Текст книги "Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)"
Автор книги: Лея Р.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Снаружи дышалось куда как легче. Заточенная сначала в камере Дворца Правосудия, затем – запертая в Соборе Парижской Богоматери, девушка только сейчас осознала, насколько это прекрасно – вот так вот просто коснуться босой ножкой свежей травы. Это обстоятельство так изумило ее, что еще некоторое время черноокая красавица с удивлением разглядывала собственную смуглую ступню и прислушивалась к своим ощущениям. Постепенно и другие впечатления начали привлекать ее внимание: вот пробились сквозь туманную завесу отчаяния голоса лесных птах, щебетавших неподалеку; вот запутавшийся в темных волосах ветерок заставил недовольно поморщиться и заткнуть за ухо выбившуюся прядь; вот тихий плеск Сены нашептал приблизиться и коснуться прохладных волн…
Цыганка чувствовала себя так, словно, простудившись в начале весны, проболела много месяцев, и сейчас, впервые поднявшись с постели, пыталась осознать, что лето уже перевалило за половину. Неуверенно и с какой-то недоуменной печалью в глазах провела она пальчиками по речной глади. Значит, все это время, что она страдала взаперти, весь мир продолжал жить, катиться вперед в привычном ритме!.. Никому не было дела до ее существования: умри она, и ничего не изменится – Сена все так же будет нести к Ла-Маншу свои воды, соловьи не перестанут заливаться в предрассветных сумерках, зима в свой черед сменит осень… Все вокруг живет так, словно смерти не существует. А она, между тем, всегда рядом: ступает неслышно след в след, чтобы сжать в своих ледяных объятиях в тот миг, когда ты меньше всего ее ждешь. Только на ее, Эсмеральды, кончину никто и внимания не обратит: Феб разлюбил ее; друзья-бродяги, похоже, слишком заняты своими делами; она не нужна даже собственному мужу, которого, как ни крути, спасла от виселицы! Кажется, весь мир позабыл о ней… Весь мир, кроме проклятого священника!.. Девушка в гневе ударила ладошкой о рябую гладь воду, прожигая ненавидящим взглядом ни в чем не повинные разбегавшиеся по поверхности круги. О, ну почему до нее есть дело единственному человеку, кого бы она предпочла вовсе никогда не знать?!
Бежать от него?.. Вернуться в Париж, найти капитана стрелков, поведать ему о страшной угрозе – о, уж ее Солнце непременно найдет управу на этого гнусного монаха!.. И – как знать? – быть может, предупредив об опасности, она снова заслужит его расположение?..
Глупости! В одном мерзкий поп оказался прав: ее поймают и вздернут прежде, чем Эсмеральда найдет своего рыцаря, который защитил бы ее. А тогда – тогда ей придется умирать с мыслью о том, что по ее вине погибнет и Феб… Нет, нельзя этого допустить! Нельзя позволить грязному священнику взять верх над ними обоими. Если смириться с тем, что повесят ее саму, еще как-то можно… Прелестница вдруг вздрогнула и зябко поежилась. Мрачной тенью пронеслось в голове обрывочное видение ее путешествия на Гревскую площадь в одной рубашке и с петлей на шее. Интересно, а если бы Квазимодо не спас ее тогда?.. Она бы вот уже несколько дюжин дней как лежала в Монфоконе, среди кучи других смердящих, разлагающихся тел. Не было бы этой травы по ногами, этого неба над головой… А что, если по ту сторону совсем ничего?.. Небытие, полное и окончательное. Пустота настолько пустая, что даже осознать весь этот ужас уже некому…
Стало нестерпимо жутко; плясунья резко поднялась и со страхом огляделась – никого. Невыносимо захотелось жить. Хоть она и за пределами Парижа, все же по реке часто курсируют самые разные судна – не стоит вот так вот беспечно здесь рассиживаться. Обнаружив за домом неопрятный нужник, красавица не без отвращения зашла туда, после чего сочла за благо вернуться в дом. К несчастью, воспоминания этого ужасного утра тут же вернулись, каменной плитой придавив кровоточащее сердце. Девушка медленно подошла к низкому ложу и, помедлив, опустилась в постель, с головой укутавшись одеялом. Легкий озноб то и дело пробегал по телу; тошнота тоже никак не отступала. В конце концов уставший разум погрузился в спасительное забытье, дав отдых и ослабевшему телу, и почти сломленному духу.
========== /////// ==========
Непонятная обида на грани ярости постепенно уступала место тоске. Ступая быстро и тяжело, Клод стремительно приближался к Парижу. Отрешенный взгляд устремлен под ноги. Он снова был погружен в собственные мысли, снова искал ответ на казавшуюся неразрешимой задачу. Архидьякон не мог понять, что помешало ему на этот раз: не было Квазимодо с тесаком, не было проклятого капитана на коне… Не было никаких иллюзий касательно отношения к нему этой ведьмы! И все-таки единственная ее фраза свела на нет все желание!.. Похоть по-прежнему терзала, но удовлетворять ее любой ценой уже не хотелось. Проклятье!..
Глупо ждать от нее сострадания теперь: она не проявила милосердия тогда, в темнице, когда он ползал на коленях – жгучий стыд, смешанный с бессильным гневом, наполнил все существо при этом унизительном воспоминании, – тем более не проявит его сейчас, когда он заставил ее уступить подобным образом. Фролло вполне отдавал теперь себе отчет в том, что он натворил. Ситуация была патовая, но отступать некуда. Он устал видеть в любимых глазах отвращение, устал слышать сквозящую в каждом слове ненависть, устал осознавать себя самым страшным ее кошмаром. Цыганка, однако, никогда уже не простит его – после всего, он еще и угрозой вынудил ее покинуть убежище… Нет, невозможно, бессмысленно молить о снисхождении – она останется глуха к любым уговорам, к самым искренним признаниям. Это тупик. Тупик, в который он сам себя загнал своей «гениальной» идеей!..
Но должен же, черт побери, быть выход!.. Что-то, что заставит ее забыть павлина в роскошном мундире и полюбить его, священника, монаха в черной сутане! Он готов уже, кажется, и душу продать, лишь бы увидеть хоть крохотный лучик надежды… Должно быть средство, не может не быть!.. Прельстить ее щедрыми посулами?.. Цыганки ведь любят золото. Или, может, приворожить? Дать любовное зелье?..
Погруженный в эти мысли, мужчина достиг, наконец, собора. Проклятье!.. Монастырь давно проснулся, и вскоре даже последний служка будет знать, что второй викарий епископа положил конец своему добровольному затворничеству. Хлопоты по обустройству дома заняли три дня; тогда он покинул монастырь глухой ночью и возвратился по завершении дел в тот же темный час, поэтому до сего дня братия по-прежнему считала его заточенным в келье. Содрогнувшись при мысли о том, сколько забот может обрушиться на него теперь, Клод спешно поднялся в башню и запер дверь. Несмотря на все душевные терзания, этот человек по-прежнему оставался ученым, и потому надеялся, что наука даст ответ на его непростой вопрос. К тому же, к Господу, Богоматери и чуть ли не всему сонму святых он уже взывал неоднократно, то умоляя вернуть покой в растревоженную душу, то заклиная вдохнуть любовь в сердце цыганской девчонки. Небеса, однако, безмолвствовали: не то молитвы его были недостаточно усердны, не то все подвизавшиеся у Божьего Престола отвернулись от него разом, проиграв душу несчастного в кости и отдавая ее на растерзание бесам. Итак, архидьякон обратился к книгам.
Сейчас его интересовала исключительно фармакология. Фролло смутно припоминал, что не раз и не два встречал в древнегреческих текстах упоминания о растениях, способных разгонять тоску, дарить покой или даже радость. Конечно, любовные снадобья, которыми тайно приторговывают цыганки и некоторые аптекари – редкостная чушь для вытягивания легких денег из доверчивых горожан. Но к текстам античных философов священник относился с большим уважением и допускал мысль о том, что подобные лекарства существуют. Возможно, если ему удастся создать такое средство, Эсмеральда успокоится, перестанет бояться его, без обычной ненависти выслушает покаянную исповедь и снизойдет, наконец, до милосердия.
Он начал с трудов одного из самых авторитетных древнеримских авторов – Γαληνός ¹. Кое-что, например, «De simplicium medicamentorum tempeamentis et facultatibus» ², уже давно было переведено на латынь, однако пришлось разбирать и некоторые греческие тексты. Благо, еще будучи студентом, он собственноручно переписывал целые фрагменты из научных трактатов, так что к тридцати шести годам скопилась вполне приличная библиотека, состоящая из трудов самых разных ученых, но, так или иначе, касающаяся фармакологии и, конечно, тесно с ней связанной алхимии.
Вот оно!.. Satíva… «покровитель приподнятого настроения»… В Италии на десерт употребляли пирожные с коноплей… Усиливают жажду… Расслабляют. Это что, шутка?.. Как может помочь ему обыкновенный Cannabis?! Да он только и годится, что клепать веревки для виселиц или канаты. На худой конец, жать масло.
– Отец Клод!.. – вздрогнув, мужчина поднял голову – ну вот, началось!
Спустя три минуты совсем еще юный, едва принявший постриг монах достучался-таки до него. В дверном проеме возник хмурый, донельзя раздосадованный столь несвоевременным визитом священник. Он вперил не предвещавший ничего хорошего взор в незваного гостя и молча ждал, перебирая в голове все возможные варианты, как бы выгадать еще несколько дней покоя.
– П-простите, отец Клод… – забормотал смешавшийся под этим грозным взглядом сурового затворника и, как поговаривали, чернокнижника юнец. – Меня послали узнать… Епископ…
– Передайте Его Превосходительству, что я серьезно болен, – быстро перебил Фролло. – Несколько недель я корпел над медицинскими трактатами и, наконец, нашел, кажется, средство исцелиться. Однако приготовление его займет некоторое время. Кроме того, мне придется иногда отлучаться, чтобы найти недостающие ингредиенты. Прошу вас, любезный брат, передайте Монсеньору мои глубочайшие извинения и скажите, что я непременно нанесу ему визит, как только немного поправлюсь.
С этими словами он нелюбезно захлопнул дверь прямо перед носом только открывшего для ответа рот монаха и вернулся к заваленному книгами и рукописями столу. Луи де Бомон, конечно, не будет ждать вечно, однако несколько дней, как надеялся архидьякон, он себе выгадал. Хоть где-то изможденное и осунувшееся лицо сыграло ему на руку: наверняка, вид у него сейчас достаточно болезненный, чтобы не усомниться в правдивости этой наспех выдуманной истории.
Никто больше не тревожил зарывшегося в бумаги ученого, и вскоре он с удивлением обнаружил еще пару упоминаний о свойствах конопли и даже вполне четкую инструкцию по приготовлению чудо-средства из этого растения, якобы «утоляющего все печали». На этом месте мужчина вдруг вспомнил, что когда-то давно на лекции по истории им рассказывали о трудах Геродота, в одном из которых тот упоминал о странном скифском обычае. Студенты тогда лишь пожали плечами, дескать, и зачем этим чудакам понадобилось бросать семена конопли на раскаленные камни и дышать едким дымом?.. И только сейчас, двадцать лет спустя, мужчина провел параллель между трансом, в который вводили себя языческие шаманы, и каннабисом. Неужели это правда?
Когда все заметки по интересующему вопросу были тщательнейшим образом пересмотрены, а рецепт – аккуратно переписан, архидьякон вдруг осознал, что ужасно голоден. Ну да, со вчерашнего дня у него во рту маковой росинки не было, а день, между тем, клонился к закату. Мысль о том, чтобы спуститься в трапезную, где вскоре должны были подавать ужин, вызвала отвращение – достаточно лишь представить десятки устремленных на него исподлобья любопытных глаз!.. Зато в доме, где осталась Эсмеральда, достаточно припасов. Где осталась она… Священник поднялся так резко, что пошатнувшийся табурет с глухим стуком ударился о каменный пол; его падение, однако, осталось незамеченным. Клод размашистым шагом пересек небольшую комнатку и вышел, не забыв запереть дверь. Полчаса спустя он уже быстро приближался к предместьям Парижа, закутанный в неизменный черный плащ с широким, низко надвинутым капюшоном.
Комментарий к ///////
¹ Гален. Его теории доминировали в Европейской медицине на протяжении 1300 лет.
² «О простых лекарственных средствах и их применении».
========== //////// ==========
Толстый солнечный шар уже перевалил за полдень и лениво покатился к горизонту, когда Эсмеральда, наконец, проснулась. Она чувствовала себя намного лучше, чем утром: голова прояснилась, тошнота отступила; к тому же, мучитель ее по-прежнему отсутствовал, что радовало даже больше, чем все прочие обстоятельства. Конечно, девушка не обольщалась на этот счет: наверняка, он вернется завтра или даже сегодня, но, по крайней мере, сейчас можно вздохнуть свободнее и спокойно обдумать сложившиеся обстоятельства. Ситуация, по правде, представлялась безвыходной: даже смерть не могла избавить ее от угроз ненавистного монаха. Ох, как же дорого ей приходится расплачиваться за свою любовь!..
За мыслями о той жертве, которую она принесет во имя спасения любимого, в грустных думах о скором возвращении все же одержавшего над ней победу священника плясунья почти позабыла о последнем разговоре с Квазимодо. Ей некогда было лить слезы о разлюбившем ее Фебе: нужно было для начала отвратить от него смерть в виде черного монаха-призрака, потом выбраться из этой клетки, а еще лучше – покинуть чертов Париж и отправиться на юг… Вот там, где плещется теплое море, легкий бриз разгоняет полуденный зной прохладными поцелуями, где покорно отступают прочь вырвавшиеся на свободу ночные кошмары и не нависает злой рок, безжалостной рукой смявший тонкую ткань реальности, – там можно будет вспомнить о том, что Солнце навсегда отвернулось от нее. Тогда можно будет с упоением предаться собственному горю, захлебнуться солеными потоками, похоронить свое нерожденное счастье под осколками разбившихся иллюзий… А пока – пока нужно думать о жизни Феба, а не о себе. Пусть он полюбил другую, пусть поверил в ее предательство, пусть никогда не простит – но капитан будет жить, а это главное. Ее жизнь может разрушиться, но его – не должна.
Все это пронеслось в юной головке вихрем несвязных, разрозненных мыслей, придав Эсмеральде сил: так, должно быть, чувствует себя воин, загнанный неприятелем в ловушку и решившийся на последний рывок. Отчаяние в свете неотвратимой гибели оборачивается вдруг безрассудной храбростью: уставший пятиться внезапно оборачивается и грудью принимает неизбежный удар. Жертва легка, если она не напрасна.
Цыганка медленно поднялась с постели, решительно оправила платье, осмотрелась. Когда беглый взгляд нечаянно упал на буфет, примостившийся подле грубо сколоченного стола, девушка вдруг осознала, что ужасно голодна. Полки, и впрямь, оказались забиты снедью, вот только возиться с готовкой не было ни желания, ни настроения. Поэтому пришлось ограничиться пресной, явно не слишком свежей ячменной лепешкой и засоленной свининой. Однако Эсмеральде, прожившей последние несколько месяцев на постной монастырской, а до этого – совсем уж отвратительной и скудной тюремной пище, кусок жирного мяса показался пищей богов.
Насытившись, красавица, чуть помедлив, выглянула на улицу. По Сене, уже миновав ее невольное пристанище, медленно поднимался челнок. Боясь быть замеченной, пленница немедленно захлопнула дверь. Итак, что же ей делать дальше? Может, еще раз попытаться убить своего преследователя?.. Затаиться за дверью и, как только он войдет…
Из груди вырвался протяжный вздох. Нет, она не сможет! Насколько проще нанести удар в горячке, сражаясь за свою жизнь!.. Но пронзить беззащитного, ничего не подозревающего человека, будь он хоть трижды палачом, безумцем и убийцей – для этого надо быть кем-то другим, никак не прекрасной уличной плясуньей. Значит, и рассуждать тут не о чем.
…Эсмеральда вздрогнула, когда, уже в глубоких сумерках, неслышно отворилась входная дверь. На пороге стоял Клод Фролло. Медленно ступив внутрь, не отрывая взгляда от невольно начавшей придвигаться к стене сидевшей на постели цыганки, он закрыл дверь. Архидьякон привычным жестом дернул тесемки плаща и даже не заметил, когда последний с тихим шорохом сполз по плечам и мягкой волной разостлался у ног. Он сделал шаг, другой; но после застыл неподвижно. Напряженная тишина тонко зазвенела в ушах девушки; о, лучше бы он уже поскорее сделал то, зачем пришел, чем смотрел на нее вот так и молчал!..
– Пришли завершить начатое утром?! – и вновь плясунья не вынесла этого почти физически ощутимого натяжения между ними, первой нарушив тишину; истерические нотки резанули слух непривычной высотой.
Священник громко выдохнул, будто очнувшись. Он ничего не ответил и, отвернувшись, прошел к очагу. Там уже несколько дней назад его заботливой рукой был сложен хворост – оставалось лишь развести огонь, чем мужчина и занялся, хладнокровно чиркая огнивом и упорно не обращая внимания на буквально сверливший его спину взгляд. Неужели она решится снова напасть?.. Нет, прочь эти мысли! Не хватало еще начать бояться этой маленькой дикарки!..
Клод почти всерьез рассердился, поняв, что, действительно, опасается сидеть спиной к своей пленнице. Потому из чистого упрямства он нарочито неспешно ударял кремнем о кресало, затем долго раздувал тлеющий трут, каждую секунду ожидая удара в спину. Тем не менее, когда он обернулся, а в очаге, наконец, заплясало веселое пламя, колдунья по-прежнему сидела на месте и не сводила с него настороженного взгляда черных глаз.
– Ты ела? – спросил Фролло, извлекая на стол хлеб, сыр и кувшин вина.
Ответа не последовало. Оставшиеся после трапезы крошки, однако, рассказали о том, о чем гордо умолчала Эсмеральда. Значит, тыкать в него ножом она больше не планирует – по крайней мере, пока, – морить себя голодом – тоже. Уже кое-что.
Архидьякон утолял голод, а цыганка не сводила с него взора, пытаясь понять, что задумал гнусный поп. Почему он ведет себя так, будто ничего особенного не происходит?! Точно самый обычный человек вернулся домой после трудового дня: ужинает, щурится на огонь, медленно потягивает разбавленное вино…
А священник действительно просто наслаждался моментом: удивительный, давно забытый мир снизошел в его душу. Оказалось, одного лишь осознания того, что она рядом – не со своим так называемым мужем, не с капитаном, чтоб ему пусто было, не в темнице, не в той злополучной соборной келье, на пороге которой спит верный сторожевой пес – одного этого факта достаточно, чтобы успокоиться. Знать, что маленькая чаровница никуда уже не денется, не сбежит, не исчезнет – большего в этот миг и не нужно. Разговаривать не хотелось: о чем бы мужчина ни завел разговор, все сведется к проклятиям и стенаниям. Даже желание обладать этой женщиной отчего-то утихло: когда слишком долго чего-то ждешь, последние мгновения перед тем самым блаженным мигом хочется растянуть, насколько возможно. Ведь ты уже так привык жить ожиданием, надеяться, грезить – чем же заполнить щемящую пустоту, непременно образующуюся на месте мечты после ее воплощения?..
Девушка пошевелилась: ноги затекли, а монах по-прежнему не обращал на нее никакого внимания, погруженный в свои мысли. Легкий шорох вывел его из глубокой задумчивости. Клод поднялся, не спеша скинул с себя сутану, подрясник и в одной сорочке подошел к постели. Присел рядом с вжавшейся в стену прелестницей, осторожно накрыл маленькие пальчики своей ладонью – она мгновенно одернула руку, точно обжегшись. Фролло вздохнул.
– Что мне сделать, чтобы ты перестала ненавидеть меня?..
– Теперь уже ничего, – прошипела перепуганная плясунья. – У меня и прежде хватало причин вас ненавидеть, но ваша последняя угроза… Это даже более низко, чем предлагать мне выбор между вами и виселицей!..
– То был шаг влюбленного безумца! – архидьякон вскочил и начал расхаживать по комнате; все его умиротворение в секунду испарилось. – Я должен был заполучить тебя, девушка; цена значения не имела. Ты отвергла меня в темнице, когда я предлагал тебе бежать; отвергла и в день казни, с веревкой на шее, предпочитая умереть; потом, измученный твоей постоянной близостью, я решился нарушить священные обеты прямо под сводами дома Божьего, но и тут мне помешали. Отчаяние заставило меня пойти на этот шаг!.. Скажи, разве мог я предложить что-то, что заставило бы тебя передумать и отдаться мне по своей воле?
– Никогда!
– Вот видишь, – вздохнул священник. – У меня не было выбора, говорю тебе.
– И ради своей похоти вы готовы убить? – презрительно прошептала Эсмеральда.
– Ради любви, девушка!.. Ради любви. Я люблю тебя – это так! И я на все готов пойти, лишь бы ты была со мной. Что угодно сделаю… Убью, украду, забуду для тебя и науку, и Бога моего, и брата… Что угодно, слышишь?!
– Лучше бы мне не слышать!..
– То речи безумца, правда… Любовь к тебе свела меня с ума! Еще тогда, год назад, когда ты танцевала в своем синем платье на серой площади, залитой полуденным светом. Ты была подобна Персефоне, олицетворение весны и молодости; предаваясь своим девическим забавам, могла ли ты помыслить, что мрачный повелитель подземного царства будет ослеплен твоей красотой?.. И вот, подобно Аиду, увидев тебя, я не принадлежал более себе; подобно Аиду, я и помыслить не мог, что ты когда-либо согласишься стать моей по собственной воле. И я решился на похищение. Увы! – я не бог и не владыка мертвых, я не мог появиться из ниоткуда и умчать тебя на золотой колеснице в свое царство. Похищение не удалось. В тот раз. Но сейчас – сейчас ты в моей власти, моя прекрасная Персефона!.. А я твой Аид, твой похититель и твой пленник. Забудь своего лучезарного Аполлона – твоя судьба не солнце, но мрак! Вместо золотых стрел и сияющих доспехов – черный плащ, что превращает в невидимку, подобно шлему Аидеса. Вместо прекрасной, цветущей юности – суровая, увядающая зрелость. Смотри же, смотри на меня, красавица: твоя судьба перед тобой! Тебе не вырваться теперь. И я хочу, наконец, слиться с тобой, как муж с женой!..
Цыганка в страхе молчала. Кажется, поп окончательно тронулся умом!.. Она и половины не поняла из того, что он сказал, зато явственно уловила перемену в его настроении: глаза вновь сверкали яростным вожделением, порывистые движения выдавали сильное волнение, а возвысившийся голос, даже стихнув, продолжал грозным колоколом звучать в голове.
Мужчина буравил ее взглядом, не зная, на что решиться. Больше всего хотелось просто повалить строптивую девчонку на постель и, невзирая на ее протесты, которые, как он знал, не смогут помешать, сжать ее в объятиях. Покрыть поцелуями это божественное тело, будто действительно принадлежащее не земной женщине, но дочери бессмертных. Раздвинуть эти крепко сжатые ножки, о которых, помнится, Гренгуар отзывался как о самых прелестных, под чьими когда-либо скрипела кровать… Клод прерывисто вдохнул и отвернулся.
– Вы отвратительны!.. – будто прочитав его мысли, дрожа всем телом, тихо произнесла плясунья. – Но вы ведь все равно не отступитесь от своего намерения, пока не получите моего тела. Уж лучше сделайте это поскорее, но поклянитесь прежде, что отнятая у меня честь будет залогом его жизни!
– Мне не нужна твоя невинность!!! – взорвался Фролло. – Мне нужна твоя любовь, ведьма, понимаешь?! Любовь!..
То самое противное чувство неудовлетворенности, отрезвившее утром, вернулось с удвоенной силой. Боже, почему он упорно продолжает биться головой о закрытую дверь, хотя прекрасно понимает, что гранитные ворота ее сердца крепче и самого упрямого лба?! Архидьякон чувствовал себя обманутым, а девушка, похоже, и правда не понимала, что еще ему надо от нее: он победил, он принудил ее к бегству – отчего же теперь злой, как черт?..
Пытаясь заглушить мерзкое, сосущее ощущение в груди, священник набросился на свою жертву, придавив к низкому ложу и начав осыпать бешеными поцелуями. Та инстинктивно начала вырываться, но сопротивление ее легко было сломлено: запястья словно сжало стальными клещами. Борьба лишь усилила и без того сжигавшее желание, но вместе с тем нарастало и отвратительное чувство поражения: мужчина жаждал, чтобы она сама отдалась, чтобы близость доставляла удовольствие им обоим; на фоне же ее бешеного сопротивления он все острее понимал, что чем больше принуждает малютку к чему бы то ни было, тем больше она отдаляется от него. И бессилие как-то изменить этот прискорбный факт обращалось злостью на нее, на себя, на весь этот проклятый мир, так несправедливо устроенный.
Прервав жестокий поцелуй, Клод резко отстранился, тяжело дыша. Его трясло от нерастраченной страсти, легкая, тянущая боль в чреслах заставила поморщиться – да, организм недвусмысленно намекал, что неплохо бы продолжить начатое, но… Но.
Завтра. Завтра он приготовит то самое средство, которым в древности успокаивали нервы, и, возможно, маленькая чаровница перестанет вздрагивать от его прикосновений?.. Если же нет – он не намерен более терпеть. Он все равно овладеет этой девушкой, а дальше будь что будет!
– Уже поздно. Пора спать, – с усилием произнес Фролло.
Эсмеральда не шевелилась, все еще ощущая на устах прикосновение горячих, шершавых, требовательных мужских губ. В тот момент она была настолько охвачена животным ужасом, что не почувствовала даже отвращения – страх вытеснил прочие эмоции. Цыганка по-прежнему плохо еще соображала после пережитого посягательства: она поняла лишь, что монах опять почему-то отступился и, кажется, злится на нее. Это все потому, что она сопротивлялась?.. А что, если из-за ее нежелания сдаваться поп теперь убьет Феба?!
Эта страшная мысль настолько потрясла плясунью и заняла все ее мысли, что она даже не придала значения тому факту, что священник, укрывшись на сей раз одним с ней одеялом, осторожно опустил руку на девичье плечо. Лежа спиной к своему мучителю, она напряженно думала, как исправить эту оплошность, дабы не подвергать возлюбленного опасности. В помешательстве архидьякона сомневаться не приходилось, а безумцы, как известно, способны на все. Полежав некоторое время без движения, красавица пошевелилась и нерешительно развернулась лицом к удивленно воззрившемуся на нее мужчине.
В темноте Эсмеральда едва различала его черты; лишь в глазах отражались отблески лунного света. Выполнив этот храбрый маневр и смежив веки, цыганка ждала, когда же ее тюремщик возобновит свои притязания; поп, однако, то ли не понял намека, то ли не захотел понять. Так или иначе, когда прелестница устала ждать и кинула украдкой взгляд на своего врага, тот, похоже, уже спал. Или притворялся, что спит. Или пытался уснуть. Девушка почти разозлилась на непонятливого монаха, однако делать было нечего. «Феб», – мысленно позвала она, надеясь, что это придаст ей храбрости, и, зажмурившись, быстро коснулась сухих губ.
Архидьякон резко открыл глаза и вперил в лежащую рядом колдунью немигающий взгляд. Он силился понять, что заставило ее коснуться его. Ей по-прежнему было боязно, это очевидно; но к страху примешивалась как будто какая-то решимость обреченного… Неужели подействовали его речи про рок, который связал их крепче, чем нерушимые (а по факту – очень даже непрочные) узы брака?.. Маленькая чаровница решила-таки смириться со своей судьбой? Она готова, наконец, принять его любовь, не будет больше отталкивать?!
В следующую секунду священник уже вновь сжимал плясунью в страстных объятиях, всем телом прижимаясь в ней, будто желая слиться воедино. Поцелуи его резко отличались от тех неистовых, похожих больше на укусы, которые она чувствовала полчаса назад. Сейчас мужчина нежно тронул ее губы, осторожно коснулся языком, точно пробуя их на вкус… Лишь убедившись, что уста ее мягкие и податливые, осмелился с трепетом раздвинуть их и углубить поцелуй. Дыхание сбилось. Горячая ладонь с силой стиснула узкую талию, в то время как другая рука нащупала ее холодную лапку; длинные, крепкие пальцы переплелись с хрупкими, точно вылепленными из льда.
Неведомый прежде жар опалил Клода, едва он несмело сжал небольшой холмик упругой груди, спрятанный под грубой тканью. Эсмеральда вздрогнула и дернулась, однако тут же затихла; лишь невероятное напряжение пуще прежнего сковало тело – она точно окоченела. Фролло не мог не заметить этой реакции, однако его вожделение с лихвой компенсировало ее холодность: он почти не обращал внимания на поведение своей партнерши – куда больше его заботило то, что она больше не противится, не пытается ударить или оскорбить. На фоне всех предыдущих попыток сблизиться эта казалась почти удачной. К тому же, разве не сама она дала сигнал к действию? Для пылавшего страстью архидьякона отсутствие прямого «нет» в настоящий момент означало «да».
Оторвавшись от влажных уст, он с упоением припал к смуглой шейке, ощутив на губах сумасшедшее биение пульса. Представил, как трепещет, должно быть, в этот момент тонкая голубая венка под прозрачной кожей… Непроизвольная дрожь теплой волной пробежала по телу, покрыв мурашками широкую спину. Захотелось немедленно освободить цыганку от платья и касаться этой бархатной кожи, ощущать ее, вдыхать ее запах… Рука сама собой скользнула под ткань, нежно огладила округлое колено, ласкала обнажившееся бедро…
– О, дитя, неужели ты все же вняла моей мольбе!.. Не бойся, раскрой же мне свои объятия, красавица… Я буду нежен с тобой, обещаю. Люби меня, девушка, и ты увидишь, наконец, какое сердце я тебе вверяю! Я все готов стерпеть, только люби меня…
Выпустив из цепкой хватки изящные пальчики, священник попытался сдвинуть узкий ворот закрытой одежды послушницы и открыть доступ к плечам, однако тот не поддавался. Тогда мужчина заставил свою жертву сесть и начал задирать подол в попытке стянуть мешавшее платье.
– Подождите!.. – вдруг отчаянно взвизгнула плясунья, заставив Клода от неожиданности действительно прервать это приятное действо. – Пообещайте сперва, что не тронете Феба! А после… после делайте, что хотите.
– Обещаю, обещаю, волшебница! – хрипло прошептал Фролло, почти уже не в состоянии сдерживать свой пыл. – Все что угодно за одну только ночь!..
Он привлек маленькую танцовщицу к широкой груди, утопив одну ладонь в густых смоляных локонах, а второй лаская будто задеревеневшую спину. Вновь приник в поцелуе к бледным от ужаса губам. Архидьякон чувствовал, как прижалась к нему девичья грудь, и уже представлял, как скоро ощутит ее вкус и упругость. Ему безумно хотелось почувствовать прикосновение маленьких ладошек, однако руки Эсмеральды безвольно свесились поникшими плетьми – она явно не горела желанием хоть как-то принять участие в происходящем. Лишь когда священник предпринял новую попытку обнажить свою языческую богиню, свою прелестную Персефону, эту темноокую колдунью, уста ее слабо шевельнулись.
