Текст книги "Держаться за воздух (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Ну хорошо, – вздохнула Ирина, тут же подумав, что со стороны Зотова можно ожидать любой подлянки.

– Обещаете?

– Зотов! – возмущенно вскинулась начальница.

– Я должен знать, что вы не нарушите свое слово, – еще более вкрадчиво и многозначительно, пробуждая не слишком приятное предчувствие.

– Обещаю, – процедила Ира сквозь зубы, уже в следующую секунду пожалев о такой опрометчивости.

– Ну вот и договорились, – довольно усмехнулся Михаил, откидываясь на спинку кресла. Проводил взглядом идущую к выходу начальницу и в последний момент, когда тонкие пальцы легли на ручку двери, с каким-то сладостным чувством предвкушения бросил в спину: – Помните, вы обещали.

Сердитый хлопок притворившейся двери послужил ответом.

========== Сделка. II ==========

Больше всего в своей жизни полковник Гранович любил деньги. Хотя кто их не любит? Вот только не каждый – столь страстно, жадно, маниакально. И, следуя известной истине, что деньги не пахнут, Петр Николаевич не стеснялся ни в каких способах заработка. Ведь важнее денег быть не может ничего.

Страх нищеты преследовал Грановича всю взрослую жизнь. Слишком отчетливы были воспоминания о голодном, убогом детстве, о поношенной, перелатанной одежде, когда одноклассники щеголяли в дорогих шмотках; о двухразовом питании – овсянке на завтрак и макаронах на ужин; о пакете дешевых конфет под елкой на Новый год и любимом отцовском “купим новую сейчас, но как будто на день рождения”, когда вконец становилась непригодной очередная вещь.

Именно желание вырваться из унизительной, осточертевшей бедности и заставило Петра закончить школу с отличием, грезя о поступлении в какой-нибудь вуз с перспективой много, очень много, больше чем много зарабатывать в будущем. Радужные мечты развеял вставший на дыбы отец: только профессия милиционера! Сын офицера не может стать конторской крысой, трусливо отсиживающейся за бумажками, или хитрой адвокатской сволочью, за деньги защищающей всяких уродов! Терпеливый прежде, “сын офицера” впервые сорвался, заявив, что не собирается, подобно родителю, прозябать в нищете, и получил в ответ: он может делать что угодно, но в таком случае не сумеет поступить даже в самое захудалое ПТУ, а отец и пальцем не пошевелит, когда сын будет умирать с голоду. Офицер до мозга костей, Николай Сергеевич слово свое всегда держал, и Петр не сомневался – от обещанного он не отступит. Пришлось подчиниться.

Голодные студенческие времена и первые годы работы в милиции Гранович вспоминал с содроганием. И теперь, дослужившись до полковника, использовал открывшиеся ему возможности по максимуму, больше не размениваясь на жалкие взятки или торговлю вещдоками за гроши. Постепенно взял под контроль местных коммерсов, обложив их данью, проворачивал изящные комбинации по добыче денег и вполне был доволен жизнью – ведь теперь он мог позволить себе практически все.

Деньги, утекавшие как песок сквозь пальцы, Гранович тратил очень аккуратно, но от того еще более сладострастно, наверстывая упущенное. Только все чаще задавался страшным вопросом: а что дальше? Годы службы пролетят незаметно, придет пора уйти в отставку, и… что? Выживать на мизерную пенсию и умереть в нищете? И как раз в очередной момент судорожных раздумий в кабинете Грановича появился невзрачный прилизанный человечек с очень заманчивым предложением и ссылкой на “самого”. Петр Николаевич, выслушав посетителя, сначала прикинул, что полученных за помощь денег хватит и на домик у моря, и на сытую старость, и только потом начал понимать, с кем имеет дело. Понимание это, впрочем, полковника не ужаснуло – не дрогнув лицом, Петр Николаевич взвинтил цену за “покровительство” в два раза и ни копейкой меньше. Человечек, помявшись, повздыхав и поторговавшись, условия все же принял, и дело завертелось. Угрызений совести Гранович не испытывал ни малейших – в конце концов, это не его “бизнес”, а ссориться с высокими чинами, о которых осторожно, но настойчиво упоминал новый знакомый, себе дороже. А дети, что дети? Для никому не нужных бродяжек и сирот “работа” на богатых, готовых очень хорошо платить за свои удовольствия дяденек не самый плохой вариант, какой может предложить беспросветная жизнь.

“Бизнес” развернулся во всю мощь и закрутился на полную катушку. Следом за гимназией и “пансионатом” – обычным борделем, маскирующимся под дом отдыха для детей-сирот, было решено открыть новую точку уже на чужой территории. Вот тут-то и понадобилась помощь закрывавшего глаза на весь беспредел Грановича. Рогожин, тот самый посредник, сначала явился сам, с обычной робостью намекнув, что не худо бы поставить на место начальника того района нужного человека. Петр Николаевич в открытую не отказал, взяв время подумать, а уже вечером внезапно раздался звонок, заставивший полковника затрястись от страха: звонил один из тех самых “высоких чинов”, прямо заявивший, что помочь надо, причем как можно скорее, иначе наружу выплывут такие факты биографии уважаемого Петра Николаевича, после обнародования которых он не проживет и одного лишнего часа. Среди людей, которым полковник оказывал услуги, и в самом деле нашлось бы немало тех, кто предпочел бы, чтобы об их тайнах никто никогда не узнал, так что Грановичу действительно было чего опасаться. И отказать такой убедительной просьбе Петр Николаевич не смог. Дело оставалось за малым: освободить место начальника Пятницкого в кратчайшие сроки…

***

– Не дергайся, – особую убедительность просьбе придавало холодное дуло упиравшегося в шею пистолета.

– Вы кто? Что вам надо? Между прочим, я…

– Закрой хлебало и слушай, – холодно перебил тихий неопознаваемый голос. Подкрепляя слова действиями, неизвестный двинул кулаком под ребра и, пока “собеседник” судорожно хватал ртом воздух, продолжал: – Сейчас ты, сукин сын, позвонишь своему дружку из УСБ и попросишь его забыть о деле ППС-ников и о том, что просил подставить полковника Зимину. И после этого разговора раз и навсегда оставишь ее в покое, понял? Еще хоть одна проверка, еще хоть одна подстава, и я тебя из-под земли достану, а потом туда же и зарою, чтобы проблем не доставлял! Все понял? – получив испуганный кивок, неизвестный бесцеремонно обшарил карманы пиджака и протянул Грановичу телефон: – Звони. И без фокусов, а то башку снесу нахер!

– И-и что дальше? – выдавил Петр Николаевич, закончив разговор.

– Дальше на звезды полюбуйся, – хмыкнул незнакомец, и прежде, чем полковник успел удивиться, причем тут какие-то звезды, что-то тяжело опустилось на затылок, а перед глазами сквозь темноту наступающей бессознательности болезненно вспыхнули яркие искры.

***

– Я должна сделать что-о?!

Шок. Изумление. Полный ахуй.

Зимина, отпрянув и вжимаясь в спинку кресла, смотрела на Зотова так, будто прямо на ее глазах он внезапно и совершенно беспричинно сошел с ума.

– Вы слышали, – и снова та же отвратительная ухмылка, при виде которой возникало непреодолимое желание вцепиться ногтями в это самодовольное лицо, сдирая с него до невозможности издевательски-наглое выражение.

– Да ты ебанулся, Зотов, – даже без злости – ее вымело огромной волной потрясения.

Очень тонко подмечено. Точнее, блин, и не скажешь.

– Вот уж не думал, Ирина Сергеевна, что вы до сих пор придерживаетесь этих забавных принципов вроде “не трахаться без любви”, – ехидно-ледяная улыбка стала еще шире, стальным лезвием разрезая канаты предельно натянутых нервов.

– Зотов. Пошел. Вон. – Так абсолютно-спокойно-тихо. Только на щеках яростный румянец пятнами, а в глазах – молнии распарывающей привычную непроницаемость жаркой ненависти.

– Зря вы так, Ирина Сергеевна. – В потемневшей радужке – хмурая зелень прибитой пылью листвы и предрогрозовое напряжение.

Лицом к лицу. Глаза в глаза. Ненависть к ненависти.

Зло взметнувшаяся к щеке ладонь – твердая, приятно-прохладная. Врезающиеся в кожу кольца; длинные ногти – опасно-острые.

Кажется, она на полном серьезе собиралась выцарапать ему глаза.

– Кошка дикая, – уже почти спокойно, с усмешкой, до боли стискивая пальцы. И рывком – вверх, легко вытягивая из кресла, толкая к стене, прижимая запястья к холодной жесткой поверхности.

– Руки… убрал!.. – ни тени испуга. И горящий взгляд все также вжигается в кожу.

– А то что? – негромко-вкрадчиво, разливая мягкую бархатистость у самого уха.

Молчит. Тяжелое, замершее внутри дыхание разрывает легкие.

– А ведь я мог бы сделать это сейчас, – еще тише, жарким шепотом пробираясь куда-то в самую душу.

– Смелости-то хватит? – привычно-презрительная ухмылка мажет губы холодной насмешливостью.

В застывшем взгляде черти ломают ребра, падая и вминаясь в асфальт с небоскребов несбывшихся надежд.

И рука – вниз, поспешно и зло, комкая безупречную отглаженность форменной юбки, за секунду до того, как стройные бедра успевают сомкнуться. Пальцы – адски-горячие, одним прикосновением будто плавящие кожу, и сердце странным холодком заходится, но совсем не от страха.

– Я мог бы сделать это прямо сейчас, – хрипло-сдавленно, захлебываясь накатывающим жгучим желанием. Неотрывный взгляд режет по лицу лихорадочной пристальностью, и воздух из легких испаряется будто бы. – Но не хочу этого. Не хочу так. Ничего, я подожду. И когда тебе снова понадобится помощь… Цена будет выше. Гораздо выше. – Пальцы костяшками оглаживают щеку с какой-то ненормально-болезненной нежностью, и эхо слов замирает на губах пеплом недавней ярости.

– Слишком много на себя берешь. Смотри не надорвись, – невесомым выдохом в самые губы, выскребая остатки осмысленности из глубин затуманенного сознания.

Лицом к лицу. Глаза в глаза. Ненависть к ненависти.

До безумия правильно. Привычно. Естественно.

До безумия больно.

========== Криминальные новости ==========

Утро встретило тяжелым похмельем, противными хлопьями мокрого снега из грязно-серой ватности туч и зудящим чувством глухого отвращения ко всему окружающему миру.

Проснулся Зотов один, и это, пожалуй, было единственным плюсом – присутствие очередной шлюхи в своей постели доконало бы окончательно. Морщась больше от раздражающе ввинчивающихся в мозг воспоминаний, чем от головной боли, Михаил сел на постели, взглядом натыкаясь на разбросанную на полу одежду. Новый приступ недовольства болью ударил в виски, усиливая неприятные ощущения.

Ни неотступная, холодящая изнутри злоба – на себя, на нее, на все, происходящее в последние дни; ни еще одна бессонная ночь с бутылкой спиртного и бессмысленным сексом не помогли вытрясти из себя издевательскую навязчивость чего-то совершенно необъяснимого, съедавшего изнутри. Даже в тот момент, когда, заходясь где-то внутри рвущей и выворачивающей почти-ненавистью к надменной рыжей суке, прижимал к себе податливое тело очередной дешевки, Зотов против воли оживлял в голове совершенно иное: пылающий взгляд яростно-карих, скованные сердитой хваткой изящные запястья, прерывистое дыхание, жарко мажущее по губам, горьковатый запах кофе и душащего напряжения, собственная рука между испуганно сомкнутых бедер и с грохотом сжигаемых мостов рухнувшее самообладание. И Зимина, настороженно притихшая в тот момент, похоже, почувствовала эту его готовность перейти черту, ничуть не боясь последствий. Он и в самом деле мог бы сделать это, но – не хотел. Отлично понимая, что так, как бывает у нормальных людей, у них никогда ничего не получится, он, тем не менее, сумел удержаться на тонкой грани стремительно трещавшей выдержки. Жизнь длинная, земля круглая, любил говаривать отец, и Михаил не раз убеждался в правоте этих слов, уверенный и на сей раз, что рано или поздно получит желаемое. И в следующий раз он потребует больше, намного больше… Самым странным же было, что вовсе не желание отыграться жгло душу – что-то гораздо более сильное, неуправляемое и мучительное подталкивало опасно близко к безумию, требуя воплощения невозможного. Это пройдет, обязательно пройдет, убеждал себя Михаил, достаточно и одного раза, чтобы успокоить раны зудящего самолюбия и понять, что она ничем, абсолютно ничем не отличается от всех других баб.

Но, холодно и зло, безвкусно-бесцветно-бездушно имея новую девку, он даже не пытался избавиться от той настойчивой иллюзии, что упрямо вспыхивала перед глазами. Только сильнее погружался, ярче и явственнее представляя то, чего быть не могло.

Он, кажется, действительно сходил с ума. И ненавидел ее, заставлявшую чувствовать что-то, чему не находилось места в его обычном, нормальном мире, ненавидел себя за то, что не может перебороть это нечто, просто перешагнув и забыв, как часто делал со многим, происходящим в своей жизни. Какая-то струна в давно расстроенном механизме души порой еще отзывалась, болезненно, тяжело, а главное – живо. И это пугало.

Только после ледяного душа, смывшего надоедливую паутину мыслей, прошлую ночь, чужой, совсем-не-тот, раздражающий обоняние запах, удалось хоть немного вернуть равновесие. И утро покатилось по отработанной схеме: привычная чашка кофе, включенные новости, размеренный голос диктора, ровно скользивший мимо сознания… И вдруг автоматически выцепленные из мерной речи отдельные фразы, фарфоровые осколки в кофейной луже и недоверчиво застывший взгляд, направленный на вспыхивающий кадрами экран.

– … Сегодня рано утром на выезде из города неизвестными была обстреляна машина начальника ОМВД Пятницкий Зиминой Ирины Сергеевны. Потерявший управление автомобиль упал в обрыв… Тело не обнаружено, ведутся поиски… О подробностях происшествия…

И беспорядочная рябь мельтешащих кадров: люди в форме сотрудников ДПС, повисшая на подъемном кране покореженная машина, и снова какие-то люди, люди, люди… на секунду выхваченное камерой хмурое лицо Климова и наконец наступившее понимание: это не дурацкая ошибка, не глупая шутка и даже не глюк.

Правда.

Все эти равнодушно-отглаженные слова – правда, и те суетящиеся на экране фигуры где-то на загородном шоссе пытаются найти в обрыве тело погибшей полковницы. Тело. Погибшей.

Ударившая волной боль, сминая грудную клетку, отшвырнула назад, и, тяжело дыша, Зотов опустился на стул. Как сейчас перед глазами стояла Зимина, такая, как вчера: разгневанная, возмущенная, живая… Растерянный, оглушенный, Михаил несколько мгновений сидел неподвижно, бессмысленно глядя перед собой. Наткнулся взглядом на лежащий на столе нож, на стиснутые в кулак пальцы, затем, словно очнувшись, резким движением закатал рукав рубашки и, сжав рукоятку ножа, зажмурившись, полоснул лезвием чуть выше запястья. В первую секунду не почувствовал ничего, а уже в следующую растекшаяся огнем боль отрезвила, возвращая в реальность. Поднялся и, пошатываясь, подошел к окну, отыскивая глазами аптечку, быстро размотал бинт и наспех перевязал руку; оказавшись в прихожей, на ходу схватил ключи и пальто и вылетел на сквозящую холодом улицу.

***

На месте происшествия по-прежнему царила суета. Какие-то штатские с каменными лицами, судя по всему, местные опера, несколько своих, из Пятницкого, ППС-ники, кинологи с собаками. Климов, даже не бледный, а какой-то серый, резко раздавал указания двоим из “своих” – Исаеву и Терещенко.

– Что-то известно? – с места в карьер осведомился Михаил, даже не сообразив поздороваться. Климов, отвлекаясь от карты, разложенной на капоте машины, неестественно спокойно и деловито ответил:

– Пока ничего. Камер на этом участке, разумеется нет, так что сам понимаешь… Опера ищут машину, из которой стреляли, может, что-то удастся обнаружить. Внизу ничего не нашли, отправил людей прочесывать лес за обрывом, хотя…

Климов не договорил, отведя глаза, но Зотов и так понял, что он имел в виду. Даже если машина падала в пропасть уже пустой, шансов остаться в живых у Ирины Сергеевны практически не было. Зимину могли просто добить, когда она, раненая, пыталась выбраться из автомобиля, или она могла погибнуть от первой же пули, и еще до падения тело выбросило из машины ударом. Михаил стиснул челюсти, борясь с воющей в груди болью. Очевидные и логичные выводы никак не сходились с тем, что речь шла о Зиминой. Не о каком-то абстрактом потерпевшем, который мог погибнуть или уцелеть, мог воспользоваться шансом выжить или вообще не имел подобного шанса… Но нет, где-то здесь, совсем рядом, несколько часов назад какие-то твари расстреляли именно ее, Ирину Сергеевну Зимину, полковника полиции, его начальницу, женщину, которую он каждый день видел в отделе, обмениваясь ироничными приветствиями; которая с явным удовольствием отчитывала его за каждый косяк, словно желая взять реванш за что-то; которую он не мог назвать ни просто начальницей, ни другом, но и врагом тоже; которая… Он даже не подозревал, что это может быть так больно: потерять человека, который, по сути, ему совершенно никто. И почему ему настолько-не-наплевать? Это едкое, разъедающее изнутри отчаяние – откуда оно?

– Найти бы, кто это сделал, и… – процедил Климов сквозь зубы эхом гневно-разгоряченных мыслей. Зотов тоже не отказал бы себе в удовольствии порезать на куски того ублюдка или ублюдков. А еще лучше – того, кто за всем этим стоял. Ведь у него, в отличие от придавленного растерянностью Вадима имелись кое-какие догадки относительно произошедшего.

– Найдем, – скорее не ответил, а подумал вслух Михаил, пытаясь успокоить волны ярости, гуляющие под кожей. – Найдем обязательно…

***

Гребаное чувство смутной вины душило всю дорогу, пока возвращался в город, проскакивая на светофоры и загоняя стрелку спидометра к запредельной шкале. Сам влез во все это, предложил помощь и даже не задумался о последствиях, когда убедительно просил этого урода оставить начальницу в покое, хотя довольно самонадеянно было рассчитывать, что угрозы возымеют нужное действие.

Угрызения совести – что-то новенькое, и явно не из базовой комплектации.

Поднимаясь по широкой лестнице, торопливо просчитывая пролеты, Михаил и сам удивлялся тому ледяному спокойствию, вдруг заморозившему любые эмоции, – такое разве что у мертвецов встречается.

Равнодушно утопил палец в кнопке звонка, без малейшего нетерпения слушая переливчатую трель, отстраненно разглядывал обитую дорогой кожей дверь и ждал. Совершенно, мать вашу, спокойно ждал.

– Полковника Грановича могу увидеть? – Так ровно-выверенно, что демоны злобы внутри захлебывались арктичностью невозмутимости.

– А… Мужа нет, – настороженный лепет, настороженный взгляд, настороженно придерживаемая дверь с накинутой цепочкой.

Привычно-секундно распахнутые корочки удостоверения и все то же хреново море выдержки.

– Я его коллега, срочно нужна помощь Петра Николаевича по одному очень важному делу. На работе его застать не удалось. Вы не знаете, где он может быть?

– Н-нет…

Спокойно. Просто спокойно.

– Пожалуйста, это очень важно.

– Да не знаю я! – пробившееся раздражение и читающаяся на лице готовность захлопнуть перед незваным гостем дверь.

Спокойно, блядь.

Рывком раскрытая дверь, рванувшаяся к кобуре рука, ствол к виску, втиснутый в трясущуюся руку мобильник.

– Звони. Если через двадцать минут не будет здесь, вынесу тебе мозги. Так и скажи. Пусть поторопится. Ну!!! – сорвавшийся в конце запредельно спокойной речи голос, но рука с оружием, как ни странно, не дрожащая. Ничего, для эмоций еще настанет время. Много времени.

– Н-не отвечает… Вне зоны д-доступа… – переливающийся через край испуг, натягивающий нервы гнилыми корабельными тросами.

Вдох. Выдох. Трехэтажным матом заходящееся сознание. Молниеносно проскользившие по экрану пальцы, нужный номер из списка.

– Валеев? Сейчас скину тебе адресок, нужно за одним человеком присмотреть, чтобы глупостей не наделал… Быстро, я сказал!.. Нет, бля, прям хренухой! На нервы не действуй мне! Все, жду!

Убрал мобильный и перевел тяжелый взгляд на хозяйку квартиры.

– Слушай меня сюда! – напряженная рука, опустившаяся на плечо, и отрывистые, резкие указания. – Сейчас сюда приедет человек, который будет следить за тем, чтобы ты каждые пятнадцать минут пыталась дозвониться до своего гребаного муженька. Если я вернусь и не застану его здесь, повторяю, лично тебя пришибу! Так ему и передай! Все уяснила?..

***

Когда Михаил вернулся на место происшествия, поиски уже свернули. Огни последней отъезжающей машины прощально сверкнули за поворотом, и теперь этот участок дороги ничем не напоминал место недавней трагедии. Впрочем, логично – если белым днем ничего не удалось обнаружить, то ближе к вечеру пытаться что-то найти тем более бессмысленно. Зотов и сам это понимал, однако просто сидеть в кабинете или даже в засаде на Грановича не смог бы просто физически. Жгущие сознание страшные мысли не позволяли остановиться хоть на секунду, требуя действовать, хоть совсем глупо, необдуманно и безнадежно, но все-таки действовать.

Бездумно и бегло осмотрев и без того истоптанную множеством ног местность за обрывом, Зотов вернулся в авто и проехал немного дальше, свернув на повороте. Если бы преступники хотели спрятать машину, то наверняка выбрали бы этот путь: неподалеку болото, лучшего места избавиться от такой улики придумать нельзя. Простая мысль, что тут все наверняка на десять раз осмотрели до него, Михаила не останавливала: бездействие просто свело бы его с ума. Однако увлеченные непонятно чем искатели, так их и растак, до гениальной простоты, похоже, не дошли – кроме единственной колеи от протекторов никаких следов не имелось. Куда смотрели великие командиры, раздающие указания, оставалось загадкой.

Автомобиль, несколько подержанный, но приличный внедорожник, обнаружился довольно быстро, хоть и был наскоро закидан листвой. Очевидно, утопить машину просто не успели, преступникам кто-то помешал, но это не исключало возможности, что они решат вернуться и закончить начатое: как бы аккуратно не было сделано дело, в салоне почти наверняка остались следы, которые необходимо уничтожить.

Только безуспешно пошарив в карманах в поисках мобильного, Зотов вспомнил, что тот, разряженный, остался в машине. Нужно было возвращаться, найти телефон и вызвать экспертов… Михаил так бы и сделал, если бы вдруг, поддавшись какому-то необъяснимому ощущению, не обернулся и заметил мелькнувшую между деревьев тень. При более внимательном взгляде тень оказалась щуплым человеком с канистрой, и Зотов как-то сразу понял, что этот тип явно не романтический костер в лесу решил развести.

– Стой! Сука, – выругался Зотов, на ходу вытаскивая пистолет. Человек, услышав окрик, рванул обратно. Метнулся влево, вправо, снова влево… Петлял неизвестный не хуже путающего следы зайца. Темная куртка практически сливалась с деревьями, к тому же он явно знал местность лучше, умело обегая всякие коряги, поваленные стволы и прочие препятствия. Темное пятно мелькнуло в последний раз и пропало. Зотов еще по инерции пробежал несколько метров, но и так было ясно: неизвестного он упустил. Привалившись спиной к дереву, попытался отдышаться и унять круговерть расплывающихся красок перед глазами. Наконец, сделав пару вдохов и кое-как успокоившись, отправился назад. Не узнав тропу, вернулся, осмотрелся, выбрал другую, снова засомневался… Повернул обратно и понял, что окончательно заплутал. Остановился, огляделся еще раз, пытаясь восстановить в памяти маршрут и ехидно себя поддел: вот что называется “заблудиться в трех соснах”…

Так и не выраженная усмешка комом застряла где-то в горле, а сердце остановилось, пропуская удары.

На влажной от мороси земле, в груде пожухлых, выцветших листьев виднелось знакомое черное пальто и неестественно-яркие рыжие волосы.

========== Долгая дорога ==========

Казалось, что какой-то невидимый часовой механизм, лязгая шестеренками, стремительно отмотал время, отбросив на много-много лет назад. Ведь это уже было: заляпанная кровью одежда, раненый человек у него на руках, раздирающая изнутри дрожь и долгая, бесконечно долгая дорога…

Куда-то исчезло чувство времени, ощущение реальности, да и сама реальность исчезла тоже. Еще в тот момент, когда, придавленный к земле страхом и внезапно вспыхнувшей надеждой, остановился в нескольких шагах от начальницы, не в силах заставить себя наклониться и проверить пульс. Глупо: казалось, пока не знает, что она мертва, есть хоть какой-то, самый крошечный шанс на чудо.

Шанс действительно был. Только с каждым сделанным шагом, с каждым пройденным метром Зотов все явственнее ощущал, как вместе с кровью из тела по капле уходит жизнь.

Уже остался позади массив леса с совершенно непроходимыми тропами и попадающимися на пути поваленными деревьями, почти километр глянцево-серого от мороси шоссе, а конца дороге все не было видно. С трудом слушались ноги, руки затекли и онемели, и казалось, еще немного, – попросту разожмутся, не выдержав напряжения. Уже не было отчаяния, страха, тревоги. Только усталость и длинная, невероятно длинная, все никак не заканчивающаяся дорога.

Безысходность накатила позже, когда без сил опустился на скамейку под крышей автобусной остановки, непослушными от напряжения руками придерживая бесчувственную начальницу. Все бесполезно, все зря: совершенно пустая трасса, по которой, наверное, не чаще пары раз в день проносятся автомобили, а автобусы приезжают и того реже; едва живая Зимина и время, не уходящее – бесследно растворяющееся в пространстве и приближающее жуткий миг. Почему, почему все сложилось так? Почему именно он нашел начальницу, когда больше никто не пытался сделать хоть что-нибудь; почему именно в этот момент он остался без связи, не имея возможности вызвать помощь; почему именно тогда отказалась заводиться машина – закончился бензин. А еще – почему, сделав все возможное и даже чуть больше, он не желал мириться с безжалостной мыслью: все оказалось напрасно. Медленно, как-то совсем незаметно-тихо, на его руках умирала женщина, которая ему совершенно-точно-никто. Которая… просто не успела стать для него кем-то. От необъяснимой безнадежности этой мысли хотелось выть.

Зотов не знал, сколько прошло минут или даже часов, когда на абсолютно пустом шоссе вдруг появился старый потрепанный автомобиль. И, мгновенно вырвавшись из порочного круга оцепенения, Михаил вылетел на дорогу, делая лихорадочные знаки остановиться. Автомобиль постепенно замедлил ход и наконец притормозил; бородатая заросшая физиономия мелькнула из приоткрытого окна.

– Я полицейский, у нас тут раненая сотрудница, нужно срочно в больницу… – Залп судорожно выпаленных слов и несколько смятых купюр, протянутых в салон.

– Не-е, мужик, уж извини, откуда я знаю, кто ты такой, – настороженный взгляд на явно дорогое, но перепачканное грязью и кровью пальто, на помятые деньги; явное решение убраться подальше, не вникая в какие-то мутные темы.

Натянутые до предела нервы разорвались со звоном оглушительно лопнувших струн. Он так вымотался за сегодняшний день… Жуткая, буквально опрокинувшая новость; куда-то запропастившийся урод Гранович; неожиданная находка и бесконечный, лишающий последних сил путь. А теперь, когда утраченная было надежда загорелась вновь, какой-то трясущийся за свою поганую шкуру хмырь хочет лишить его начальницу последнего, самого ничтожного шанса на спасение.

И Зотов не стал ничего объяснять, распинаться о том, что совсем рядом, раненная какими-то ублюдками, истекает кровью полковник полиции; что он не может ждать хрен знает сколько, онемев от страха; что до другой машины или самого захудалого автобуса женщина может просто не дожить… Нет, он не сказал ни одной из этих фраз, просто второй раз за день рванул из кобуры пистолет, прижимая дуло к виску испуганно задрожавшего водилы.

– Сейчас ты вылезешь из своей гребаной развалюхи и перенесешь женщину. Если нет – я приложу твою тупую башку о капот и сделаю все сам. – Бесцветно, сухо, четко, без каких-либо эмоций – их уже попросту не осталось.

Когда Зимина очутилась на заднем сиденье, Зотов наконец смог выдохнуть сгустившийся в легких воздух. Спокойно убрал оружие и обошел машину, открывая дверцу со стороны водительского места. Хозяин авто сунулся было наперерез, но получил кулаком в живот и дружелюбное напутствие:

– Отдыхай, дядя.

Несчастный, согнувшись пополам и хватая ртом воздух, проводил тоскливым взглядом в секунду скрывшийся за ближайшим поворотом автомобиль.

***

– Дала ему снотворное, вроде уснул, – Вика, бледная, с покрасневшими глазами, притворила дверь Сашиной комнаты и бесшумно прошла на кухню, усаживаясь рядом с Костей. – Не представляю, как сказать…

– Незачем паниковать, еще ничего неизвестно, – резко оборвал Климов и нервно дернул пуговицу рубашки. В квартире царила духота, едва заметно пахло знакомыми духами и чем-то невероятно уютным, домашним. Дома у начальницы Вадим бывал всего пару раз, да и то заходил не дальше коридора, в отличие от частенько зависавших в святая святых Измайловой – по праву лучшей подруги, Щукина и Савицкого – по какому-то особому расположению. Климов предпочел бы более позитивную причину для визита в эту квартиру, чем разговор с перепуганным, растерянным сыном начальницы и собрание по поводу поисков тех, кто стал виновником утреннего происшествия.

– Может, просто какие-то случайные отморозки? Пьяные или обкуренные… – выдвинула предположение Лена.

– Случайные отморозки, которые вышли на “охоту” с оружием с глушаками в пять утра, да еще и на камерах ухитрились не засветиться. Оригинально, – раздраженно фыркнул Вадим.

– Ну проблем у Иры вроде в последнее время никаких не было, по крайней мере, она мне ничего не говорила, – и сердито осеклась, прочитав в холодном взгляде майора откровенный укор: если бы не обиды и постепенно расходящаяся по швам дружба, откровенности между подругами было бы гораздо больше, и, как знать, может быть до всего случившегося дело бы не дошло.

– Кто бы это ни был, их надо найти и… примерно наказать, – отчеканил Климов, до боли сцепив пальцы и обведя взглядом присутствующих.

– Что надо найти, это понятно, – потер подбородок Костя. – А вот “примерно наказать” – это как? Опять в подвал и к стенке?

Климов стиснул челюсти, тяжело повернувшись к Щукину.

– Что ты из себя строишь, не пойму? – процедил зло. – Самого честного и благородного? Ты забыл, как… – покосился на Вику и не договорил. – Ты забыл, что вместе с нами голосовал, чтобы казнить Лаптева? Не поздновато спохватился в хорошего играть? А то, что Зимина, скорее всего, погибла, для тебя, получается, ничего не значит?

Костя побледнел еще сильнее, на щеках заиграли желваки.

– Я за Ирину Сергеевну лично тому уроду ребра пересчитаю, только во все это долбаное правосудие играть больше не собираюсь. Все, хватит! Вы сами не видите, что происходит? Одного приговорили, другого… А почему это мы решаем? Да, согласен, все эти отморозки должны бояться, бояться нас, бояться даже подумать о преступлении. Но судить? Чем мы тогда будем лучше “палачей”?