мысли о том, что тебя поведут на казнь на рассвете… Прости меня. Так о чем… о чем бы ты хотела услышать?
О чем? Единственное, чего хотела Эсмеральда – так это любыми способами заставить монаха держаться на расстоянии. Пусть болтает, что ему вздумается – какое ей дело до того?.. Однако же нужно что-то отвечать, или он заподозрит неладное…
– Расскажите… Расскажите мне о звонаре.
– О Квазимодо?! – взгляд архидьякона полыхнул ревнивым подозрением; девушка мысленно обругала себя последними словами, но вылетевшее слово не вернешь.
– Да. Почему… почему он так верен вам? Кто вы для него?
– Ну, здесь уж точно нет ничего удивительного, – надменно произнес Клод, в душе даже обрадовавшись ее интересу: эта история могла выставить его в очень выгодном свете в глазах сердобольной, как он знал, цыганки. – Ведь он подкидыш, уродец, брошенный четырех лет от роду в ясли Собора Парижской Богоматери. Это случилось в 1467 году; я тогда был немногим старше тебя, был добропорядочным, образованным молодым священником, мечтательным философом, не знающим жизни… Добрые горожане признали в Квазимодо дитя дьявола и хотели обречь его на страшную смерть в огне; я забрал его. Знаешь, за год до того во Франции свирепствовала чума, которая унесла и моих родителей, и на моем попечении остался младший брат – белокурый ангелочек, который вырос теперь в настоящего бесенка…
На этом месте Клод печально вздохнул, задумавшись на секунду о пропащем брате, а Эсмеральда прикрыла глаза, пытаясь успокоить бешеный стук пустившегося в галоп сердца при упоминании о том самом юноше, что обещал помочь ей.
– Стоило мне представить, что, не будь меня, и моего дорогого брата, мое возлюбленное дитя могла постичь страшная участь остаться одному в целом свете, я немедленно принял решение усыновить несчастного ребенка. Я взрастил его, воспитал, выучил грамоте. Сделал звонарем. Я единственный, кто видит в Квазимодо человека, а не чудовище. Ко мне бежал он, еще малышом, спасаясь от жестокого мира, что так неблагосклонен к тем, кто не вышел лицом… Да, все дело лишь во внешности, никому не интересно, что скрывает оболочка, если она не совершенна… Скажи, девушка, полюбила ли б ты меня, будь я красив и молод?..
Плясунья воззрилась на него со смесью непонимания и страха. Что за странные вопросы он задает?.. И что ответить, чтобы не вызвать его гнев? Скажешь нет – и поп рассвирепеет; скажешь да – чего доброго, набросится на нее, как оголодавший хищник…
– Я… я не знаю, – тихо проговорила прелестница, не поднимая глаз. – Тот, кому я отдаю сердце, должен уметь защитить меня… Зато я точно знаю, что, не будь у меня такой яркой внешности, вы бы уж точно не обратили на меня никакого внимания! Быть красивой не всегда благо. К тому же дело не в том, как вы выглядите – я боюсь ваших поступков, не лица. Ненавижу за ту боль, что вы причинили мне и ему… Знаете, то, что вы рассказываете… я с трудом могу поверить в это. Вы пожалели уродливого младенца, которого видели впервые в жизни, а меня отдали в лапы палачу и только лишь потому, что, по вашим словам, полюбили. Но разве это любовь?.. Любовь – это когда два человека сливаются в единое существо; любовь – это крылья, которые способны вознести к небу. Вас же терзает обыкновенная похоть, которая только и может, что низвергнуть в адскую бездну. Для чего вам такая любовь, для чего вам я?..
Цыганка не собиралась говорить всего этого, она вообще мало думала о чувствах монаха; и, однако, сейчас разрозненные мысли сложились в целостную картинку, и слова полились сами собой.
– Похоть… Так думал и я, девушка. Колдовство, женские чары. Власть пола, зов природы. Но все это в прошлом: я справился с ними в юности. Нет, здесь другое. Любовь отверженного, я говорил тебе. Крылья… Они расправятся, как только ты ответишь на мои чувства, и вознесут нас к небесам; выше небес!.. Ты, верно, полагаешь меня безумцем. Но что ты скажешь, узнав всю глубину моего разума? К восемнадцати годам я окончил все четыре факультета. Я прекрасно разбирался в теологии, на зубок знал историю церкви, включая все церковные установления, дал бы фору любому медику, будь то аптекарь или хирург, свободно владел латынью, греческим, древнееврейским. И все это я постиг к тому возрасту, когда был на пару лет старше тебя! Скажи, девушка, разве способен безумец на подобное?..
Эсмеральда молчала. Она и не сомневалась в учености этого человека – все монахи, в конце концов, не чужды науке, так почему бы ее гонителю быть исключением? И все его достижения, до которых цыганке дела было не больше, чем до прошлогоднего снега, совершенно не отменяли того факта, что он сумасшедший, который склоняет ее к нежеланной близости.
– Но Господь попустил случиться тому, что произошло: я увидел тебя – и пропал. О, я не знал тогда, конечно, что уже люблю тебя, я отрицал это до самого последнего мгновения. Я не верил, не мог поверить, что сердце мое, открытое прежде лишь науке, вере, да брату, осталось вдруг совершенно беззащитным перед преступной страстью. И я боролся с ней, боролся, сколько мог: ты не вправе укорять меня, что виной всему недостаточная твердость моего духа!.. Скажи, разве не запрещали тебе выступать на Соборной площади?! Я добился у епископа этого постановления, я! Но ты не подчинилась, ты возвращалась снова и снова, сводя меня с ума своими развратными танцами, терзая слух сладчайшим пением сирен, смущая разум выходками дьявольской козы! Нет, ведьма, не я один повинен в твоих несчастьях – ты и сама сделала все для того, чтобы свершился рок. Зачем пошла в тот злополучный вечер с проклятым мальчишкой, зачем позволяла ему касаться тебя?!
Фролло силой усадил на колени брыкающуюся красавицу, стальной хваткой сжав запястья перекрещенных рук. Уткнулся лицом в смоляные локоны, замер на секунду и впился жестоким поцелуем в нежную шейку.
– Нет!.. Нет, пожалуйста! Вы ведь обещали дать мне время!.. – взмолилась пленница, напрасно извиваясь в цепких руках и лишь усиливая разгоравшийся в чреслах тюремщика жар.
– Хорошо, – помедлив, прохрипел священник, отрываясь от лебединой шеи, но не ослабляя, однако, хватки. – Я подожду до Вознесения Богородицы, как и обещал, дам тебе время привыкнуть ко мне. Но ты… ты позволишь мне ласкать тебя.
При последних словах мужчина судорожно сглотнул, чувствуя, как напряглась его плоть, упершись в девичью ягодицу.
Плясунья испуганно замерла, судорожно размышляя, что же ей ответить. Его вопрос не был, по сути, вопросом: поп, как обычно, не спрашивал позволения, а только ставил перед выбором. Если она откажется, он придет в ярость и, вполне возможно, изнасилует ее прямо сейчас; если согласится, ей придется две ночи терпеть ненавистные ласки. Две ночи отвратительных прикосновений похотливых рук, после которых ее заберет обожаемый Феб; к тому же она останется, если и не совсем чиста, то, по крайней мере, невинна, сбережет себя для возлюбленного. Это какой-то кошмар, бред, кромешный ужас – и все же меньшее из двух зол.
– Хорошо, – чуть слышно выдохнула цыганка, и в тот же миг грубая хватка разжалась.
Однако бедняжка не успела отскочить: стоило подняться на ноги, как монах вновь притянул ее к себе.
– Позволишь – это значит не будешь сбегать от меня на другой конец комнаты, не будешь брыкаться и отбиваться, – прошипел он, сверкнув очами. – Ложись.
Отпустил. Ждет. Порыв убежать и забиться в самый дальний угол никуда не делся, только чего она этим добьется?.. Очередного приступа неукротимой жестокости и насилия. «Феб!..» – опустив на мгновение веки, взмолилась девушка и села на самый краешек жесткой кровати.
– Предпочитаешь, чтобы я сам уложил тебя? – болезненная страсть, вибрирующая в каждом слове ее мучителя, показалась Эсмеральде едва сдерживаемой злостью, и, в страхе, покорно опустилась она на подушку, ожидая бог весть чего.
– Итак, на чем я остановился?.. – плясунья распахнула глаза от неожиданности, когда твердые пальцы осторожно заскользили по предплечью: монах сидел спиной к ней, не отрывая взгляда от пламени свечи. – Ах да, Квазимодо. Знаешь, он ведь не был глух от рождения, иначе как бы мне удалось научить его говорить… Он оглох четырнадцати лет от роду: слишком уж усердно звонил в колокола. С тех пор я один мог общаться с ним, что, сама понимаешь, никак не способствовало сближению с остальным миром, зато еще прочнее укрепило нашу связь…
Архидьякон все говорил и говорил. Речь его была неторопливой, почти безэмоциональной; от этого монотонного голоса цыганка невольно начала успокаиваться. Ей и в голову не приходило, какая буря бушует сейчас под этой ледяной коркой кажущегося безразличия.
Клод же в эти минуты в буквальном смысле сходил с ума. В то время как одна его часть, погрузившись в воспоминания, сухо повествовала о невеселой жизни юного Квазимодо, другая рисовала в воображении картины столь непристойные, что, верно, они заставили бы покраснеть и его младшего братца, куда как более искушенного в науке страсти нежной. В какой-то момент Фролло неосознанно стиснул маленькую ручку, заставив девушку непроизвольно дернуться; две половины его расколотого сознания снова слились.
– Довольно, – резко оборвал он сам себя. – Кажется, я рассказал достаточно, чтобы ты поняла: до самого последнего времени у звонаря не было иных человеческих привязанностей, кроме меня. Но ты смутила и его разум, что, кстати, в очередной раз наталкивает на мысли о колдовстве. Кто же ты такая, маленькая язычница, в чем секрет твоего очарования?..
Обернувшись, священник пытливо заглянул в глаза замершей красавицы; а в следующее мгновение припал к ее губам в иссушающем поцелуе.
– Нет, не бойся, я ведь обещал, что не трону тебя сегодня, – быстро зашептал он, подминая под себя всхлипнувшую девушку. – Но и ты обещала позволить себя ласкать… Прошу, дитя, сжалься: только касаться тебя, целовать – ничего больше… Умоляю, не отталкивай меня!..
Цыганка не пыталась избежать его ласк, не вырывалась, не проклинала, лишь твердила про себя: «Два дня, только два дня…». Мужчина же, ободренный ее немым позволением продолжить, нерешительно провел костяшками пальцев по бледной щечке, ощущая себя если и не самым счастливым человеком, то, уж во всяком случае, в сотню раз счастливее безумца, катавшегося по грязному полу камеры Дворца Правосудия, вымаливая толику понимания. Касаться ее – и не слышать града упреков; целовать – и не чувствовать ударов этих маленьких кулачков – это так мало, но это все. Все, что ему нужно. Просто быть рядом и знать, что она не сбежит, не исчезнет, не оттолкнет его; и заставить себя не думать, что единственная причина – боязнь за жизнь соперника.
Клод коснулся сухими губами черных бровей, прикрытых век – нежно, будто пред ним был хрупкий ребенок, а не молодая женщина. Замер на секунду и вновь завладел податливыми устами, послушно раскрывшимися под его настойчивым натиском. Долгий поцелуй из бережного превращался постепенно в страстный, наполняясь огнем желания воспламенившегося мужчины. Левая рука стиснула тонкую талию; скользнула вверх, остановившись под грудью затем лишь, чтобы несколько секунд спустя сжать упругий холмик. Фролло привычно ожидал сопротивления, однако почувствовал лишь сотрясшую тело несчастной нервную дрожь; сбросить его или хоть как-то воспрепятствовать посягательству она не попыталась. Через несколько минут неспешных ласк архидьякон почувствовал, как затвердел под тонкой тканью небольшой, округлый сосок. Что это?.. Он пробудил в ней чувственность?.. Черт, как вообще об этом узнать?!
Священнику нестерпимо захотелось коснуться обнаженной кожи, почувствовать божественную прохладу этого смуглого атласа. Он решительно дернул край платья и с трепетом дотронулся до округлого колена, столь часто грезившегося ему в призрачных видениях после посещения пыточной Тортерю. Страстно сжав маленькую ножку, мужчина двинулся выше; в этот момент терпение Эсмеральды, очевидно, истощилось – она итак слишком долго мужественно сдерживала желание без промедления скинуть с себя монаха и наградить его парой звонких оплеух. Девушка начала вырываться, но Клод, до крайности распаленный ее покорностью, не намеревался теперь так легко отступиться. Запустив пальцы в черную густоту волос, он не позволял начавшей задыхаться от этого глубокого поцелуя цыганке увернуться, продолжая безжалостно терзать ее горевшие, чуть припухшие губы. Другая ладонь, меж тем, продолжала медленно, но верно продвигаться выше и выше, дюйм за дюймом опаляя гладкое бедро нестерпимым жаром.
Сознание вопило, что он снова переходит все границы и одним махом губит всякую возможность помочь ей преодолеть страх. Фролло внутренне соглашался и клятвенно заверял сам себя: «Я отпущу ее. Еще только пять минут этого неземного блаженства… Отпущу».
– Насильник!.. Пусти меня! Ты ведь обещал!.. Ненавижу… – плясунья, наконец, вывернулась из крепкой хватки и не замедлила наградить своего врага испуганным, полным отвращения взглядом.
– И разве я не сдержал слова?.. – страстно прошептал архидьякон, неохотно позволяя строптивице выбраться из-под него и тут же притягивая обратно к себе, укладывая рядом и утыкаясь лицом в затянутое белой тканью плечико.
«Два дня, только два дня…– билось в разгоряченной голове священника-девственника. – Потерпи, Клод, дай ей время, хоть эту малость. И разве не может быть ожидание награды столь же сладостным, сколь она сама?.. Девчонка теперь уж в твоей власти, никуда не денется, не сбежит, не ускользнет – к чему эта спешка?! Только представь, послезавтра эта малютка станет твоей, по-настоящему твоей…».
Эти приятные мысли не охладили пыл, но вселили уверенность. Томление, бывшее пыткой, когда цыганка оставалась недостижимо далеко, обернулось сладостным предвкушением теперь, когда она лежала в его объятиях. И – он знал – так будет и в следующую ночь, а после – о, после наступит самый восхитительный, блаженный миг, который один стоит всего: и года мучений, и заброшенной науки, и попранных обетов, и потерянного Рая…
Вздрогнув, Клод еще крепче прижал к себе замершую, точно закоченевшую плясунью и, запечатлев на шее огненный поцелуй, заключил ее в кольцо собственных рук. Просто ощущать рядом с собой тепло маленькой чаровницы, знать, что она рядом, а не со своим «мужем»-остолопом или, того хуже, с напыщенным воякой – этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя почти счастливцем, почти на седьмом небе… Почти – потому что эта ведьма здесь не по своей воле, потому что по-прежнему дрожит за своего драгоценного капитана!.. Ничего, она привыкнет к нему со временем, полюбит, быть может, или, хотя бы, пожалеет. Но главное – главное, что Эсмеральда будет принадлежать ему и только ему. И очень скоро. «Два дня…» – в последний раз пронеслось в голове, прежде чем Фролло провалился в сон.
«Два дня…» – как заведенная, повторяла пленница, стараясь думать не о том, как собственнически прижимает ее к себе поп, а о том, что скоро, совсем скоро на его месте будет Феб. «Только два дня…» – в сотый раз заверила она саму себя, прежде чем разрозненные видения плавно перетекли в сновидение и укутали реальность зыбким, призрачным покровом.
