Текст книги "Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)"

Автор книги: Лея Р.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– А на что надеяться матери, чье дитя пожрали проклятые цыгане? – воскликнула откуда-то из темной глубины кельи вретишница. – Ох, бедная моя малютка! Шестнадцать лет оплакиваю я тебя, шестнадцать лет рву на себе волосы, ни на что не надеясь и ни на что не уповая. Ты давно теперь на небесах, моя Агнесса; меня же ждет бездна адова, и даже за порогом не обнять мне тебя, не прижать к себе хоть на минуту мою кроху… О, что за мука! Этот холод не так страшен, как лед в моем сердце; этот голод не так терзает, как неутихающая боль моя; жажда не приносит таких страданий, как память о ее розовых ножках, которые давно уж касаются своими нежными пальчиками райских облаков!..

«Еще одна жертва воспоминаний, – мрачно подумал священник. – А где сейчас носят тебя твои легкие ножки, Эсме…» Он прервал мысль, не позволив себе произнести запретное имя.

– Мы спасены в надежде… – медленно повторил мужчина, делая шаг в сторону Собора Богоматери, однако его окликнули.

– Отец Клод, вы святой человек! Вы умнейший человек! Благочестивый. Ответьте же несчастной грешнице, на что мне надеяться, если дитя мое не со мной? Чего ждать, если мне не дали даже похоронить ее по-христиански, и я не знаю, где могилка моей крошки Агнессы?..

– Стыдись, сестра, – холодно ответил Фролло. – Непорочная душа твоей девочки давно уж у самого Престола Господня, молится о твоем спасении. А ты изводишь себя напрасными сожалениями, гневишь Бога своими причитаниями и скорбью. Уныние – смертный грех, сестра моя. Послезавтра праздник Крещения Господня – ты лучше помолись, как следует, об упокоении души своего ребенка и о спасении своей собственной. Иисус милостив, быть может, сжалится он над тобой, и за мужество твое и терпение возвратит тебе твое дитя.

– Да, да, пусть возвратит!.. – исступленно закивала затворница, подбегая к прутьям решетки. – Да только как мне не крушить сердце свое в вечной печали, как заглушить горе, когда в душе моей дыра зияет?! Ведь этот башмачок – все, что оставил Бог в память о моей дорогой доченьке. Взгляните, отец мой, взгляните! – она протянула раскрытую ладонь, и золотая нить тускло блеснула в свете луны. – И не верится, что может быть у человека такая крохотная ножка… О, а теперь ее пожрали цыганки, и башмачок – единственное, что осталось у бедной матери. Моя услада и источник неизбывной скорби. Бедное мое дитя!..

С этими словами Пакетта бросилась ничком на стылый земляной пол и застыла недвижно, укрыв грудью единственное свое сокровище.

Мужчина замер. Он не мог поверить своим глазам, не мог произнести ни звука. Быть того не может!.. Он уже видел двойника этого розового башмачка, давно, но отчетливо помнил каждую деталь. Перед мысленным взором тут же возникла обнаженная грудь прелестной цыганки, чуть вздымающаяся от неровного дыхания… Архидьякон судорожно дернулся и метнулся к зарешеченному окошку.

– Сестра Гудула, – позвал он, почти задыхаясь. – Сестра Гудула!

Вретишница не шевелилась, будто упала замертво.

– Сестра Гудула, покажите мне, пожалуйста, еще раз башмачок.

– А на что вам?! – тут же вскинулась и оскалилась эта волчица в получеловеческом облике. – Хотите отобрать у матери последнее?.. Да я скорее дам вырвать себе ногти, чем отдам свое сокровище!

– Я хочу только взглянуть, – Клод пытался говорить спокойно, но выходило из рук вон плохо. – Мне кажется… Я не уверен, но, возможно, я знаю, где второй такой.

– Второй?! – затворница метнулась обратно к узкому окошку и просунула худощавую, точно обтянутый сухой кожей скелет, ладонь.

Священник судорожно выдохнул. Сомнений быть не могло: точно такой же носит на шее Эсмеральда. А это значит…

– Сестра моя, Господь услышал твои молитвы. Твоя дочь жива.

– Жива?! Но как же это… Все эти годы я оплакивала ее, сидела здесь взаперти, вместо того чтобы стереть в кровь ноги, но найти мою дорогую девочку!.. Я должна разыскать ее, прижать хоть раз к груди, а потом я смогу отойти с миром. Моя девочка, мое дитя, моя Агнесса!..

– Тебе не нужно ее искать, сестра: твоя дочь в Париже, и ты не раз видела ее.

– Видела!.. Кто же она, отец мой?! Отведите меня скорее к ней! Ведь ей уже семнадцать, она совсем, должно быть, взрослая!.. Знает ли она, что у нее есть мать, которая шестнадцать лет посыпает голову пеплом, оплакивая свое дитя?

– Она не знает, кто ее мать, однако надеется найти ее по этому башмачку. Увы, я не смогу отвести тебя к ней прямо сейчас, но вы обязательно встретитесь, обещаю. Если ты отдашь мне этот башмачок, я смогу убедить ее прийти на встречу. Дочь твоя в смертельной опасности, ее приговорили к смертной казни по несправедливому обвинению. За чужое преступление ей грозит виселица, потому она не смеет появляться на улицах. Но я помогу вам: спрячу ее в укромном убежище и приведу тебя к ней. Для этого мне только нужен второй башмачок, ведь иначе Эсме… Агнесса не поверит мне, понимаешь?

Напряженная борьба отразилась на костлявом, изможденном лице.

– Ну же, неужели ты не хочешь поскорее прижать к груди свое дитя? – мужчина начал терять терпение.

– Прижать к груди… Моя девочка, моя Агнесса!.. О, конечно, отец мой, простите, что усомнилась! Но когда же вы вернете мне дочь?.. – с надеждой спросила окрыленная мать, протягивая дрожащей рукой свое сокровище и жадно наблюдая, как скрылось оно в складках сутаны.

– Скоро, сестра, очень скоро. Ждите меня с вестями после праздника Крещения Господня, а пока – молитесь за дочь вашу да благодарите Творца, который один всемогущ и милостив!

С этими словами Фролло быстро направился к собору, весь пылая и не зная еще в точности, что собирается делать, но с возродившейся в сердце надеждой. А Пакетта Шантфлери упала на колени и, не замечая струящихся по щекам счастливых слез, начала молиться.

***

– Прекрасная речь, Жеан.

– Б-братец?.. – появление архидьякона Жозасского в колледже Торши спустя столько лет после выпуска было особенно удивительно еще и потому, что он не поленился простоять, опершись о колонну, все занятие, внимательно слушая выступления нынешних студентов.

– Я весьма и весьма тобой доволен, – продолжал Клод, медленно двигаясь к выходу, держась, как всегда, высокомерно, и надменно раскланиваясь с встречавшимися по пути учителями. – Я всегда говорил, что у тебя светлая голова; жаль только, что ты так редко ею пользуешься. Теперь я собственными глазами увидел, что ты взялся, наконец, за ум, и это несказанно меня радует. Но я пришел не для этого, как ты сам, верно, догадываешься. У меня к тебе поручение, Жеан, и весьма важное.

– Я всегда рад выполнить ваши поручения и поболтать, дорогой братец – вы ведь теперь так редко удостаиваете меня своим вниманием, – однако именно сейчас у меня, к сожалению, совершенно нет времени.

– Куда же ты спешишь? – остановившись, в упор взглянул на него священник; он явно был очень недоволен и раздосадован.

– Что ж, я… – школяр собрался с мыслями и выпалил на одном дыхании: – Завтра в зале Дворца Правосудия состоится мистерия, и я в ней участвую. Сегодня у нас генеральная репетиция.

– Ты будешь играть?! – всю напускную невозмутимость старшего Фролло как рукой сняло; он даже разозлиться толком не мог: открыл было рот, но, так и не придумав, что сказать, захлопнул обратно. Непонятно, чего в нем сейчас было больше – удивления или негодования.

– Чтобы окончательно вывести вас из равновесия, братец, и чистосердечно покаяться во всем, вынужден признаться, что я не только актер – я еще и, в некотором роде, соавтор постановки, – пытаясь сдержать веселый смех, повеса картинно развел руками, как бы извиняясь.

– Сочинительство – это похвально, Жеан, хотя и не совсем к лицу человеку благородных кровей. Но все же оно тренирует ум и заставляет задуматься о многих вещах, помогает в изучении истории, поэзии… Но играть на сцене!.. Ты точно хочешь свести меня в могилу; ты же дворянин, а не сын какой-нибудь актрисы и ярмарочного шута. Где твое достоинство? Боже, только этого позора мне не хватало!

– Да не кипятись ты так, Клод, – вдоволь насладившись весьма эмоциональным наставлением, по которым он, к своему изумлению, успел почти соскучиться, ответил юноша. – Меня ведь никто не увидит. Только руку, да и она будет так размалевана, что едва ли у меня самого есть шанс ее признать. Ну, доволен? Позор твоим сединам больше не грозит?

Мужчина нахмурился было сурово, но потом махнул рукой на привычную строгость и мягко, по-отечески улыбнулся:

– В таком случае, я рад за тебя. Вижу, нашлось, наконец, в этом мире хоть что-то, привлекшее тебя больше драк, выпивки и продажных девок.

– Признаться, я и для них время нахожу, – хохотнул неугомонный шалопай, однако заметив, как снова сходятся на переносице густые брови архидьякона, тут же прикусил язык.

– И все-таки, Жеан, у меня к тебе дело.

Священник надолго умолк. Некоторое время они шли по залитой полуденным солнцем улице, не произнося ни слова. Наконец, мальчишка не выдержал:

– Что за дело?

– Даже не знаю, как начать… – школяр с удивлением отметил, что щеки собеседника вспыхнули. – Ты… ты общаешься еще с этой девицей?

– Какой девицей? – юноша прекрасно понял, о ком идет речь, однако он хорошо помнил, какой эффект производит на брата имя цыганки и не спешил озвучивать свою догадку.

– Не юли! – раздраженно поморщился мужчина. – Это ты передал Квазимодо ту куклу – больше некому. Значит, ты по-прежнему навещаешь иногда ее?..

– Да как не навещать, дорогой братец, когда мы с мужем Эсме… тьфу ты, когда мы с Пьером три месяца сочиняли «Благочестивого Адама»! А Гренгуар живет в одном доме с плясуньей, так что мне волей-неволей приходилось с ней общаться.

Младший Фролло счел за благо умолчать о том, что общество Эсмеральды было ему вовсе не в тягость, а даже, напротив, весьма нравилось. Вряд ли тот по достоинству оценит эту информацию… Кажется, будь его воля, архидьякон вообще запер бы девушку в какой-нибудь высокой башне, подальше от людей, и никому не позволил бы к ней приближаться.

– А к чему вы спрашиваете? – поскольку Клод снова надолго смолк, школяр взял инициативу в свои руки. Неужто братец решился-таки еще раз подъехать к девице?..

– Вот, передай ей, – скороговоркой выпалил священник и сунул в руки ошеломленного собеседника маленький сверток. – Ей передай, а не разворачивай!.. Да скажи… Скажи, если захочет, найдет меня завтра в семь вечера в начале улицы Тиршап.

– В нашем ленном владении? Хоро… Погоди, Клод! Да ведь малютке нельзя показываться в городе! А ну как ее опознают?.. Она приговорена к виселице, помнишь?

– Завтра чернь гуляет праздник шутов, на улицах будет полно народу. К тому же, в это время уже совсем темно. Если оденется, как порядочная горожанка, да приберет волосы, никто не признает в ней цыганскую ведьму.

– Возможно… Но, если она все-таки решится, будет лучше, если я провожу ее. Эх, жаль, хотел отметить свой дебют… Ну ничего, после отмечу!

– Нет, – оборвал архидьякон. – Она придет одна – если придет. Жеан, ты сделаешь это для меня?..

– Конечно, – просто ответил школяр, а про себя подумал: «С особенной радостью, если бы был уверен, что это не очередная глупость… Впрочем, на это надежды мало. Ладно уж, чем смогу – помогу. Не все же Клоду за меня краснеть – теперь моя очередь».

– Спасибо! – кажется, в этот момент священник выдохнул с облегчением и неизъяснимая перемена произошла в лице его – он будто позволил себе, наконец, на минуту расслабиться. – Я бы хотел присутствовать на вашей с Гренгуаром постановке, но, боюсь, это невозможно: завтра Крещение, ты знаешь, и до вечера я вряд ли смогу освободиться.

– Не беда: если верить этому брюзге поэту, вы немного потеряете, дорогой братец. Но что поделать, коли у него – Муза, а мне зато прекрасно известно, что нынче интересно публике.

– Во всяком случае, я очень надеюсь, что вас ждет успех. И что никто не узнает в одном из актеров брата архидьякона Жозасского! Нет, какой позор…

Еще раз сокрушенно вздохнув, священник удалился в сторону монастыря, а парнишка вприпрыжку бросился на репетицию.

***

– Эсмеральда?..

Пьер и Жеан вместе отправились после репетиции во Двор Чудес. Оба были весьма довольны: все прошло гладко, костюмы были готовы, актеры не забывали слов, а декорации Эдема поразили даже вечно придиравшегося ко всему философа-драматурга. Потому приятели решили, что вполне заслужили за свои труды горячий сытный ужин и по стаканчику доброго вина. Еда и впрямь нашлась, приготовленная заботливой женской ручкой, а вот вино подкачало – пить эту кислятину в неразбавленном виде было решительно невозможно. И вот, когда хозяйка скрылась в своей комнатке, школяр нерешительно постучал в дверь, сообщив поэту, что имеет к его жене конфиденциальный разговор. Гренгуар пробурчал что-то на тему того, что он «совсем уже обнаглел», однако препятствовать, естественно, не стал.

– Жеан?.. – приоткрыв дверь, цыганка удивленно воззрилась на него.

– Можно я пройду? Я должен тебе кое-что передать.

– От Квазимодо? – нерешительно спросила та, пропуская юношу; звонарь как-то передавал ей по осени неизвестно откуда добытые груши, а потом, в начале зимы – вылепленную неумелой рукой глиняную поделку, долженствующую олицетворять, очевидно, его самого.

– Не совсем, – ответил мальчишка, просачиваясь внутрь и терпеливо дожидаясь, когда плясунья закроет дверь и присядет на кровать. – Точнее, совсем не от него. Вот.

С этими словами Жеан протянул маленький сверток, в который, конечно, давно уже сунул свой любопытный нос. Ничего не понял и завернул все, как было. Поэтому теперь, зная, что находится внутри, он совершенно не ожидал последовавшей реакции: девушка вдруг смертельно побледнела, прикрыла ладошкой распахнувшийся в немом возгласе ротик и посмотрела на посыльного так, будто он передал ей привет с того света.

– Где… где ты это взял? – превозмогая дурноту, прошептала она.

– Мне передал его брат.

Школяр не думал, что можно стать еще белее, однако у Эсмеральды это получилось. А потом она покачнулась и, уткнувшись личиком в сложенные ладошки, согнувшись, сидела некоторое время недвижно. Гость ее ничего не понимал: старый детский башмачок – с чего бы столько эмоций? Должно быть, тут какая-то прелюбопытнейшая тайна…

– Что он сказал тебе? – слабо проговорила цыганка, не отнимая ладоней от лица.

– Что, если пожелаешь, найдешь его завтра в начале улицы Тиршап в семь часов пополудни. Эсмеральда, что все это значит?..

– Ах, не спрашивай!.. – плясунья, наконец, выпрямилась; в глазах ее блеснул какой-то лихорадочный огонь. – Но как же я пойду?.. Что, если меня узнают?

– Так ты пойдешь? – порядком изумился Жеан. – Что ж, завтра ведь праздник, будет многолюдно. Оденься понеприметнее, и тебя никто не признает. Если хочешь, я мог бы проводить…

– Нет! – быстро отказалась девушка. – Нет, не нужно… Передай завтра после представления Пьеру… Впрочем, нет, ничего не передавай. И спасибо тебе!

– Да было бы за что, – по-прежнему ничего не понимая, пожал плечами юнец. – Но ты уверена, что тебе стоит идти на эту встречу, да еще и одной?.. Эсмеральда, Клод… кажется, он до сих пор немного не в себе. В том, что касается тебя. Он может наделать много глупостей, о которых сам потом будет жалеть.

– Я должна, – зябко поежилась плясунья. – Он не дает мне выбора. Снова!.. Жеан, почему твой брат даже теперь не оставит меня в покое?.. – почти взмолилась красавица.

– Хотел бы я влезть ему в голову… Наверное, любит. Знаю, тебе не по вкусу такое объяснение, но других у меня, извини, нет.

– Любит, – с тоской повторила прелестница и судорожно сжала в кулачке крохотный розовый башмачок. – Спасибо тебе, друг мой! И удачного дебюта!

– Спасибо, малютка, – улыбнулся школяр и прикрыл за собой дверь.

А Эсмеральда долго сидела еще, не шелохнувшись, и не отводила взгляда от принесенной Жеаном вещицы. Потом медленно сняла с шеи шнурок и достала свой талисман – точно такой же башмачок, только гораздо менее потертый. Замерев еще на некоторое время, девушка решительно тряхнула головкой и спрятала пару детской обувки обратно в сверток. Упрямая складка появилась на гладком лбу – она отважилась.

Комментарий к XX//

¹ Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо если кто видит, то чего ему и надеяться?

Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении. (Послание апостола Павла к римлянам; Рим.8,24; Рим.8,25).

========== XX/// ==========

Не люблю я все эти преди-и послесловия, поэтому заранее прошу прощения у читателей за эту маленькую слабость. Вступительное слово предназначено исключительно для юной аудитории (а-ля Эсмеральда), которой, по уму, вообще не стоит читать следующую дальше мерзость, но не палкой же гнать… В силу возраста они вовсе не обязаны вникать глубоко в смысл текста, но мне так хочется донести его именно до них, что мой болтливый язык не может смолчать. Остальных прошу спокойно проследовать мимо курсива и не ругать сильно автора))

У Эсмеральды, так или иначе, после предыдущей главы осталось два варианта шагнуть из детства в молодость, более осознанный период жизни:

1) не ходить на встречу, “вырасти” из своей детской мечты, оставить ее в прошлом вместе со священником и всем остальным; переступить и жить дальше, не оглядываясь;

2) идти к своей цели до конца, не считаясь с жертвами и оправдывая любые средства, бороться за что-то эфемерное, но бесконечно дорогое (благо, максимально яркий пример подобного поведения довольно долго маячил у нее перед глазами).

Первые люди – как вода: они пластичны, и в этом их сила. Но опасность этого пути в том, что очень легко привыкнуть отказываться от мечты: из страха, потому что не получается – да мало ли причин. Избрать смирение, как путь достижения счастья – великолепный исход для верующего, будь он христианин или буддист; но жизнь мирянина отказ от амбиций превратит в пустую, бессмысленную и очень унылую череду одинаковых серых дней.

Эсмеральда же, как мне кажется, была ближе огню и, конечно, избрала второй путь. Подобные люди кажутся порой жестокими, бездушными, циничными, хотя вовсе не обязательно таковыми являются. Они могут идти по головам, упрекать себя за это, но упрямо продолжать идти во имя того, во что верят. Опасность в том, что, если не уметь вовремя остановиться, можно легко сгореть в собственном пламени, так и не достигнув цели.

Вода и огонь – оба в равной степени нужны для жизни: первая поддерживает ее, без второго невозможно двигаться вперед. Но только что-то одно дается нам от природы; противоположное же вырабатывается характером и волей. Сочетать в себе то и другое – свойство по-настоящему зрелости личности, человека, который умеет принимать обстоятельства, если не в силах на них повлиять, но готов бороться за то, на что повлиять может. И, самое главное, умеет отличить одно от другого.

Еще раз прошу прощения за эту небольшую ремарку. И в мыслях не было учить кого-то жизни, хотела только обратить внимание, что эмоциональная незрелость в равной степени бывает свойственна как совсем молодым, так и вполне взрослым, состоявшимся людям, чему роман В. Гюго – гениальный пример. Что с возрастом приходит абсолютно точно, так это седина и морщины; а вот мудрость – вовсе не факт. Итак, вернемся к нашим баранам…

Архидьякон не нервничал так, кажется, никогда в жизни. Точнее, не нервничал так методично, как сейчас. Все его переживания, как правило, были спонтанны, и он едва ли успевал в полной мере осознавать происходящее. Теперь – другой случай.

Еще накануне, сразу после встречи с Жеаном, Клод отправился на улицу Тиршап, в свое ленное владение. По удачному стечению обстоятельств крохотный домик на самой окраине месяц как пустовал: прежние жильцы выехали, а у священника было слишком скверное настроение и полное отсутствие сил и желания на поиск новых арендаторов. Неизвестно, усмотрел ли мужчина и здесь длань рока, однако он озаботился проверить состояние жилища, убедился, что то вполне пригодно для проживания, хотя и выстыло за прошедшие три десятка дней. Фролло пробовал, было, протопить, но на это требовалось явно больше времени – день, по крайней мере. Или ночь.

И вот он уже почти битый час стоит теперь, закутавшийся в шерстяной плащ, начиная потихоньку дрожать не то от нетерпения, не то от холода. Разрозненные мысли скакали с одного на другое; пальцы бессознательно теребили под плащом грубую ткань сутаны. «Она не придет», – бьются короткие, тревожные три слова. Ну, конечно же, не придет! Нужно было сказать Жеану, чтобы зашел утром и передал ответ. Проклятье!.. И почему этот бездельник сам не догадался?.. Он же давно все понял – Господи, да тут бы и слепой понял! Нет, напрасно. Уже половина восьмого; она не придет. А что, если… что, если ее схватили по пути?! И теперь тащат во Дворец Правосудия. Снова. И опять поведут на виселицу!.. Нет. Невозможно! Он не позволит. Придется обратиться к Гренгуару: пусть этот остолоп на правах мужа заявит о ее беременности – это даст отсрочку, а за это время наверняка можно что-то придумать. Беременности… А вдруг девчонка понесла от этого идиота, чертова капитана, гореть ему в аду?! Впрочем, шансов мало. Но все-таки нельзя исключать и такой вариант. Боже, и почему он раньше об этом не подумал…

– Это вы?.. – архидьякон подскакивает от неожиданности, когда маленькая ладошка невесомо касается на миг плеча; оборачивается. И забывает совершенно обо всем.

То была она. Черная прядка падает на лицо, выбившись из укрытой тяжелым капюшоном копны. Глаза смотрят настороженно и серьезно. Лицо спокойно: в нем нет ни ненависти, ни отвращения, которые так боялся снова встретить Клод – вообще ничего. Опускает ресницы, чуть вспыхивая под его неотрывным взглядом, как и раньше. Маленькая ручка в волнении сжимает край серого плаща – совсем как на нем самом, только тоньше. Механически поправляет выбившийся локон и вновь вскидывает на него вопросительный взгляд бездонных черных очей. Да, без сомнения, Эсмеральда все та же – и при этом совсем не она.

– Пойдем, – сглотнув, мужчина, наконец, очнулся и медленно двинулся вниз по улице; цыганка шла рядом, склонив голову, в точности как он сам.

Весь путь они проделали в молчании, не слыша, однако, ни доносившихся откуда-то пьяных воплей, ни торопливой речи редких прохожих – только стук собственных трепетавших, хотя и совершенно различно, сердец.

– Нам сюда, – Фролло быстро отпер дверь и пропустил замершую на несколько мгновений девушку вперед. Слава Богу, у него хватило ума оставить зажженную лампадку! Вот была бы нелепость, возиться сейчас с огнивом…

– Она здесь? – в волнении спросила плясунья.

Священник медленно покачал головой, в упор глядя на нее.

– Значит… значит, сначала я должна… – Эсмеральда недоговорила.

– Я знаю, кто твоя мать. И могу привести ее к тебе хоть завтра. Если только… Ты знаешь, что я хочу взамен.

– Да, – беззвучно выдохнула цыганка.

– Поскольку ты явилась… правильно ли я понимаю, что ты принимаешь мое предложение?

На этот раз у девушки хватило сил только слабо кивнуть – решимость стремительно покидала ее; лишь с недавних пор начавшая вырабатываться выдержка была явно еще не готова к подобному испытанию. Впрочем, оставшегося хладнокровия хватило хотя бы на то, чтобы не развернуться и не убежать в ночь, навсегда распрощавшись с детской мечтой обрести мать, что уже могло считаться достижением для такого хрупкого существа.

– Ты изменилась, – помолчав, продолжил священник.

– А вы – нет, – тихим, бесцветным голосом произнесла плясунья. – Снова выбор; и снова его на самом деле нет… Здесь так холодно.

– Как ты жила все эти месяцы? – хрипло спросил Клод, просто чтобы не молчать, подходя к очагу и начиная возиться с дровами. – Вы, кажется, общаетесь с Жеаном?..

– Да, он… Он иногда заглядывает к нам с Пьером.

– До сих пор живешь с этим мечтательным дураком, – поморщился священник.

– Он содержит меня, – пожала плечами Эсмеральда. – Я ведь не могу теперь сама зарабатывать на хлеб – по вашей, между прочим, милости. И вы несправедливы. Может, муж мой и мечтатель, но он не дурак. Если их с Жеаном пьеса понравилась сегодня зрителям, они заработают сто ливров. Знаете, ваш брат на удивление милый и добропорядочный человек, если учесть, что его воспитали вы. Впрочем, Квазимодо тоже вырос добрым малым – вопреки вашему влиянию, очевидно.

– Многие не согласились бы с тобой, девушка, – невольно усмехнулся Фролло: звонарь – добрый, его бестолковый брат – порядочный, а сам он, получается, монстр… Хорошенькое дело.

– Это потому, что они смотрят поверхностно. Их не интересует суть вещей. И вы можете сколько угодно изображать из себя праведника – это не изменит вашей порочной души.

– Сама-то давно перестала глядеть на внешность? – процедил задетый за живое мужчина. – Если позволишь припомнить обстоятельства нашей последней встречи…

– Вот с тех пор и перестала! – оборвала вспыхнувшая цыганка.

Ей стыдно теперь было вспоминать капитана, точнее, не его даже, а ту себя, которая так слепо доверилась человеку без сердца. Особенно стыдно – перед монахом, который стал свидетелем ее позора и беспросветной глупости. А еще ей по-прежнему было больно, хотя гордая красавица не хотела признаваться в этом даже самой себе.

– Очень рад, что это маленькое приключение пошло тебе на пользу, – Клод, наконец, развел огонь и, поднявшись, повернулся к плясунье, невольно сделавшей шаг назад.

Архидьякон впился жадным взглядом в осветившуюся отблесками пламени фигурку. Только сейчас он, наконец, вполне осознал, что спустя столько времени она снова рядом с ним. И останется рядом – как минимум, на эту ночь.

Потянув за шнуровку плаща, он, не глядя, швырнул тяжелую материю на кровать и сделал шаг к замершей прелестнице. Еще один; она чуть отступила. Так продолжалось до тех пор, пока Эсмеральда не уперлась в стену; пятиться дальше было некуда. Она напряженно смотрела, как священник неотвратимо приближался; наконец, он навис над ней. Второй плащ полетел вслед за первым. Цыганка заставила себя отвести руки за спину и уперлась ими в стену, точно боялась, что какая-нибудь из ладошек своенравно решит принять участие в происходящем и залепит похотливому попу звонкую пощечину.

Мужчина попытался поцеловать прелестницу, однако та, намеренно или бессознательно, ловко отклонилась, и губы архидьякона целомудренно уткнулись в висок. Он выдохнул не то разочарованно, не то нетерпеливо и начал торопливо, почти грубо возиться со шнуровкой сюрко, под которым обнаружилась длинная шерстяная котта. Девушка не мешала ему ровно до тех пор, пока не осталась в одной рубашке: стоило Клоду коснуться сквозь тонкую ткань будто еще налившейся груди, он тут же получил по руке.

– Хватит изображать невинность!!! – перед глазами почему-то незамедлительно встала картинка обнаженной ведьмы в объятиях ненавистного и более удачливого соперника.

Фролло грубо ухватил не ожидавшую подобного обращения Эсмеральду за горло и, заставив ее сделать таким манером несколько шажков, швырнул навзничь на мягкие перины чуть скрипнувшей кровати. Задрожав, та сжалась и с испугом взирала на своего мучителя, не делая, однако, попыток к бегству.

Священник торопливо скинул облачение и, ощущая разлившийся по обнаженному телу лихорадочный огонь, накинулся на несчастную жертву. Впившись в губы жестоким поцелуем, он легко перехватил тонкие запястья над головой своей изящной партнерши, не позволяя ей вырваться. Свободной рукой начал поспешно задирать тонкий лен камизы, почти не замечая протестующего мычания под собой. Наконец, тяжело дыша, оторвался от припухших уст и одарил Эсмеральду яростным взглядом, в котором гнев и желание мешались с какой-то непонятной горечью и чуть ли не отчаянием. Цыганка ответила не менее страстным взором: обида и вызов сквозили в нем наряду с притаившимся в глубине страхом и, одновременно, решимостью. Даже соглашаясь, она все равно говорила «Нет». Даже отдаваясь, она по-прежнему оставалась холодной. Даже уступая, все-таки не сдавалась. Эта девушка была сплошным противоречием, и мужчина давно отчаялся хоть когда-нибудь понять ее загадочную душу. Зато мысль познать ее тело даже теперь, когда она не была уже девицей, казалась, вопреки здравому смыслу, до безумия соблазнительной. И Клод не собирался на этот раз упускать свой шанс.

Он вновь склонился, жадно целуя маленькую ямочку над ключицей; рука, наконец, справилась с длинным подолом, задрав его до пояса. Подхватив под бедро длинную ножку, архидьякон чуть приподнял ее; цыганка почувствовала, как его каменная плоть уперлась ей в лоно. Мужчина ткнулся в желанный грот, однако девушка была совершенно не готова к вторжению, поэтому у не имевшего в подобных делах никакого опыта священника ничего не вышло. Отпустив запястья цыганки, он переключился на ее грудь, жадно стискивая скрывавшиеся под тонкой тканью полушария. Плясунья поморщилась и закрыла глаза, что не укрылось от наблюдательного Фролло. Собственная неопытность раздражала его сейчас едва ли не больше всего: он был не из тех, кто привык чувствовать себя неумелым новичком.

Клод попытался еще раз проникнуть в заветный сад, с силой проталкиваясь в узкий, едва влажный ход. Девушка тихо застонала – архидьякон так и не понял, отчего: то ли он причинил ей физическую боль, то ли само осознание того, что он проник в нее, оказалось настолько неприятным. Впрочем, Фролло не успел задуматься об этом: мысль проскользнула, а потом непреодолимая сила заставила его начать двигаться – быстро, почти судорожно, глухо постанывая от непривычных приятных ощущений и невероятного облегчения. Мужчине показалось, что полтора года – да нет, всю жизнь! – он был придавлен каменной плитой, которая позволяла только дышать да слегка трепыхаться. И вот сейчас груз, наконец, снят. Это оказалось так прекрасно, так восхитительно легко, что священнику пришлось зажмуриться до боли в глазах, чтобы удержать противную слезу. То была слеза узника, без вины приговоренного пожизненно, но отпущенного волею случая спустя несколько лет заключения.

Настолько острые и непривычные эмоции полнили сейчас сердце архидьякона, что он почти не чувствовал, точнее, не анализировал свои физические ощущения. Он только двигался в инстинктивном стремлении как можно глубже вонзиться в мягкое, теплое тело. Его не волновало, что партнерша его совсем не принимает участие в происходящем, отстраненно отвернувшись в сторону и думая, очевидно, о совершенно посторонних вещах. Клод так долго ждал этой минуты, ждал, уже не веря, что она когда-нибудь настанет, что теперь был просто не способен хоть на секунду отвлечься от собственных переживаний. Наконец, он почувствовал, как напряжение начало стремительно нарастать. Движения стали еще более быстрыми, рваными; он точно пытался заполнить собой ее всю. С силой стиснул смуглое плечо; пальцы другой руки впились ногтями в подушку. Мужчина в последний раз судорожно вонзился в податливую плоть и, громко вскрикнув, замер глубоко внутри так и оставшейся безучастной девушки.