Текст книги "Держаться за воздух (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Как там Зяме отдыхается? – поинтересовался Стас, принимая стакан с виски из рук гостеприимного хозяина. Михаил вскинул брови, скрывая вскипевшее внутри недовольство.

– Прекрасно отдыхается. Загорает, витаминизируется, от поклонников отстреливается. Так ты за этой ценной информацией ко мне среди ночи приперся?

– Учти, обидишь ее…

– Зимину? Обидеть? – со смешком переспросил Зотов, даже не дослушав, какую такую страшную кару на этот случай придумал Карпов. – Твоя Зяма сама кого хочешь не то что обидит, но и съест, а косточки не выплюнет.

– Тоже верно, – хмыкнул Карпов и полез во внутренний карман куртки. – Сегодня, пока ты ролью начальника упивался, я побывал на квартире нашего друга Грановича. Нашел кое-что, думаю, тебе будет интересно.

Зотов равнодушно протянул руку, забирая у Стаса поспешно скомканные листы. Наугад развернул один из них и замер.

С небрежно распечатанной на листе обычной бумаги фотографии прямо на него напряженно и зло смотрел не кто иной, как сам генерал Грачев.

========== Защитная реакция ==========

– Это может быть просто совпадением, – наконец хмуро заметил Михаил, откладывая в сторону бумаги. Кроме фотографий, там нашлись какие-то списки, малопонятные инициалы и сокращения, адреса и номера счетов. Однако Зотова сейчас волновало другое. – А это что за тип? – он протянул Карпову одну из распечаток, на которой крупным планом различалось лицо пожилого мужчины с неприятным, худым лицом и неопрятными усами.

– Генерал Ширяев. ФСБшник. Большой приятель твоего отца, кстати, странно, что ты о нем не слышал.

Михаил неопределенно пожал плечами, не собираясь вдаваться в подробности своих непростых отношений с отцом.

– Гранович, похоже, на своего покровителя компромат собирал, подстраховаться решил, – продолжал Карпов, – вот и пас его по полной программе. Этот Ширяев год назад курировал дело о торговле живым товаром, в том числе и детьми. И наш Устинов, кстати, был одним из звеньев этой цепочки. Много кто тогда с должностей полетел, хотя посадить удалось не всех. Ну а потом Ширяев, видимо, решил: чего добру пропадать, и сам стал прикрывать Устинова и его команду. Вопрос в том, каким боком тут твой отец.

Зотов вздрогнул на последней фразе, отводя взгляд.

Он не хотел верить. Думать. Анализировать. Понимать.

Их отношения с Грачевым совсем не укладывались в схему нормальных, родственных, близких. Генерал, человек жесткий и суровый, не только не терпел промахов сына, но и не упускал случая унизить, задеть, поставить на место, показывая, что без его влияния и связей Зотов ничего из себя не представляет. И Михаил порой задумывался: а может, вовсе не отеческая любовь заставляет его каждый раз вытаскивать сына из неприятностей? Может, на самом деле все гораздо прозаичнее – он боится за свою карьеру, репутацию, должность? И вся его помощь – лишь попытка защитить себя самого?

Зотову больно было об этом думать. Он, пусть и не сумевший простить того, как беспощадно сломал его отец, продолжал его любить и уважать: у генерала в избытке имелось тех черт, которых ему самому так часто недоставало: упорство, твердость, неумение отступать от своей цели – там, где Зотов мог легко сдаться, отец без труда обыграл бы противника и вышел победителем. Ум, изворотливость, цинизм – в этом они были похожи. Только у Грачева всегда хватало хитрости, осторожности, опыта, интуиции избегать ситуаций, которые могли бы навредить его благополучию, спокойствию, успешности – в настоящем или в далеком будущем. Михаилу же порой не хватало ни здравомыслия, ни осмотрительности, чтобы уберечься от какого-нибудь необдуманного поступка – чего стоила та история с “палачами” или нынешние игры в охотников за головами…

– Тебе надо расспросить отца насчет этого типа, – начал Стас, но Зотов неожиданно резко оборвал, грохнув на стол стакан так, что часть содержимого выплеснулась на полировку:

– Как ты себе это представляешь? “Пап, а ты случайно не имеешь отношения к организации притона для педофилов?”

– Тон сбавь. Просто аккуратно расспросишь его, что из себя представляет этот Ширяев, чем живет, чем вообще дышит. Я бы и сам его пробил, но это не мой уровень, сам понимаешь.

– Подружку свою попроси, она наверняка тебе не откажет, – раздраженно бросил Михаил. По лицу Карпова, вмиг потемневшему, скользнула тень чего-то, очень похожего на ледяное презрение.

– Да ты никак слиться решил?

Только упрямое молчание в ответ. Низко опущенная голова; сведенные почти до боли плечи. Даже просто произнести ответ ему в глаза у Зотова не хватило смелости.

– Надо же, а я почти поверил, что ты изменился, – практически выплюнул Стас, поднимаясь. – Героя из себя перед Зиминой строил, а как до дела дошло – в кусты? За шкуру свою трясешься?

Зотов по-прежнему не произносил ни слова. Даже головы не поднял, вслушиваясь в удаляющиеся шаги и сухой хлопок притворенной двери. Злые слова Стаса прошли мимо сознания, почти не задев.

Да, он боялся. Не только и не столько за себя и свою жизнь, не только той реакции и последующих событий, которые может вызвать его внезапный интерес. Пугало другое. То, что он не хотел принимать, отторгал, гнал из мыслей: страшные подозрения. Которые, вполне вероятно, могли оказаться правдой.

Нахер это все. Просто не думать. В конце концов, обещание, данное Зиминой, он уже выполнил. Уродов, завязанных на этом деле, удалось устранить. Осталось только найти ублюдка Грановича, и обо всем можно смело забыть.

Нужно забыть.

Вот только вряд ли получится.

***

– Вот она, великая сила женской дружбы!

Наглая ухмылка, презрительно кривящая губы, отвратительно ехидный тон и гребаный монолит самоуверенности. Майор Зотов в своем репертуаре.

Да чтоб ты провалился, гаденыш!

– Не поняла? – с вроде-как-искренним недоумением отозвалась Измайлова, раздраженно отбросив ручку.

– Дурочкой-то не прикидывайтесь. Что вы не поняли, Елена Николавна? – так отвратительно-вкрадчиво, что Лене тут же захотелось запустить в него чем-нибудь потяжелее. – Что за спиной у Зиминой со всей дружной компанией мутите свои делишки? Или что это с подачи вашего Роман Иваныча грохнули того парня, которого он сам же мне и притащил как подозреваемого? Или что вы не придумали ничего лучше, кроме как меня подставить?

Стоявшая на краю стола чашка соскользнула на пол, превратившись в груду осколков.

– Зотов, ты че, долбанулся совсем?! – рявкнула Измайлова, вскакивая. – Че за бред несешь?.. Пошел вон из моего кабинета!

Михаил не шелохнулся, продолжая сверлить ее холодным, пустым взглядом.

– А интересно, как это Ирине Сергеевне понравится, когда она узнает, что вы тут устроили? С какой скоростью вы все отсюда полетите к чертовой матери?

– А ты беги, пожалуйся, что обижают, – ядовито откликнулась Лена, сощурившись. – Да она первая будет рада от тебя избавиться, понял! И я для этого все сделаю, будь уверен!

– Надежда умирает последней, – хмыкнул Зотов и, уже оказавшись у выхода, вдруг обернулся. Измайлову поразило выражение его лица: ледяная решимость и настороженность опасного хищника, защищающего что-то важное для него любой ценой.

– Мне по барабану, что у вас там за игры с Климовым, Савицким, остальными, но имей в виду: если это как-то коснется меня или Зиминой… Пожалеешь.

И дверь захлопнулась прежде, чем с губ ошарашенной Измайловой сорвался достойный ответ.

***

Настроение у Зотова было паршивым весь день, не изменилось и к вечеру. Бессонница, ужасные подозрения, навязчивые страхи… Все сплелось в тугой клубок, или, скорее, петлю, все сильнее затягивающуюся на шее. Это было отвратительно: чувствовать себя загнанным зверем, которого окружают со всех сторон. Отец со своей непонятной ролью в деле педофильского трафика; презрительная холодность Карпова и собственное нежелание мириться с очевидным; интриги дружков Зиминой, во что бы то ни стало желавших его подставить… На что они рассчитывали, интересно? Неужели настолько были уверены в успехе, что не позаботились о сокрытие следов? Ему, как бывшему оперу, причем оперу неплохому, не составило труда сопоставить некоторые факты и прийти к нужным выводам. Это ведь Савицкий притащил этого мажора, умело разыграв, что не может его расколоть; это ведь его машина засветилась неподалеку от места происшествия, хотя тот и пытался замести следы; это ведь один из его стукачей отирался в подъезде за пару часов до убийства, замеченный бдительной соседкой. И, если бы не череда счастливых случайностей, майор Зотов уже сидел бы в камере без малейшей перспективы на светлое будущее…

Михаил раздраженно дернул головой, словно желая вытряхнуть из нее надоедливые, выматывающие мысли. Он не хотел ни о чем думать, не хотел ничего знать, не хотел даже предполагать, что еще его ждет в ближайшее время.

Он устал. Просто жутко устал, и единственное, о чем мечталось – о тишине и спокойствии. Почему и на такую малость он не имеет права надеяться? Резко открутив пробку, майор щедро плеснул добавки в еще не опустевший стакан с коньяком. Просто нажраться – лучшее решение проблем, не правда ли?

Зотов залпом влил в себя половину содержимого и тут же едва не выронил стакан.

– А ты здесь неплохо устроился, я смотрю, – раздался от двери насмешливый голос.

========== Теплый прием ==========

– А ты здесь неплохо устроился, я смотрю, – раздался от двери насмешливый голос.

Зотов вскинул голову, неверяще-жадным взглядом впиваясь в худенькую фигурку возле плотно прикрытой створки. Сердце как-то совсем глупо, по-дурацки замерло, пропустив удар.

Она. Действительно – она. Не игра воображения, не пьяный глюк – да и не так много он выпил, чтобы примерещилась дорогая начальница.

– Что, Ирина Сергеевна, даже на отдых решили забить? – усмехнулся Зотов, отодвигая кресло и поднимаясь.

– Отдохнешь тут с вами, как же, – фыркнула Зимина, сбрасывая пальто и небрежно швыряя его на спинку стула.

Твою мать, до чего ж хороша!

Легкий загар, расслабленность и спокойствие в посвежевшем лице, какая-то невесомость во всем облике, излучающем флюиды привлекательности, мягкости, ненавязчивой, но совершенно крышесносящей сексуальности. Отдых пошел ей на пользу, определенно.

Дикий, неотрывный, вбирающий взгляд скользил вслед за каждым движением, каждым жестом. И понимание, тяжело и больно нарастающее внутри, рвалось в мозгу ослепляющими фейерверками. Взрывающими, выжигающими хоть что-нибудь разумное, расчетливое, способное остановить.

Он и не собирался себя останавливать.

Потому что безжалостно-четко, уничтожающе-ясно понял: ему ее не хватало. Какая-то дурацкая неделя, наполненная суетой, проблемами, неприятностями – у него просто не было времени осознать, насколько сильно ему ее не хватало. Насколько сильно он изголодался по ней. По этому шикарному телу, одно прикосновение к которому вышибало мозги. По обжигающей яркости мягких волос, по хрипловатому голосу, от которого кровь в сосудах начинала пылать и гореть, по охренительному запаху, в котором он растворялся и безнадежно тонул, стоило лишь вдохнуть. По решительной грации, холодным, насмешливым глазам, ехидным, резким фразам, по ней.

– Ничего не меняется, – заметила полковник со смешком, опускаясь на стул. – Как начальники бухали в кабинетах, так и бухают. А потом устраивают такое, что не разгребешь.

– О чем это вы? – Зотов неловко дернул рукой, едва не пролив коньяк прямо на стопку бумаг. А Ира, не отводя глаз от красивых длинных пальцев, почти с ужасом поняла, что совсем не вслушивается в его слова. Стоило только вспомнить ощущение этих прохладных пальцев на своей коже, и все посторонние мысли вынесло из головы раскаленной волной. Скользящие, ласкающие, осторожно очерчивающие и тут же настойчиво, почти зло сжимающие… Распаляющие, рассыпающие по всему телу искры жадного нетерпения и откровенного, совершенно неприкрыто-пошлого желания, неподвластного никакому контролю…

– За ваше возвращение, товарищ начальник, – тонко ухмыльнулся Михаил, придвигая к ней стакан с алкоголем. Ира, только чтобы не зацикливаться на неотступном, насмешливом взгляде, послушно обхватила пальцами холодное стекло, наблюдая за игрой света сквозь прозрачную хрупкость. Зотов, стоявший в нескольких шагах чуть боком к ней, начинал откровенно действовать на нервы. Потому что, черт возьми, она абсолютно не понимала, как себя с ним вести и о чем говорить – способность связно и деловито думать улетучилась непонятно куда.

Да что с тобой, Зимина?

Где та, прежняя, циничная, умеющая держать себя в руках полковник? Почему сейчас она чувствует себя потерянной девчонкой, неспособной справиться с такой ерундой, как игра гормонов и воспаленного воображения? И откуда это нелепое, совершенное бредовое предположение: она скучала?

Бред. Нелепица. Чепуха.

– Ты, может быть, сядешь, или так и будешь маячить? – бросила недовольно, поднимая глаза.

И тут же об этом пожалела.

В глазах склонившегося к ней Зотова в долю секунды отпечаталось все, что не было произнесено вслух. Да и зачем слова, когда есть взгляды? То, что в сотни раз искренней и правдивей любых озвученных признаний.

Прохладная ладонь легла поверх ее нервно сжимающихся пальцев, и Ира поспешно отставила стакан, опасаясь, что тот выскользнет из отчего-то ставшей непослушной руки и темный напиток зальет ткань новенькой юбки.

– Я пойду. Поздно уже. Завтра поговорим, – отрывисто бросила Ирина и поднялась, торопливо высвободив руку. Повернулась, сделав несколько шагов к выходу, собираясь подхватить сумочку и пальто и выскользнуть из кабинета. Убраться отсюда. Как можно скорее. Подальше от Зотова, от его нахальных взглядов, кривых ухмылок, от этой напряженной, пропитанной чем-то ужасно неправильным атмосферы.

А в следующее мгновение его руки уверенно, бесцеремонно и вместе с тем необъяснимо-мягко развернули ее, прижимая к напряженному телу.

– Сдурел?!

Возмущенный, протестующий возглас растворился под натиском нетерпеливых, настойчивых, жарких губ.

Воздух застыл в легких расплавленной лавой. Снова – тяжело, невыносимо больно дышать. И сопротивления, ни малейшего сопротивления с ее стороны, нет и в помине.

Чтотыемупозволяешьдура?!

Паническим эхом отголосок молниеносно пронесшейся мысли. И опять в голове абсолютно-горячая пустота, полное нежелание понимать:чтоэтотакое, зачемтебеэтонужно, почемутынепротив – да какая, на самом деле, разница?

Когда есть его руки.

И дыхание тает на губах, жадно ловящих каждый глоток загустевшего воздуха. Потому что его руки, наглые, жаждущие, вжимающиеся, уже под блузкой, скользят, оглаживая спину, пальцами изучая каждый позвонок, а затем, невесомо и плавно, вновь опускаясь вниз, к пояснице. Плавящий сознание выдох касается уха, рассеивая чуть слышные слова, смысл которых угадывается лишь вкрадчивой, неимоверно пошлой, будоражащей интонацией:

– Никогда не видел тебя в гражданском. Оказывается, это так возбуждающе.

И мысли скручиваются и путаются, окончательно выметая из головы испуганным стоп-сигналом пульсирующее “нельзя” – можно. И быстрые, легкие поцелуи на раскрасневшихся скулах, и пальцы, нетерпеливо расстегивающие уже последнюю пуговицу на так раздражающей в этот момент рубашке… И сдавленный, приглушенный стон, пойманный настойчивыми губами, когда ладони решительно пробираются вниз, под неприлично задравшуюся юбку, дразняще-неторопливыми движениями поднимаясь по стиснутым бедрам.

– С ума сошел? А если… – На несколько секунд вернувшаяся способность соображать, но ни малейшей попытки оттолкнуть, прекратить нарастающее безумие.

– Дверь закрыта. В отделе никого. Дежурный наверняка дрыхнет, – предельно лаконично, с трудом сосредоточившись на смысле слов, горячо коснувшихся уже-почти-бессмысленного лица.

Потому что, черт все побери, это невероятно сложно – сосредоточиться, когда обычно надменная и ехидная стерва тяжело и прерывисто дышит, прижимаясь бедрами к краю стола; неверно, неловко цепляется за его плечи, почти распластанная под ним. Когда ее аромат – солоноватый запах моря, недавней дороги, терпких духов – ласкает обоняние, обволакивая и лишая самоконтроля. Когда желание давит изнутри и кажется, что еще немного – просто разорвет на части от этой невероятной, разрушительной силы.

– Что ты… – ошарашенно-сдавленный выдох, когда он, до предела разгоряченный, опускается перед ней, рывком приподнимая юбку еще выше. И пальцы тут же лихорадочно цепляются за столешницу в попытке удержаться хоть за что-нибудь в этом безумном водовороте бурлящих ощущений, качающихся стен, плывущих куда-то огней… И ногти неосознанно-панически царапают полировку стола, когда накрывает оглушительно-горячей волной, беспощадно растворяющей границы реальности.

Бессмысленный, затуманенный наслаждением взгляд широко распахнутых глаз замирает на единственной невероятно отчетливой детали – слабо мерцающей звездочке на погоне. И с новой вспышкой ощущений острые грани взрываются в глазах яростным звездопадом, множась, вспыхивая, ослепляя. И что-то такое пугающе-сильное, прекрасно-больное безжалостно толкает за грань, не оставляя ничего: страха быть застигнутыми, ненужных мыслей и рассуждений, привычных эмоций, не имеющих ничего общего с симпатией.

И вся ложь – ему, самой себе, – становится нелепой, неважной, не имеющий никакого значения. Потому что настоящее, искреннее – это то, что насыщенным жаром плавит изнутри, разрываясь сбитыми вздохами на искусанных, покрасневших губах. Это то, что сильнее, реальней, правдивей, чем все заученные роли, так умело, надежно и невероятно фальшиво отгораживающие их друг от друга. Или от самих себя?

Просто неважно.

Не сейчас.

И она вновь закрывает глаза, задыхаясь рвущими изнутри полустонами.

***

Вадим привычным жестом повернул ключ в замке, на всякий случай тут же потянув дверь на себя. Убедившись, что та заперта, поудобнее перехватил папку с бумагами и, на ходу нашаривая в кармане ключи от машины, направился от родного кабинета к выходу по затихшим в этот час коридорам.

Затихшим?

Климов невольно сбился с шага, недоверчиво нахмурившись. Не сразу понимая.

Тихий, приглушенный тяжелой металлической дверью тягуче-сладкий стон влился в сознание раскаленной патокой. И, машинально бросив взгляд на табличку, Вадим ощутил, как неприятно похолодел позвоночник.

Да нет, ерунда. Мало ли кто и мало ли с кем может развлекаться в пустующем отделе, пользуясь отсутствием вышестоящего руководства? Любой из оперов, “оформляющий” ночную бабочку, а может быть, тот же Зотов…

– Куда же вы так торопитесь, Ирина Сергеевна? По-моему, мы еще даже не начинали…

Тон – самодовольный, чуть насмешливый и непривычно-странно-смягченный. Действительно – Зотов. Но что…

– Я тебя убью когда-нибудь, – недовольно-смущенное фырканье, едва различимое за плотной створкой. Едва. Но не настолько, чтобы в ту же секунду не узнать эту неповторимую интонацию, плещущую возбужденной хрипотцой.

Зотов.

И Зимина.

Бредятина!

Он бы скорее поверил, что неприступная, невозмутимо-ледяная начальница развлекается с примерным семьянином Савицким или конфетным умницей Щукиным, чем…

Зимина и Зотов. Зотов и Зимина. В ее, мать вашу, кабинете, наверное, на том самом столе, за которым они сидят каждое утро, выслушивая очередные приказы и уничижительные разносы, без которых не обходилось ни одно совещание. А вот теперь…

А теперь эта непробиваемая, чтоб ее, полковник увлеченно трахается там с Зотовым. С их общим врагом. С уродом, который когда-то чуть ее не убил. С продажной тварью, которого когда-то обещала слить, но так ничего для этого и не сделала.

Теперь, по крайней мере, все объяснимо.

От этого “объяснимо” Вадим скривился как от острой, выкручивающей наизнанку боли. Объяснимо и просто. И невероятно, до отвращения унизительно.

Климов пришел в себя только на продуваемом ледяным ветром крыльце отдела. Но даже пронизывающий холод не выстудил нон-стопом звучащие в голове отголоски услышанного. Того, что он никогда предпочел бы не слышать. Не знать.

– Лен, это я, – держащие мобильник пальцы были одеревеневшими и непослушными, от холода, может быть. – Я подумал над твоим предложением. Да, прямо сейчас готов обсудить.

========== Катализатор ==========

– Я тебя убью когда-нибудь, – сердито пробурчала Ира, переведя выразительный взгляд с товарища майора на бретельку безнадежно испорченного белья. Вроде и не увлекались особо, а поди ж ты: еще недавно совершенно шикарный комплект пригоден разве что отправиться в мусорный пакет, а стоило это кружевное безумие, между прочим, довольно прилично…

В бесстыжих глазах Зотова мелькнула мягкая насмешка.

– Тут неподалеку есть магазин со всякой такой фигней, думаю, еще успеем заехать, – констатировал Михаил, глянув на часы. – Вы, Ирина Сергеевна, какое предпочитаете, красное, черное? – уточнил тут же с такой улыбочкой, что Ира даже растерялась: по старой доброй привычке заехать ему по наглой физиономии или продолжить начатое, так и не добравшись до дома.

– И даже не надейся, что я вежливо откажусь, – фыркнула дорогая начальница, так и не определившись с выбором. Застегнула последнюю пуговицу на пиджаке, поспешно накинула пальто и схватила сумку: понимала, что еще немного, и они с теперешним настроем могут застрять здесь надолго, если не до утра.

По полутемным коридорам, мимо запертых дверей, незаметно выскользнули на улицу, не потревожив мирно спящего над каким-то внушительным томом Олега. Зимина пожалуй впервые в жизни порадовалась, что дежурный мирно дрыхнет, придавленный не то величием классической литературы, не то весьма прозаической усталостью. Страшно представить, какие слухи, легенды и прочие достижения устного народного творчества поползли бы по отделу, заметь Олег весьма необычную пару в виде непристойно растрепанной начальницы в компании со своим почему-то до невозможности довольным замом.

Из торгового центра Михаил вернулся довольно скоро, с издевательской торжественностью вручив Ирине Сергеевне два фирменных пакета. Не совладав с любопытством, Ира заглянула внутрь и удивленно вздернула бровь: хоть Зотов, проявив небывалую галантность, деликатно избавился от ценников, она отлично представляла, сколько стоит подобная роскошь в стиле “смерть мужикам”.

– Неплохо живешь, товарищ майор, – съехидничала Ира, незаметно любуясь простеньким красным комплектом – этакая элегантная пошлость.

– Не жалуюсь, – ухмыльнулся Зотов и тут же нахально скользнул ладонью под и без того безнадежно помятую юбку начальницы. – Так на чем мы с вами остановились, товарищ полковник?..

***

– Лен, у тебя выпить есть?

Измайлова, так и не закрыв входную дверь, замерла, сжимая пальцы на ручке и удивленно воззрившись на Климова. Обычно невозмутимо-холодный майор сейчас выглядел так, точно его пыльным мешком пристукнули, а отряхнуть забыли. Выпить ему и вправду не помешало бы.

– Вадим, так что случилось? – уже сидя за столом на кухне, осведомилась Лена, с недоумением наблюдая, как всегда сдержанный коллега опрокидывает второй стакан алкоголя. “Ровным счетом ничего, кроме того, что Зимина, оказывается, спит с этим подонком”, – мысленно скривился Климов, вслух же заметил:

– Похоже, с тем планом мы пролетели, раз Зотов все понял, то наверняка себя обезопасил, не удивлюсь, если у него найдется парочка свидетелей, которые его видели совершенно в другом месте…

– Ты это к чему?

– Второго шанса у нас уже не будет, Зимина не позволит, – словно не слыша Лену, продолжал Вадим, – и даже просто увольнять Зотова при таком косяке не станет.

– С чего ты взял? – недоверчиво взглянула Измайлова. – Мне казалось, она сама будет только рада и воспользуется любым удобным случаем, чтобы…

– Они любовники, Лен, – не в силах выслушивать этот бред, перебил Климов, и что-то такое сверкнуло в его глазах, что Измайлова сразу поняла: это правда.

– Но… как… откуда?.. – забормотала ошарашенно, дрожащими пальцами откручивая пробку с бутылки. На трезвую голову подобную новость принять было очень сложно.

Климов молчал, хмуро рассматривая узор на скатерти. Стиснул руку в кулак, жалея, что некуда выплеснуть скопившееся отчаяние, непонимание и ярость; задыхаясь от душащей боли в груди, сдавленно, тихо и зло спросил:

– Идеи есть?

***

Телефон разразился нетерпеливой мелодией в тот самый момент, когда Зотов коснулся рукой золотистого корпуса, собираясь отправить мобильник обратно в сумку вместе с еще несколькими мелочами, рассыпавшимися по полу, когда они с Ириной Сергеевной, до невозможности увлеченные, едва не опрокинули тумбочку, так неудачно попавшуюся на пути. И, машинально бросив взгляд на экран, Михаил почувствовал, как все внутри сковало холодом бессильного гнева.

Так холодно, гулко и пусто.

И весь тот хрупкий, едва успевший выстроиться мир разлетелся вдребезги. Раскололся в крошево, превратился в осколочно-режущую пыль, царапающую начавшие было заживать шрамы. Эта въедливая, грызущая боль – откуда она?

Неужели ему не все равно?

Нет, черт возьми! Потому что та всколыхнувшаяся неуправляемая злость – на свои глупые надежды, на ее лживость и лицемерие, на то, что позволил себе вспомнить о чем-то нормальном и человеческом, – эта злость не могла возникнуть, если бы было иначе. Его не выкручивало бы от рвущейся внутри ярости при виде одной-единственной фотографии, возникшей на экране: Зимина, широко улыбающаяся какому-то типу.

Лживая сука.

И следом за вспышкой гнева – искренне недоумение: а чего он, собственно, так взбесился? Ведь и сам далеко не образец верности, даже семейные узы в свое время не являлись преградой. А теперь, осознав, что именно с этой женщиной ему не светит ровным счетом ничего, кроме редких совместных ночей, сам удивился тому, сколько протеста, возмущения и ревности – неужели и в самом деле ревности? – вспыхнуло в душе.

Потому что, черт побери, это его и только его женщина! И делить ее с кем бы то ни было, неважно, в постели или как-то еще, не только унизительно, но и больно, отчего-то неимоверно, оглушающе больно.

Он не позволит! Никто и никогда, кроме него, не должен быть рядом с ней, и неважно, на что ради этого придется пойти. Подставить, пригрозить, надавить – и не позволить никакому третьему лишнему разрушить это хрупкое равновесие. Всегда приходить на помощь, когда ей это нужно, быть искренним, если ей хочется, стать лучше, если это способно ее удержать – он пойдет на что угодно, если это поможет добиться цели.

– Ответить не хочешь? – второй настойчивый звонок раздался в тот самый момент, когда Зимина, вытирая волосы полотенцем, появилась на пороге спальни, игнорируя навязчивую трель. А после, задержав взгляд на экране, и вовсе отключила мобильный, тут же небрежно швыряя его в сумку.

– Это уже неважно, – бросила равнодушно, не изменившись в лице.

Актриса, мать вашу!

И уже унявшаяся было ярость затопила с головой. Бессилие – вот что раздирало ничуть не меньше ревности. Понимание того, что не в его власти заставить эту невозмутимую суку чувствовать хоть что-то, не в его власти пробить брешь в каменном безразличии и самообладании, возвращавшимся к ней каждый раз, как только покидала постель.

И слова, отчаянные, злые, сорвались раньше, чем Зотов успел в полной мере осознать их смысл.

– Послушай меня! – пальцы сомкнулись на ее запястье, сдавливая до боли. – Мне плевать, с кем ты там трахаешься в свободное время, но в моей квартире, будь любезна, отключай свой гребаный телефон!..

– Что?! – расширенные от неподдельного удивления глаза полыхнули обжигающей яростью. – Ты что себе…

– Заткнись, – грубо оборвал Михаил, даже не заметив, кажется, накаливающегося возмущения в ее голосе. Рывком толкая начальницу в сторону кровати, вынуждая невольно отступить и тут же рухнуть на аккуратно застеленное покрывало. И прежде, чем ошарашенная Ира успела осознать, понять, поверить, что он действительно осмелится на это, навалился сверху, прижимая ее руки к постели, не позволяя даже шевельнуться или хотя бы вздохнуть.

– Охренел?! Руки убери от меня! – Шипение рассерженной хищницы, попавшей в капкан. Не вырваться, не ударить.

И вновь прорвавшаяся ненависть в горящих глазах.

Почти как у него.

В запыленных отчаянием посветлевших от гнева радужках – неприкрытая почти-ненависть, такая жгуче-горячая, что даже воздух в легких накалился, став болезненно-жарким. А еще… Еще то, что вмиг остановило, заставило замереть, прекратить тщетные попытки вырваться или хотя бы понять, что это сейчас происходит.

Отчаяние. Горькое, опустошающее, наотмашь бьющее отчаяние человека, на глазах которого безжалостно и цинично давят единственно важное, последнее, что имело значение, последнее, что помогало держаться. Не двинуться, не рухнуть, не потонуть.

Что с тобой?

Немым, так-не-бывает-искренним вопросом в пустоту застывшего взгляда. И только прикосновения его рук, настойчивые, исступленные, злые, почти причиняющие боль – такой же молчаливый, полный безнадежной, иссушающей тоски ответ. И все только что сказанные слова, вся необъяснимая нервная грубость моментально теряют значение, выцветая в своем возмутительном, по-настоящему оскорбительном смысле.

Что с тобой?

И уже свободные руки смыкаются на его спине, так непривычно-успокаивающе-мягко, что застывает дыхание. И высокий, стремительно приближающийся потолок давит, накрывая болью – их общей болью, от которой хочется кричать, сдавленно, бессмысленно, громко, с каждым звуком выбивая из себя это гребаное застарелое отчаяние, копившееся долгие годы.

Долгие годы, наполненные пустотой, одиночеством и лихорадочной кому-нибудь-нужностью.

========== Душевные разговоры ==========

В отделе Лена появилась в препоганом настроении. Вчера, услышав от буквально раздавленного Вадима бредовую новость о связи Иры с этим подонком Зотовым, она так и не смогла поверить в подобное до конца. Наверное, чтобы убедиться, нужно увидеть собственными глазами… И она увидела: за квартал до отдела, остановившись на светофоре, скучающе разглядывала поток машин впереди. Неожиданно дверь стоявшей у тротуара иномарки отворилась, и наружу выбрался мужчина. Обошел автомобиль и галантно помог выйти сидящей на пассажирском месте женщине. Лена, мимолетно мазнув взглядом по стройной фигуре в бежевом пальто и рыжим волосам, уже хотела было отвести взгляд, но тут же замерла, с недоверием наблюдая за происходящим: как мужчина, не выпуская руки спутницы, склонился к ней, что-то прошептав; как та недовольно дернула головой, отворачиваясь и старательно напуская на лицо сердитое выражение, хотя с губ рвалась лукавая улыбка. И в тот момент, когда женщина, что-то на прощание бросив собеседнику, повернулась, направляясь по тротуару, Измайлова окончательно признала: это действительно Ира.

И не с кем-нибудь, а с Зотовым.