Текст книги "Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)"
Автор книги: Лея Р.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
– Я не хотел, – помедлив, сказал Фролло, тыльной стороной ладони охлаждая запылавший лоб. – Это средство… Оно должно было успокоить тебя, вывести из черной хандры…
– Успокоить, – передразнила девчонка. – Успокоило, нечего сказать!.. Сначала я чуть не умерла, а потом и пальцем пошевелить не могла! О, когда же вы, наконец, оставите меня в покое?!
Мужчина не ответил. Поднявшись с постели, он быстро оделся. Плясунья настороженно глядела на него исподлобья, притянув к груди одеяло; злость вытеснила на время панический страх. Она понимала, что монах и сам ощущает себя виноватым; помнила, что он говорил накануне. Малейшую уступку прелестница, в силу юного возраста, полагала за слабость, и теперь чувствовала себя более уверенно. Поп, меж тем, резко повернулся, помедлил секунду, а затем в два широких шага преодолел разделявшее их расстояние.
– Тебе по-прежнему дорога жизнь этого никчемного офицера? – пристально глядя в лицо поежившейся девушки, холодно спросил священник.
– Вы смеете сомневаться!? – чуть дрогнувшим голосом ответила та; пожалуй, чересчур громко, будто пытаясь этим восклицанием разбить секундное колебание и не позволить себе даже успеть осознать его.
– В таком случае, у тебя три дня, – архидьякон двумя пальцами подцепил остренький подбородок, не позволяя красавице отвернуться. – Я допустил ошибку, когда думал, что смогу найти средство смягчить твое сердце, девушка. Пустое; мне не следовало даже пытаться. Ты не позволишь мне искупить свою вину, не дашь и шанса заслужить твою любовь. Я, наверное, единственный человек, чьи страдания не вызывают в тебе сочувствия… Тот отчаянный шаг, на который я решился, – все из любви!.. О, что за мука любить женщину! Как счастлив я был, когда любил моего несмышленого братца; как спокоен я был, когда любил моего Бога; как велик я был, когда любил науку. И как жалок, беспомощен я теперь, когда люблю женщину, и здесь не могут помочь ни книги, ни Творец. Впрочем, быть может, все дело в этом капитане?.. Если бы он не стоял между нами, если бы я глубже тогда вонзил в него кинжал…
– Не смейте, слышите?! – Эсмеральда дернулась, прижалась к стене; с ненавистью уставилась на врага, прижимая к груди одеяло. – И зачем только я не убила вас тогда!.. Вы дьявол, а не человек!
– Значит, тебе предстоит провести не одну ночь в объятиях сатаны!
Выпалив эту угрозу, Клод с такой силой рванул ни в чем не повинное покрывало, что то жалобно треснуло и выскользнуло из тонких пальчиков. Затем резко дернул дерзкую девчонку за запястье и притянул к груди, утыкаясь губами в нежную шейку:
– Три дня, девушка, – повторил он, жадно вдыхая запах ее кожи. – Это последнее, что я могу для тебя сделать. Через три дня – праздник Вознесения Пресвятой Богородицы, большое торжество. Я буду молить Ее смилостивиться над нами! Быть может, это колдовство, наконец, развеется… Если нет, то все кончено!.. Я овладею тобой, хочешь ты того или нет; значит, таков наш рок: твой – разделить жар первой страсти с ненавистным палачом, мой – навсегда загубить свою душу и быть вечно презираемым тобой… У тебя есть еще время примириться со своей участью. И лучше бы так тебе и поступить! Доверимся судьбе. Если в три дня ничего не изменится, значит, то предначертано свыше. Теперь прощай. Я вернусь к вечеру.
После его ухода плясунья некоторое время не шевелилась: так и сидела на низкой кровати, обхватив себя тонкими ручками и дрожа всем телом. Перед мысленным взором одно за другим вырастали воспоминания вчерашнего вечера. «Кто-то должен уступить…» Нет, лучше провести ночь с хромым горбуном, чем с гнусным попом!.. Впрочем…
Девушка прикрыла глаза и представила на месте монаха Квазимодо. От единственной мысли о том, что одноглазый звонарь мог бы поцеловать ее, Эсмеральду передернуло. А когда она попыталась вообразить, что несчастный глухой урод, который был так добр к ней, лезет под юбку, поняла, что умерла бы от омерзения в ту же секунду. Щеки залила краска стыда: неужто ее друг и защитник, невиновный в своем изъяне, вызывает больше отвращения, чем этот безумный палач?.. Что за сумасшествие, почему она вообще об этом думает?!
Цыганка резко открыла глаза и тряхнула головкой, разгоняя тени непрошеных видений. Наконец, неуверенно поднялась и, помедлив, подошла к столу. Здесь все еще лежали те самые печенья, которыми так любезно угостил ее вчера тюремщик; сам он, очевидно, и не вспомнил о них поутру. Соблазнительная мысль отравиться, посетившая накануне, вновь всплыла в разгоряченной юной головке. Покончить со всем разом… Кажется, вчера это было не так уж неприятно. И, во всяком случае, уж точно лучше, чем отплясывать на виселице, в одной рубахе, на потеху не знающей жалости толпе. «Я вернусь к вечеру»! Вернется и увидит, что она предпочла умереть, только бы не делить с ним ложе! Быть может, тогда монах, в конце концов, осознает, насколько противен ей, насколько низкий поступок он совершает, принуждая девушку подобным образом. И пожалеет!.. Да, пожалеет. Пусть совесть мучает его до конца жизни, и тень невинной жертвы станет вечным его спутником.
Смуглая ручка потянулась к смертельному лакомству. Всего лишь доесть оставшиеся сладости – ничего страшного, это будет даже приятно. А потом – потом только ждать. Несколько коротких болезненных минут, и блаженная тьма убаюкает ее, примет в свои нежные объятия, проводив в последний путь тихой колыбельной бесконечной ночи… Взяв тонкое печенье, она осторожно откусила. Ничего, кроме медовой сладости. Доев, нерешительно потянулась за следующим… Нет!..
Плясунья с неожиданной злостью схватила в охапку оставшиеся пару десятков злосчастных овсяных печений и, выбежав на улицу, с размаху бросила в реку. Если она умрет, священник уж точно не пощадит Феба. Если бы не это обстоятельство, тогда другое дело. Но ответственность за жизнь любимого не позволяет совершить столь желанный – да, желанный! – шаг во мрак.
Эсмеральда старательно убеждала саму себя, что единственное, что помешало ей, – именно опасение за жизнь любимого. Грозно шикнула на ту часть своего сознания, которая смущенно намекнула, что про Феба она вспомнила, лишь когда сладкий яд уже потихоньку двигался в направлении дна, и нужно было как-то оправдать внезапный порыв. Соглашаться с тем фактом, что ей по-прежнему, несмотря на все несчастья, хочется жить, было почти что стыдно. И девушка с усердием, достойным лучшего применения, гнала прочь мысль о том, что теперь, когда в сердце ее поселилось сомнение касательно верности возлюбленного, на первый план выступили собственные несчастья. Вместе с тем, пережив вчера мысленно сцену соития с монахом, о чем она прекрасно помнила, хоть и находилась в некотором трансе, цыганка невольно начинала воспринимать это как вполне возможное событие. Прежде это был кошмар, который невозможно даже представить, как невозможно вообразить собственную смерть. Это было событие из какой-то иной системы координат; нечто иррациональное, не поддающееся логическому осмыслению. Теперь же плясунья ясно представляла, как бы это могло произойти, и из разряда невозможного подобный исход перешел в ряды крайне неприятных, даже ужасных, но вполне себе реальных событий. А с реальностью, в отличие от кошмара, вполне себе можно бороться. Реальность можно пережить и оставить в прошлом. Даже если она цепляется за подол платья и неумолимо тянет назад, даже если впивается в сердце крючьями воспоминаний, можно все равно стиснуть зубы и упрямо двигаться дальше.
Вернувшись в дом, прелестница задумчиво плеснула в глиняную миску холодного лукового супа и застыла над тарелкой, неосознанно кроша над посудой кусок ржаного хлеба. В сущности, это ведь не так страшно. Для кого ей беречь себя, если у Феба теперь есть невеста? А если нет?.. Если он остался верен и по-прежнему любит, тогда тем более она должна пожертвовать собой ради его спасения, тут нечего и рассуждать. Матушка… Она навсегда потеряет надежду обрести ее. «Тебя не слишком-то долго заботил этот вопрос, когда ты добровольно готова была отдаться капитану!» – язвительно напомнил внутренний голос, заставив Эсмеральду опустить глаза. Да она уже второй кусок скрошила!..
Цыганка принялась за еду. У нее есть еще, по крайней мере, три дня. Три дня, жалкие три дня!.. Как же поступить?.. Надежды, что поп вымолит себе и ей избавление, нет. Интересно, он сам-то в это верит?! Может, дает ей таким образом время? Глупости! Он просто чокнутый фанатик, столь же несдержанный в своей вере, сколь и в преступной страсти. Наверное, и впрямь собирается молиться, чтобы защититься от «колдовства». Лучше бы отрезал себе там, чтобы наверняка!.. Вот тогда точно ни одна женщина не сможет смутить его покой: Рай, или на что он там рассчитывает, обеспечен. И все будут счастливы.
Девушка криво улыбнулась от этой неожиданной мысли, а потом невольно хихикнула. Интересно, как поп отреагирует, если предложить ему такое решение проблемы… Впрочем, она снова думает не о том! Тут дело нешуточное. На карту поставлена ее честь, которую, по большому счету, она уже проиграла, когда вынуждена была последовать за монахом, зная, на что идет. Ладно, предположим, священник все-таки добьется своего… Ложка дрогнула в руке плясуньи; половина содержимого расплескалась, но остаток она все-таки мужественно донесла до рта. Итак, предположим. Он, конечно, стар. И некрасив ужасно. Но все же не так уродлив, как звонарь, а значит, могло быть и хуже. Подруги рассказывали, что в первый раз бывает больно… Подруги. Жюли, например, прелестная девчушка и в прошлом обитательница Двора Чудес, никогда не скрывала, что бережет себя единственно для того, кто предложит хорошую цену. Она всегда умела подать себя. Чуть не с одиннадцати лет кокетничала с проявлявшими интерес благородными господами и часто приносила неплохую выручку, хотя торговала довольно паршивыми пирожками, которые пекла мать. И план ее увенчался успехом: тринадцати лет от роду, чуть-чуть не достигнув четырнадцатой весны, она добилась поставленной цели. Жюли заметил и увез в Руан Робер де Круамар, некий священник, очевидно, довольно высокого сана. О ее дальнейшей судьбе Эсмеральда ничего не знала. Смешливая белокурая подруга только и успела, что рассказать о роскошных апартаментах, куда привел ее знатный господин в сутане, о ночи, проведенной на шелковых простынях, похвасталась небольшой брошью с красивым изумрудом… А через три дня тот самый священник, приезжавший в Париж, вероятно, по делам, умчал красотку на север, очарованный ее хорошеньким личиком, веселым нравом и обольстительной невинностью юности.
И тут священник! Впрочем, Жюли, кажется, не чувствовала себя несчастной, хотя и не испытывала по отношению к Роберу де Круамару решительно никаких эмоций. Она, впрочем, в отличие от самой цыганки, не была даже расстроена предстоящей разлукой с близкой подругой. Жюли была легкой, она кружилась, точно сорванный лист, в вихре жизни, танцуя между небом и землей и не желая иного партнера, кроме ветра. Ох, она бы, уж конечно, не попала в такую ужасную передрягу! А если бы и попала, быстро выпуталась. Например, начала бы распоряжаться архидьяконом, как ей вздумается, играючи вертя его страсть на кончиках пальцев и оплачивая исполнение своих прихотей мелкими монетами благосклонности. Даже немного жаль, что уличная плясунья, в отличие от уличной торговки, не привыкла продавать, не умеет продаваться, совсем не кокетка и так глупо мечтает о романтичной любви прекрасного офицера, когда пора бы подумать о собственной жизни. Вспомнить о том, что жизнь не спектакль, и играют здесь по другим правилам.
Будь что будет! Она не в силах сейчас изменить ситуацию. Стать кем-то другим, кто бы взглянул на это дело более прагматично, тоже не в ее власти. Остается ждать развития событий и надеяться, что молитвы сбрендившего монаха все же достигнут небес. И они милосердно приберут его до грехопадения… Да, это был бы идеальный вариант. Во всех смыслах. Для нее, во всяком случае, уж точно. Ах, если бы девушка знала молитвы, она тоже бы сейчас встала на колени и просила Богоматерь и ее Сына о смерти. О его смерти.
========== ///////////// ==========
Достигнув ворот собора, Клод первым делом отправился к епископскому дворцу. Луи де Бомон итак проявил практически ангельское терпение, на несколько недель предоставив второго викария самому себе – не стоило злоупотреблять его великодушием. К тому же, встреча была неминуемой, и лучше нанести визит самому, нежели ждать, пока за ним явится очередной мальчишка с приглашением, от которого уже нельзя будет отказаться.
Итак, архидьякон решительно вошел в здание дворца и попросил доложить епископу парижскому о своем визите. К счастью или нет, но приняли его незамедлительно.
– Кого я вижу!.. – Луи де Бомон де ла Форе, в прошлом – камергер Карла VII, а затем и Людовика XI, ослепительно улыбался, однако глаза оставались холодны. – Неужто сам мэтр Фролло почтил меня своим присутствием? Рад, рад безмерно!
– Ваше Преосвященство, я… – начал было священник, но был перебит.
– Присаживайтесь, присаживайтесь, отец Клод! Как ваше здоровье? Выглядите вы и впрямь не лучшим образом… Но, надеюсь, милостью Божьей уже идете на поправку. Мне, признаться, не хватало своего второго викария; вы ведь даже не соизволили никого проинформировать о вашем состоянии. Признаться, я очень волновался и ожидал худшего.
Епископ говорил мягким, вкрадчивым голосом, щедро приправляя каждую фразу сочувствующим тоном. Однако собеседник его прекрасно понимал, что Луи, если и не зол, то, как минимум, до крайности возмущен, к чему, признаться, были все основания. Каждое слово сочувствия было одновременно и упреком; каждый заданный заботливым тоном вопрос – язвительным уколом; последняя фраза – так и вовсе прямой угрозой.
– Простите меня, Ваше Преосвященство, – архидьякон остался стоять и прямо взглянул в проницательные глаза епископа. – Я действительно был серьезно болен, но сейчас готов вернуться к своим обязанностям. И готов выполнить любую епитимию, которую вам угодно будет наложить на меня, за столь непозволительное пренебрежение долгом.
– Что ж, болезнь не грех, – медленно произнес Луи де Бомон, отворачиваясь и подходя к окну. – Епитимия ни к чему. Значит, я смею надеяться, что подобного больше не повторится?
– Нет, Ваше Высокопреосвященство. С сегодняшнего дня я возвращаюсь к делам.
– И будете участвовать в праздничной службе?
– Непременно, и с большим удовольствием, – глаза Фролло блеснули каким-то фанатичным огнем. – Вознесение Пресвятой Богородицы – тот день, который каждый добрый христианин должен посвятить молитвам, если хочет, чтобы чаяния его достигли Ее слуха.
– Прекрасно, – вновь оборвал епископ, резко оборачиваясь. – В таком случае, не смею вас более задерживать. Полагаю, у вас скопилось немало работы, не так ли?.. В вашем ведении, насколько мне помнится, находятся Монлерийский и Шатофорский деканаты, а кроме них еще пара сотен сельских приходов, которые тоже полагается хоть изредка навещать.
– Сто семьдесят четыре, – бесстрастно поправил Фролло.
– Очень рад, что вы хорошо владеете арифметикой, – поморщился де Бомон,– она придется весьма кстати при сверке учетных книг… Признаться, я давно уже хотел напомнить вам, мэтр, что, помимо духовного суда, в котором вы заседаете, и ваших научных изысканий, которые я только из большого уважения называю именно так, а не чернокнижием, у вас есть и прямые обязанности. И я с сожалением вынужден констатировать, что за последние полгода получил несколько анонимных донесений, уличающих вас в пренебрежении ими. Однако, зная вас, как человека исключительно надежного, первое время я не придавал им особого значения, полагая наветами клеветников и злопыхателей. Тем не менее после вашего добровольного заточения вынужден признать, что доля правды в этих обвинениях присутствовала. Вы получили это место по моей протекции, господин архидьякон, и я настоятельно прошу вас не забываться. До последнего времени вам удавалось не только оправдывать, но и предвосхищать мои ожидания. Надеюсь, так будет и впредь.
Клод молча склонил голову в легком поклоне.
– Я очень уважаю вас, поймите. Ваш ум, ваша ученость и строгость нравов делают вам честь. Уверен, все дело заключалось единственно в болезни, и впредь вы будете следить за приходскими делами с неизменным тщанием и присущей вам ответственностью. Что ж, думаю, мы друг друга поняли.
– Я услышал пожелания Вашего Высокопреосвященства и всеми силами постараюсь оправдать ваше доверие. Один только вопрос: значит ли это, что я могу отправиться объезжать вверенные моему попечению приходы прямо сейчас?.. Ваши доносчики правы: к своему стыду с глубочайшим раскаянием вынужден признать, что в последние полгода действительно не уделял должного внимания этой части своих обязанностей. Если позволите, я покину стены монастыря до праздника Вознесения, чтобы немедленно исправить эту оплошность.
– Конечно, – кивнул епископ и, наконец, искренне улыбнулся. – Вот теперь я узнаю вас, отец Клод. Делайте, что сочтете нужным, и, надеюсь, я смогу и впредь рассчитывать на вашу добропорядочность и рачительность. Ожидаю встретить вас через три дня в совершеннейшем здравии. Да, кстати!.. Как поживает ваш брат? По-прежнему не слишком радует успехами на учебном поприще?..
Священник лишь сокрушенно вздохнул и состроил гримасу настолько страдальческую, что де Бомон невольно усмехнулся.
– Ну-ну, не отчаивайтесь так, мэтр! Мальчишки, уж конечно, всегда жадны до забав, красавиц и выпивки, что не мешает, однако, некоторым из них становиться со временем вполне добропорядочными и рассудительными людьми. У кого из нас не гулял в голове ветер в подобном лучезарном возрасте?..
«У меня не гулял, – с тоской подумал архидьякон, выходя из кабинета епископа. – Но, наверное, уж лучше бы тогда, чем теперь».
Покинув епископский дворец, Фролло задумался. С одной стороны, ему очень хотелось немедленно кинуться обратно в старый рыбацкий домик – туда, где находилась сейчас Эсмеральда. С другой, отчетливо понимал, что расположение епископа ему сейчас необходимо, как никогда. А мужчина очень хорошо знал, что покровительство Луи де Бомона продлится ровно до тех пор, пока второй викарий безукоризненно выполняет свои обязанности. Вера в него епископа и так, как он только что выяснил, пошатнулась. Проклятая девка!.. Не хватало еще прибавить к репутации чернокнижника совершенно несправедливое обвинение в неумении вести дела… Решено, он только заглянет на четверть часа, может быть, перекусит, убедится, что с ней все в порядке после глупейшего вчерашнего эксперимента, и сразу же отправится прямиком в ближайший приход. За три дня вполне можно успеть обойти облепившие Париж деревни и посетить хоть какую-то часть вверенных его попечению церквушек. Впрочем, Клод заранее был уверен, что и без его бдительного контроля дела идут как надо. Он ведь и прежде не особенно часто отлучался из столицы, успевая за один год нанести визиты хорошо если в пятую часть произвольно выбранных подконтрольных храмов. Зато так дотошно интересовался делами и столь сурово допрашивал приходских настоятелей, что едва ли стоило теперь ожидать серьезных расхождений бумажных отчетов и истинного положения дел.
Итак, священник направился в монастырскую конюшню и распорядился подготовить мула. Лично приглядел, чтобы новиций ¹ заполнил седельные сумки овсом на три дня и, выехав за ворота собора, той же дорогой двинулся в обратный путь.
Комментарий к /////////////
¹ Новиций – в Католической церкви послушник, проходящий испытание перед вступлением в монашеский орден.
========== ////////////// ==========
Лето 1482 года выдалось, прямо скажем, не самым счастливым периодом в жизни Жеана Фролло. После неудачной попытки достучаться до брата архидьякона минуло уже три дюжины дней, и юноша был не то что на мели, а в совершенно отчаянном положении. Чтобы описать всю степень мрачной безысходности, завладевшей сердцем школяра, достаточно сказать, что за минувшие пять дней он не пропустил ни одной лекции и в колледже Торши проводил времени больше, чем в кабаках, не отлучаясь даже по ночам. Да и был ли смысл просиживать штаны в тавернах, если в долг ему не верили ни в одной, а денег все равно не было. Бедняга уже месяц как волей-неволей вел себя целомудреннее брата: Изабо-ла-Тьери из Валь-д’Амур, хоть и нравился ей этот румяный, белокурый юноша, все же была дамой с принципами и отдаваться за «спасибо» не собиралась. Жеан пробовал, было, занять денег у приятелей, но те, хотя и охотно пропивали в былые дни наличность его старшего брата, давать в долг не торопились: репутация у младшего Фролло была не самая безупречная.
– Qui non laborat, non manducet ¹, – проворчал Жеан, останавливаясь на мосту Менял и задумчиво глядя в воду, прикидывая, насколько живописно смотрелось бы его тело, выловленное пару дней спустя, и как сильно братец сожалел бы о своем опрометчивом решении лишить его содержания. – И вздумалось же Филиппу де Комину, чтоб ему пусто было, вышивать чертов девиз на попоне своей старой клячи!.. Однако так свихнуться можно: клянусь душой, эти науки выпивают из меня все соки. Кажется, и после самой жаркой ночи с малышкой Изабо я так не уставал, как после этих бесконечных латыни, греческого, истории, метафизики… О, пропади все пропадом, нет больше решительно никаких сил смотреть на постные лица учителей и выслушивать никому не нужные лекции!
Юноша в сердцах плюнул в воду и сердито отвернулся, направляясь обратно в сторону ненавистного учебного заведения, пробормотав себе под нос:
– Ладно, дорогая Изабо, только ради твоих белых грудей я потерплю эту муку еще несколько дней. Но если братец и тогда не соизволит обеспечить меня средствами к существованию, придется порвать со всем разом. Стану бродягой, и дело с концом! Право слово, чудесные ребята эти нищие. Шкура их так дешево стоит, что они, кажется, не слишком-то о ней пекутся. Что ж, думаю, и для меня во Дворе Чудес отыщется занятие и пара полных грудей, на которые я мог бы преклонить голову вместо подушки. Это, уж во всяком случае, куда как интереснее, чем становиться каким-нибудь помощником наставника в колледже… Ах, милый братец, как же вы можете быть так жестоки с несчастным Жеаном Мельником?!
Произнося эту фразу, юный шалопай возвел к небу укоризненный взгляд, точно ища на нем ответа. Вообще Фролло-младший не был склонен к пространственным рассуждениям и длинным монологом, но пустое брюхо и претерпеваемые лишения кого угодно в кратчайшие сроки превратят в философа.
Небо, к несчастью, безмолвствовало, а привлекать внимание своей патетической позой с воздетыми кверху руками Жеану быстро надоело. Оглядевшись, он уж хотел было вернуться в свою мрачную «тюрьму», озаренную в это время суток единственно светом знаний, как неожиданно внимание его привлек мужчина, спешащий на муле к мосту, оставшемуся позади Жеана. «Неужто Провидение все же услышало и сжалилось надо мной?» – весело подумал школяр и крикнул:
– Братец! Клод!..
Однако архидьякон был настолько погружен в собственные мысли, что кажется, не слышал вообще ничего вокруг: он не остановился, не обернулся, уверенно двигаясь в противоположную от мальчишки сторону.
– Будь я проклят, если тут нет чего-то поинтереснее алхимии и герметики! – тихо сказал сам себе Жеан, резко меняя направление движения и увязываясь за священником. – Сначала бормочет что-то в своей башне и клеймит стены греческим, потом месяц и носа не кажет из кельи, оставляя меня без средств к существованию, а теперь вдруг так спешит, что и родного брата не замечает!.. Ну нет, уж я выясню, что тут за тайна и нельзя ли извлечь из нее сколько-нибудь практической пользы.
Движимый любопытством, тем самым, что заставило его подслушивать у дверей башенной кельи, школяр последовал за архидьяконом. Не сказать, чтобы его действительно терзали размышления о переменах, произошедших в Клоде, которые юноша не мог не заметить – скорее это был обыкновенный интерес, к тому же уважительный повод пропустить лекцию по античной литературе.
Младший Фролло преследовал священника добрых полчаса: они давно вышли за городские ворота и теперь двигались по не слишком оживленной дороге на запад. Жеан уже подумывал бросить свою затею, догнать брата и прямо спросить, намерен ли тот сделать из него лиценциата или бродягу. Конечно же, Клод не захочет толкнуть несчастного, оголодавшего любимца в клоаку, которую представлял собой Двор Чудес, и снабдит хоть какой-нибудь наличностью. Однако стоило парнишке ускорить шаг, как всадник остановился и резко оглянулся. Замер на несколько секунд, а потом лицо его приняло столь недовольное выражение, что школяр невольно забеспокоился об успехе своего предприятия и, приняв самый беспечный вид, приблизился к архидьякону:
– Братец! Как же я рад, наконец, повидаться с вами!
– Жеан, ты следил за мной? – не ответив на приветствие, спросил Клод, подозрительно вглядываясь в совершенно невинное лицо юного повесы.
– Как можно! – оскорбился тот, с удивлением отметив про себя, что остановился Фролло-старший вовсе не посреди дороги, как ему поначалу показалось, а возле неприметной, убегающей влево тропинки. – Я заприметил вас не далее, как минут пять назад, и сразу окликнул. Оклик мой, однако, остался без ответа, и я поспешил вас догнать, потому что очень соскучился. Вы, смею надеяться, тоже, раз уж почувствовали мое присутствие и остановились.
От лукавого взгляда школяра не укрылось, как едва заметно дрогнули губы его собеседника на последней фразе, после чего тот с видимым усилием произнес:
– Конечно, Жеан. Я очень рад тебя видеть. Но что ты здесь делаешь?
– Учу древнегреческую поэзию, – не моргнув глазом, ответил юноша. – Здесь, за городом, атмосфера куда как больше располагает к стихам, не правда ли?
– Ну… да. Что же ты учишь?
– Нам задали подготовить к декламации одно из стихотворений Алкея.
– О, это один из величайших поэтов той эпохи! – одобрительно кивнул Клод. – Сам Гораций позже будет подражать ему. В свое время я, как и ты, был заворожен его творчеством и декламировал «Гимн Митиленам»; кажется, довольно неплохо. Прочти, что ты уже выучил.
– Увы, братец, я пока ничего не выучил, – белокурый бесенок сокрушенно развел руками. – Ведь я не могу даже переписать эти прекрасные строки, поскольку чернила мои высохли, а старые перья уже никуда не годятся. Конечно, вы можете справедливо заметить, что я мог бы занять эти принадлежности у товарищей, но вынужден признаться, что не имею даже собственной бумаги.
Архидьякон Жозасский нахмурился.
– Значит, ты все-таки шел за мной из самого Парижа, – констатировал священник, – с тем, чтобы снова просить денег. Отчего же не окликнул?
– Клянусь душой, дорогой братец, это первое, что я сделал! Но вы были так погружены в собственные мысли, что я не осмелился отвлекать вас и пошел следом в надежде, что вы сами вскоре приметите меня. Так оно и случилось. Вы очень вовремя остановились у этой тропки и дали шанс догнать вас, таким образом…
– Довольно!.. – прервал Клод. – Что ж, Жеан, я очень надеюсь, что ты, наконец, возьмешься за ум и начнешь интересоваться хоть чем-то, помимо уличных девок и выпивки… А вдруг меня не станет, что ты тогда будешь делать, на что будешь жить? Ты думал об этом?
– Фи, братец, да ведь вам всего тридцать три; думаю, у меня еще куча времени, чтобы подумать об этом. К тому же, мнится мне, суровые и сдержанные во всем аскеты, подобные вам, живут куда как дольше таких охочих до развлечений разгильдяев, как я. Не исключено, что именно вам придется однажды хоронить меня, а вовсе не наоборот.
– Жеан, что ты говоришь?! – ужаснулся старший Фролло, но тут же лицо его вновь приняло строгое выражение. – Мне уже тридцать шесть, мой дорогой, и всякое может случиться.
– Погоди, Клод, уж не связано ли это как-то с твоей болезнью?.. – школяру, кажется, впервые в жизни пришла в голову мысль, что со старшим братом действительно может что-то приключиться. – Когда я заходил в монастырь последний раз, болтали, будто ты серьезно болен.
– Может быть, – архидьякон неопределенно дернул плечом и потянулся к висящему на поясе кошельку. – Итак, Жеан, я даю вам сорок лиардов, а вы поразмыслите на досуге, чем собираетесь жить, если Господь призовет меня. И кстати, в ближайший месяц можете больше не являться ко мне за деньгами: вы их не получите. Но ты всегда можешь обратиться ко мне за советом или помощью.
– Сорок лиардов на месяц?.. Братец, ведь вы обрекаете меня прозябать в нищете! Мне придется выбирать между письменными принадлежностями и хлебом насущным. А я вовсе не уверен, что голод не одержит, в конце концов, верх над моей жаждой знаний.
– Я пришлю тебе бумагу и чернила, как только вернусь в Париж. Приходские дела вынуждают меня оставить на несколько дней столицу, но сразу же по возвращении ты получишь и перья, и все прочее.
– Спасибо, мой добрый братец, но к чему вам утруждаться? – заюлил находчивый повеса. – Если бы вы дали мне еще десять су, я бы и сам купил, что требуется, и прямо сегодня…
– Нет, Жеан. Повторяю: я пришлю все необходимое через несколько дней, но денег сверх этой суммы ты не получишь. Теперь возвращайся в колледж, а мне следует поспешить: нужно успеть попасть в церковь до вечерней службы.
С этими словами священник развернул мула и поехал дальше. Клод был рад повидать брата, однако одновременно и очень досадовал на эту встречу: теперь ему не придется пообедать в компании цыганки. Лишь бы только Жеан ничего не заподозрил!.. Впрочем, этот чертенок наверняка прямо сейчас кинется в кабак, и думать забыв про заветную тропинку. Наверняка.
***
Школяр, довольный своей удачей, направился в обратную сторону, беззаботно насвистывая под нос незатейливую мелодию. Однако не прошел и десяти арпанов ², как круто развернулся и поспешил вернуться к месту прощания с братом. Клод уже скрылся из виду, и нужды прятаться не возникло. Веселые чертики заплясали в глазах Жеана, когда он двинулся по поросшей травой тропинке: она, очевидно, была долгое время почти совсем заброшена, однако сейчас зелень казалась примятой. Что же за тайну прячет его брат-святоша, из которого обычно с трудом удается вытянуть и пару парижских солей, коли даже откупился, лишь бы не вызвать подозрений?.. Может, здесь у него тоже что-то вроде научной лаборатории, как и в башенной келье? Интересно, не там ли он хранит финансы…
Через несколько минут юноша вышел к Сене. На самом берегу расположилась ветхая рыбацкая хижина.
