Текст книги "Держаться за воздух (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– А вот забываться и хамить мне не надо, Зотов.

– Хамить? – насмешливо переспросил Михаил, изобразив почти-искреннее недоумение. – Ничего личного, Ирина Сергеевна, я просто обрисовал вам сложившуюся ситуацию. Что вас так раздражает, не хотите объяснить? – легко поднялся и, оказавшись рядом с напряженно застывшей в кресле начальницей, склонился, одной рукой опираясь о столешницу, а второй едва касаясь спинки кресла. Насмешливая вкрадчивость внезапно мягкого голоса заставила вновь вздрогнуть – этот голос, эта незнакомая интонация обволакивали негромкой снисходительностью, оседая на коже ледяными мурашками настороженности и какой-то ужасной неправильности происходящего. – Хотя это и так ясно. Вас бесит, что я вас спас.

– Что? – внезапно севший голос и темная заводь заплескавшегося в глазах изумления.

– Да, Ирина Сергеевна, – еще тише, еще мягче, расплавляя горячим дыханием остатки испаряющегося самообладания. – Вас раздражает, что это был я. Не ваш дружок Савицкий, не Климов и даже не благородный Щукин. А именно я, такой вот подонок, от которого вы все только и мечтали избавиться. Не укладывается в привычную схему, верно? А теперь вы чувствуете себя обязанной, считаете, что избавиться от меня было бы непорядочно и изо всех сил выискиваете причину…

– Не говори ерунды! – на мгновение снова прорезавшиеся командные нотки и заледеневший взгляд.

Зотов молчал, продолжая с ухмылкой всматриваться в ее лицо. Как будто желая разглядеть что-то, скрытое от других, но явное для него. Просто молчал и смотрел. И это бесило.

– Ищете повод объявить мне войну? – снова этот невероятный бархатисто-насмешливый голос, шепот, касавшийся волос. Такой… неправильно-почти-ласковый, накрывающий раскаленной лавой чего-то запретного – внутри вдруг стало невыносимо, болезненно горячо. – Зачем? Как друг я могу быть гораздо полезней, вы могли в этом убедиться. И сможете убедиться еще не раз…

Ира не отвечала, прикрыв глаза, чувствуя его неотрывный взгляд. Июльская духота пыльной зелени в потемневшей радужке плавила мысли, мешая сосредоточиться, растекаясь по позвоночнику жгучим, пробирающим насквозь жаром.

– Иди работай, Зотов, – выдохнула тяжело, даже не пытаясь придать голосу привычную отчужденную резкость. Хотелось лишь одного – чтобы он как можно скорее отвел взгляд, прекратил выматывать своей непозволительной близостью, издевательской мягкостью хрипловатого голоса и раздражающей странностью происходящего.

– Как скажете, товарищ полковник, – все тот же вкрадчивый тон, мимолетно скользнувшая по губам усмешка, мазнувший по обонянию горьковато-полынный запах. И наконец – удаляющиеся шаги, тихонько захлопнувшаяся дверь и долгожданная тишина. Только напоминанием – запах дорогого парфюма, растворяющийся в бензиново-морозной свежести из распахнутого настежь окна.

***

– Здравствуй, Ир.

Сердце не замерло в сладком предвкушении, не похолодели от испуга и волнения кончики пальцев, не дрогнул голос.

– Здравствуй. – Спокойно, без эмоций, даже не пытаясь изобразить хоть какую-то радость.

– Ир, я бы хотел встретиться, – прохладно, сдержанно и вместе с тем как-то скованно. – Думаю, нам есть о чем поговорить.

– Хорошо, – все также равнодушно и деловито. – Где и когда?..

Она понимала, что рано или поздно правда выйдет наружу, что притворяться и врать не получится бесконечно. Но, невольно солгав, потом не увидела ни возможности, ни желания открыть истину – зачем? Навалившиеся проблемы измотали до предела, она давно уже перестала чувствовать себя не то что женщиной – просто нормальным человеком. Казнь больного урода, убившего нескольких сотрудников; заказ ублюдка Горцева, изводившего ее друзей… Снежный ком неприятностей, неприглядных поступков, жестких решений… И вдруг – человек, для которого она была просто женщиной, притом интересной женщиной, а не полковником полиции с огромными связями, не врагом, от которого нужно избавиться, не другом, на которого можно переложить свои проблемы и знать: поможет, не подведет, не оставит. И, легко поддавшись иллюзии, позволила себе увлечься игрой, порой приятной, порой утомительной игрой в самую обычную, ничем не примечательную женщину, способную испытывать хоть что-то…

– Зачем ты мне врала? – нервно скомканная сильными пальцами салфетка; во взгляде, как ни странно, нет упрека, только непонимание и обида. – Ты что, думала, мне так важно, кем ты работаешь? Да какая разница, полицейский, учитель, хоть уборщица! Я все мог понять! Но не понимаю, когда мне врут! Я ненавижу, когда мне врут!

Ира устало смотрела поверх его плеча, удивляясь, что не чувствует совершенно ничего. Ни тени, ни отблеска хоть какой-то эмоции. Только усталость, безграничную усталость, словно заскучавший зритель на затянувшемся нудном спектакле. Не было желания что-то объяснять, оправдываться, признавать свою вину.

– Извини, – по-прежнему бесцветно, не глядя в глаза. – Ты хороший человек, Андрей, и ты прав, мне не нужно было тебя обманывать… Ну так уж получилось. Ты хотел оправданий? Их не будет. И не стоило ради такой ерунды затевать целую встречу.

– Ерунды? – теперь уже без гнева, с одной растерянностью. – Ир, я же ведь искренне… И когда увидел репортаж… Я чуть с ума не сошел, и потом, когда…

– Не надо, – сухо обронила Ирина, поднимаясь. Ей было не только неинтересно – совершенно неважно, почему он ни разу не пришел к ней в больницу, не позвонил, зато теперь первое, что додумался сделать – накинуться с вопросами и претензиями, как будто она что-то ему обещала и в чем-то клялась.

– Чего не надо?

– Ничего не надо. Спрашивать, обвинять, беспокоиться, оправдываться… Просто не надо. И видеться нам тоже больше не надо.

Уже у выхода Ира в последний раз неосознанно обернулась, ощутив брошенный вслед совершенно потерянный взгляд. И вновь внутри не всколыхнулось ничего. Было так пусто, так спокойно и так… легко.

За ее спиной рушились догорающие мосты.

========== “Голова дракона” ==========

– Миш, есть! Кажется, есть наводка, где можно найти Грановича! – один из оперов, взбудораженный настолько, что даже не потрудился постучать, ворвался в кабинет, обрадовав с порога.

– Откуда? – напрягся Зотов, моментально отрываясь от бумаг.

– Помнишь, тот чувак, которого мы взяли на рейде в борделе? – затараторил опер, без приглашения плюхнувшись на стул. – Он Грановича опознал по фотороботу. Говорит, как-то раз приезжал вместе с хозяином…

– Хозяин кто, выяснили? – перебил Михаил, не дожидаясь лишних подробностей. – Выцепите мне его откуда хотите и расспросите как следует, что он про Грановича знает. Если назовет какое-нибудь место – пулей туда, проверять. Все ясно?..

Спустя два часа в кабинете начальника криминальной полиции зазвонил телефон. Зотов, подняв трубку, внимательно выслушал собеседника и, откинувшись на спинку кресла, довольно улыбнулся. Теперь у него имелся козырной туз, ради которого дорогая Ирина Сергеевна пойдет на многое, на очень и очень многое…

***

В отдел Ира вернулась усталая, взвинченная, злая. Очередной допрос не принес ничего, кроме раздражения, а еще понимания – особо стараться и разыскивать Грановича никто не собирается, пройдет какая-нибудь пара недель, и дело заглохнет окончательно. Разумеется, оставлять это все так просто Ирина не собиралась, но что она и остальные могли предпринять в сложившейся ситуации, не имея ни ресурсов, ни информации? Тут нужен был кто-то гораздо более влиятельный, а самое главное – готовый помочь. Грачев отпадал сразу – еще в прошлый раз он ясно дал понять, что встревать в какие-то мутные разборки не видит смысла. Вот если бы… В первое мгновение Ира отбросила возникшую мысль как ядовитую змею. И тут же, словно в насмешку, ожил в памяти вкрадчивый, полный нахальной уверенности голос, вспомнилась собственная убежденность: уж к кому, а к нему за помощью она не обратится никогда. Убедилась, блин…

***

Он не ожидал, честно. Это было… странно, даже как-то неправильно: Зимина на его пороге. Не те у них отношения, чтобы заглядывать друг к другу на милую беседу за чашечкой кофе. Пожалуй, единственный раз, когда начальница почтила его визитом – тот недоразговор “по душам”, когда она ясно дала понять, что знает правду и вставать у нее на пути очень плохая затея. Удивительно: а ведь даже тогда он невольно разоткровенничался с ней, высказав то, что прежде и сам не до конца осознавал. Отчего-то казалось: она поймет. И, похоже, она действительно поняла…

– Я пройду? – не вопрос, скорее утверждение. Закрыв за собой дверь, даже не скинув пальто, с прелестной бесцеремонностью прошла в комнату, не дожидаясь ответа.

– А ничего, что я мог быть не один? – вскинул брови Зотов, на что начальница только презрительно фыркнула.

– Не думаю, что твоя очередная шлюха получила бы психологическую травму от того факта, что ей не дали доработать. – На этой фразе Михаил едва не поперхнулся, отставив стакан с виски и порадовавшись, что не успел сделать глоток. – Впрочем, интимные подробности твоей личной жизни меня волнуют меньше всего. Я по делу, Зотов.

– Я вас предельно внимательно слушаю, – хмыкнул Михаил и остановился рядом с креслом, в которое, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу, по-хозяйски уселась Зимина. На этот раз она была в форме, и взгляд против воли скользил по стройным ногам, натыкаясь на раздражающую ткань форменной юбки. Отчетливым воспоминанием вспыхнула сцена в кабинете, ее прерывистое, возмущенное дыхание, его рука между этих обалденных ног, и такая шелковистая, такая горячая кожа под его пальцами…

Что за наваждение, твою мать?

Как будто и не было в его жизни женщин – более молодых, более сговорчивых, более сексуальных, с не менее шикарными ногами…

Гребаным эхом панически проносившихся в голове мыслей Зимина, уловив его неотрывный взгляд, резко выпрямилась, разглаживая и поправляя ткань. Как будто это дурацкое движение могло остановить лихорадочный рой беспорядочно кружащих в мозгу картинок. Мыслей. Игру воображения, чтоб его. Больного воображения – иначе не скажешь. Вряд ли кто-то другой на его месте, рассеянно вслушиваясь в мягкие переливы голоса, ярко и неимоверно пошло представлял свои руки поверх ее нервно сжимавшихся пальцев, руки, нагло перехватывающие и скользящие… скользящие, приподнимающие, срывающие… Оглаживающие, проникающие, ощущающие… Так сильно, так горячо, так… так, твою мать, нужно…

– … ты хочешь?

Вздрогнул. Совсем как мальчишка, застигнутый за рассматриванием журнала для взрослых. Дернулся, замер почти в испуге, чувствуя, как лицо изнутри начинает пылать.

– Ч-что? – выдавил с трудом, борясь с острым царапаньем волнения во внезапно пересохшем горле.

Зимина раздраженно вскинула бровь, недовольно дернув уголком губ.

– Ты меня вообще слушаешь? Я спрашиваю, сколько ты хочешь за то, чтобы найти Грановича? У тебя больше связей, ты можешь, в конце концов, обратиться к отцу…

– А с чего бы это? – прервал Зотов, скривившись. – С какой стати мне вам помогать? Дело вообще ведем не мы, чего ради я должен напрягаться? Пусть его ищут те, кто и должен это делать.

– Ты прекрасно знаешь, что, кроме нас, его искать никто не будет! – повысила голос Ирина Сергеевна и уже спокойней повторила: – Сколько ты хочешь? Назови любую сумму. Мне нужен этот урод! Мне, а не этим, блин, следакам!

– Так вот оно что… – насмешливо протянул Михаил, с ироничным прищуром рассматривая начальницу. – Принцессе нужна голова дракона. А что взамен получит охотник за головами?

– Давай без этих твоих аллегорий, – поморщилась Ирина, невольно отпрянув – из напряженной зелени вновь потемневших глаз повеяло яростной неуправляемостью приближающейся грозы. – Просто скажи цену.

– Вы знаете цену, – ответил Зотов хрипло и как-то слишком серьезно, без обычной ледяной усмешки во взгляде. – Ночь. Вся ночь и любое мое желание.

Затянувшаяся тишина прорезалась недоверчиво-нервным смешком.

– Зотов, ты че, серьезно?

– Более чем, – чересчур спокойно для хреновой шутки. – А я ведь вас предупреждал, Ирина Сергеевна…

– Ты вообще в своем уме? – и все то же я-наверное-ослышалась недоумевающее выражение в напряженно-темных глазах. – Ты сам хоть понял, что предложил?

– И что же такого я предложил? – снова маска холодного ехидства, вернувшаяся на лицо. – Мне казалось, в вашей жизни могли быть и более неприятные минуты, чем…

И вновь долбаным дежавю – метнувшаяся к щеке рука, его горячие пальцы, до боли сковавшие запястье, яростный огонь кристально-чистой ненависти в бездонных глазах.

– Что же вы так заводитесь? – и прежняя наглая ухмылка, неимоверно хамский и вместе с тем какой-то странно-мягкий, непривычный тон, от которого внутри вновь стало невыносимо жарко и больно.

– Отпусти, – тоже хрипло. И очень зло.

Стальная хватка ослабла, однако пальцы по-прежнему касались покрасневшей кожи. Теперь – почти-нежно, почти-осторожно.

– Имейте в виду, третий раз предложения не будет, – очень тихо, почти выдохом в самое лицо. Горячее дыхание, легкий запах виски и въедливая горечь полыни. Как в солнечно-душном июле – наверное, от этого так тяжело и трудно дышать. И все возмущенные да-что-ты-о-себе-возомнил, что-ты-себе-позволяешь, как-ты-только-смеешь фразы моментально растаяли на губах. Она просто смотрела в раскаленную нетерпением бездну его глаз и не понимала, почему не говорит ничего. Не может. Не хочет.

А в следующее мгновение он ее поцеловал.

Что-то замерло внутри. Застыло, обледенело, стихло. Только жаркие, нахально касавшиеся губы, терпкий привкус алкоголя и почему-то полное отсутствие желания оттолкнуть.

Это ведь Зотов! Тот-самый-Зотов, который… которого…

Испуганно сталкивающиеся в голове мысли разлетались осколками доводов разума.

И, в самой настоящей панике прислушиваясь к себе, Ира с ужасом понимала, что не чувствует отвращения. Совсем. Нисколько. Его просто не было.

Только когда отчего-то подрагивающие пальцы нетерпеливо рванулись к ткани распахнутого пальто, Ирина очнулась.

Чтотыделаешьматьтвою?!

– Зачем тебе это? – выдохнула еле слышно, как-то потерянно. – Почему именно я? Отомстить вздумал, унизить? Чего ты хочешь, Зотов?

– Много чего, Ирина Сергеевна, – хрипло ответил он, обжигающим шепотом касаясь нежной, пылающей кожи. – Вы даже представить себе не можете, как много я хочу…

***

Он действительно захотел многого. И, в очередной раз вздрагивая в его руках, она не понимала, не находила ответов – зачем это нужно ему, почему у нее нет ни малейшего… да ничего, собственно нет: ни сожаления, ни отвращения, ни стыда, ни даже привычного ощущения нелепости, абсурдности происходящего.

Просто забудь, что это Зотов.

И она забывала. Когда его руки медленно скользили по спине, настойчиво стискивали бедра, направляя, приказывая… Когда, задыхаясь, царапала ногтями тонкий шелк простыни, совсем как школьница заливаясь краской от бесстыдства того, что ему хватало наглости с ней вытворять. Когда захлебывалась приглушенными вскриками, чувствуя его жаркое, сбитое дыхание над самым ухом и вновь дрожа от накатывающих волнами диких, неуправляемых ощущений… Когда нетерпеливо впивалась ногтями в спину, подталкивая, почти-умоляя и даже не пытаясь уйти от его насмешливого взгляда, от откровенно читавшегося в глазах удовольствия от ее нетерпения… И, снова проваливаясь, переворачиваясь, теряясь в водовороте ощущений, захлестывающих, стирающих остатки хоть каких-то мыслей, она ни о чем не жалела.

Потому что… Потому что, черт возьми, это было по-настоящему прекрасно, дико, сладостно, а еще – удивительно искренне, как будто намертво прикипевшие маски – и его, и ее – вдруг исчезли, становясь ненужными, лишними. Сейчас, наедине, в эти тягуче-бесконечные, мучительно-сладкие мгновения они наконец стали свободными. И уже не имело значения, что было и что будет, не имело значения, кто он и кто она. Только то, что происходило сейчас, только то, какими они становились сейчас.

Он – то требовательный, нетерпеливый, почти извращенный. То вдруг осторожный, пронзительно-нежный, восторженно-трепетный. Она – то почти-смущенная, податливая, трепещущая. То неистовая, бесстыдная, искренне-страстная. Такая настоящая, такая, как нужна. Безумно правильная в каждом движении, вздохе, полустоне. Идеальная для него.

– Марафонец, блин, – выдохнула тяжело, откидываясь на подушки. Чувствуя себя невероятно измотанной, как после двойной нормы в спортзале. И с холодной иронией подумала, как сильно это отличается от унылого фитнеса с Михайлиным. Для Зотова, казалось, просто не существовало никаких правил, запретов, норм – в этом он остался собой. – Такси мне вызови.

Она не увидела, как при этих словах дрогнула его рука, державшая бутылку виски, только заметила, как напряглась спина. Удивительно: худощавый с виду, он оказался на удивление жилистым и сильным, а еще, с ехидной усмешкой мысленно добавила Ира, еще очень выносливым – видимо, подобные “марафоны” для него были делом привычным. В отличие от нее: Ирина сомневалась, что у нее хватит сил хотя бы одеться – по телу все еще прокатывалась дрожь, в голове, разбиваемый редкими мыслями, царил полный туман.

– Может, останешься?

Спросил и сам себя возненавидел. Что еще за хренова недо-забота? Он получил свое, то, чего так сильно, мучительно желал – так чего еще? Пусть катится на все четыре, какая ему разница?

– Зачем? – он, даже не видя ее лица, готов был поклясться, что Зимина недоуменно вскинула бровь. Хотел бы он сам это знать!

– Все равно через несколько часов на работу, – так выверенно-спокойно, больше всего желая подавиться собственными словами.

– Ну да, – лениво согласилась начальница, поспешно поправляя обнажившую плечо простыню. Зотов, в этот момент обернувшись, проследил за движением жадным взглядом и натянуто усмехнулся:

– Странная ты, Ира. Только что орала подо мной… и не только, а теперь стесняешься показать плечо.

– Рот закрой! – вспыхнув, осадила Зимина, и Михаил понял, что напоминание о произошедшем ей не то чтобы неприятно, но уж точно не вызывает восторга. И это почему-то ужасно задело.

– Ванная в конце коридора, – буркнул, не дожидаясь предсказуемого вопроса, и вновь вернулся к бутылке. Разлил содержимое по стаканам и залпом выпил свою порцию. Ирина, сделав глоток и поморщившись, уже поднялась, но вдруг замерла и как-то слишком серьезно спросила:

– Ты правда хочешь, чтобы я осталась?

Заготовленные грубые слова застряли в горле, перебиваемые рвущимся с языка искренним ответом. Зотов молча смотрел на нее, впитывая раздирающий легкие почти выветрившийся запах кофе, горячей кожи и безудержного, бесстыдного секса. И очень просто ответил:

– Да.

========== Планы меняются ==========

Очередное блекло-серое промозглое утро гудело сонными сигналами машин, рвалось тусклыми солнечными лучами сквозь неряшливую рваность хмурых облаков, трещало хрупкой изморозью, разрывающейся под подошвами ботинок. Обычное, совершенно обычное утро, ничем не отличающееся от доброго десятка точно таких же других.

Зотов небрежно хлопнул дверцей машины и, поигрывая ключами, неторопливо направился к то и дело суетливо распахивающимся дверям ОВД. Рассеянно кивал на приветствия, не обращая внимания на бросаемые озадаченные взгляды, и даже не пытался понять: откуда это расслабленное спокойствие, мерными волнами расходящееся под кожей?

Было так… непривычно. Без обычной утренней раздраженной деловитости, без спешки, граничащей с суетой.

А еще – удивительно. У него было хорошее настроение.

Даже несмотря на отвратительную погоду и тот факт, что поспать этой ночью толком не пришлось. Даже несмотря на то, что проснулся он один, а из следов чужого пребывания в его квартире и в постели остался лишь запах. Ее запах.

Сбежала. Как-то совсем глупо, будто чего-то испугавшись. Будто мир перевернулся бы от того, что они проснулись в одной постели. Будто от того, что он не увидит ее утром у себя на кухне, куда-то исчезнет сам факт того, что между ними было что-то.

А разве нет?

Ехидный внутренний голос настойчиво врезался в мозг, интонацией неуловимо напоминая насмехающегося отца.

Разве то, что случилось, гребаный порядок вещей? Даже не тот охренительно шикарный, самозабвенный секс – в конце-то концов, она и сама не слишком протестовала, более чем наоборот. Странным было другое: женщина в его постели. Просто и мирно спавшая, спокойно и ровно дышавшая в его руках. Он и не помнил уже, когда просто спал с кем-нибудь. Разве что когда-то, почти что в другой жизни, с ним делила постель жена – отчужденно и холодно, как с совершенно посторонним человеком. Да они и были чужими – за годы совместной жизни он так и не сумел разбудить в себе хоть что-нибудь – человеческое, искреннее, живое. А этой ночью, остановившимся взглядом изучая влажные после душа рыжие локоны, чувствуя под лежащей на ее талии рукой теплую, нежную кожу, он с изумлением понимал, что и правда может чувствовать.

Хреново море внезапной, нелепой, дурацкой нежности – откуда она взялась? И еще – благодарность. Он отлично понимал, что эта ночь – первая и последняя, что больше Зимина не допустит подобного, справедливо считая: ничего ему не должна. Но этой ночью она принадлежала ему, всецело и абсолютно – вот что имело значение. И за это он был благодарен ей.

Привычно скользнувшие по ручке двери пальцы, знакомая прохлада изученного до мельчайших деталей кабинета. И как обычно – не отличающиеся дружелюбием лица фаворитов дорогой начальницы: кислая мина Роман Иваныча, недовольно поджатые губы его жены, каменно-ледяная мрачность Климова. На лице Щукина, ловившего каждое слово Ирины Сергеевны – вежливо-жадное внимание отличника, внимающего любимому учителю.

Синхронно метнувшиеся на часы взгляды. Встретившиеся и скрестившиеся всего на мгновение. Его – насмешливо-расслабленный, почти-мягкий, с легко читающимся я-помню-все-товарищ-полковник невозмутимым нахальством. Ее – холодный, раздраженный, взрывающийся искрами откровенного недовольства и неприязни. Кажется, ей невероятно остро хотелось сорваться, вот только даже самой ничтожной причины не нашлось: он явился минута в минуту.

– Зотов, задержись.

В ее голосе – задыхающиеся равнодушной сухостью пески сжигаемой солнцем пустыни. В его распаленном воспоминаниями мозгу – паническое понимание, что проебал всю суть скользивших мимо сознания слов, горяще-бессмысленным взглядом застыв на отстраненно-усталом, лишенном малейших эмоций лице.

– Да, Ирина Сергеевна? – Отрепетированность морозящей позвоночник ухмылки и язвительно-вежливое непонимание в глазах.

– Ты ничего не забыл? – В ледяной, тщательно-сдержанной интонации – вьюжная ярость колючей метели.

– О чем вы, Ирина Сергеевна? – Все та же наигранная озадаченность и неподдельный интерес: сдержится, взорвется? Ваши ставки, господа.

– Я о твоей части… сделки, – даже не вспыхнула, и голос не дрогнул. Только чуть заметно нервно дернула бровью, споткнувшись на подборе нужного слова, тонко завуалировавшего ночное безумие. От деловитой туманности захотелось скривиться, но Михаил сдержался. Резко рванул из блокнота чистый листок, в несколько поспешных, но привычно аккуратных строк смазав белоснежность бумаги. Протянул адрес начальнице и, уже сделав шаг в сторону, остановился, поддаваясь дергающему изнутри любопытству:

– Нескромный вопрос разрешите? – и, не дожидаясь ответа, вроде-бы-совершенно-равнодушно: – Одна поедете или кого-то из своих… друзей подтянете?

– С чего это тебя так волнует? – вот теперь уже неприкрытое удивление, сквозящее вопросительной прохладой легкой усмешки.

Действительно, блин, с чего это тебя так волнует? И тут же успокоил себя простой, якобы-все-объясняющей мыслью: было бы обидно, если бы с ней случилось что-нибудь после того, как тащил ее несколько километров, не зная, выживет ли вообще.

– Я могу поехать с вами.

Замерла, внимательно вглядываясь в его лицо, ища какой-то подвох и что-то прикидывая. И, видимо что-то решив, помедлив, сухо кивнула:

– Хорошо.

И только захлопнув за собой дверь, глубоким выдохом вышвыривая из себя осевший внутри знакомый горчаще-кофейный аромат и лишающую выдержки растерянность, Зотов осознал всю глубину тотального пиздеца, в который с каждой их встречей рушился все стремительней. И самое поганое – не хотел и не собирался все это прекращать.

***

Раздражение, густо-напряженное, обволакивающее, но старательно сдерживаемое, нервными разрядами било по натянутым нервам. Отвернувшись к окну, Ира разглядывала проносящуюся мимо отглаженно-серую ленту шоссе и не понимала. Снова – не понимала. Почему она здесь, в этом теплом, уже знакомом салоне авто, с этим нагло усмехающимся типом за рулем, а не с кем-то другим, проверенным, надежным, а главное – с тем, кому она могла доверять. И тут же нашла оправдание: слишком многое понадобилось бы объяснять остальным, слишком неприятные подробности сообщать. “Мне пришлось переспать с нашим общим врагом, чтобы получить необходимую информацию”. Офигенно смешно. Опять пришлось бы врать, выкручиваться, увиливать, что-то сочинять… Надоело.

– Вы, наверное, думаете, с какой стати доверились мне? – усмехнулся Зотов, поймав искоса брошенный неприязненный взгляд. Эта женщина его забавляла, определенно. Холодная, жесткая, грубая, не обременяющая себя какой-то деликатностью и подобием вежливости, могла вдруг растеряться, смутиться от неожиданной фразы или поступка, не сумев просчитать противника и подготовить достойный ответ. Едва живая, держалась с королевским достоинством и снисходительностью, чтобы никому не пришло в голову ее жалеть и пользоваться внезапной слабостью. Еще несколько часов назад податливо-страстная, неуправляемая, дикая и одновременно нежная, почти-открывшаяся ему, вновь наглухо закрылась, отстранившись, став вспыльчивой, резкой, чужой. Ее невозможно было предугадать, понять, разглядеть до конца, и это безумно увлекало, требуя продолжения ненормальной, странной игры. Наверное, этим и зацепила: он никогда не знал столь противоречивой, неоднозначной, непредсказуемой женщины, сочетающей жесткий мужской характер с притягивающей магнитом скрытой соблазнительностью. Может быть оттого, что ему никогда не приходило в голову крутить романы с коллегами? Он никогда не воспринимал девиц в форме как что-то большее, чем часть привычной рабочей обстановки – так было всегда. И никогда не обращал внимания на что-то, кроме блестящих звездочек на погонах, независимо от того, кто эти погоны носил. И ни умненькая, наивно-трепетная якобы девочка Вика, ни с виду безвредная Измайлова, вечно себе на уме, ни кто-либо еще не воспринимались как… да вообще никак не воспринимались. А вот Ирина Сергеевна… Единственная женщина-начальник отдела, она, пожалуй, еще с их первой мимолетной встречи на совещании у Захарова обратила на себя его внимание. И после, когда закрутившаяся история с “палачами” повернула в неожиданное русло, он убедился, что не ошибся в ней: умная, хитрая, осторожная, опасная… Достойный противник, такому не стыдно и проиграть.

И он, похоже, проиграл. Причем по всем фронтам, окончательно и бесповоротно.

– С чего ты взял, что я тебе доверилась? – хмыкнула Зимина, качнув головой. Вновь повернулась к окну и заметила: – Похоже, приехали.

Зотов, притормозив, огляделся, убеждаясь, что не ошиблись. Распахнул дверцу машины, озвучивая очевидное:

– Дальше придется пешком, засветимся.

Ирина Сергеевна фыркнула, выразительно взглянув, но ничего не сказала. Потянулась к сумочке, нашаривая пистолет, и вздрогнула от неожиданно громкой мелодии мобильного, обругав себя, что забыла отключить телефон. Уже собиралась нажать на кнопку, но, увидев высветившееся на дисплее имя, недоуменно нахмурилась и ответила. Выслушала несколько реплик и, чувствуя внезапную дрожь, выпустила мобильный из рук.

– Разворачивайся, – приказала хрипло.

– Что? – недоуменно обернулся Зотов, полоснув недовольством. Зимина, на мгновение придя в себя, начальственно-раздраженно выдала, заставив в изумлении застыть:

– Ты что, плохо слышишь? Возвращаемся. Мы никого не будем брать.

========== Холодно ==========

– Ты что, плохо слышишь? Возвращаемся. Мы никого не будем брать.

В первое мгновение Зотов решил, что ослышался. Захлопнул дверцу машины и повернулся к начальнице, вопросительно приподняв брови.

– Ну и как это понимать?

– А тебе не нужно ничего понимать, – резко отозвалась Ирина Сергеевна и повторила: – Поехали.

– И не подумаю, – упрямо сжал губы Михаил. – По крайней мере, пока вы мне всего не объясните.

– Зотов, не зли меня, – по тому, как потемнели ее глаза, майор понял, что Зимина на пределе. Однако не двинулся с места, продолжая сверлить начальницу недобрым взглядом. Поняв, что внятного ответа не дождется, решил прибегнуть к наглому шантажу:

– Не хотите ничего объяснять? Отлично. Тогда я пойду один, – и, подтверждая серьезность своих намерений, достал из бардачка пистолет.

– Нет!

Куда делся приказной тон, нетерпение, недовольство? Теперь ее голос дрожал натянутыми струнами неподдельной паники и почти что мольбы. Вцепившиеся в рукав пальцы тряслись, а в глазах метался не страх даже – самый настоящий ужас.

– Просто поехали отсюда скорее! Я тебя прошу!

– Я не двинусь с места, пока вы не скажете, что за херня происходит, – твердо заявил Зотов, пытаясь найти объяснение внезапному испугу непрошибаемой полковницы. Зимина, взглянув на его излучавшее непоколебимость лицо, поняла, что уступать Михаил не намерен.

– Мы должны немедленно отсюда уехать и забыть о Грановиче раз и навсегда, иначе… – видя, что подобный туманный ответ его не устроил и Зотов ждет продолжения, через силу произнесла: – У них мой сын. Обещали отпустить, если я заплачу выкуп и оставлю Грановича в покое.

– Твою мать! – рявкнул Михаил, ударив рукой по рулю. В потемневше-растерянных глазах напротив по-прежнему металась паника, и в эту минуту он невероятно сильно пожалел, что не пристрелил того урода в их первую встречу. Выдохнул и уже спокойней спросил: – И как он узнал?..

– За нами следили, – равнодушно бросила начальница. Было заметно, что это ее волнует меньше всего. А Зотов, вспомнив дважды мелькнувшую на пустой дороге машину, мысленно выругался: расслабился, блин, совсем, потерял бдительность, а еще опером назывался…

– И что вы собираетесь делать? Поможете этой мрази свалить? – предельно спокойно, резко вжав в пол педаль газа.

– У меня нет выбора. Я не могу рисковать жизнью Саши, – все также бесцветно, на автомате.

– Но мы можем…

– Не можем! – отрезала начальница, тут же перебив. – Все, закрыли тему! Считай, что ты ничего не слышал. С остальным я сама разберусь!

– Как скажете, – очень ровно ответил Зотов, пристально всматриваясь в пустое шоссе. Он сам не понимал, какого хрена лезет в дела, не имеющие к нему никакого отношения, и это бесило. Он на роль благородного спасителя не годился от слова “абсолютно”, а уж спасать непробиваемую полковницу, сроду не нуждавшуюся ни в чьей помощи, было бы тем более странно, учитывая, что его ни о чем не просили. Он и так сделал даже больше, чем должен был, чего еще?