Текст книги "Позывной "Хоттабыч" (СИ)"

Автор книги: lanpirot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Позывной «Хоттабыч»

Примечания автора

Не культивация, не прогрессорство, не нагибаторство, не сопливый и убогий задрот, а вполне себе побитый маразмом, склерозом и артритом боевой желчный старикан, рояли за каждым кустом, полное отсутствие логики, штамп на штампе и штампом погоняет, бедный и корявый язык, текст с немыслимым количеством ашипок и очипяток, с запятыми, рассыпанными без всяких правил щедрой рукой автора–неуча, что кровь из брызжет из глаз…

Глава 1

1943 г. СССР.

Свердловская область.

ГУКР НКО «СМЕРШ»

по СибВО [1].

– Ты это, милай, в зенки–то мне своим прожектором не сверкай! – Я надсадно кашлянул в кулак, закрывая глаза, обожженные ярким светом настольной лампы, ладонью свободной руки.

Допрос длился вот уже третий час, и в моем горле, застуженном в заснеженных Уральских отрогах, стоял огромный болезненный ком, который я все никак не мог сглотнуть. Распухшие гланды продирало, словно по ним ежесекундно елозили крупным наждаком. Ну, оно и понятно, в моем–то возрасте в минус тридцать босиком по закорженевшему насту двое суток шлепать – дело совсем неблагодарное. Я бросил мимолетный взгляд под стол на свои почерневшие и раздутые ступни, торчавшие из–под растрепанных в мохру кальсон. Страшно, сука, аж зубы заломило, словно воды ледяной из глубокого колодца хватанул! Хотя, сколько у меня тех зубов осталось? Родных, а не пластмассовых, что на присосках? Где ты, как говорится? Нету! Неча там ломить! Не осталось ничего – фикция одна. Фантомные ощущения, как умники в белых халатах любят говорить.

Я попробовал шевельнуть изуродованными пальцами: визуально работают. И это радует! Но, сука, ведь не чувствую же их ни черта! Отморозил напрочь! Как бы вообще без «копыт» не остаться!

Напротив меня, за дубовым конторским столом, посверкивая блестящими звездочками на новеньких погонах, сидели двое: совсем молоденький рыжий младлей с лицом, усыпанным крупными веснушками и нездоровым детским румянцем на щеках, и потрепанный временем, а также, похоже, тяжелой службой и судьбой, нелюдимого вида капитан с землистого цвета лицом, побитым оспой. Младлей что–то усердно выводил перьевой ручкой на сером листке бумаги, время от времени роняя кляксы на протертое до дыр зеленое сукно, которым была покрыта массивная столешница.

– Капитан, будь человеком – не свети! – еще раз попросил я, хотя каждое слово отдавалось в горле острой болью. Но бьющий в глаза свет причинял не меньшие страдания.

Но сучий потрох даже и ухом не повел, продолжая усиленно терроризировать мое и без того слабое зрение.

– У меня хоть и катаракта на весь левый глаз, но правый еще мал–мала фунциклирует! – Я сделал над собой усилие и выдавил еще пару фраз. – А то окончательно ослепну к чертям, и будешь тогда со своим вялым хером, как гребаный лозоходец, над картой елозить в поисках возможной дислокации противника…

– А почему вялым? – Неожиданно проявил интерес младлей, оторвав голову от своей писанины.

– А потому, – горло ожгло совсем уж непереносимой болью, но я продолжил насмешливо выхаркивать слова, – если начальство узнает, что вы, дуболомы, слили в сортир такую ценную информацию – поимеет вас обоих в извращенной форме! – Нарываться на неприятности абсолютно не хотелось. Но если нарываться, так уж по–крупному – а то мы совсем никуда не двигаемся. – Капитана, стал быть, первого оприходуют – как старшего по званию, ну, а тебя, красавчик – на сладкое оставят! После такого надругательства над вашими девственными задницами… Или уже не девственными?

– А ну прекратить балаган! – Неожиданно заорал капитан, нервно дернув ноздреватой щекой и засадив со всей дури ладонью по столешнице.

Подпрыгнувшая от удара чернильница не устояла и перевернулась, заливая и без того замызганное сукно очередной порцией черной краски.

– Товарищ капитан… – Младлей поспешно поставил чернильницу обратно и принялся промакивать пятно большим деревянным пресс–бюваром [2]. Но протокол допроса, залитый разлившимися чернилами, был безвозвратно испорчен. – Вся работа насмарку!

– Перепишешь! – небрежно бросил подчиненному капитан. – Не отсохнут ручонки–то! А еще раз вякнешь – на передовую отправлю! Первым же эшелоном! Понял?

– Так точно, товарищ капитан! – испуганно отозвался младлей, вновь утыкаясь глазами в чистый лист бумаги, поспешно выдернутый из толстой стопки на подоконнике.

– Итак, дед, – угрожающе произнес капитан, тяжело навалившись на стол локтями и демонстративно поигрывая желваками, – даю тебе еще один шанс! Последний! Будешь и дальше запираться – поставлю к стенке! Что ты, сука, делал на заброшенной узкоколейке в селе Филькино? Диверсию замышлял? Какую? Кто готовил к заброске в наш тыл? Кто разрабатывал операцию? В какой диверсионной школе Абвера проходил обучение? Кто командир…

– Дурилка ты, картонная, капитан, – устало произнес я, едва сдерживая внезапно навалившийся горячечный озноб. Уже все мое тело горело, словно в адском огне, а голова нехило так кружилась. Похоже, температура зашкаливает. И боюсь, что долго мой изношенный старческий организм такого издевательства над собой не перенесет. Да и то странно, что столько продержался…

– Говори, сволочь! – Капитан размахнулся и оторвал задницу от стула, видимо, намереваясь отвесить мне тяжелую затрещину.

– СИДЕТЬ!!! – неожиданно рявкнул я громовым голосом. И откуда только силы взялись?

От меня словно бы отошла какая–то «волна», невидимая глазу и неуловимая обычными органами чувств. Она стремительно распространялась в окружающем пространстве. Попавшаяся ей на пути электрическая лампа, продолжающая нещадно резать мне глаза, отчего–то разгорелась во стократ ярче. Раскалившаяся вольфрамовая спираль вспыхнула, словно маленькое солнце, а после стеклянная колба лопнула с глухим чпоком, окатив меня острым стеклянным крошевом. Столкнувшись с «волной», заискрила электропроводка, добавив в кабинет вони от спекшейся и задымившей изоляции. Но у дверей кабинета «волна» застопорилась и дальше не пошла, и я это отчетливо почувствовал. Не знаю, каким таким местом, возможно, своей тощей старческой «задницей».

Капитан, застыв с поднятой вверх рукой, с размаху хлопнулся копчиком о твердое сиденье стула и завозился на нем, пытаясь вновь подняться на ноги. Не смотря на все его ужимки, у него это не слишком удачно получалось – капитан словно приклеился к стулу, а тот, в свою очередь, как будто прирос к полу. А младлей и вовсе застыл, словно соляной столб, только испуганно пучил лупоглазые зенки и разевал рот, словно рыба, выброшенная из родной водной стихии на прибрежный песок.

– Сенька [3]! – наконец выдохнул малец, и его глаза буквально побелели от сковавшего его ужаса. – Всамделишный! Нам всем писец!

– Блокиратор! – Капитан дернулся было к расположенному рядом сейфу, но я успел быстрее.

– Замерзни, утырок! – бросил я в гневе, желая лишь одного, чтобы капитан не добрался до неизвестного мне «блокиратора». Осознание, что эта штука не прибавит здоровья, пришло, как–то, само собой.

Очередная «волна», отделившаяся от моего тела, оказалась менее мощной, но не столь рассеянной в пространстве – узконаправленной. Однако её последствия меня попросту шокировали: «искривление пространства», вызванное, не иначе, как моей волей, соприкоснулось с капитаном, и он замер неподвижной статуей, в нелепой попытке дотянуться до приоткрытого сейфа. Его землистое лицо неожиданно приобрело оттенок дорогой мелованной бумаги и принялось стремительно покрываться шершаво–колючей изморозью!

«Мать моя женщина! Он чего, действительно замерз? Я ведь хотел, чтобы он просто замер… остановился…» – Неожиданно нахлынувшая слабость прервала и без того путанные мысли. Потолок и стены закружились в стремительном хороводе. Я почувствовал, что теряю сознание.

По ушам неожиданно резанул истошный крик пришедшего в себя лейтенанта, но прозвучал он отчего–то низко и тягуче, словно залип в застывающем расплавленном гудроне:

– Тре–е–е-во–о–га-а! Ма–а–а-ги–и–и-и!

«Вот же, мля, бульонный кубик «магги», твою медь… – Мысли текли странно, медленно и вяло. Время как будто замедлило свой бег. Потеряв равновесие, я грохнулся со стула, но до встречи моего лба с полом, казалось, прошла целая вечность. – Ну вот, наконец–то! – подумалось мне, когда глаза начала застилать непроницаемая серая пелена. – Надеюсь, что хоть в этот раз сдохну окончательно и без дешевых фокусов. Слишком стар я для такой вота суеты… И не мой это мир… И не моя это страна… И не моя эта война… не моя… не моя… не моя…»

* * *

Из уничтоженного

протокола допроса

Зовут меня Илья Данилыч Резников. Пенсионер. Ветеран. Имею ранения и государственные награды. В общем, старая и никому не нужная перечница. Думал ли я, что доживу до такого… кхм… почтенного возраста? Сто два года… Это вам не хер в стакане! В стакане, между прочим, я храню вставные челюсти–присоски, ибо от остатков зубов еще в семидесятник избавился насовсем… Поэтому, никакому херу там не место!

Супружница моя, Глафира Степанна, царствие ей небесное, уж лет сорок как преставилась… Скучаю по ней, что и не передать словами! Красавица была, хохотушка… Тридцать лет и три года мы с ней… как в сказке… душа в душу… Только вот не померли в один день, как в сказке… И бабу я себе после так и не нашел. Не нужен был мне никто, кроме нее. Так и прожил остаток дней одиноким бобылем, как сыч… Детей пережил… А внуки и правнуки забыли… Разъехались кто куда, разлетелись… Так и доживал, ждал, когда Смертушка к себе приберет… Но и она, видимо, позабыла за давностию лет. Чай, тоже, не девка молодая.

Последние два года из дома почти не выходил, хоть и не боялся заразы новомодной. А чего мне бояться – отбоялся давно. И вот выперся как–то, за хлебушком… Хлебушка свежего прям до смерти захотелось… Хрустящего… С корочкой… Чтобы только–только из печи… Есть у меня рядом булочная, где такой вот хлеб выпекают… Если к определенному времени подойти – всегда горячей буханочкой разжиться можно. Покряхтел по–стариковски, вооружился тростью – штормит меня без нее. Ноги совсем слабые стали, не держат. И пошаркал себе… потихоньку… Раз шажок, два шажок – вот и хлебушка свежего раздобыл! Но идти в свою опостылевшую одинокую нору совсем не хотелось. Весна, лето почти. Теплынь. Люди спешат по своим делам…

Решил на реку сходить, благо недалеко. А то, глядишь, в последний раз на эту красоту гляну… Кто его знает, куда меня после смерти распределят? На райские кущи никакой надежды нет – не праведник я, совсем не праведник… Хоть и за правое дело, а людишек в свое время немало положил… Хотя, какие они люди? Нелюди! Но на скидку у апостола Петра все равно не рассчитываю – не тот я для небес контингент. А других в СМЕРШе и не держали. Да и после войны гнид всяких, по щелям забившихся, да по лесам схоронившихся, выискивать и пачками давить приходилось на службе в МГБ СССР…

Разморило в тепле, да тишине и не заметил, как просидел на берегу до самой темноты. Хлебушком свежим угостился, птичек–рыбок тоже покормил, да и домой, не торопясь, потащился. Уж не знаю, когда в следующий раз сподоблюсь…

Чуть–чуть до дома не дошел, когда из темной подворотни крик девичий донесся: спасите–помогите! Постоял, прислушиваясь: мало ли? А то показалось мож? Много чего в последнее время кажется… Но нет, действительно какая–то возня в подворотне… Нехорошая такая возня… Еще раз вскрик из темноты донесся, а потом глухое мычание и низкий голос, угрожающий… И прохожих на улице, как назло, нет совсем… А куда мне–то встревать? Просто плюнь в меня – и нету деда! Был, да весь вышел, даже растирать не нужно. Но деваться–то некуда – не привык я вот так, потихоньку, от опасности сваливать! Глядишь, и сумею чем бедной пособить…

– Эй, кто тут безобразит? – проскрипел я, входя под мрачную арку, откуда доносилось тяжелое дыхание и «мышиная» возня.

– Спаси… те… – вновь донеся до меня девичий вскрик, а после грязное ругательство и звук тяжелой оплеухи.

– Укусила, млять! – злобно прошипел невидимый истязатель. – Давай быстрее, Сява!

Черт бы побрал мою катаракту – левым глазом вообще не вижу ни хрена! На выходе из арки, в маленьком убогом дворике, освещаемом лишь одним тусклым фонарем, два крепких гопника зажали в углу хрупкую девчушку лет двадцати. Один из них прижимал её к стене, зажимая рот ладонью, а второй, задрав юбку, стаскивал с нее светлые трусики, которые трещали и расползались в его руках.

– Совсем страх потеряли, ублюдки? – Я, наконец–то, выполз из арки во двор и раскорячился под фонарем на подрагивающих ногах. Давненько я таких нагрузок не испытывал, совсем мышцы атрофировались от постоянного дефицита движения. – Свалите от греха подальше…

Отмороженные утырки поначалу замерли, среагировав на мой голос, а потом резко обернулись. Похоже, что мой «бравый» вид их нисколечко не испугал – это сразу стало ясно по их ухмыляющимся рожам. Ну а пристыдить я их и не надеялся – таким надо сразу либо челюсти с ребрами ломать, либо начислять по девять грамм свинца в их тупые черепушки! Других доводов они не понимают!

– Ты че дед, совсем ёб..лся на старости лет? – Бритый наголо молодчик, сдирающий с девчушки трусики, недобро оскалился, но предварительно стрельнул глазами по сторонам. – Вали нах отсель, бедолага, пока я добрый!

– Девочку отпустите и свалю! – Я продолжал стоять на своем, сжимая в ладони ручку трости так, что побелели пальцы.

Девчушка, уже не чаявшая увидеть хоть какого–то заступника, даже такого древнего, как говно мамонта, с новыми силами забилась в руках прижимающего её к стене гандона.

«Давай, родная, давай! Крутись, вырывайся! – мысленно подбадривал я её. – Другого шанса у тебя не будет!»

– Сява! А-а, сука! – вскрикнул бугай, когда девчонка вновь пустила в ход зубы. – Приземли этого старого пердуна! – И он отвесил девчонке оплеуху, от которой её голова резко мотнулась в сторону, а из носа брызнули струйки крови.

– Ща порешаем, братела! – Сява резко поднялся с корточек и, загребая пыль толстыми рубчатыми подошвами высоких башмаков, недобро надвинулся на меня. – Хана тебе, сморчок!

Он, не торопясь, подбирался ко мне, поигрывая накачанными руками и мощными грудными мышцами, едва не разрывающими белую майку, обтягивающую крепкий торс. Когда он выбрался под свет единственной лампы тусклого фонаря, я рассмотрел, что его руки покрыты сплошной синью татуировок. И вот нехорошие то были наколки – мерзкие! Насмотрелся я таких символов за годы войны, да и после… Такие метки разве что с кожей снимать, да прижигать каленым железом, чтобы не плодилась в нашем мире эта коричневая зараза! Слишком спокойно в мире стало, раз забывать такое начали и вновь напоказ выставлять…

Бритоголовый Сява тем временем подошел едва ли не вплотную и презрительно сплюнул прямо мне на башмаки.

– Готовься, старый, – расслабленно процедил он через губу, – твой паровоз отправляется в ад!

Нет, ну, не дебил ли? Не стоит недооценивать врага! Даже такую развалину, как я. Жаль, конечно, что я свой наградной наган с собой не захватил. Куда бы как легче «переговоры» прошли… Теперь–то чего жалеть? Трость в моей руке пришла в движение: я резко, насколько это возможно при суставах, побитых артритом, выставил её перед собой, слегка отведя рукоять назад. А затем, ухватив свободной ладонью за шафт [4], я со всей дури нанес удар. Словно бильярдный шар в лузу заколачивал. Утяжеленный металлический наконечник, да еще и слегка заостренный на конце (чтобы зимой по снежному накату не скользил), впился точно в солнышко ублюдку. Получи фашист гранату! Одного боялся – промазать, но бог миловал!

– Кхе! – Только и смог выхаркать Сява, сдуваясь, словно пробитый воздушный шарик и складываясь пополам. Белая майка в месте удара вмиг пропиталась кровью.

Хороший урок, но я еще не закончил: никогда не оставляй врага за спиной! Раз уж взялся «за гуж», не забудь и дерьмо за собой подчистить! Я дернул трость обратно, перехватив её за конец на манер клюшки. И, коротко размахнувшись, всадил слегка заостренный «клюв» ручки в висок насильника, хватающего воздух раскрытым ртом. Честно сказать, не ахти вышло – в пояснице так прострелило, что хоть волком вой. Но попал удачно – только косточка хрупнула едва слышно. Ну вот, прям, как в песне: вжик, вжик, вжик – уноси готовенького… И скорый поезд Харона точно домчит эту тварь до самого пекла!

– Сява? Ты чего, чувак? – до сих пор не врубившись в происходящее, подал голос второй насильник. – Поднимайся, мля… Сява?

Улучив заминку, девчушка рванулась и, оставив лоскуты легкого платья в руках отморозка, наконец, вырвалась. Я с удовлетворением проследил за её стремительным бегом, наслаждаясь удаляющимся дробным перестуком её высоких каблучков. Дело сделано – теперь можно и на покой… И лучше, если он будет вечным… Устал что–то я. Вымотался…

– Ты чего натворил, старикан? – Присевший перед остывающим подельником второй имбецил, поднял на меня налитые кровью глаза. – Ты Сяву зажмурил…

– Туда ему, выбл. дку, и дорога! – прокаркал я, растягивая морщины в некое подобие добродушной улыбки.

Здоровяк прыгнул с места, хватая меня своей ручищей за дряблую старческую шею. И как только сразу не сломал? Ведь она у меня рыхлая, что у беспомощного куренка. Я даже тростью своей взмахнуть не успел, как мы вместе повалились на землю. Я основательно приложился затылком об асфальт. В глазах поплыли разноцветные круги.

– Сдохни! – Заревел ублюдок, нанося мне свободной рукой мощный удар в грудь кулаком, при этом, не выпуская горло из захвата.

Я реально почувствовал, как трескаются хрупкие кости грудной клетки, как их острые края впиваются в мою немощную плоть, прошивая легкие. Металлический привкус во рту, пузыри на губах… Недолго мне осталось небо коптить. Но сдохнуть просто так я не мог, даже из чистой вредности. Я завозился под тяжелой тушей своего, пока еще не состоявшегося, убийцы, словно навозный жук, приколотый булавкой к земле. Из последних сил уперся слабеющими руками в его грудь, пытаясь сбросить с себя. Но с таким же успехом я мог столкнуть с места груженый железнодорожный состав. Здоровый, сука, что твой лось! Гортань хрустнула, когда бугай вцепился в мою шею и второй рукой. В ушах уже начало тоненько попискивать… Конец близок… Но я же еще, сука, не помер!

И когда, казалось, все было кончено, судьба вновь порадовала меня забытой когда–то давным–давно в нагрудном кармане старого крепдешинового пиджака, купленного еще покойницей–женой, шариковой ручкой. Теперь только не опарафиниться напоследок! Я лапнул кончик ручки слабеющей пятерней, но вытащить подарок судьбы из кармана удалось только с третьей попытки. С трудом удерживаясь на самом краешке сознания, чтобы не сорваться в великое и умиротворяющее Ничто, я сжал обретенное орудие в сухом старческом кулачке и железным усилием воли погасил ручной тремор.

И–и–и раз! – Подгадав момент, я вонзил ручку острым пишущим узлом прямо в ухо гребанному ушлепку.

– А–а–а! – заорал бугай, дергаясь в сторону.

Но не тут–то было! Сильным, но последним в своей жизни ударом раскрытой ладони по тупому концу ручки, я забил её острый край глубоко говнюку в чердак. Бугай взбрыкнул, словно его прошило током. Его хватка ослабла, а конечности мелко задрожали. Да еще и обоссался, засранец! Походу, пробило–таки мозг!

Хорошая работа, для такого дрища! Сделано! – Поставил я себе напоследок «мысленный крыж», когда глаза начала застилать непроницаемая серая пелена…

[1] Главное Управление Контрразведки Народного Комиссариата Обороны «СМЕРШ» по Сибирскому военному округу.

[2] Пресс–бюва́р – канцелярская принадлежность, прибор для промокательной бумаги. Состоит из деревянной колодки выпуклой полуовальной формы с гладкой поверхностью, на нижнюю часть которой плотно наклеивается войлок или сукно, и плоской верхней крышки, которые соединяются закрытым головкой винтом по центру.

[3] Сенька (Сеньки) – уничижительное «народное» прозвище аристократических семей (кланов) Российской Империи, обладающих магическими техниками. Официально закрепленный РПЦ термин – «Осененные божественной благодатью». Такие семьи были массово истреблены во время Революционного Восстания рабочей черни и подлого люда и последовавшей за ним Гражданской войны, как социально чуждый класс.

[4]Трость состоит из следующих элементов: ствола (шафта), ручки (или набалдашника), наконечника, также может включать так называемый «секрет».

Глава 2

Я пришел в сознание, треснувшись с размаху и без того раскалывающейся от боли головой о какую–то твердую хреновину, лежащую в изголовье. Поверхность подо мной то и дело взбрыкивала, словно необъезженная лошадь, норовящая, во что бы то ни стало сбросить седока. Я попытался пошевелить руками, но у меня ничего не вышло – не чувствовал я их. Абсолютно! Как, впрочем, и остальных частей моего многострадального организма. Словно, кроме трещавшей черепушки, все остальное у меня напрочь отсутствовало. Не может быть, чтобы так тело затекло – до полной невосприимчивости… Или, все–таки, может?

Судя по ощущениям, я лежал навзничь, уткнувшись правой щекой во что–то раздражающе–колючее, похожее на грубую солдатскую шинель. И похоже, что эта щека за время моего беспамятства успела превратиться в одну сплошную кровоточащую коросту. Шея тоже наотрез отказывалась работать, и сменить не слишком комфортное положение, головы мне не удалось. Я приоткрыл свободный от колючей шинели глаз, как назло, тот самый, затянутый мутной пленкой катаракты и, как мог, «огляделся». Судя по световым пятнам, стремительно скользившим по моему лицу (а требовать большего от моего мутного зрачка и не стоило), я куда–то двигался. Скорее всего, на автомобиле: до меня доносился мерный гул движка, поскрипывали рессоры и жутко несло дизельным топливом. Твердое основание, на котором я «с комфортом» разлегся, ходило ходуном, то вверх, то вниз. Видимо дорога, по которой меня везли, оставляла желать лучшего.

И моя догадка вскоре подтвердилась: после очередного резкого «скачка», от которого моя пульсирующая чудовищной болью голова вновь была испробована на прочность, кто–то, находящийся рядом, громко выругался, по всей видимости, обращаясь к нерадивому водителю:

– Шарафутдинов, твою медь! Полегче! Не дрова везешь!

– Звиняйте, тащ майор! – с легким татарским акцентом откликнулся водитель. – После вчерашнего авианалета дорогу так раздолбало, что тут теперь только на танке прорываться!

– Ну, ты это, сержант… – немного снизил гонор майор. – Все равно аккуратней вези! Всю душу из меня вытряс!

– Так точно! – раздалось в ответ. – Со всей аккуратностью доставим! – Однако машина в этот момент подпрыгнула на очередной рытвине еще сильнее.

– Зараза! – прошипел майор, но к водителю больше не прикапывался. – Так какие мысли у тебя насчет этого… старикашки–диверсанта образовались, старлей? – спросил майор еще одного, невидимого для меня собеседника.

– Мутная здесь какая–то история, Станислав Борисович… – немного помедлив, ответил старший лейтенант. – Я, пока вас со спецтранспортом дожидался, пораскинул немного мозгами… Допросил непосредственных участников сего безобразия, кроме капитана Рогова, естественно…

– Еще бы ты его допросил, – хмыкнул майор. – Его этот контрик престарелый так проморозил, что даже в гроб нормально не положить!

– Одного не пойму, как они такого сильного окудника [1] проморгали? – в голосе лейтенанта слышалось искреннее недоумение. – Ведь должны же были первым делом замерить его потенциальный резерв?

– Разжирели на тыловых харчах! – жестко произнес майор. – Совсем мышей не ловят…

– Ни скажите, товарищ майор! – со всем юношеским жаром встал на защиту покойного капитана старший лейтенант. – Кто угодно бы расслабился, только не Рогов! Я ведь под его началом в Особом Отделе НКВД начинал. И если бы у меня зачатки Силы [2] не прорезались и меня к вам не перевели – так и продолжал бы вместе с ним службу нести. И может быть, это я сейчас той ледяшкой… – Голос лейтенанта дрогнул, и он затих, продолжая обиженно шмыгать носом.

– Похвально, Егоров, что ты горой за своего бывшего командира! – похвалил подчиненного майор. – И не даешь его имя порочить!

– Да знаете, каким он был? – вновь вскинулся старший лейтенант. – Сколько мы вместе с ним шпионов, да диверсантов переловили? И Сеньки среди них, ой, как нередко попадались! Нет, не мог Пал Кузьмич, так нелепо подставиться! Не складывается здесь что–то!

– Ну, давай тогда с тобой обмозгуем эти самые несоответствия, – предложил Егорову майор. – Дорога неблизкая, а заниматься этим делом нам с тобой так и так придется…

– Ну, вот смотрите, Станислав Борисович, – начал «загибать пальцы» старший лейтенант, – первая несуразность: этому старику на вид лет сто. Да и на допросе он свой точный возраст назвал – сто два года… Это я уже у младлея Ильюшина позже выпытал – он протокол допроса задержанного вел.

– Ого! – присвистнул майор. – Не каждый «осененный» контрик до такого почтенного возраста доживает. А если взять в расчет Октябрьское Восстание, да Гражданскую, да еще и междоусобные клановые войны, то таких деятелей вообще по пальцам пересчитать можно! Протокол изъял?

– Так оказия с тем протоколом вышла, – пояснил старший лейтенант. – Рогов чернильницу во время допроса случайно перевернул, ну и залил все краской к чертям собачьим. А когда еще и старикан этот Холодца подкинул, промерзшая мокрая бумажка и вовсе рассыпалась в труху.

– Твою ж… – устало ругнулся майор. – Что такое не везет, и как с этим бороться?

– Ничего страшного, товарищ майор! – воодушевлено воскликнул старший лейтенант. – Ильюшин все подробнейшим образом изложил, а я с его слов запротоколировал. Жаль, конечно, парня…

– Ничего, посидит в холодной «до выяснения» – в следующий раз умнее будет! – отрезал майор. – Почему сразу блокираторы на задержанного не нацепили? Как обычно, понадеялись на русский авось?

– Ну, да… – не стал спорить лейтенант. – И замеры отчего–то не провели…

– И как твой Ильюшин объяснил такое пренебрежение уставом и инструкциями? Каждая строчка которых, между прочим, кровью писалась!

– Да никак не объяснил, – ответил лейтенант. – Сказал, что Рогов рвался побыстрее допрос провести… А настройка блокиратора и замеры резерва «осененного» весь день бы отняли. Знаете же, что нет у них в отделе ни одного нормального Силовика.

– Конечно, теперь можно все на покойника валить! – недовольно проворчал майор. – Но с Силовиками действительно беда… – признал он доводы Егорова. – А у фрицев того добра в избытке… Но, сука, ничего – отольются еще кошке мышкины слезки!

– Поскорее бы! – вздохнул Егоров.

– Повезло еще, что этот старый пердун все Свердловское управление контрразведки по бревнышку в отсутствии блокиратора не раскатал! Тогда бы и мы с тобой, старлей, несмотря на былые заслуги, добывали бы вскорости железную руду где–нибудь в районе вечной мерзлоты.

– Не, не раскатал бы! – довольно возразил Егоров. – Вы же знаете, что управление располагается в бывшем особняке графьёв Соломирских. А допрос капитан Рогов вообще проводил в бывшей пыточной. Там на самом помещении такие формулы в камни впаяны – не всякий блокиратор сравнится!

– Постой, а тогда как же?.. – опешил майор, не понаслышке знавший об аристократических клановых защитах.

– В том–то и весь фокус, Станислав Борисович – не должен был старикан до Силы дотянуться! Вот не должен был и все! Я лично все конструкты и формулы проверил – все работает, словно вчера в них энергию залили!

– Вот на что, значит, Рогов понадеялся, – догадался майор. – А контрик, выходит, продавил защиту Соломирских?

– Продавил, да не совсем, – поправил его Егоров. – Дальше пыточной «волна» не пошла. Но внутри, вполне себе, разгулялась с размахом – Рогова, к примеру, насмерть проморозила.

– Странно–странно… Ни разу я с таким эффектом не сталкивался, – признался майор. – Обычно такие защитные конструкты, типа твоей пыточной, гасят на раз все проявления Силы. И хрен до нее дотянешься! А–а–а, так ты поэтому на старикана столько индивидуальных блокираторов нацепил? Испугался, что тоже продавит?

– Ага, – не стал скрывать Егоров. – Я его еще снотворным и «коктейлем Збарского» [3] накачал… на всякий… Он теперь дня три как сурок дрыхнуть будет!

– Перестраховщик ты, оказывается, Василий! – хохотнул майор. – Но в нашем деле лучше перебдеть, чем сдохнуть… Старикан действительно опасен, если такие коленца запросто отмачивает!

– Таки я вам не дорассказал про него, тащ майор! – Хлопнул себя ладошкой по лбу Егоров. – Про все его странности–то!

– Ну–да, ну–да!

– Так вот, по заявлению старика, ему сто два года, – продолжил прерванный доклад Василий. – Это выходит, что он одна тысяча восемьсот сорок первого года рождения! – возбужденно произнес лейтенант.

– Ну, математика, куда от нее деваться? – не понимая состояния Егорова, буркнул Станислав Борисович.

– Вот! – Нервно заерзал на жестком сиденье спецтранспорта лейтенант. – Мы–то с вами считать умеем! А по заверениям самого деда – он двадцатого года рождения…

– Выходит, ему сто двадцать с хвостиком? – Тут же накинул циферки майор. – Нихренассе! Настоящий клановый патриарх, как у фрицев в сагах?

– Нет! – победно воскликнул Василий. – Одна тысяча девятьсот двадцатого! Я у Ильюшина сто раз переспросил!

– Тогда ему двадцать три, что ль, выходит? – затупил майор. – Ну, ты сам–то понял, чего ляпнул?

– Так–то не я, тащ майор! То Ильюшин утверждает! И еще… тащ майор… вы только с лавки не падайте… а лучше зацепитесь за что–нибудь…

– Заинтриговал, стервец! – хмыкнул майор. – Давай, удиви!

– Старик утверждал, что является… вернее являлся… в прошлом… сотрудником ГУКР НКО СМЕРШ!

– Ты хоть понял, что сейчас сморозил? – голос майора неожиданно стал звенящим и колючим. – Если это глупая шутка…

– Да какие шутки, товарищ майор? Показания младшего лейтенанта Ильюшина запротоколированы надлежащим образом! Можете сами ознакомиться!

– Не знаю, кто из вас двоих свихнулся, но вот это – натуральная херня! А то и вредительство… Нашей службе еще и месяца нет! В каком, нахрен, прошлом, Егоров? Что за глупый розыгрыш, старший лейтенант? Ты меня решил на вменяемость проверить? Кто под меня роет? Подполковник Косицын? До сих пор, падла, забыть не может, как я его жирной харей в его же собственное дерьмо макнул?

– Вот я слушаю, тля, и диву даюсь, – от тупой перепалки уполномоченных сотрудников СМЕРШа, можно сказать, элиты органов государственной безопасности, у меня, похоже, давление подскочило и голос прорезался, – вся страна, сука, кровью на передовой умывается и жилы в тылу на производствах рвет, победу приближая! А тут два гребаных засранца выясняют меж собой кто под кого роет, и кто кого кроет! И не совестно, товарищи офицеры?