Текст книги "Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)"
Автор книги: Лея Р.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
– Феб… О, мой Феб!.. – едва различимо прошептала несчастная; должно быть, сраженный на поле битвы воин призывает так в последние секунды свою далекую возлюбленную, прежде чем холодный мрак навсегда смежит его веки.
Мужчина скорее прочитал по губам и по выражению лица, нежели расслышал, кого звала пленившая его красавица. Он слишком хорошо знал это имя, слишком много боли принесло оно – так часто срывалось с любимых губ ненавистное слово.
– Меня зовут Клод, девушка! – рыкнул ее мучитель, опрокидывая свою добычу на спину и всем телом вжимая ее в постель.
Гнев и отчаяние затопили разум. Ну сколько это может продолжаться!.. Как отучить проклятую девчонку звать этого безмозглого офицера, этого жалкого пропойцу и развратника, да еще и в самый неподходящий момент?! Может, она просто смеется над ним?.. О, сейчас он отучит ее смеяться!
Однако вглядевшись в искаженное диким страхом лицо зажмурившейся плясуньи, Фролло лишь обреченно вздохнул. Гнев начал отступать. Нет, она не насмехалась. Слова эти вырвались, очевидно, непроизвольно, как у иных вырывается всуе «О, Боже!». Да, для нее он бог. Аполлон с золоченными стрелами, будь он неладен!.. Она, видно, и ласки его терпела только в самоотверженной попытке защитить никчемного капитана стрелков, которому до нее давно и дела нет… Глупая. Какая же она глупая! Но добрая. И прекрасная. Столь наивная в своей беззаветной преданности… Совсем ребенок. Но прелестный!..
Архидьякон мягко тронул губами сморщенный лобик, а потом устроился рядом, прижимая к себе съежившуюся в комок девушку.
– Простите… – едва слышно прошелестела она несколько минут спустя. – Я не…
– Спи, – прервал священник, легким поцелуем касаясь маленького ушка.
– Но вы ведь не…
– Я не трону его, – устало добавил он. – Если прекратишь поминать этого болвана.
Его слова немного успокоили Эсмеральду. Она и сама не понимала, каким непостижимым образом прорвалось внезапно наружу бьющееся в сердце имя. Все эти минуты цыганка шептала его мысленно, не позволяя себе забыть, ради чего она терпит непристойные ласки похотливого монаха. И вот в решительный момент губы ее сами собой раскрылись, выпуская молитвенный вздох. Даже имя его было удивительно: мерзкий поп отпрянул, точно черт, в чьем присутствии помянули Господа. Ее Солнце, ее жизнь, ее прекрасный рыцарь… Нет, решительно, ради Феба ей не страшно не только умереть, но и вообще ничего не страшно!.. К тому же, быть может, Квазимодо что-то напутал?.. Он ведь глух, как же она сразу не подумала! Ну конечно, звонарь, верно, не так все понял. Разве может у Феба быть невеста, когда ей, Эсмеральде, он так искренне клялся в любви?! Быть может, все же удастся каким-то образом увидеться с ним и предупредить об опасности?.. Возможно, есть еще надежда избежать ужасной участи принадлежать ненавистному монаху?
Убаюканная этими вселявшими веру в будущее мыслями, плясунья провалилась в сон, не заметив, как удобно покоится ее головка на мужском плече, и даже не почувствовала, как нежно сжала маленькую ладошку крепкая рука.
========== ///////// ==========
Клоду предстоял трудный день. Он поднялся с зарей и, быстро одевшись, направился к лодке. Течение понесло его еще дальше от Парижа, и вскоре мужчина поравнялся с засеянными рожью и пшеницей полями. Чуть дальше, насколько он помнил, выращивали и коноплю, которую вот-вот должны были начать убирать. Растения уже частично отцветали и образовывали семена, что, как знал архидьякон, считается у крестьян сигналом к сбору урожая – именно на этой стадии удается, кажется, получить наилучшее волокно.
Привязав лодку,Фролло поспешил терявшейся между посевами тропинкой. Похоже, полевых работ сегодня у местных жителей не планировалось: людей видно не было; лишь вдалеке, где возвышался редкий ряд крестьянских домов, смутно улавливалось какое-то шевеление.
Священник скорым шагом шел вдоль полей, параллельно Сене, высматривая нужное растение. Где же чертов каннабис?! Он точно видел его где-то в этом районе, когда ездил по весне в один из находящихся в его ведомстве приходов – тогда, когда Эсмеральда ожидала суда, а сам он все еще надеялся исцелиться от своего любовного недуга. Впрочем, Клод смутно помнил тот период своей жизни: он знал лишь, что бесконечная борьба выматывала его и эмоционально, и физически, заставляя жить скорее по инерции. Бездумно выполнял свои обязанности, каждую секунду размышляя лишь о том, что теперь будет с ним и с цыганской ведьмой. Неужели он что-то напутал, и нужные поля раскинулись совсем в другом месте?! Немудрено, он тогда вообще мало что из происходящего был в состоянии анализировать и адекватно оценивать: все впечатления и события быстро сплетались в какой-то причудливый, пугающий калейдоскоп. Архидьякон едва ли мог отличить, где заканчивались его собственные мысли и начиналась реальность; единственное, существование чего он тогда не ставил под сомнение – это нависший над ним рок, мучительное давление которого не отпускало ни днем, ни ночью.
Фролло как будто вновь погрузился в ту пучину безысходности, снова переживая болезненное чувство тщетности своей борьбы, снова ощущая на губах сорванный в коморке Фалурдель поцелуй, снова разрывался между любовью и ненавистью… И лишь дойдя до середины зеленого, словно бы покрытого молодыми елочками поля, понял, что пшеница, а следом и вигна, остались позади, и он, наконец, нашел, что искал.
Священник поднял голову и несколько мгновений стоял, глядя на простирающиеся, куда ни глянь, поля, разгоняя остатки тяжелых воспоминаний. Потом встряхнулся, словно обрызганный водой черный кот, и начал выбирать нужные растения. Как же там было сказано?.. Пушистые «шишки» женских цветков, кажется… Как же все удачно складывается: еще одна или две дюжины дней, и поля бы убрали. А каких-нибудь пару десятков дней назад ему не удалось бы отыскать и пяти цветущих растений на все поле! Хоть в чем-то повезло. Впрочем, еще неизвестно, сработает ли… Мужчина по-прежнему терзался сомнениями, с трудом представляя, как может улучшить настроение его гостьи обычная конопля. Однако попробовать стоило – все-таки древнегреческие ученые заслуживают куда большего доверия, нежели предлагающие любовное зелье торговки с рыночной площади. Так, похожие на виноград шарики – это не то… Опять не то… Господи, да что же это такое?! Есть тут вообще женские особи?.. Похоже, созревают они позже мужских. Придется повозиться, выискивая заветные мохнатые цветки.
Так или иначе, час спустя Клод стал счастливым обладателем нескольких крупных соцветий каннабиса, бережно завернутых в загодя припасенный кусок черной материи. Наверное, он мог бы справиться быстрее, однако как всегда подошел к делу со скрупулезностью ученого, придирчиво выискивая созревшие, на его взгляд, «шишки» с самых высоких растений. Теперь нужно было торопиться в Париж, в маленькую келью под самой крышей монастырской башни, ведь нужно успеть не только правильно приготовить продукт, но и отнести его к пекарю. А те, как известно, встают спозаранку, и рабочий день у них редко когда затягивается сильно за полдень.
Плыть против течения, пусть оно и было здесь слабым и ровным, оказалось вовсе не так легко. Поэтому на лодке архидьякон добрался только до их укрытия, где привязал суденышко на место. Не удержавшись от искушения, тихо заглянул в маленький рыбацкий домик. Эсмеральда все еще спала, подложив под щечку смуглые ладошки и подтянув колени к животу. Мужчина впервые видел ее такой: беззащитной, открытой, по-детски невинной; лицо ее было спокойно, но скорбная морщинка над переносицей не разгладилась даже во сне, отчего плясунья казалась старше своего возраста, точно ей одной была известна некая горестная тайна этого мира. У Фролло защемило сердце от этой картины: он сейчас впервые, кажется, четко осознал, насколько ему необходима любовь этой маленькой чаровницы, и насколько в реальности он далек от нее. Она, прежде не сталкивавшаяся со страстью, не ведавшая дыхания смерти, столько теперь выстрадала по его вине… и все же оставалась прекрасна в своей цветущей юности. Он думал, что изведал все на свете, и единственное, что ему осталось познать – тайну философского камня; однако увидев эту девушку, не смог разгадать ни ее, ни даже своего сердца прежде, чем оба оказались намотаны на колеса безжалостной судьбы. Священник с кристальной ясностью прозрел в этот утренний час всю силу своей любви к этой девочке, этому непорочному ангелу. То, что принимал он за похоть, на деле оказалось чем-то гораздо большим. О, он желал ее, несомненно, даже сейчас; однако желал не с той яростью отверженного, не с неистовством отчаявшегося, как раньше, но с пылкостью влюбленного. Мужчина не отрицал более того факта, что недозволенное священнослужителю чувство исходит вовсе не извне. Это не проклятие, не приворот – это часть его самого, которую для начала нужно просто принять, как данность, а потом уже решать, что делать. Он сражался с внешним врагом, обвиняя цыганку во всех смертных грехах, но не мог одержать победу. Потому что враг был внутри, а смириться с этим было трудно, невозможно. Любовь к женщине в душе того, кто посвятил себя Богу – абсурд!..
Если не видишь врага, обречен на поражение. И Клод не видел, не признавал, не хотел признавать – сражался с призраками и ветряными мельницами. Прежде. Теперь он сдался. Сдался, чтобы одержать верх. Каким бы ни был исход, это будет победа. Впрочем, исход его устроит только один!..
Сейчас, когда гнев не владел сердцем, когда отзвуки борьбы давно затихли даже в самых отдаленных уголках этой смятенной души, когда он не чувствовал ее ненависти, Клод испытывал чувство, прежде им не изведанное. Щемящая нежность едва не выбивала слезу; жажда обладать не опаляла, но лишь обращалась сладким, мучительным беспокойством ожидания; желание защитить это дитя, спрятать от всех бед и несчастий заставляло чувствовать себя тем, кто перевернет мир, ведь вот она – его точка опоры. А еще архидьякон вдруг понял, что он счастлив. В этот миг, когда она спит, а он может просто смотреть на нее и не чувствовать ни мук совести, ни ее отвращения, ни обжигающей похоти, ни гнева, порожденного вечным неудовлетворением и несоответствием реальности мечтам. В эту секунду можно позволить себе передохнуть, не пытаться прогнуть этот несгибаемый и так глупо устроенный мир. Можно просто любить ее. Благо, она в кои-то веки не мешает ему в этом. Так вот что, выходит, делал Квазимодо, неуклюже повиснув над окном в ее келью… Вот чем были для него эти ранние вылазки в предрассветных сумерках… Горбун просто был счастлив.
Фролло позволил себе еще некоторое время постоять вот так, глядя на нее и улыбаясь едва заметной, мягкой, с оттенком горечи и насмешки над самим собой, улыбкой. А потом тихо прикрыл дверь и направился к Собору Парижской Богоматери.
Вопреки его опасениям, Луи де Бомон, похоже, и впрямь решил позволить своему второму викарию погулять еще несколько дней, прежде чем вернуться к непосредственным обязанностям. Поэтому священника никто не тревожил, а ему только того и было надо. Пока епископ был уверен, что строгий монах и алхимик корпит над книгами и котелками, пытаясь исцелиться от неизвестного недуга, ученый колдовал над конопляными «шишечками», пытаясь по рецептам воспроизвести средство, что дарит забвение, отдохновение и покой уставшему разуму.
Разведя огонь в маленькой жаровне, он установил сверху небольшой котелок. Пока вода закипала, мужчина бережно извлек собранные соцветия и накрошил их в тяжелый чугунный цилиндр, который поместил затем в нагревшийся котел. Соорудив, таким образом, водяную баню, Клод выжидал положенные полчаса, вдыхая странный, тяжелый, непривычный запах, поднимавшийся из цилиндра. Никаких особенных ощущений испарения не вызывали; разве что чуть обострились все чувства и как будто прояснилось в голове… Впрочем, это могло лишь показаться и быть вызвано тем простым фактом, что он с большим вниманием прислушивался к собственному восприятию в надежде испытать на себе обещанный античными лекарями эффект.
Так или иначе, через полчаса, следуя рецепту, Фролло убрал сосуды с жаровни и ссыпал результат в поясной пеньковый мешочек, невольно криво улыбнувшись: полноте, он всерьез верит, что годная только вот на такие мешки трава способна ему помочь?.. Высушенное растение, к слову, значительно уменьшилось в весе, и мужчина уже начинал сомневаться, не слишком ли мало цветков он нарвал. Но, тем не менее, отбросив теоретические умозаключения и решив проверить все на деле, священник, под сутаной которого скрывался увлеченный ученый-практик, отправился в пекарскую лавку.
На сей раз он не счел нужным скрывать свою личину: то, на что неизвестному в черном плаще понадобилось бы два часа и пара ливров, заняло у архидьякона Жозасского ровно три четверти часа и потребовало четыре парижских соля. Пекарь, спозаранку месивший хлеб, к обеду принимался за более деликатное дело, занимаясь изготовлением печений и облаток. Когда перед ним вырос второй викарий епископа, пекарь, прежде посмеивавшийся над своей суеверной женушкой, и сам вмиг уверовал, что мэтр Клод Фролло не иначе как чернокнижник. Не моргнув глазом, тот протянул мешочек с непонятной травой, велел подмешать ее в тесто и испечь для него фунт овсяных печений. Будь на месте святого отца любой другой человек, пекарь вытолкал бы его взашей. Или запросил бы за услугу неслыханную цену: а ну как это яд – тогда дело уж наверное пахнет веревкой. Однако в данном случае делать было нечего: не обвинять же, в самом деле, строгого служителя церкви в злонамерении или, тем паче, приготовлении колдовских снадобий!
Пока печенье выпекалось, священник успел заглянуть к торговавшему по соседству мяснику и прикупить тушку молодой индюшки. Не удержавшись, зашел и в сырную лавку, решив, что в такой день, за которым последует столь знаменательная ночь, можно побаловать себя и ее нёшатель гран кёр ¹. Благо, он заранее озаботился припрятать в обнаружившемся небольшом подполе изысканное выдержанное красное вино из Иль-де-Франс – для особенного случая. Поэтому теперь оставалось только приобрести у все того же пекаря хрустящий каравай ароматного пшеничного хлеба и – поспешить туда, где, должно быть, давно уже проснулась и привычно грустит маленькая чаровница, в страхе ожидая его прихода… Только бы подействовало!..
Клод придирчиво осмотрел хрустящие запеченные полоски очень тонкого, подслащенного медовой водой теста из овсяной муки.
– Сделал? – подозрительно спросил он мявшегося рядом пекаря.
– Все как наказали, Ваше Преподобие! – зачастил тот. – Траву сушеную – в тесто, тесто – на раскатку, ну а далее в печь. З-з-запах от печений, правда… душный идет. Я ведь, почитайте, уж с десяток лет как здесь лавку держу, а прежде – у отца в помощниках бегал. И ни единой жалобы еще на мой хлеб!.. Бывало, вестимо, злые языки напраслину возводили – но оно ведь завсегда так, завистников хватает. Благодарение Господу, не верит народ: берет и знает, что Жак Хлебопек в муку кору древесную аль желуди не подмешивает! Да и ни к чему оно мне: люди у нас нонче на расправу скорые, особливо ежели до нашего брата пекаря дело доходит… А вы, Ваше Преподобие… прощеньица прошу… что ж это за траву диковинную в сладость подмешали?..
Спросил – и сам испугался. Дернул же нечистый такие вопросы архидьякону Жозасскому задавать!.. Тот однако, вопреки ожиданиям, не осерчал – ответил спокойно:
– Лекарство готовлю, сын мой. Снадобье горькое, а в печенье его и ребенок проглотит – не заметит.
Даже глазом не моргнул, озвучивая эту дикую ложь в ответ на ожидаемый вопрос. Но пекарь, кажется, проглотил и вполне удовлетворился: покивал понимающе, дескать, знаем-слышали, какой вы ученый человек, святой отец. Недоверчивый блеск хитрых зеленых глаз сменился даже некоторым уважением; пекарь подобострастно откланялся на прощание и вернулся к своей печи. А Фролло, снедаемый нетерпением, поскорее закутался в извлеченный из небольшой торбы плащ, загрузил вместо него свои покупки, и через минуту из лавки вышел никому не интересный мужчина неопределенного возраста, быстро спешащий по улице Сент-Оноре к одноименным воротам. А дальше – сорок минут ходу широкой дорогой, ведущей в предместья, и еще десять – неприметной узкой тропой, пересекающей довольно густой пролесок. Боже милосердный, не пройдет и часа, как он снова увидит ее!..
Комментарий к /////////
¹ Neufchâtel – сыр из коровьего молока (производится в Верхней Нормандии) с сухой корочкой, покрытой белой плесенью. Grand cœur («большое сердце») – одна из традиционных форм данного сыра со времен Столетней войны, когда француженки подносили английским воинам сыры в виде сердца.
========== ////////// ==========
Проснулась Эсмеральда резко, разбуженная каким-то кошмарным сновидением, которое тут же вылетело из головы. Она широко раскрыла глаза, пытаясь оценить, который час и ушел ли ее мучитель. Пару минут настороженно прислушивалась к уютной тишине и тихим шорохам, доносившимся с улицы, после чего осмелилась сесть и оглядеться: комната была пуста. Облегченно выдохнув, цыганка соскочила с постели; ужасно хотелось есть. Неизвестно, когда вернется ее тюремщик, один вид которого лишал всякого аппетита, а потому неплохо бы поторопиться. Кажется, солнце уже неумолимо движется к полудню, целеустремленно карабкаясь на вершину своего ежедневного путешествия.
Зачерпнув полкружки воды, цыганка долила остальное из кувшина с вином. Оторвала себе ломоть ячменной лепешки, с аппетитом умяв его вприкуску с ароматным сыром и желтым сливочным маслом. Насытившись, красавица неподвижно застыла на низкой лавке, так и не выпустив из рук опустевшую глиняную кружку. Она думала о странном поведении монаха, о жестокой судьбе, отдавшей ее в руки сумасшедшего, о Фебе и, в связи с последним, немного – о Квазимодо. Зародившаяся накануне мысль что, быть может, глухой что-то напутал, быстро окрепла и почти уже укоренилась в ее наивном сердечке. В связи с этим перед плясуньей встала неразрешимая задача: с одной стороны, она любым способом должна была уберечь возлюбленного от грозившегося убить его архидьякона. С другой, если Феб, несмотря на ее слабость и ложное признание, по-прежнему любит ее, она обязана сохранить себя для него! Какое счастье, что похотливый поп еще не успел претворить в жизнь свои отвратительные намерения!..
Решительно, девушка не находила никакого объяснения непоследовательным действиям священника: сначала он проклинает ее и отдает под пытки, а после – клянется в любви; затем пытается изнасиловать и угрозой вынуждает покинуть убежище – но и здесь, где никто и ничто не в силах помешать ему, дважды останавливается на полпути. Нет, он безумен, в этом нет сомнения. Только так можно хоть как-то растолковать его поведение. Значит… значит, все еще может перемениться?..
То немногое, что Эсмеральда знала о помешанных, ограничивалось ее невольным «знакомством» с затворницей Крысиной норы, которая постоянно поносила и проклинала и танцовщицу, и все цыганское племя, стоило только девушке пройти мимо Роландовой башни. Единственное, что плясунья хорошо усвоила, так это то, что сумасшедших лучше лишний раз не раздражать и, уж во всяком случае, не пытаться вступать в спор. Быть может, если монаха не злить попусту, да и вообще вести себя как можно незаметнее, он смягчится?.. Быть может, отпустит ее и вернется к своим молитвам?.. О, как глупо надеяться на это! Но на что еще ей остается уповать?!
Кружка пошатнулась, выскользнув из ослабившейся хватки; Эсмеральда вздрогнула от тихого стука и тряхнула прелестной головкой. Огляделась в полумраке комнаты. Прошлась из угла в угол, не зная, чем занять себя. Чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, цыганка начала изучать место своего заключения, старательно убеждая саму себя, что ей это и правда интересно. В маленьком прохладном подполе обнаружились пара запечатанных кувшинов, внушительных размеров головка канталя, который она уже успела опробовать, масло, соленая рыба и свинина; с крючьев свисали пара закопченных колбас – деликатес, какой плясунье доводилось пробовать всего пару раз в жизни, будучи приглашенной в богатые дома развлечения ради. Когда же юная танцовщица начала разглядывать забитую фруктами и овощами полку, она не смогла сдержать удивленного возгласа: помимо обыкновенных лука, моркови, капусты, свеклы, яблок и груш, здесь обнаружился самый настоящий, размером с голову ягненка, гранат. Девушка однажды видела такие на прилавке иноземного торговца. Сколько же монах за него заплатил? Говорят, фрукт этот внутри напоминает россыпь рубинов – интересно, это правда?..
После такой находки в примостившийся у стены сундук Эсмеральда заглядывала уже с неподдельным интересом. Постельное белье, еще одно одеяло… камизы, сюрко… Он что же, купил для нее одежду?.. Похоже, священник и впрямь загодя приготовил все для комфортного существования. Потрясенная этой мыслью, цыганка сердито захлопнула сундук. Поп, заботливо выбирающий черные сливы или женские котты, никак не вязался с тем образом чудовищного, преследующего ее безумца с пылающим взглядом, каким она давно уже привыкла считать Клода.
Вновь впав в задумчивое забытье, девушка присела на расправленную постель и начала перебирать в уме воспоминаний последнего года. Вскоре мысли ее привычно потекли в сторону красавца-капитана, и неосознанная мечтательная улыбка коснулась алых губ. Однако, энергичная по натуре, плясунья не могла целый день предаваться размышлениям. От скуки она даже решила приготовить луковый суп: бог весть, когда в последний раз ей удалось заняться готовкой. Признаться, Эсмеральда не слишком любила это занятие, однако после многомесячного перерыва даже такая рутинная обязанность показалась приятной. Увлеченная процессом, ни на миг не выпуская из головы лучезарный образ дорогого Феба, воскресший еще более величественным после всех этих сомнений, она негромко начала мурлыкать под нос задорную испанскую песенку, под которую, бывало, кружилась прежде в кольце праздных зевак.
Такой и застал ее вернувшийся Фролло: с растрепавшимися волосами, с половником в руках, испуганно обернувшуюся и застывшую в отблесках играющего в очаге пламени, с замершей на губах песней. Помедлив, мужчина прошел в дом. Снял плащ, скинул торбу и, ни слова не говоря, начал извлекать снедь. Цыганка отбежала от бурлившего котла с почти уже готовым супом и примостилась на сундуке, не сводя глаз с возившейся у огня фигуры.
Архидьякон, тем временем, скинул сутану и теперь оценивал ее варево – что ж, вполне себе сносно, и ничуть не хуже того, чем кормят в трапезной. Сняв котелок, он вопросительно уставился на девушку.
– На свой счет я не обольщаюсь – ты готовила явно не для меня. Отчего ж убежала?.. Я не кусаюсь, дитя. И, если не против, с удовольствием разделю с тобой трапезу.
Голод властно давал о себе знать: священник ничего не ел со вчерашнего вечера. Запах пищи только раздразнил аппетит. К тому же, хоть и понимая умом, что у маленькой чаровницы и в мыслях не было проявить о нем заботу, Клод невольно почувствовал радостное тепло от того, что здесь, в ветхом рыбацком домике, ждал его горячий обед, приготовленный руками этой девочки.
– Я не голодна, – с усилием произнесла Эсмеральда, вглядываясь в лицо монаха и пытаясь разглядеть знакомый влажный блеск вожделения в его глазах – напрасный труд.
– Ну хорошо, пусть так, – легко согласился он и открыл нишу подпола. – Но, по крайней мере, ты не откажешься попробовать нёшатель?.. Кажется, где-то здесь я припрятал прекрасное сладкое вино из Иль-де-Франс – думаю, оно идеально подойдет. Уверен, ты никогда не пробовала ни первого, ни второго! А еще я купил для тебя сладкое овсяное печенье.
– Я… – цыганка хотела было отказаться, но вовремя прикусила язык, вспомнив, что хотела начать выказывать больше смирения и не раздражать понапрасну своего тюремщика.
– Знаешь, я ведь никогда за свою долгую жизнь не сидел за одним столом с женщиной… Исключая, быть может, детство, – не дождавшись ответа, задумчиво добавил тот.
Признание это никак не отозвалось в девичьей душе: всем ее существом вновь всецело завладели страх и непонимание. Тем не менее, помедлив, она неуверенно поднялась со своего места и приблизилась к столу. Кажется, монах сейчас спокоен – пусть таким и остается.
Фролло отвернулся, боясь, как бы маленькая колдунья не разглядела промелькнувшее на лице торжество. До краев наполнил глиняную миску дымящимся луковым супом, нарезал хрустящий пшеничный хлеб, изысканный сыр с нежным грибным ароматом, разлил рубиновое вино, извлек холщовый мешочек с печеньем… Только бы сработало!..
Трапеза проходила в молчании: архидьякон уткнулся в миску, лишь по временам бросая короткие взгляды на опустившую взор красавицу, нервно теребившую в руке кусок сыра. Ей явно было некомфортно, а мужчина не знал, что сказать, что сделать, чтобы хоть немного разрядить обстановку.
– Спасибо, девушка, – поблагодарил он, отставляя в сторону пустую миску; Эсмеральда только вздрогнула и ничего не ответила. – Попробуй. Это вкусно.
Священник уложил нёшатель на толстый ломоть каравая и отправил в рот. С наслаждением пригубил чуть терпкое красное… Да, давно он не позволял себе такой роскоши! Цыганка тоже откусила небольшой кусочек и, кажется, нашла угощение очень достойным, равно как и вино.
– А теперь десерт, – Клод плавно подвинул печенье, из-под полуприкрытых век наблюдая за захрустевшей прелестницей.
Одно за другим исчезли несколько тончайших овсяных печений. Боже, какое же она, в сущности, дитя!.. Фролло подлил вина в опустевшие кружки и поднялся: близился вечер, пора было зажечь светильники, пока в очаге еще оставался огонь. Огонь… Неплохо бы согреть воду! Он ведь намеревается сегодня познать эту девушку, а гигиене, в отличие от многих современников, брезгливый архидьякон уделял не последнее место.
– Скоро вернусь, – подкинув дров и взяв одно из двух, наполовину порожнее, ведро, мужчина скрылся за дверью.
Плясунья с облегчением выдохнула: кажется, ее метод действует. Противный поп не злится, не сверкает очами, не кричит – а от его ярости, как знала уже Эсмеральда, всего один шаг до вожделения. Нет, уж пусть лучше остается таким. Так его присутствие можно хоть как-то терпеть. Вот только неужели ей снова придется провести ночь в одной с ним постели?! Но, впрочем, в сравнении с тем, что чуть не произошло тогда в келье собора, спать на одном ложе казалось наименьшим из зол…
После ужина прошел час. Нетерпение священника перерастало постепенно в беспокойство. Неужели все-таки не сработает?! Что же делать?.. Все равно взять ее? И опять видеть эту неприкрытую, жгучую ненависть… О, что за судьба!.. Быть может, она смягчилась; быть может, примет его… Весь вечер молчит; да ведь и он не слишком разговорчив! О чем с ней говорить?.. О любви – только напоминать о том бреде в сыром подземелье. О друзьях ее – бередить раны. О чем же? О книгах?.. Он даже не уверен, что маленькая чаровница знает грамоту!.. О чем вообще говорят с женщинами?! Алхимия, история, политика – все это, верно, пустой звук для них. Нужно быть красивым пустомелей с блестящей портупеей через плечо, чтобы, не моргнув глазом,нести всю ту чушь, что с таким упоением выслушивают глупые девчонки!
– Эсмеральда…
Смотревшая в пламя цыганка испуганно вскинула на него черные глаза, обрамленные пушистыми ресницами. Пресвятая Богородица, помоги!.. Теперь точно нужно что-то сказать.
– Я… я долго думал, есть ли возможность отменить твой приговор… ведь дело можно пересмотреть… – Боже, что он несет!..
«Долго думал»! Подобная мысль вообще впервые пришла Клоду в голову секунду назад, когда он произнес эти слова. Зато плясунья, кажется, и впрямь заинтересовалась – вон как сверкнули очи!.. Подобралась, точно ласка перед нападением, глядит недоверчиво, ждет… Что он может ей сказать?.. В любом случае, здесь дело гиблое – нечего и пытаться.
– Но ты созналась в колдовстве, и этого члены духовного суда не простят никогда. Надежды на помилование нет.
Девушка чуть слышно вздохнула и вновь уставилась на желто-оранжевые языки пламени, выплясывающие фарандолу¹ на затухающих головнях. Плечи ее поникли, спина ссутулилась, точно под тяжестью мешка с мукой. Фролло стало вдруг нестерпимо жаль эту хрупкую девочку. Чувства вины не было: он отдавал себе отчет, что именно на его да еще, пожалуй, Шатопера совести лежат все ее несчастья, однако не раскаивался ни в чем из содеянного. Будь у него возможность повернуть время вспять и переписать события последних месяцев, мужчина, не раздумывая, в точности повторил бы все свои действия, даже зная о последствиях. Да и к чему такие сложности! Он и сейчас может все исправить: достаточно отпустить мушку на волю, одним ударом разрубить тщательно сплетенную паутину и остаться погибать от неутолимого голода в обрывках разорванной сети. Никогда!.. И все же архидьякону было жаль свою прелестную пленницу: так ребенок скорбит о чахнущем в неволе жаворонке, с трудом пойманном в расставленную в поле ловушку. Видит, как бьется несчастный о прутья клетки, рискуя разбиться; ходит, точно кот, вокруг слабеющего с каждым часом пернатого; ищет, чем вернуть его к жизни. Но на что жертве ласки палача?.. Незадачливый ловец берет в руки – птица едва дышит от страха; протягивает корм – жаворонок только бьется пуще прежнего. Однако отпустить?.. Нет! Слишком манит пестрая окраска, слишком мягкие у него перья, слишком хорошо запомнилась журчащая над полями звонкая трель. И птица гибнет в тесной клетке, а ребенок льет слезы над остывшим телом прекрасной узницы, лишь теперь готовый отпустить ее на волю – теперь, когда сама она стала волей…
– Есть другой выход, – помолчав, продолжил священник. – Король очень плох в последние месяцы. В любой момент его жизнь может оборваться. Знаю, тебе нет до этого дела – но это твой шанс! В стране начнется хаос. Карл еще ребенок, ему только двенадцать. Никто не знает, кого Людовик оставит регентом при малолетнем сыне. Поговаривают, будто ею станет Анна де Божё… Что за глупость! Не пристало женщине путаться у трона!.. Впрочем, от этой всякого можно ожидать: она ведь даже не далее, как в начале прошлой зимы изъявила желание посетить монастырь Собора Богоматери. Женщина – мужской монастырь!.. Я, конечно, воспротивился столь вопиющему нарушению устава Черной книги и, хвала Всевышнему, епископ послушал меня. Но я не удивлюсь, если старшая дочь Людовика действительно захочет претендовать на престол. Хотя, думаю, у старого лиса все же достанет благоразумия оставить дофина на попечение герцога Орлеанского… Впрочем, что тебе за дело до всего этого. Важно лишь вот что – послушай. Как бы ни сложилось, начнется борьба за власть, я уверен. Солдатам будет не до ведьм. Да и тебя никто не узнает, если оденешься, как добропорядочная горожанка, приберешь волосы под платок или шаперон…
