Текст книги "Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)"
Автор книги: Лея Р.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
Пожилая женщина заохала и поспешно засобиралась.
– За пожитками вернешься позже, – прервал ее активность Фролло, стараясь говорить спокойно; вдохнул, выдохнул. – Ты ведь возвращаешься из храма, помнишь?
– Верно, святой отец, верно! – всполошилась бабка. – Завтра приду. Что ж это я, в самом деле…
Встав у окна, священник провожал поспешно семенящую старушку застывшим взглядом, пока та совершенно не скрылась из виду. Ну вот, теперь остается только молить Господа, чтобы вдова сделала все как нужно. Впрочем, в первое их знакомство женщина показалась Клоду практичной, даже чересчур, и довольно рассудительной во всем, что касалось личной выгоды. Поэтому он, очень надеясь на успех своей затеи, вышел из квартирки и отправился скорым шагом к Собору Парижской Богоматери.
***
К слову, насчет почтенной вдовы архидьякон не ошибся. Придя к своей убогой хижине уже в густых сумерках, старуха и впрямь застала там четырех вооруженных солдат и двух офицеров. Храбро подошла, готовая бороться за обещанный ключ от Райских врат.
– Ты еще кто такая? – грубо спросил один из офицеров.
– Что значит кто такая? – вполне искренне возмутилась женщина. – Сорок лет живу здесь, и вот дожила – в моем доме хозяйничают молодчики в доспехах, да еще спрашивают, кто я такая. Хозяйка я этой нищенской избенки, милок! А вы здесь чегой-то такой переполох устроили?
– Эй, Шатопер! – осклабился ее собеседник, оборачиваясь к выросшему из темноты красавчику, недоуменно уставившемуся на бабку. – Это что ль твоя цыганка? И впрямь колдунья: ты-то рассказывал про молоденькую прелестницу, а она гляди в кого превратилась!..
С этими словами он непочтительно расхохотался во все горло.
– Чертово семя!.. Клянусь папой, я впервые вижу эту старую ведьму. Где цыганка? Отвечай, чертова старуха, а не то я всю душу из тебя вытрясу!
– О чем это вы, господин? – чересчур, быть может, наигранно ответила собеседница; благо, Феб был не из тех, кто разбирался в подобных тонкостях и подмечал интонации. – Нет здесь никаких цыганок, и отродясь не было. Да и с чего бы им здесь взяться? Красть у меня нечего, детей Бог не дал – что тут делать проклятому отродью?
– Ты мне зубы не заговаривай, – возмутился офицер, в очередной раз за вечер чувствуя себя дураком. – Откуда идешь, старая?
– Вестимо откуда, милки. Ведь праздник сегодня, Вознесение Пресвятой Девы. В храм я ходила, помолиться. Мужа-покойника помянула, да порадовалась, что он тоже сейчас на небесах, как Царица Небесная, в райских кущах меня дожидается.
– Я те покажу райские кущи! – не выдержал капитан, замахиваясь на женщину. – Отправишься, к чертовой матери, на дыбу, если сейчас же не скажешь, где языческую девчонку прячешь!..
– Да где ж мне ее прятать-то, монсеньор? – залебезила бабка. – Хоть всю хату обыщите – пожитки только скромные. Нешто вина на мне какая? Ведь я из дому-то, почитайте, не выхожу: вот на службу разве только в воскресенье или в праздник, или на рынок, как урожай поспеет…
– А откуда в твоих скромных пожитках, карга ты старая, две палки колбасы взялось, а? – не отступал де Шатопер. – Кувшин вина, какого я в жизни не пил! Клянусь телом Господним, такие харчи немало стоят.
– Так репа в этом году уродилась, милок, – глазом не моргнула старуха. – Уж такая сладкая, да ладная, да размером чуть не с сахарную голову… Ну я покупателя нашла, сделку сладили. А что, думаю, жить-то мне осталось с мотыльковый век, а ни разу и не пробовала таких деликатесов. Ну и протратила я всю выручку в один день. Муж-то мой, рыбак простой, поколачивал меня, бывало, не раз, что деньги транжирю. Теперь, чай, некому мозги вправлять, вот и начудила, старая… Ну да вам-то до этого что за дело, судари любезные?..
– А то, что с нами сейчас отправишься, проклятая! – рассвирепел капитан королевских стрелков. – Небось, в комнате дознаний тебе быстро язык развяжут, чертова ведьма!
– Остынь, Шатопер, – тронул за плечо начальник караула. – Ну куда ее на дознание-то? Она ж по дороге еще рассыплется. Ты, братец, вспомни хорошенько: может, впрямь напутал чего? Мои молодчики тут уже все вверх дном перевернули – ну нет здесь никаких следов девушки. Что ж она, по-твоему, улетела?..
Феб ничего не ответил. Развернулся резко, отвязал коня, сел в седло и был таков. Не рассказывать же тупице, что не далее, как сегодня на закате, в этой самой каморке он отымел проклятую цыганскую ведьму и точно не мог ничего напутать! Неизвестно, куда подевалась девчонка, но, во всяком случае, разыскать священника не составит труда.
***
– Сударь, я вам еще раз повторяю: епископ парижский никого не принимает, – раздраженно отвечал секретарь настырному молодому человеку. – Его Преосвященство отдыхает после праздничной службы. Приходите завтра.
– Ах ты, чертов святоша!.. – взорвался Феб. – Да уразумеешь ли ты, наконец, провалиться тебе ко всем чертям, что речь идет о государственной измене?! Если Людовик узнает, что монахи прячут преступниц от справедливой кары, вам всем здесь не поздоровится! Доложи обо мне немедленно, проклятый ты дурак!
– Что здесь происходит? – Луи де Бомон де ла Форе появился на пороге своего кабинета, одним своим видом прервав поток красноречия капитана.
– Ваше Преосвященство! – офицер быстро склонился на одно колено и опустил голову. – Простите, что осмелился нарушить ваш покой в столь поздний час, но дело здесь государственной важности и касается вашего второго викария.
– Что ж, пройдемте, – кивнул епископ, кивком указывая на дверь. – Бартеламью, не будешь ли ты столь любезен, пригласить сюда отца Клода?.. Пусть ожидает в приемной, я приглашу его.
С этими словами дверь в кабинет закрылась. Секретарь, проворчав что-то себе под нос, отправился к келье Фролло.
Архидьякону Жозасскому не пришлось ждать и четверти часа, когда его попросили.
– Вам известно, отец Клод, зачем я пригласил вас?
– Нет, Ваше Высокопреосвященство, – чуть склонив голову, ответил священник.
– А знаком ли вам этот юноша? – Луи де Бомон указал на сидящего в кресле офицера, прожигающего монаха ненавидящим взором.
– Да, монсеньор. Это капитан королевских стрелков Феб де Шатопер, которого в первый день осени я венчаю с девицей Флер-де-Лис де Гонделорье.
– Виделись ли вы с ним сегодня, мэтр Фролло? – проницательный взгляд епископа, казалось, смотрел в самое сердце.
– Я видел на мессе нареченную капитана, однако его самого на литургии не приметил, – бесстрастно ответил священник.
– А вот сударь утверждает, что вы встречались вечером, после службы, при весьма… необычных обстоятельствах, – вкрадчиво продолжил де Бомон.
– По окончании службы еще некоторое время я провел в соборе, в молитвах, после чего поднялся к себе.
– Лжешь!.. – воскликнул, вскакивая, Феб. – Монах, что сидит в воротах, видел вас, господин архидьякон, возвращающимся в монастырь в сумерках!
– Ваш секретарь вызвал меня из кельи, где я уже укладывался почивать, – не глядя на бешено сверкающего очами вояку, добавил Фролло. – Брат Пьетро стар, зрение частенько подводит его.
– Кхм, кхм, – задумался епископ. – Выходит, никаких доказательств у нас нет, только ваше слово, капитан, против слова отца Клода.
– Да ведь нет ничего проще проверить мою правоту! – не унимался красивый офицер. – Пойдемте в келью, где нашла убежище осужденная, и сами убедитесь, что ее там нет.
При этих словах священник чуть покраснел (что, к слову, не укрылось от наблюдательного Луи де Бомона), однако остался невозмутим.
– Действительно, следует убедиться, что приговоренная по-прежнему под покровительством Божьей Матери, прежде чем делать какие-либо выводы. Идемте, господа.
Покинув епископский дворец, троица прошла в опустевший собор. Темные лестницы и узкие коридоры вскоре вывели их к нужной келье. Де Бомон заглянул в щель слухового окошка, чертыхнулся про себя, после чего, не церемонясь, распахнул дверь.
Удивительная картина предстала трем парам глаз: уродливый звонарь, хранитель колоколов Нотр-Дама, сидел на полу, спиной к двери и шептался о чем-то с маленькой белой козочкой, нежно гладя ее по рогатой головке. Потревоженная этим ночным вторжением, Джали испуганно заблеяла, прячась за широкую горбатую спину своего покровителя. Глухой обернулся, да так и замер.
– Ну и где же ваша цыганка? – торжествующе воскликнул Феб. – Видите, ее нет! Она давно бежала, и это явственно подтверждает мои слова.
– Мэтр Фролло, извольте спросить у вашего воспитанника, как давно девушка покинула убежище, – проигнорировав реплику капитана, обратился к своему викарию епископ.
Священник повиновался, жестами сделав Квазимодо несколько знаков. Тот лишь печально покачал головой.
– Он не знает, Ваше Преосвященство.
– Да как не знает! – снова вклинился де Шатопер, подскакивая к уроду, который не казался таким огромным, поскольку сидел. – А ну отвечай, чертово семя, куда делась проклятая ведьма?!
Капитан ухватил звонаря за грудки. Чаша терпения последнего была переполнена.
Со всей ненавистью, которой хромой давно уже пылал к красивому офицеру, бросился он на обидчика. От сильного толчка тот отлетел к противоположной стене. В два прыжка Квазимодо оказался рядом и стиснул мощными руками шею противника. Офицер захрипел; лицо начало наливаться кровью, глаза выкатывались из орбит, руки тщетно пытались ослабить смертоносную хватку.
– Сделайте же что-нибудь!.. – растеряв все свое хладнокровие, воскликнул, обращаясь к архидьякону, Луи де Бомон.
Мужчина заколебался лишь на секунду. Больше всего ему хотелось увидеть, как этот осел испустит дух, и все, что для этого требовалось – не вмешиваться. Но тогда уж точно начнутся разбирательства, Квазимодо арестуют и отправят на виселицу. Возможно, дознание ждет и его самого, а Фролло вовсе не был уверен, что выдержит пытки и не раскроет всей правды. Тронув горбуна за плечо, он сделал внушительный жест рукой, сопроводив приказ очень красноречивым взглядом. Горбун неохотно разжал ладони и отступил, возвращаясь к забившейся в угол козочке. Капитан сполз по стене, кашляя и хватая ртом воздух, потирая только что побывавшую в стальных тисках шею.
– Думаю, здесь мы больше ничего не узнаем, – констатировал де Бомон, покидая келью.
Архидьякон, не оглядываясь, вышел вслед за ним. Шатопер с трудом поднялся на ноги, одарил ненавидящим взглядом горбуна, который вернулся к испуганной Джали и словно напрочь забыл о нежданных посетителях. Помедлил несколько мгновений и нехотя последовал за епископом и его викарием.
– Я побеседую с капитаном, отец Клод, – не оборачиваясь, бросил Луи де Бомон, распахивая двери своего кабинета; священнику ничего не оставалось, кроме как ждать в приемной.
Нервно пройдясь из угла в угол, епископ, наконец, уселся в кресло у камина.
– Присаживайтесь, сударь, присаживайтесь, – он махнул рукой красавцу-офицеру. – Что ж, выходит, осужденная и впрямь покинула стены Собора Богоматери…
– Черт подери, да ведь я только что вам рассказывал…
– Не нужно поминать нечистого в моем доме, сын мой, – внушительно прервал хозяин. – Итак, вы утверждаете, что архидьякон Жозасский, мой вассал и второй викарий, способствовал побегу цыганки с целью… Кстати, для чего ему понадобилась колдунья?
– Ну… – Феб замялся, с трудом подбирая слова и стараясь сдерживать язык. – Он утверждал, что девчонка, якобы, тронулась умом после тюрьмы и дознания. Хотел, кажется, помочь ей… Монсеньор, я человек военный и далек от всех этих лекарских штучек! Но, по моему мнению, так: если девица виновна, здорова она или нет, а ей следует болтаться в петле, а не цветочки нюхать!.. Поэтому я требую разрешения на арест этого священника. Уж на дознании-то он быстро порастеряет всю свою надменность и прямо расскажет, куда дел цыганскую шлюху!
– Вы забываетесь, капитан! – возвысил голос епископ. – Не имея никаких доказательств, вы смеете требовать у меня, епископа парижского, выдать вам на расправу моего вассала и верного слугу Господа? У мэтра Фролло безупречная репутация, а ваши обвинения беспочвенны и даже смешны: отец Клод лично добился от меня запрета на появление на Соборной площади цыганок, египтянок и всего их нечистого племени. Он никогда не стал бы помогать осужденной преступнице тайно покинуть убежище и бежать к своим братьям-бродягам. Вы ошиблись, господин де Шатопер.
– Ошибся?.. Вы, стало быть, обвиняете меня в клевете?!
– Да.
– А что, если я пойду дальше? Что, если сам король узнает об этом происшествии?
– Да каком же происшествии, капитан?! – подскочил Луи де Бомон, теряя терпение. – Хотите рассказать Людовику, как орава ваших солдат прохлопала одну цыганскую девчонку? А приплетать сюда моих людей я вам настоятельно не советую, господин офицер.
– Это угроза? – Феб тоже вскочил с кресла и зло сощурился.
– Да, – епископ холодно смотрел на сверкавшего глазами юнца. – Остыньте, сударь, и послушайте. Я не верю ни единому вашему слову; не поверит и король, который, кстати, весьма ценит и уважает мэтра Фролло как ученого человека и строгих нравов священника. И если вы попытаетесь раздуть из этой истории скандал, вы глубоко пожалеете, вам ясно? Мой вам совет: забудьте ваши бредни и живите спокойно своей необременительной солдатской жизнью. В противном случае у меня найдется масса причин отлучить вас, мой добрый сын. Имейте это в виду, если не хотите окончить свои дни в нищете, умерев от голода рядом с какой-нибудь сточной канавой, словно безродный бродяга! Вам ясно?
Бедняга-капитан побагровел и едва не лопнул от не находящего выхода гнева. Судорожно открыл и вновь захлопнул рот, после чего резко кивнул и пулей вылетел из кабинета.
Увидев пронесшегося мимо офицера, архидьякон приблизительно понял, какой разговор состоялся сейчас за закрытыми дверьми и, наконец, позволил себе облегченно выдохнуть. Обождал пару минут, после чего нерешительно заглянул к епископу.
– Проходите, Клод, не стесняйтесь, – устало произнес Луи де Бомон. – Да закройте покрепче двери, разговор предстоит долгий.
Внутренне содрогнувшись, мужчина выполнил просьбу и приблизился к смотрящему в огонь епископу.
– Вы ничего не хотите мне рассказать? – не отрывая взгляда от пляшущего в камине пламени, спросил тот.
– Нет, Ваше Преосвященство, – бесстрастно произнес священник.
– И вы ничего не знаете об этом деле? Понятия не имеете, куда подевалась девчонка?
Фролло молчал. Выходит, епископ поверил проклятому павлину? Почему же тогда тот вылетел с таким лицом?.. Боже, что теперь его ждет!.. А Жеана? Безумец, он все сгубил своей греховной страстью!
– Думаю, милостью Божьей, все обойдется, – Луи де Бомон де ла Форе соизволил, наконец, повернуться лицом к собеседнику. – Никаких улик против вас нет, ни единого доказательства. По крайней мере, так мне показалось.
– Спасибо, монсеньор! – искренне выдохнул архидьякон.
– Не стоит, – поморщился собеседник. – И в мыслях не было покрывать чьи-то грешки. Но вы слишком заметная персона, и ваши неподобающие священнослужителю деяния бросают тень на всю Парижскую епархию и, в частности, на меня, как вашего покровителя. Впрочем, это вы и без меня знаете. В любом случае, сейчас я хочу знать правду. Так вы замешаны в этом деле?
– Нет, – поколебавшись, ответил Клод.
– В таком случае, возьмите у меня со стола Священное Писание и поклянитесь вечным спасением, что не причастны к исчезновению из собора осужденной, – епископ внимательно следил за выражением лица своего викария.
Тот безропотно подошел к столу, опустил левую руку на Библию и твердо произнес:
– Клянусь вечным спасением, я не знаю, где в данный момент находится цыганская ведьма Эсмеральда…
– Довольно! Мне все ясно, Клод. Не нужно дальше юлить и играть словами – подробности этой истории мне ни к чему. Я не собирался выспрашивать у вас детали – Боже упаси вникать в это темное дело. Хотел только разобраться, кто же из вас врет. Разобрался.
Де Бомон поднялся с кресла и извлек на стол два бокала и кувшин; рубиновая жидкость заплескалась в прозрачных сосудах.
– Присядьте, дорогой мэтр, и послушайте. Очень жаль, что мне приходится вам все это говорить – до самого последнего времени вы казались мне наиболее разумным и благочестивым из всей нашей братии. Однако верно люди замечают: седина в бороду, бес в ребро. Я понятия не имею, для чего вам понадобилась цыганка, но вряд ли стоит верить той небылице, которую вы наплели солдафону. В конце концов, мы ведь с вами ровесники, и я прекрасно понимаю, что мужчине вашего возраста свойственно еще совершать время от времени изрядные глупости, когда речь идет о хорошенькой женщине. Конечно, именно от вас я подобного не ожидал, но это только в очередной раз доказывает, что душа человеческая – потемки, и видеть ее дано одному Господу Богу. Вот только одобрить ваш выбор я, увы, не могу: колдунья, осужденная на смертную казнь, не годится в тайные любовницы архидьякону Жозасскому. Вы хоть представляете, что начнется, если об этом прознает не глупый мальчишка с золочеными шпорами, а кто-нибудь похитрее?!
Священник молчал, вперив тяжелый, немигающий взгляд в кровавую жидкость в прозрачном бокале.
– В общем, так. Вмешиваться в это дело я не собираюсь, как и трясти из вас подробности. Мне глубоко безразлично, что именно вами двигало, отец Клод: я сделаю вид, что вообще ничего не слышал и не видел. Один только совет напоследок: бросьте вашу затею, какой бы она ни была. Я предупреждаю вас со всей откровенностью: помощи от меня, в случае чего, не ждите. Нет ничего проще, чем отмести голословные обвинения; однако если найдутся доказательства, я умываю руки, так и знайте. Я не стану разбираться – отдам вас духовному суду, чтобы они решали вашу дальнейшую участь. Я ничего об этом деле не знаю, и знать не желаю; как и не желаю хоть каким-нибудь боком быть причастным к этой истории. Поэтому очень вас прошу: не забывайтесь. У вас много недоброжелателей, мэтр, которые только и ждут, когда же вы оступитесь. И не стоит заблуждаться на свой счет: вы далеко не уникальны, заменить вас на должности второго викария не составит большого труда… Ну и, в конце концов, если вам так уж нужно, выберете себе в любовницы любую уличную девчонку. А вот с законом играть не стоит – проиграете. Вы меня поняли?
Архидьякон кивнул.
– Ну и прекрасно. Тогда – выпьем, дорогой Клод! И пусть никакие досадные происшествия не омрачат нашей с вами дружбы. Ваше здоровье!
Луи де Бомон поднял бокал; собеседник ответил тем же.
– Разрешите удалиться? – осушив кубок с превосходным красным, спросил Фролло.
– Конечно, Клод, как вам будет угодно, – рассеянно кивнул епископ. – Надеюсь, мы поняли друг друга.
Священник медленно опустил голову – не то соглашаясь, но то прощаясь – и отправился в свою келью.
Какое-то время он возбужденно прохаживался по комнате, не в силах еще поверить в свое везение – кажется, обошлось!.. А потом резко навалились воспоминания. Цыганка в объятиях офицера… алая кровь на белых простынях… его родной брат, приведший в дом проклятого капитана…
Фролло обессиленно упал на колени; плечи судорожно дернулись. Закрыв лицо руками, суровый взрослый мужчина разрыдался, как малое дитя, надрывно всхлипывая и склоняясь к самому полу, точно от невыносимой боли. Жизнь казалась ему отныне конченой.
========== //////////////////// ==========
– Эсмеральда!.. Я не верю своим глазам! Вы ли это, моя дорогая женушка?
– Пьер? – бесцветным голосом позвала цыганка.
– Неужто вы нашли способ бежать незаметно из своего убежища и вернуться во Двор Чудес? Кто это там с вами?.. И где ваша чудесная козочка, Джали? Я надеялся, что и она укрылась под сводами собора.
– Да ведь ты тот писака, который ставил на последнем празднике шутов самую, кажется, скучную мистерию за последние пять лет!– школяр решил не дожидаться официального представления. – Со стулом в зубах ты смотрелся куда как лучше, чем с пером в руках.
– Сударь, вы невежда! – оскорбился Гренгуар и тут же переключил внимание на плясунью, удивленно проследив взглядом, как та молча удалилась в свою комнату и закрыла дверь. – Уж не стряслось ли чего с бедняжкой Джали?.. Эсмеральда сама на себя не похожа…
– Ты, брат, похоже, мало смыслишь в женщинах и, в особенности, в этой малютке, с которой по какому-то недоразумению живешь под одной крышей, – заметил Жеан, чувствуя себя в чужом доме вполне свободно.
– Забыл спросить вашего мнения, сударь! – обиделся поэт. – Между прочим, Эсмеральда – моя жена. И я не думаю, что по этому вопросу мне сможет дать совет безусый мальчишка.
– Жена, говоришь? Вот так фокус! Впрочем, потом расскажешь, поскольку мальчишка, по крайней мере, знает столько подробностей, что все их не выложить и за двумя кувшинами доброго вина! Есть в этом доме вино?
– Да уж найдется, – проворчал Пьер, стаскивая с полки приятно булькнувший глиняный сосуд. – Не скрою, что предпочел бы иную компанию, но раз уж ты явился сюда вместе с моей живой и невредимой супругой, думаю, тебя есть за что благодарить. Твое имя, сударь?..
– Жоаннес Фролло де Молендино нарекли меня когда-то, ныне же я только Жеан Мельник, поскольку, кажется, не далее как сегодня вечером брат лишил меня имени.
– Как, ты брат архидьякона Жозасского, моего учителя герметики? Вот уж воистину, тесен мир. Что ж, за это можно выпить! А потом ты расскажешь мне, что же приключилось с моей цыганской женой и куда подевалась ее прелестная козочка, умничка Джали…
***
– Жеан?.. – Клод, оторвавшись от молитвы, поднял измученный взор на застывшего на пороге кельи школяра. – Мой кошелек вы найдете в верхнем ящике стола – можете взять столько, сколько посчитаете нужным. Однако впредь я вынужден просить вас не беспокоить меня в монастыре: средства вам будет передавать посыльный.
– Братец, вы сейчас изрядно удивитесь, но я пришел вовсе не за деньгами, – юноше стоило больших усилий не добавить: «Впрочем, и от них я бы не отказался». Однако он смолчал: эта неожиданная холодная щедрость произвела на повесу даже большее впечатление, нежели изнуренный вид столь разительно переменившегося за жалкие четыре дня священника.
Глаза его потухли, застыли, точно принадлежали мертвецу; темные круги выступили печатью неизбывной мучительной скорби; уголки сурово поджатых губ опустились, будто одна напряженная мысль владела всем существом; плечи поникли, словно у марионетки, снятой кукловодом с крестовины и брошенной в темный ящик прозябать до следующего представления. Что-то неожиданно больно кольнуло в груди у Жеана при виде брата в этом плачевном состоянии.
– За чем же? – без всякого интереса спросил архидьякон.
– Признаться, меня прислал ваш ученик, Пьер Гренгуар. Не совсем даже к вам… Видите ли, после того, как я счастливо вернул ему супругу, философ решил, что и козочку я тоже помогу возвратить хозяйке. Эсмеральда говорила, что Джали осталась здесь, в соборе…
– Не смей произносить ее имени!.. – точно от удара, отшатнулся старший Фролло, страшно выпучив глаза и беззвучно шевельнув губами.
– Кого – козочки? – изумился школяр.
– Ведьмы! Цыганской шлюхи!.. Не смей, слышишь?!
– Как скажете, братец…
– Я тебе не брат больше, ясно?! Убирайся отсюда ко всем чертям!.. Если бы не ты… из-за тебя она…
Мужчина еще невнятно бормотал что-то, а потом вдруг заплакал под изумленным взглядом Жеана, утыкаясь лбом в каменный пол и в бессилии сжимая кулаки.
Мальчишка принял единственное верное решение – быстро вышел, захлопнув за собою дверь. Оставшийся по ту сторону человек не нуждался в утешении – оно привело бы его, в лучшем случае, в ярость, в худшем – окончательно ввергло в пучину беспросветного отчаяния. Единственное, о чем мечтал сейчас архидьякон Жозасский – это вернуться к той размеренной жизни, которую вел он до встречи с маленькой чаровницей. Вырвать из памяти ее образ, даже если стирать его придется каленым железом.
Он почти не спал в эти дни, все свободное время проводя в молитвах и проваливаясь в черное забытье, только когда сил не оставалось вовсе. Из еды позволял себе лишь черный хлеб; пил только холодную чистую воду. Это не то чтобы сильно помогало – просто не оставляло времени на воспоминания. Они, правда, все равно пытались просачиваться сквозь туманную завесу отрешенных молитв, но Клод упрямо гнал обрывки всяких мыслей о плясунье даже из снов.
Священнику казалось, что он должен возненавидеть ее теперь, и он действительно возненавидел – но только разумом. Душа его по-прежнему находилась во власти чар маленькой колдуньи, а сердце изнывало от неведомой прежде, нестерпимой боли. Опоздал!.. Никогда ей отныне не быть его. И, чтобы жить дальше, Фролло запрещал себе, насколько это было в его силах, любые мысли о плясунье. Да, молитвы помогали; но лишь отчасти.
…Сказать, что школяр был поражен этой короткой сценой – ничего не сказать. Она одна раскрыла ему больше, чем могла бы рассказать длинная, пространная исповедь. Выходит, братец действительно возжелал женщину?! И не просто возжелал… Отчего ж тогда не тронул ее? Ждал… любви? Взаимности?
Юноше сложно, даже невозможно было понять ту гамму чувств, которую испытывал сдержанный с виду служитель Бога по отношению к юной цыганке. Он только уяснил, что здесь кроется нечто большее, чем обыкновенное желание, что за этой неконтролируемой яростью стоит что-то такое, о чем он, Жеан, может только догадываться. И юному шалопаю стало вдруг нестерпимо жаль, что именно он явился причиной неподдельных мучений единственного родного человека. Он решил про себя, что непременно выяснит, что же в точности случилось между братом и уличной танцовщицей. А пока нужно было попытаться вывести из собора козу.
Школяр застал Квазимодо ровно в том же положении, в каком нашли его несколько дней назад епископ, архидьякон и капитан. Горбун ласкал прилегшую подле него козочку, огромной ладонью осторожно поглаживая ее между рожек.
– Квазимодо! – Жеан тронул звонаря за плечо; тот резко обернулся. – Хозяйка просит вернуть Джали.
Парнишка указал на белую козочку, однако урод, кажется, не вполне понял обращенную к нему просьбу. Он поднялся и, сделав угрожающий жест рукой, загородил собой вскочившее в испуге животное.
– Ладно, ладно, не горячись, – школяр примирительно отступил и, пятясь, покинул келью. – Черт, так и знал, что без братца здесь не обойтись, но к нему, кажется, соваться сейчас еще опаснее, чем к горбуну… Да они с ума все посходили из-за малютки! И что в ней такого?.. Девчонка как девчонка, правда, и впрямь прехорошенькая…
– Увы, я один! – добравшись до Двора Чудес, Жеан без стука распахнул дверь и шагнул в сумрак знакомого жилища: странным образом он появлялся здесь уже третий раз и, кажется, хозяева были не то чтобы сильно против его общества.
– Неужто ты не нашел Джали? – искренне огорчился Гренгуар. – Это очень досадно, ведь козочка и впрямь была умнейшим животным!
– Да нашел я ее: сидит в келье, как ей и положено, вместо Эсмеральды. Вот только братец со мной и разговаривать не желает, а как я, интересно, без его помощи должен убедить звонаря отдать козу? Ты видел его кулачищи, мэтр Пьер? Мне что-то совсем не хочется сводить с ними близкое знакомство.
– Квазимодо заботится о Джали? – подняла головку цыганка, взглянув на мальчишку своими большими, печальными глазами.
– Заботится!.. Да он от нее отходит, как мне кажется, только чтобы подняться на колокольню, и тут же мчится обратно.
– Бедняга! Как он добр…
– Добр?! – в один голос воскликнули школяр и поэт.
– Да, добр, – серьезно кивнула плясунья; а потом, взяв со стола ножик, проворно отрезала прядь черных волос и, перевязав лентой, протянула Жеану. – Вот, отдашь звонарю. Он поймет, что ты пришел от меня, и вернет Джали.
– Ладно, завтра попробую, – парнишка нехотя взял протянутую прядь и спрятал в висящий на поясе кошель; плясунья, помедлив немного, тяжело поднялась с сундука и, как обычно, скрылась в своей комнате.
– Как она? – шепотом поинтересовался гость.
– Все то же, – отвечал Гренгуар. – Молчит, ничего почти не ест; иногда, кажется, плачет. Ну это ничего, женщинам нужно иногда пустить слезу – успокоится.
– Женщинам… – задумчиво повторил школяр, вспоминая короткую встречу с братом. – А мужчинам?
– Ну, дорогой мой Жеан, если мужчина плачет от любви, то тут всего-навсего два варианта: либо он мужчина только с виду, либо он любит так страстно, как женоненавистник Пигмалион полюбил однажды созданную им Галатею, растрогав своим пламенным чувством и саму богиню любви, прекрасную Афродиту, – глубокомысленно заключил философ.
Эти слова надолго заставили юного повесу задуматься, и в колледж он вернулся в довольно сумрачном настроении.
***
– Это ее волосы! – восторженно проговорил Квазимодо, трепетно прижимая к груди черную прядь, когда на следующий день школяр вновь вернулся за Джали. – Госпожа прислала вас забрать козочку?..
Жеан утвердительно кивнул. Горбун печально вздохнул, как бы не решаясь проститься с существом, хоть как-то связывающим его с исчезнувшей цыганкой.
– С ней все хорошо, господин, правда ведь?..
Школяр снова кивнул. Вдруг единственный глаз горбуна осветился какой-то радостной идеей; через секунду он уже поспешно хромал прочь из кельи, попросив напоследок:
– Господин, не уходите! Я сейчас вернусь, только не уходите!..
Юноша пожал плечами и потрепал по голове хорошенькую козочку; та ткнулась в него своими рожками. Ждать горбуна было тоскливо, и Жеан, хотя и внутренне опасаясь новой встречи, все же решил попробовать еще раз поговорить с братом.
– Вы напрасно явились, сударь, – холодно ответил на стук распахнувшейся двери архидьякон; он снова молился, стоя на коленях перед образами. – Я ведь, кажется, попросил вас вчера воздержаться от визитов.
– Дорогой братец, – начал нежданный посетитель, у которого вновь отчего-то кольнуло сердце при виде Клода, а в голове всплыли последние слова поэта, – я только хотел узнать, не могу ли я что-нибудь сделать для вас?.. Кажется, в последние годы я приносил вам одни только расстройства, и если мог бы чем-то порадовать…
– Жеан, вам прекрасно известно, что меня порадует, – сухо ответил священник. – Возьмитесь, наконец, за ум, получите степень лиценциата и найдите свое призвание. Когда вы будете при должности, я смогу спокойно посвятить оставшуюся жизнь служению, с облегчением переложив заботы о наших владениях на ваши плечи. Кажется, я не так уж много от вас прошу.
– Верно, Клод, не так уж много, – школяр нерешительно тронул за плечо удивленно вскинувшего на него взгляд брата. – Я попробую если не полюбить, то хотя бы вызубрить все эти премудрости, обещаю. Я… прости меня, Клод.
Мужчина вздрогнул; он прекрасно понял, что мальчишка имел в виду вовсе не небрежение к учебе, а случай с цыганкой. Умом он уже простил, усмотрев во всем этом деле руку Провидения, сберегшего его от страшного преступления. Однако сердце упрямо выстукивало слово «Предатель». А еще со вчерашнего дня в душе поселилась обида, в которой старший Фролло не хотел признаваться себе самому: юный шалопай приходил за козочкой, за Джали – значит, он поддерживает связь с Эсмеральдой. Значит, он может приходить к ней иногда, разговаривать с ней; и она не гонит его, даже просит привести свою подружку… Архидьякон сделал бы что угодно, землю бы перевернул, чтобы выполнить самую непростую, самую опасную ее просьбу; но все, о чем просила его цыганка, – это оставить ее в покое. Что ж, вот она – самая сложная и едва ли осуществимая задача, но он все же попытается. Но, Боже, как же трудно сдержаться, как хочется поскорее вызнать, как она, где, с кем!..
