Текст книги "Миры Осма. Безмятежность теней (СИ)"

Автор книги: Ларс Один

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Annotation

Эта история начнётся с казни. Мир, где меч, монета и слово сошлись в смертельной схватке за власть. Мир, в котором люди – лишь тени богов. Шестерни странного механизма продолжают вращаться, приближая гибель загадочного механика Эвана. Лишь один единственный шанс остаётся у него на спасение.

Миры Осма. Безмятежность теней

Пролог. Вор Васп

Глава первая. Работяга Аск

Здоровяк Вили

Таверна у южной стены

Кром да Винар

Торговец Морт

Городская площадь

Изобретатель Марк

Нам по пути

Глава вторая. Добряк Унас

Пустяковая обида

Воскресший вор

Магистр-воин Уно да Бирс

Наёмник Тодо

Прогулка за стеной

Глава третья. «Справедливый суд» города Рора

Выгодное предложение

Бут Хромец наносит ответный удар

Грёзы Маска Безумца

Куклы помнят

Глава четвёртая. Живой мертвец

Злая судьба рорских узников

Договор на гербах

Бог воды Агр улыбается

Ухмылка Монка

Тень Вира

Колодец мертвецов

Тысяча монет за одну жизнь

Настоящие воины

Глава пятая. Утро выживших

Бесстрашный карлик

Советник Так да Гискар

Глоток свободы

История Така да Гискара

Грехи отцов

Эпилог. Кровавый ритуал

Миры Осма. Безмятежность теней

Пролог. Вор Васп

Пролог

Вор Васп

Ганза. Агрия . День первый

«Один человек не может изменить мир, но когда их будет сотня, а лучше тысяча, объединённых одной целью, и невозможное станет возможным».

Из дневника механика ремонтной мастерской на станции «Магр» Пауля Рудигера.

Небо затянуто тяжёлыми, серыми тучами. Снег по утру растаял, но холод не отступает. Даже здесь, в южных землях, весна не спешит сменить зиму. Большая городская площадь многолюдна. В этот последний по ларгонскому календарю зимний день в городе объявили о казнях. То, что злодеев не продали на рудники или турнирные бои, уже являлось событием. В последние годы, осуждённые на казнь всё чаще, вместо помоста с виселицей и плахой, получали кандалы раба или палку бойца. Видно сегодня городской Совет решил напомнить горожанам о правосудии, здесь и сейчас. Троих преступников, среди которых была женщина, вывели к помосту в сопровождении грозной стражи. Толпа, подтянувшись поближе, оживилась. Вид злодеев был жалок. После многих дней в темнице, измученные холодом и голодом, они с трудом держались на ногах. Очень холодно, а им перед казнью оставили лишь нательные рубахи. Это не было милостью судьи, лишь заботой о пристойности представления. По закону они и так уйдут из мира живых грешниками, а исподнее убережёт от греха добропорядочных горожан. Грязные, посиневшие тела смертников била дрожь. Следы от снятых совсем недавно кандалов обозначились багрово-чёрными полосами. Холод заставлял троицу обречённых дёргаться в странном танце. Кроме того, все как один шмыгали сопливыми носами и кашляли.

Сам советник по закону Флер да Ламут, что случалось крайне редко, пришёл объявлять приговор.

– Достойные, уважаемые и простые горожане Ганзы! – так он начал свою речь.

Собравшиеся на площади внимали, ибо ожидали весёлого представления. Он же, довольно невысокий, но крайне высокомерный, видимо полагал, что устремляя свой большой, с горбинкой нос в небеса и оттопыривая верхнюю губу, выглядит гораздо весомее в их глазах. Вкупе с низким, с чёткой вертикальной складкой лбом, обрамлённым зализанными назад при помощи жира длинными, тёмными, свисавшими на плечи, с едва заметной сединой волосами, грозно сдвинутые, кустистые брови должны были внушать ещё больше уважения. Прятавшиеся под ними маленькие, мутного цвета глазки взирали на толпу с явным превосходством. Но, если на простых горожан это в некоторой степени, больше из страха перед стражей, действовало, то на достойных увы. Они прозвали его Недомерком и насмехались при каждом удобном случае. Он знал об этом и ненавидел, ненавидел, но, как и они, играл свою роль добропорядочного горожанина.

– Сегодня, на этой площади, свершится правосудие! – продолжил, выдерживая эффектные паузы советник. – Трое злодеев понесут заслуженное наказание пред богами и горожанами сего города. Первым казнят убийцу Хлора. Он обвинён и признан виновным при свидетелях в шести убийствах, в том числе двух достойных горожан. Злодей будет обезглавлен!

Ещё только жирный палач, в своём сером, загаженном старыми, кровавыми разводами балахоне, с огромным топором в сильных руках вышел на помост к плахе, а толпа уже взревела в предвкушении события. Палачом был местный мясник и, учитывая то, что казни стали редки, он лишь подрабатывал этим пасмурным утром. Вчера он разделывал телёнка, а уже к обеду его ждала пара поросят. Злодеев, что мёрзли у помоста, он не считал за людей, а потому с такой лёгкостью готов был разделать и любого из них. А тут, без особых пыток, лишь отрубить голову – проще простого. Горожане кутались в накидки и прятали руки в карманы.

Убийцу, которому до того было очень холодно, вдруг прошиб пот. Хлору даже пришлось смахнуть катившиеся в глаза едкие капли грязным, засаленным рукавом. Он, совершенно неожиданно для самого себя, испугался. Убивая других, видел их страх и часто насмехался над ним. Теперь же сам был на месте своих жертв, а страх уже не казался столь забавным. Нет, теперь он заставил его сердце сжаться, обдал тело ледяным, противным потом и превратил дрожь почти что в судороги. Это уже была не дрожь от холода, но от страха. Его трясло посильнее остальных обречённых, а единственным желанием стало – бежать, бежать прочь. Стражи подвели осуждённого к палачу, а тот, внезапно, пытаясь сбежать от своей судьбы, стал вырываться из их «железных» объятий. Одному из законников пришлось огреть злодея дубинкой, а на плаху голову приложили силой.

Площадь притихла, так что даже стал ясно слышен шум строителей, бодро ремонтировавших высокий дом на одной из городских улиц. Где-то вдалеке послышался плач ребёнка. Надрывно каркнул сидевший на шпиле одной из башен ратуши чёрный, словно сама тьма, ворон. Внезапно в толпе горожан раздался чей-то нервный смех, стихший так же быстро и нелепо.

– Н-н-не-е-е-т! – порадовал зрителей сдавленный, хриплый крик обречённого.

Прижатый к плахе смертник кряхтел, сопел и рычал, всё ещё сопротивляясь приговору. Он и до того не благоухал полевыми цветами, но сейчас трусливое зловоние, распространявшееся от трясущегося от страха тела, перекосило даже лица удерживающих его опытных стражей. Эти повидали многое на своём веку, но и они слегка поотвыкли от таких представлений.

Палач изготовился, ожидая отмашки. Советник по закону медленно поднял свою холёную руку и, в который раз обведя толпу надменным взглядом, быстро уронил её вниз. Мгновенье, отпрянувшие в стороны стражи, быстрый замах топора, последняя, тщетная попытка обречённого на смерть поднять голову и… та с глухим стуком падает на помост. Она ещё катится какое-то время в сторону благодарных зрителей, обдавая настил помоста кровавыми брызгами и заставляя их орать и визжать от удовольствия. Стражи тут же брезгливо стаскивают обезглавленное тело прочь, к ногам ликующей толпы. Желающих пнуть то, что совсем недавно было убийцей Хлором, унизить труп грешника и хоть бы плюнуть в обезглавленную, застывшую на мокром камне фигуру немало. Лежащая на краю помоста голова злодея взирает на горожан большими, дико выпученными, полными ужаса глазами.

– Следующей будет наказана мошенница, что промышляла различными обманами. В последний раз эта мерзавка обманула достойнейшего господина Ганзы. За все свои преступные деяния она будет… лишена обеих рук! – продолжал, с гордо задранным, горбатым носом, громко и с эффектными паузами вещать советник.

И это зрелище было по душе толпе. Женщина умоляла, визжала от страха, просила о прощении, ревела и проклинала. До того ей почему-то казалось, что она готова даже к смерти, но на помосте приговорённая впала в истерику. Стражам вновь пришлось помогать палачу, а страдания несчастной мошенницы несказанно веселили горожан. Слёзы смешались с соплями и кашлем, глуша истеричные вопли преступницы. Когда обе её руки, после равнодушного удара мясника, оказались на помосте, тысячекратный вздох восхищения прокатился по толпе. Такое наказание было равносильно слегка отсроченной смерти, и даже того хуже – мучительной смерти. Культи ей замотали каким-то тряпьём, дабы она не сдохла прямо на площади. Тут же вытолкали прочь, прямо в толпу. Нет, сделавших так по приказу советника стражей не заботила её судьба после наказания, но законники желали ей страданий, а быструю смерть считали избавлением. Впору позавидовать судьбе убийцы. Грешница должна уйти за ворота живой. Некоторые, после такого, быстро истекали кровью или умирали от самой боли, но эта, молодая ещё женщина, продолжала жить и ожидаемо распаляла злобу толпы. Горожане насмехались, толкали несчастную и плевали ей вслед. Она же, завывая от боли, стремилась поскорее покинуть площадь. Калека падала на камни мостовой и ползла, не в силах подняться на ноги. Наполовину скрытое спутанными, грязными волосами лицо мошенницы было искажено страхом, болью и отчаяньем. Уже скоро, как только толпе надоест издеваться над злодейкой, безрукую выкинут за ворота, обрекая на смерть от холода и голода. Хотя, есть шанс, что оставшиеся при ней прелести прокормят ту в селении потерянных. Немало разных калек, исполняя злую волю их «спасителей», нашли своё последнее пристанище среди бывших людей.

– И третьим, и последним на сегодня, будет казнён вор Васп! Этот злодей хоть и не убил никого, но похуже того же Хлора! Он много раз избегал поимки, хотя о его многочисленных кражах было давно известно законникам. И вот неуловимый вор попался! Как символ неотвратимости правосудия злодей будет повешен! Смотрите, наслаждайтесь и помните о законе! – объявил о последней на сегодня казни явно заскучавший в роли оратора советник.

Сам он был абсолютно равнодушен к казням, восторгам горожан, и даже к правосудию. Выйдя сюда покрасоваться, был разочарован собственными чувствами. Советнику казалось, что даже этому обречённому на казнь преступнику нет никакого дела до его сиятельной персоны, и это печалило. Его желание стать магистром города становилось всё сильнее.

Красивые, цвета василькового поля, глаза вора спокойно смотрели и на стражей, и на палача, и на толпу на площади. Он проиграл в этой игре, где ставкой являлась его собственная жизнь. Смертник, судя по всему, был готов к такому концу. Проводил каким-то обречённо-печальным взглядом взмывшего в серое небо ворона и покорно подставил голову под петлю. Этот плотный, среднего роста мужчина словно полностью смирился со смертью и протянул руку перевозчику мёртвых на тёмной стороне. Был абсолютно уверен, что Ар терпеливо ждёт у постепенно заполняемой духами грешников ладьи. Дух убийцы Хлора уже среди них.

Толпа вновь стихла, ожидая очередной забавы над висельником. Они ненавидели его за то, что был другим, за то, что не желал жить по правилам, и особенно за то, что смел вообще жить вне их такого знакомого и, как им самим казалось, правильного мира. Спокойствие осуждённого особенно раздражало.

По сигналу советника палач сильным ударом выбил высокую подставку из-под ног вора. Петля резко затянулась. Руки злодея, будто бы он мог ослабить сдавившую шею петлю, инстинктивно схватились за верёвку. Внезапно приближение смерти не понравилось Васпу, и он предпринял последнюю попытку спастись. А потому довольно долго дёргался на потеху ревущей от удовольствия толпе. Танец смерти, исполняемый висельником, ожидаемо позабавил зрителей. Но вот руки присоединились к безвольно покачивающемуся в петле телу, синие глаза стали огромными, а язык полез наружу, выталкивая стекавшую по бороде слюну.

– Правосудие свершилось! – пафосно подытожил Недомерок.

С этими словами советник Флер да Ламут, неспешно, с неизменно заносчивым видом, покинул помост. Горожане продолжали веселиться, кривлялись и проклинали злодеев. А вора уже накрыла тьма. Он осознал, что шагнул на тёмную сторону. Боль от удушья, тщетное желание спастись и даже последние мысли о смерти – всё это растворилось в мрачной пустоте.

Глава первая. Работяга Аск

Глава первая

Работяга Аск

Риц. Агрия . День первый

В южной части небольшого, окружённого садами и полями городка, пропели первые петухи. На узких улочках начали появляться усталые, плохо одетые люди. Он был одним из них.

Выйдя за двери, темноволосый юноша потянулся и привычным взглядом окинул небо. Ни облачка. Занималась заря. Воздух был по-утреннему свеж. На улицах, обнажая идеально подогнанные, всех цветов и размеров камни мостовой, таял снег.

Он не мог предвидеть, что этот первый, так похожий на множество других дней в его неприметной жизни, весенний день станет совершенно особенным. Его ждала точка невозврата, а он, погружённый в свои невесёлые мысли, беспечно шагал по едва проснувшимся улицам города. Только такие же работяги, как он сам, уныло брели рядом. Они выходили до первых лучей солнца, чтобы успеть на рыночную площадь. Спешили к ратуше, надеясь первыми встретить мастеров, торговцев, слуг, и вообще всех, пришедших нанять себе временного помощника. Если бы такое было возможно, они бы ещё ночью приходили туда, в надежде на гарантированную подработку. Те, кто имел постоянное место работы или службы, ещё спали спокойным сном, а этим беднякам, к которым принадлежал и он сам, не спалось. Их терзало беспокойство и неопределённость, а многих голод и страх.

Прошлой весной юноша в латаной накидке и рванных башмаках пришёл сюда с братом и друзьями в поисках лучшей жизни. Им, видевшим город лишь со стороны ярмарок и лавочников, представлялось простым делом разбогатеть и стать одним из тех красиво одетых щёголей, что разгуливали на площади с полными монет кошелями. Те беззаботно улыбались, мило беседовали и покупали себе всё, что им понравится. Да, порой они замечали и тех, кто, например, таскал камни, перекладывая мостовую, или тех, кто замешивал раствор для ремонта городской стены, и конечно же тех, кто подыхал в лохмотьях за стенами города. Эти улыбались редко, а на их осунувшихся лицах лежала печать тяжёлого труда, забот и лишений. Для них даже кружка отвратного, дешёвого пойла, по хитрости тавернщика именуемого вином или элем, могла стать поводом для радости. Однако для сельских романтиков эти работяги, а тем более потерянные, являлись просто неудачниками, – теми, кто не сумел или не захотел жить красиво. Сами они были полны энтузиазма, хотели и верили, что сумеют. Иллюзии развеялись довольно быстро. Монет, полученных за различную работу, а работали они много, хватало на малое. Брат с друзьями, не выдержав крушения надежд и испытаний городской беднотой, вернулись к привычной сельской жизни. Но не он, только не он. Сила воли у этого крепыша граничила с непомерным, глупым упрямством, и он остался. С самого детства все поняли, что такого себе на уме мальчишку, когда он вбил себе чего в голову, переломить невозможно. Не даром его здесь поначалу издевательски прозвали Ослом. Агрийский осёл, если заупрямится, никакой плетью или палкой не сдвинешь с места. Именно поэтому многие торговцы предпочитали волов. Те хоть медлительнее, дороже, но намного надёжнее. Вообще многим нищебродам здесь давали обидные прозвища. Это отражало степень неуважения к их персонам. Осёл было достаточно терпимым из всех. Тем более, что он и сам порой осознавал, что в своём настойчивом, глупом стремлении разбогатеть, сильно походил на это упрямое животное.

Медленно, но верно, сельский романтик превратился в обычного городского нищеброда. Этой зимой стал вспыльчивым, угрюмым и даже озлобленным. Однажды в таверне, не стерпев очередного тупого оскорбления, бесстрашно набросился на работягу, с виду превосходившего его и по силе, и по размеру кулаков. В другой раз на него напали сразу трое, решив, что он, выставив тех неумехами, перебил у них подработку. И хотя они таковыми и были, пришлось доказывать это в драке. И победил, несмотря на то, что был один против троих. С тех пор такие же оборванцы, как он сам, его даже слегка зауважали. Многие перестали звать Ослом, шутя, что стал не иначе как Быком. Наверное, за то, что пёр теперь всегда напролом, невзирая на опасность и последствия. Враги же продолжали презрительно, но уже часто лишь за глаза, называть его тем же Ослом. Они не знали, ни те, ни другие, что никто иной как весельчак Вили помог ему одолеть тех троих. Он по сути спас его тогда от неминуемого и позорного поражения, а то и от участи калеки, и стал почти что другом селянина. Хотя бывали и печальные дни. Как тот, когда его подкараулили в тёмном переулке слуги одного зарвавшегося богача, перед которым он отказался извиниться за свой неряшливый вид, и довольно сильно побили палками.

Упрямец уже не верил, что честным трудом здесь можно разбогатеть и просто жил по инерции, не видя способа изменить настоящее. Неисчислимые попытки выиграть в кости провалились, а для того, чтобы иметь постоянную и высокооплачиваемую службу, к примеру наёмника, или стражника, нужно было сначала стать воином. Для этого следовало иметь полное снаряжение и оружие и обладать навыками хоть стрелка, хоть мечника. То есть, чтобы слегка разбогатеть нужны были монеты. Замкнутый круг. Хотя, неплохим вариантом было пойти подмастерьем к одному из городских мастеров. Например, к мастеру-оружейнику, а через несколько лет получить постоянное место. И это он испробовал, и бросил, не выдержав рутины и слишком долгого ожидания. Но скорее не сумел угодить требовательному мастеру, был изгнан, а для себя выдумал благовидное оправдание. Вот где бы пригодилось врождённое упрямство бедняку! Однако он применял его избирательно, не пристёгивал к дисциплине и терпению. Стать подмастерьем через несколько лет – не то, о чём мечтал упрямец.

В общем, по всем вышеперечисленным причинам, пути к достатку были для него недоступны, либо не подходили вовсе. Одежда за год тяжёлой, грязной работы поизносилась, но он всё ещё старательно латал дыры и не давал ей превратиться в лохмотья. Обувь же и вовсе рассыпалась, так что и ремонт не поможет. Со дня на день башмаки придётся выбросить. Ему не привыкать ходить босиком, в его родном селении пока тепло так и ходят. Здесь это не принято, а к бедолагам в обмотках отношение не лучше, чем к потерянным. Кроме того, в городе, по мостовой, да и на стройках, ноги будут часто раниться.

Мысль о том, что лето совсем рядом, слегка успокаивала, а печалиться о новой зиме было рано. И всё же рванная одежда и отсутствие обуви могли помешать его городской жизни. Он всё ещё снимал койку в настоящем доме с крышей над головой, но недалёк был тот час, когда ему и на это не будет монеты. Его мигом сочтут за потерянного, которых немало скиталось у городской стены, а хозяйка без сожаления вышвырнет нищеброда на улицу. Тогда останется лишь два пути – один хуже другого. Либо, сдавшись, уйти всё же в лагерь потерянных за городской стеной и жить среди лохмотьев и грязи. Стать частью этих богами забытых созданий, которым уже и на рыночную площадь не попасть, а лишь попрошайничать кусок хлеба у стены, да продаваться на потеху. Либо вернуться к родным в селение и продолжить обрабатывать землю, растить скот, повторяя жизнь своих родителей. Там было сытно и спокойно, но смертная тоска и безвестность. Оба варианта вызывали приступы печали и злости, ведь кареглазый юноша мечтал об успехе, богатстве и уважении. Но всё же иногда, и особенно сейчас, даже завидовал брату, который с такой лёгкостью смирился с поражением.

К печали, ещё с ночи, добавились приступы тошноты. Вчера съел на ужин лишь краюху чёрствого хлеба с куском подозрительного мяса и теперь очень жалел об этом. Можно было конечно поголодать, не впервой, но и тогда какой бы из него был работник. О таких дешёвых кусках ходили всякие слухи: приготовлены из испорченного мяса или привезены далёким торговцем, неизвестно с каких земель, без доверия. Нормальные люди, да и он сам ещё недавно, даже не смотрели в сторону такой еды. Это было ещё одним знаком, что он опускался всё ниже. К утру закрутило живот, а сейчас ещё и подташнивало.

Площадь совсем рядом. Внезапный приступ рвоты заставил работягу повиснуть на ограде довольно богатого дома. Выдав наконец всё содержимое желудка земле за оградой, он задержался, чтобы отдышаться. Голова прояснилась, больше не тошнило, но живот всё ещё побаливал. На его случайное счастье даже слуги спали и некому было отомстить за такое неуважение к собственности богачей. Он продолжил свой путь к площади, медленно и обречённо. Об этом ли он мечтал, сбежав прошлой весной от унылой, сельской жизни, в поисках перемен к лучшему?! В кошеле всего пара грошей и, если не заработать сегодня, ему не за что будет поесть уже завтра. Вернуться домой – значит признать поражение, уйти за стену – значит почти что умереть. Энергия и задор, сменившись апатией и злобой, давно испарились. Даже физически, из-за недоедания и печали, он стал почти вдвое меньше себя прежнего. Черты лица заострились, плечи опущены, в глазах отчаяние. Лишь крохотный огонёк надежды, скорее благодаря несгибаемой силе характера, а возможно тому самому упрямству, всё ещё теплился в его молодом, непокорном сознании.

Здоровяк Вили

Здоровяк Вили

Риц. Агрия . День первый

Каждое утро на площади, у самой городской ратуши, ещё до её открытия, шла бойкая торговля рабочими руками. Немало таких же как он оборванцев уже стояли здесь в ожидании предложений. Постепенно, и только с нескольких южных улочек, к ним присоединялись остальные. Кареглазый юноша, надеясь на лучшее, привычно влился в депрессивную толпу работяг.

– Аск! – окликнул его кто-то из них.

Он повернулся на голос и увидел своего давнего знакомца Вили. Познакомились они ещё прошлым летом, подрабатывая у одного местного торговца. Помогали мастеру, строившему тому домик для гостей. Разговорились, а после работы пропустили по кружке эля. Затем частенько встречались в таверне и нередко на подработках. Какое-то время даже жили под одной крышей, но менее удачливому Аску пришлось переселиться в комнатушку подешевле. После того случая с дракой и спасением стали почти что друзьями. Во всяком случае так считал селянин, ведь друзей у Вили не было. Вернее, его знал весь город, а он сам всех в Рице, но при всём при этом старался держаться особняком. Были они примерно одного возраста, молоды и полны амбиций.

– Вили, где ж ты пропадал так долго? Мы с ребятами решили ты нашёл себе постоянное место и возгордился, или вовсе покинул проклятый город, – широко улыбаясь, вопреки всем своим печалям, откликнулся упрямец.

Аск был искренне рад встретить этого весёлого, способного шутить даже с пустым брюхом здоровяка. Его так и прозвали Здоровяк Вили. Больше из-за жизнерадостности, чем внушительной комплекции. Несмотря на такую же скудную жизнь, выглядел тот получше многих. Самое интересное, что во особо не худел. «Секрет какой-то не иначе», – шутили остальные работяги.

– Не, дружище, этот город видно сожрёт нас всех и не отпустит ни за что! – прогремел в своей обычной весёлой манере здоровяк.

После того по площади разнёсся его характерный громкий хохот и даже тусклые лица стоящих рядом оборванцев, пусть и на мгновенье, осветились непринуждёнными улыбками. При этом он, как обычно, запрокинул голову назад, держась за свой изрядно потрёпанный ремень. Ремень этот, как утверждал сам Здоровяк, был дорог ему как память о погибшем отце. Впрочем, таковым являлся и нож, висевший справа на ремне, в добротном, кожаном чехле, с едва проступающим, до нельзя затёртым изображением какого-то родового герба на рукояти. На все вопросы по поводу своего происхождения Вили неизменно отшучивался. До сих пор любопытствующим работягам мало что удалось узнать о его прошлом. Странно, но не позволял Здоровяк знать о себе сверх положенного.

– Поздно вечером, когда ты где-то пропадал, в таверну заглянул торговец Морт. Да, да, тот, которому недавно мы помогали с покупкой эля! Не забуду эти тяжеленные бочонки! Опустошать их было бы намного приятнее… Ха-ха-ха!

Аск сам был не малого роста, да и в плечах не узок, но Вили, стоя напротив него, нависал как гора. Периодически эта «гора» тряслась от хохота и размахивала ручищами, оживляя серость и тоскливость окружавшей их толпы.

– Так вот, предложил он мне прогуляться из нашего славного городка в Эшт, – отсмеявшись вволю над собственной шуткой, продолжал свой рассказ Вили. – Там он продал весь свой эль и закупил обратно товаров своему брату. На всё ушло немного больше времени, чем он обещал. Всё из-за упрямых ослов. На полпути стали и напрочь отказались тащить повозку дальше, хоть в руках неси. Ха-ха-ха! В руках неси! Ха-ха-ха! В общем… Ха-ха! День провели в поле, дежурили всю ночь, по очереди. Боги нас миловали, разбойники не рыскали в тех местах. Вернулись вчера вечером. Я так устал, что сразу повалился спать.

Здание городской ратуши стояло в центре площади, а со всех сторон его окружали торговые лавки. На саму площадь, уже в такую рань, в ярмарочный день набивалось немало сельчан, желающих продать овощи, фрукты, зерно, мясо и много чего ещё. Компанию им составляли бродячие музыканты и актёры, веселящие толпу за брошенные в них монеты. В день суда, с рассветом здесь полно желающих поглазеть на казнь, и палач становится самой популярной персоной после смертников. День был не ярмарочный и не судный, а потому площадь, не считая нескольких десятков работяг, оставалась пуста. Позже сюда потянутся слуги за покупками для своих хозяев и праздные горожане за новостями. Чем теплее будут дни, тем больше соберётся здесь народу. Но так рано в обычный день даже постоянные торговцы не спешили открывать свои лавки, и Вили сосредоточил всё внимание на своей весёлой персоне. Общаясь с Аском, обращался ко всем, постоянно шутил и явно наслаждался собственным представлением.

Наконец на площадь стали подходить первые наниматели, а работяги обступили большой помост. С него обычно выступали чиновники, объявлялись новости вестником или приговор преступникам. Здесь же было место казней и кровавые, и не только, разводы на деревянном настиле напоминали горожанам о тех «забавах». В столь ранний час на помост по очереди поднимались горожане, желающие нанять себе временных работников. Вили с Аском прервали беседу, дабы сосредоточиться на работодателях. Точнее Здоровяк вынужден был заткнуться, чтобы не упустить подработку. Нуждающиеся в помощниках рицане выкрикивали кто им нужен, какова оплата и работа. Согласные поднимали правую руку вверх, а наниматель с высоты помоста выбирал тех, кто ему подходит. Зимой, да и ранней весной, подработок было немного и часто на любое предложение над толпой взмывал всеобщий строй согласных рук. И тут уж на кого укажет хозяин, ведь выбор у него большой.

Аску не везло, хотя юноша всё ещё выглядел получше многих в этой толпе жаждущих подзаработать нищебродов. В последнее время наниматели часто не замечали селянина и предложения проходили мимо. «Проклятье, – полагал он сам, —не иначе». Вот и сегодня указующие персты благодетелей тыкали в кого угодно, только не в него. Совсем скоро их осталось не более полутора десятков, тех, кому работы не досталось. Они постояли ещё немного, в надежде на припозднившегося хозяина. В ратушу потянулась прислуга. Двое дюжих стражников с копьями, как каменные столбы, несмотря на всё ещё по-зимнему холодный рассвет, стали по обе стороны больших, крепких дверей. Солнце осветило башни ратуши и, не дожидаясь строгого окрика из окон, оставшиеся не у дел работяги разбрелись кто куда. С печальным удивлением Аск и Вили обнаружили, что остались сегодня без работы.

– Эх, дружище, не в первый и не в последний, – широко улыбаясь и хлопая Аска по плечу, прогремел Вили. – Зато сегодня мы можем спокойно посидеть в таверне за кружкой эля и весело поболтать.

И, заметив, что Аска вместо улыбки перекосило, добавил:

– На счёт монет не беспокойся, я плачу сегодня и голодным ты не останешься.

– Вот это здорово! —даже изобразил подобие улыбки и дружески хлопнул Вили по плечу в ответ Аск. – Если говорить на чистоту, с монетой у меня в последнее время отношения разладились, —подтвердило его слова голодное урчание больного живота.

– Кому ты это говоришь! Я, в отличие от тебя, здесь уже второй год и порой почти был на грани. Но вот что я понял – никогда не оставляй надежду на лучшее и всё образуется, – глубокомысленно сказал здоровяк.

И тут, несмотря на весёлый тон и улыбку на лице Вили, Аск, заглянувший в его на миг ставшие печальными светло-голубые глаза, вдруг понял, что весёлый простак – это лишь маска, а под ней скрывается совсем уж непростой и очень скрытный человек.

Таверна у южной стены

Таверна у южной стены

Риц. Агрия . День первый

Товарищи не спеша, как люди у которых на сегодня нет никаких забот, направились в сторону таверны. Та располагалась у южной стены, в бедняцком районе, и представляла собой довольно большое строение в два этажа. На первом стояло множество столов. за которыми, обычно к вечеру, было полно желающих поесть или просто выпить бодрящих и веселящих напитков. На втором этаже находились комнаты для постояльцев. Над входом имелась резная, с витиеватыми узорами вывеска «Монета». Место это предназначалось для работяг и слуг, а уважаемые горожане сюда не хаживали. В столь ранний час здесь почти никого не было и, к усевшимся за израненный прежними посетителями стол, сразу же подошла одна из дочерей владельца. Звали её Эмма и была она такой же рыжей, как и её вздорная мамаша, и ещё семеро братьев и сестёр. Все они трудились в этом же заведении. Кто-то кухарил, кто-то смотрел за чистотой и порядком. Отец принимала оплату, мать занималась комнатами наверху, а Эмма обычно разносила за столы заказы. Помимо рыжих волос и веснушек она была такой же безразмерной, как вся её родня. Почему бы и

не жиреть при такой-то жизни?! Были они настоящими богачами среди бедняков, но в число достойных горожан, на что любил посетовать её отец, до сих пор не попали.

– Привет, Здоровяк! – казалось, что Вили в городе любили абсолютно все и неизменно улыбались в ответ на его жизнерадостность – Что-то рановато сегодня. Чего пожелаете?

Эмма, уперев свои большие, увесистые кулаки в бока, нависла над их столом как приветливая туча. Судя по расплывшимся в стороны щёкам и превратившимся в щёлочки глазам, она улыбалась.

– Привет, красавица! – прогремел на всю таверну бас Вили.

Девушка на это хрюкнула, что, наверное, было смешком в её оригинальном исполнении. Аск отвернулся, якобы глазея на жирные пятна на стене, тщательно скрывая то ли удивление, то ли отвращение. Здоровяк же ухватил рыжую толстуху за локоть, жадно обозревая её безразмерные прелести.