Текст книги "Дом для демиурга Том 2: Реальность сердца (СИ)"

Автор книги: Kriptilia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 48 страниц)

– Вы совсем смерти моей хотите? – поинтересовался Саннио, когда ладонь задела по виску; заодно и прочувствовал, что там растеклась опухоль едва ли не до края челюсти. – Одного раза мало?

– Простите, Алессандр, – негромко сказал Эмиль. – В тот раз я не отвечал за себя. Это, конечно, не оправдание...

– Какой демон в вас вселился?

– В него не демон вселился, а кое-что похуже и покрупнее, – звонкий голос юной ябеды молодой человек узнал сразу.

– Вы тут семьей?..

– Примерно, – алларец слегка покраснел. – Еще раз прошу меня простить.

– Прощу, – пообещал Саннио, – если уши оставите в покое.

– Не притворяйтесь, любезнейший, что у вас болит голова. Оба не притворяйтесь! Пустота болеть не может, это доподлинно известный любому медику факт.

– Дядя?.. – опешивший наследник рывком сел и тут же зажмурился – по глазам словно хлестнули умелой рукой. – Вы-то что здесь делаете?

– Этот юный бездельник еще и имеет наглость спрашивать меня, что я здесь делаю, – пожаловался кому-то герцог Гоэллон. – Вопрос ваш, драгоценнейший мой Саннио, неуместен и неприличен до крайней степени. У меня есть все основания находиться здесь, а вот у вас?

– У нас – тоже!

– Да, мне их уже неоднократно изложили, и большей ерунды мне выслушивать не доводилось за всю жизнь, милейший мой племянник! – дядя подошел, присел рядом прямо на землю, потом потрепал Саннио по волосам. – Ладно, не пугайтесь, я не буду вас наказывать, хотя вы заслужили хорошую трепку... Все вы.

– Меня попрошу из этого списка исключить! – опять Керо. Надо понимать, со времени замужества северянка прибавила и во вредности, и в смелости. Раньше она с герцогом Гоэллоном не спорила, а только внимала с обожанием.

– Вас, Керо, нужно попросту выпороть, но это сделает ваш супруг и несколько позже, – усмехнулся дядя. – Радуйтесь, что все вышло именно так.

Справа послышалось возмущенное кошачье фырканье, потом звяканье посуды. Саннио огляделся, с трудом поворачивая голову. Вся компания в сборе – и даже дополнение в лице Эмиля с супругой и дражайшего предмета поисков. Племянник с удовольствием нырнул под руку, положенную на плечо, прижался щекой к груди. Так даже голова болела меньше, а, главное, замолкла тревога, что уже давным-давно пищала в душе противным крысиным голоском: "Не успеешь, не найдешь, не встретишь..."

– Как мы вас не нашли? И откуда здесь Керо?

– Вот уж не знаю, я не слишком скрывался, – усмехнулся дядя. – Я решил осмотреть Храм перед тем, как приступать к делу – ну а тут обнаружилось, что в нем творится весьма примечательное событие. Сражение госпожи Далорн ди Къела с весьма ужасного вида грозным чудовищем. Увы, я успел только к его окончанию, а жаль. Подобная баталия достойна пера лучших поэтов, а придется ее записывать со слов Керо.

– Вам бы все издеваться! – Керо вынырнула из-за палатки и сурово уставилась на герцога Гоэллона. Руки уперты в пояс мужского костюма, глаза горят пламенным возмущением.

– Я нисколько не издеваюсь, почтенная дама, – герцог, кажется, смеялся. – Ваш подвиг еще запишут в Книгу Сотворивших, так что живите отныне осторожно, ведь каждое ваше деяние будут заучивать наизусть потомки.

– Да что, собственно, произошло?! – Саннио ничего не понимал.

Когда ему рассказали, он поверил лишь потому, что половину рассказчиков очень хорошо знал лично, а не доверять второй тоже оснований не было, хотя история – несколько историй – звучали почище любого завирального вымысла бродячих жогларов.

Керо, которой пришло в голову помолиться в Храме прямо в ночи, точнее, на рассвете, натолкнулась на Эмиля, валявшегося без сознания, и такими добрыми словами высказалась в адрес его обидчика, что обидчик немедленно явился к ней. Видимо, просить прощения, ну а, может, требовать забрать свои слова обратно. Северянка, доселе не блиставшая на поприще фехтовальщицы, при помощи тут же найденной шпаги, убедительно объяснила "грозному чудовищу", что извинений оно не дождется, причем не дождется совсем и категорически...

Эмиль, который вообще с трудом помнил, как очутился в Храме, ибо еще до границы Церковных земель его посетило весьма странное ощущение, что он принадлежит не себе, а некой неведомой и решительно непреодолимой силе, оказывается, хотел похитить Саннио, дабы принести его в жертву той самой неведомой силе. Правда, то ли сам он, то ли та сила ошиблись, и поначалу Альдинга приняли за потребную жертву – но тут сам господин Гоэллон явился во всей красе и, разумеется, был схвачен и потащен вглубь.

Валяться же в пещере господину Далорну пришлось трудами брата Жана, который воспротивился подобному исходу дела, и, увидев перед собой явного одержимого, произнес молитву, изгоняющую бесов и демонов. Результаты его удивили еще больше, чем прошлый конфуз с маленьким чудом, ибо нигде, ни в одной книге, ни в одном свитке, не говорилось о том, что изгнание может сопровождаться сиянием, шумом, неведомо чьими стонами и прочими душераздирающими последствиями – по книгам-то оно как-то тише выходило...

Обнаружив, что сам едва стоит на ногах, а перед ним – три бессознательных тела, брат Жан несколько огорчился. Потом он не без усилий привел в чувство Альдинга, который опознал Эмиля и засвидетельствовал, что вплоть до сего дня господин Далорн считался вполне порядочным человеком, не склонным к подобным безобразиям. Однако ж, добропорядочного алларца пришлось временно оставить в Храме, потому что двое побитых им еле-еле дотащили третьего наружу, и уже двинулись обратно с подмогой, вот только пока они собирались вернуться в Храм – уже в третий раз за одну ночь – у входа обнаружились двое вооруженных господ, которые при упоминании фамилии господина Далорна сильно озадачились и немножко рассердились, отчего-то решив, что монах, Ханна и Араон намереваются причинить вред госпоже Далорн, их нанимательнице. Надо понимать, помянули Эмиля не слишком лестным образом.

Пока брат Жан и Ханна наперебой объясняли, что не собираются делать ничего подобного, а о госпоже Керо и слыхом не слыхали, зато вот господина Эмиля неплохо было бы вынести наружу, а то зачем же ему валяться в Храме, неровен час, кто приберет, навстречу им вышли искомые – причем, в составе троих, ибо и герцог Гоэллон шествовал там же, волоча на плече Далорна и отчаянно браня его супругу в выражениях, далеких от приличий.

К глубокому возмущению Керо ее наемная охрана не вступилась за ее честь, а присоединилась к ругани – зато теперь северянка с наивным детским удовольствием поминутно поминала змея морского, который обязан был сделать со всем, что голубоглазой победительнице чудовищ было не по сердцу, что-то непотребное.

На вдохновенном "Морского змея в эту чашку!", который посвящался слишком горячему чаю и опрометчивости Керо, отхлебнувшей большой глоток, расхохотались все, включая Альдинга. Тут-то Саннио и разглядел двух ее спутников, доселе скромно сидевших у самого края лагеря. Наемники попадали с бревна от смеха.

Отсмеявшись, Саннио огорченно вздохнул: он пропустил невероятное количество увлекательнейших событий. Винить за это стоило алларца, но он и так имел вид побитой собаки, а грозные взгляды, которые бросала на него супруга, предвещали, что это только начало. Надо понимать, Керо, победившая чудовище, не считала силу достаточно непреодолимой для того, чтобы сбегать от любимой жены и стучать по головам чужих наследников.

– Кто это был, в Храме? – тихо спросил Алессандр у дяди. – Один из тех двоих богов?

– Да, проницательный мой, один из тех, – герцог вздохнул, прикусил губу и покачал головой. – На счастье этой воительницы, не тот, что зовется Противостоящим, иначе уж не знаю, что бы я с ней сделал.

– Почему?

– Понимаете ли, Саннио, с данным существом я рассчитывал побеседовать самолично, – судя по выражению глаз, дядя не шутил и не издевался. – И если бы Керо этой беседе воспрепятствовала, слишком уж многое бы пошло к полюбившимся ей змеям морским. Ни много ни мало – все, что я задумал осуществить.

– Я ничего не понимаю...

– Вы на ноги подняться способны? Способны, как я погляжу, так поднимайтесь, прогуляемся.

Голова кружилась, а ноги казались ватными, пришлось повиснуть на руке у герцога – и это нисколько не огорчало, потому что у Саннио были только два желания: вцепиться в дражайшего родственника покрепче и не отпускать, чтобы опять куда не делся, и устоять на своих двоих, а не плюхнуться на землю. Третье – желание разгадать тайну тайн – по сравнению с первыми двумя казалось не слишком значительным.

Отойдя шагов на пятьдесят, герцог Гоэллон бросил на землю плащ, который нес на сгибе руки, сел и похлопал по свободному месту рядом с собой.

– Конечно же, мне стоило рассказать вам все раньше и целиком, тогда бы ваша доблестная компания не свалилась на меня так неожиданно. Не оправдывайтесь, я знаю, каким ветром вас всех сюда принесло, и для меня это достаточное основание, чтобы не выгнать и вас, и прочих в столицу немедленно, – дядя смотрел вдаль и улыбался, как всегда при серьезных разговорах. Ветер раскидывал волосы по плечам, и герцог то и дело заправлял за ухо прядь. Беспокойное, слишком частое движение... – Я нашел способ избавить вас всех от проклятия. Он, собственно, всегда существовал, да только казался мне иносказанием или чем-то таким, невозможным...

– Опять вы говорите загадками?! – Саннио обиженно ковырнул подсохшую ссадину на виске, по щеке потекла теплая струйка.

Господин и герцог аж зашипел, как раскаленный противень, на который брызнули водой.

– Приложите рукав к ране, немедленно! Где медальон Реми?

– У Альдинга...

– Ох, юные бестолочи!

– Да в чем дело? – всей царапины-то с ноготь, не больше, и то ее уже промыли. Дядя молча подал лист подорожника, уже размятый в пальцах, и уставился на молодого человека, как на преступника. – Вы мне хоть что-нибудь объясните?!

– Вы на меня покричите, покричите еще, – недобрым голосом посоветовал герцог Гоэллон. – Будьте так любезны до вечера не ковырять свои раны и не разбивать коленок, в общем, обойдитесь без кровопролития. Так вот, сегодня же со всей этой отвратительной историей будет покончено. Если, конечно, не случится еще какого-то сюрприза, но я надеюсь, что Керо с ее выходкой исчерпала все случайности до предела и с лихвой.

– За что вы на нее так сердитесь?

– Я? Помилуйте, Саннио, я ей невероятно признателен, но если б вы знали, насколько мы были близки к неудаче... – дядя вздохнул. – Способ мой, понимаете ли, прост и очевиден, и известен каждому доброму омнианцу со младых ногтей...

– Как это?

– Книга Сущего, глава вторая, стих восьмой. Память у вас хорошая, ну?

– "Противостоящий же – Враг от века, Враг грозный и гибелью грозящий, и повергшему его в мощи его дано будет право просить у Сотворивших любую награду, ибо свершится тогда торжество великое и будет мир избавлен от пагубы..." – прочитал наизусть Саннио. – Но это же невозможно!

– Так-так-так... не далее, чем час назад вы не слишком-то спорили с тем, что возможно совершенное Керо, – расхохотался герцог. – Уж не думаете ли вы, что сделанное ей – не по силам мне?

– Я, наверное, никогда не привыкну к тому, что можно – вот так вот, запросто... Это же боги, – наследник развел руками, потом показал пальцем на махину Храма. – Вот такая сила, понимаете? А мы?

– А мы – люди, – резко сказал дядя. – Кстати, не заблуждайтесь на счет этого выдающегося порождения невиданной силы, это не Сотворившие его возвели, а как раз мой будущий собеседник, когда покидал наш мир. Это такой памятник трусости и предательству. Только при служителях Церкви об этом не упоминайте, не поймут.

– Вы меня с ума сведете. Вы столько всего знаете – и молчите!

– Знать – долг нашего рода перед этим миром, Саннио. Хранить то, о чем забыли другие. Знать и молчать, вы поймете, почему, когда прочитаете хотя бы часть книг, которые хранятся в замке Грив. Впрочем, вы можете решить иначе – ваше право, но не раньше, чем станете герцогом.

– Надеюсь, это случится нескоро.

– Вот сегодня же вечером и узнаем, – дядя похлопал Саннио по плечу. – Не вешайте нос, драгоценнейший мой. Скорбеть стоило бы, явись к Керо другое божество и вздумай она произнести над тем, что от него осталось, какую-нибудь просьбу.

– Вы хотите просить о снятии проклятия? Неужели иначе никак?

– Иначе – никак, – отрезал герцог. – Боги не могут нарушать свои собственные законы. Ни одно, ни другое слово нельзя отменить. Пойдемте назад, вам нужно отдохнуть, вы мне еще понадобитесь.

– Правда?

– Разумеется. Если уж от вас никуда не денешься...

На обратном пути Саннио повнимательнее присмотрелся ко всей компании. Альдинг и Андреас тихо беседовали в сторонке, Ханна хлопотала над костром, брат Жан дремал, пригревшись под теплом, которое щедрыми потоками лилось с неба. Эмиль хлопотал вокруг супруги, которая до того скакала резвой козочкой, а теперь сидела бледная и несчастная, двое охранников неловко топтались позади него. Невероятно мирное, обыденное зрелище – путники на привале, и погода тихая, почти летняя, и вообще все как-то подозрительно ладно, словно перед грозой.

А гроза начнется скоро, слишком скоро, и от этого предчувствия тошно на душе...

– Эмиль, забирайте свою супругу и отправляйтесь в гостиницу, – велел герцог. – Не выпускайте ее из постели до утра.

– Я не хочу... – вяло запротестовала Керо.

– Милая моя, ваши желания никого не интересуют. Вы уже проявили всю возможную в вашем положении неосмотрительность. Радуйтесь, что здоровья у вас – на двух молодых кобылок, но перестаньте испытывать судьбу...

Керо с супругом и охраной удалились, Саннио прикорнул подле палатки – внутрь лезть не хотелось, уж больно тепло и свежо было снаружи. Через пару часов его разбудил Альдинг.

– Господин герцог зовет, пойдем, – молодой человек смерил его взглядом. Строгое сосредоточенное лицо, непроницаемая маска. От этого стало еще паршивее, чем раньше. Гагатовые, застывшие глаза смотрели не на приятеля, внутрь себя, словно искали что-то важное – и не могли найти. – Возьми арбалет...

Дядю Саннио даже не сразу узнал – глухой шлем закрывал лицо, из-под плаща и котты проблескивала кольчуга. На поясе меч в старинных ножнах, какие племянник видел только на гобеленах, да и сам герцог Эллонский словно сошел с тех гобеленов – статный рыцарь древних времен, грозный и властный.

Паломники жидкой струйкой тянулись из ворот. Шедшую навстречу компанию никто, кажется, не замечал и с трех шагов. Саннио смотрел на тихих, просветленных людей и гадал, что им открылось там, наверху. Может быть, и вправду где-то там, в самом конце каменного лабиринта есть нечто большее, чем бесконечные пустые коридоры, пещеры с ручейками и темнота? Странное дело, в церкви он не раз чувствовал, что его слышат, что где-то выше, но совсем близко, только потянись, есть Сотворившие. Тепло, ощущение мимолетного, но ласкового взгляда, внимания и даже поддержки – но Нерукотворный Храм, верховная святыня для омнианцев и ноэллианцев, казался средоточием глухой равнодушной пустоты. Никого здесь не было, ни Сотворивших, ни Противостоящего, только тишина, которую не разбивали и звуки шагов. Все семеро шли молча, держались поближе друг к другу. Кажется, Храм угнетал и брата Жана.

Дорога казалась бесконечной. Чувство времени, так редко подводившее Саннио, здесь отказало начисто, и досадным казалось, что нельзя взять с собой огандские механические часы, пусть они и здоровенные, и нести их неудобно. Потом он подумал, что именно такой жизни для всех хотел герцог Скоринг, и передернулся. Всего-то не самое главное из чудес, а уже неприятно. Может быть, мастера придумают не слишком большие часы? Впрочем, об этом уже нет смысла думать – божество бывшего регента приказало долго жить трудами Керо. Интересно было бы взглянуть на герцога, который об этом узнает...

– Вот мы и пришли, – разбил тяжелую тишину герцог Гоэллон, кивая на вход в очередную пещеру. В отличие от прочих, этот был прикрыт дверями; приглядевшись, Алессандр понял, что створки сделаны – вырезаны? выплавлены? – все из того же черного камня, сплетенного в плотную ажурную решетку. – Дальше вы не пойдете. Ждите здесь, и если вместо меня выйдет что-то не то – бейте.

Решетка колыхнулась и вернулась на место, отсекая застывшую безмолвно шестерку от герцога Гоэллона. У Саннио язык прилип к небу, он не мог и пошевелиться, только стискивал ложе арбалета. Тяжелый предмет оттягивал руку, норовил выскользнуть из вспотевшей ладони.

Альдинг молча опустил руку на плечо товарищу и вновь застыл – черная статуя на фоне черного камня. Замерли даже непоседливая Ханна и Араон, для которого, как раньше думал Саннио, пять минут в одной позе могут считаться пыткой.

Тихо было за решеткой, слишком уж тихо – или стоявшие оглохли, оглохли и ослепли, все, одновременно, и взгляд впивался в переплетение каменных струй, в котором виделись то листья, то силуэты людей, то потусторонние пейзажи, похожие на те, что являлись порой во сне...

Потом через просветы в решетке вдруг начал сочиться серебряный свет, поначалу тусклый, но разгоравшийся все ярче и ярче. Саннио, если верить всем преданьям – дитя первого племени, едва ли не потомок Противостоящего, которого по справедливости нужно было бы называть Сотворившим, никогда не думал, что может так – истово, до слепоты, – ненавидеть серебро. Металл его предков, металл его родового герба. Серебро того, чужого, который сейчас оказался напротив герцога Гоэллона.

Голос – нет, едва ли не пение, гулкий баритон, от которого содрогнулись стены, пронизывающий насквозь, резонирующий с каждой косточкой в теле; но слов не разобрать, да и не нужны они – это приказ и зов, и напоминание о долге, но куда больше – о вине, непрощаемом преступлении. Знакомый уже зов, услышанный почти год назад на поляне с убитыми собаками. Вот чем питался тот, кто пытался заставить всех чувствовать вину перед собой, и одного этого было достаточно, чтобы ненавидеть... а Противостоящий не говорил – пел о том, что он исток и начало всему, и ничего не было бы без него, и все должны склониться перед ним.

Говорил так, что каменный свод опустился на плечи, и нужно было выстоять, удержать спину прямой...

– Я у тебя – никогда – ничего – не просил! – голос Руи, полный ярости и гнева.

Потом – серебристые и алые сполохи, яркие вспышки пламени, но тишина, тишина!..

Саннио рванулся вперед; две руки одновременно вцепились ему в плечи, Альдинга и брата Жана, остановили, не дав прорваться туда, за проклятую решетку, а мгновения казались вечностью, а пламя все билось, и когда оно наконец потухло, юноше показалось – все кончено, сладкоголосый победил.

Шевельнулись каменные створки, выпуская наружу существо, облеченное в серебряный свет и алое пламя, словно сошедшее с храмовых фресок – и Саннио стряхнул ладони друзей, поднял арбалет, уже взведенный, когда только успел, руки сработали сами...

Альдинг метнулся влево, перекрывая траекторию выстрела, но – не успел, опоздал на тысячную долю мгновения.

Стрела сорвалась в полет.

– Нет!.. – крик Литто сорвался с губ на ту же долю мгновения позже.

Фигура, отброшенная выстрелом к дверям, упала навзничь, прижимая ладонь к правому боку, и черный камень впитал и пламя, и свет.

– Благодарю, любезный мой племянник... – Юноша выронил арбалет, ринулся вперед, упал на колени, разбивая их о камень, протянул руку. – Нет уж, не мешайте мне!

Герцог Гоэллон прикрыл глаза, губы зашевелились в безмолвной молитве, и Саннио пришлось раскинуть руки, не пуская остальных, не позволяя – помешать, перебить, не дать закончить то, что прервалось по его же вине...

Бледнее мела лицо, и алая кровь, струящаяся по пробитой кольчуге, и – из вспоротого запястья беспомощно откинутой правой руки. Арбалетная стрела вошла глубоко, едва ли не на ладонь, оставляя жизни лишь считанные минуты. Саннио даже не успел вымолвить: "Простите!" – поздно было: короткий оборванный выдох, и струйка крови в углу рта, и тишина, тишина, тишина...

8. Окрестности Собры – Церковные земли – Собра

Еще недавно Клариссе казалось, что уже никогда не придется скакать так быстро – обгонять попутный ветер, прятать лицо под плотным шелковым шарфом от пыли, которую вздымали копыта ехавшего на корпус впереди гвардейца. Думалось, что осталось все в прошлом, в бурной и затянувшейся молодости, что закончилась куда лучше, чем могла мечтать женщина, уничтожившая на корню большое, отлично подготовленное наступление тамерской армии в Междуречье. Впрочем, не прошло и двух лет, как та же армия заявилась в Къелу, но тут уж вины бывшей куртизанки не было.

Мелькали деревья, ровно вздымались бока агайрца, через шарф и вуаль в глаза все равно попадала пыль, а, может, резало их после двух бессонных ночей – Кларисса не могла сказать, какая была легче: та, что она провела в беседе с герцогом Скорингом или у ложа раненого Фиора. Обе стоили друг друга, но первая не оправдывала допущенной промашки, а вторая не могла искупить ее последствий.

Ох уж эта Фелида – ну кто бы мог подумать? Да кто угодно мог бы, и она, взявшаяся опекать скорийку, должна была – первой; но именно Кларисса и просчиталась. Не поняла, насколько та боится своего родственника. Фелида казалась такой сильной, словно отлитой из меди, а мягкость манер – плод строгого воспитания, – не могла обмануть проницательный взгляд.

Взгляд оказался недостаточно проницательным, а медная статуя непоколебимой в своем спокойствии западной девы – с изъяном.

"Чем же ее так напугал герцог Скоринг?" – подумала Кларисса, а потом решила, что, пожалуй, не хочет этого знать. Как бы ни выглядел личный непереносимый страх Фелиды, за пережитое она рассчиталась вполне; вот только платить пришлось и вовсе невиновным, тому же Сорену, и теперь только чудо спасет столицу, если не страну.

И все потому, что одна глупая дама слишком привыкла к тому, что опекаемой девицы не видать целыми днями – то она в саду, то в своей спальне, вышивает, музицирует или попросту мечтает, уставившись в окошко. Вот и не догадалась проверить поутру, где рыжая скорийка – мирно почивает в постели, или кошки драные унесли ее невесть куда?..

Теперь – расхлебывать варево, от которого отчетливо несет тухлятиной, словно от тех помоев, которыми в Тамере кормили солдат. Если бы все упиралось только в Скоринга и Реми, если бы; но нет же, герцог Алларэ все понял и просчитал совершенно правильно, какой же он умница! Реми в столице любят, а вот нового герцога Алларского почти не знают, кое-кто почитает регента за выскочку, коварными интригами добившегося и титула, и должности, в обход так своевременно погибшего законного наследника рода – и от чьей руки погибшего... До вчерашнего дня обвинение в измене и заговоре с целью убийства Рене кому угодно показалось бы глупостью, а изменником считался как раз покойный, но теперь все изменилось.

Вздумай Фиор поднять своих вассалов против Реми, всплыви подоплека событий – к вечеру того же дня вспыхнет вся Собра, разделившись на два лагеря, и этот пожар придется унимать силой, а погибших будет слишком много. Восстание, переворот и воцарение Элграса создали иллюзию, что все хорошо, все закончилось; но эта благостная тишина была не прочнее фарфоровой чашки. Если ее разбить, город, разочаровавшийся во всех и вся, понесет, как обезумевшая лошадь, скинет любого наездника – и никто уже его не усмирит...

Регент Собраны не имеет право на личные пристрастия, и жертвы он обязан считать по головам, выбирая между числом и числом. В этой арифметике благо столицы и страны перевешивает благо и Реми Алларэ, и герцога Скоринга, которые – вот же незадача, – сцепились так, что и баграми не расцепишь. Не скажешь даже, что на ровном месте. Увы, совсем наоборот. Такие счета оплачивают кровью... но как жаль, что пару часов назад она не подобрала слова, что заставили бы Реми сорваться прямо там, в ее доме. Сорваться, натворить чего угодно, но не выходя за ворота; гвардейцы бы его удержали, а дальше уж – не впервой, найдется и слово, и лекарство.

Не вышло. Не поняла, не почувствовала, что нужно не оскорблять – хлестать словами наотмашь, пробивать броню безумия и отчаяния, пробивать лед, сковавший все чувства, кроме одного: жажды мести.

Мести – и успокоения в смерти; Кларисса слишком хорошо знала алларцев и их обычаи. Алларэ, запятнавший свои руки пыткой пленного, жить не будет, он накажет себя сам, даже если все окружающие поймут и примут подобное действие. Так повелось со времен войн древности: алларцы никогда не марали себя пыткой. Честная смерть, но не издевательство над беспомощным врагом.

Только смерть Реми не станет точкой, она окажется лишь началом обвала: Алларэ не простят гибели двоих. Рене в замке любили, у него остались родные и двоюродные братья, а Фиор своей волей запретил мстить за его гибель. Раскол внутри рода, алларцы, восставшие против герцога – герцога-регента, против короля, против всех. Обвини кто регента в измене королю – отсюда полшага до проклятия, которое столкнет братьев...

Три часа до школы мэтра Тейна – так быстро, как могли выдержать лошади, и это значило, что в школе их придется менять. Леум никогда не любил агайрцев, предпочитая им эллонскую породу, крупную и выносливую, но на вкус Клариссы – слишком добронравную, да и медлительную. Норовистые агайрцы нравились ей куда больше, а пара редчайшей серебристо-гнедой масти, подаренная герцогом Гоэллоном, воплощала в себе представления женщины об идеальных лошадях. Молния для прогулок по столице, а Буран – вот для таких случаев, когда нужны только скорость и возможность не думать о последствиях, о том, что жеребца можно ненароком загнать.

Жертвовать лошадью, чтобы спасти человека – подлый выбор, которого и врагу не пожелаешь, да вот только бегут не только мили, которые Буран словно через себя перекидывает, но и минуты, становясь часами; а в оставшейся за спиной Собры – сорвавшийся с цепи Реми, и неясно, удастся ли Фиору удержать его подальше от Шенноры. Лучше рассчитывать, что – не удастся, но тогда уж счет пойдет на мгновения.

Не думать, каким словом можно будет назвать спасенных, кто или что, и захотят ли оба жить после этого?.. И не думать о том, что случится, если мэтра Тейна не окажется на месте. Пока еще не думать, пока еще не показались на горизонте невысокие беленые стены, зеленые черепичные крыши бывшего монастыря. Потому что если подумать, что опять просчиталась, совершила очередную ошибку, то не будет сил и удерживать поводья в руках, и попросту дышать. Слишком уж много их, этих ошибок, и не тех, за которые можно себя простить. Ханна пропала, Фелида сбежала и донесла, Кесслера пустили в дом ровно потому, что ей было лень подниматься с кресла, а Реми ушел – ибо не нашлось нужных слов.

Фиор еще думал о том, не добралось ли до него чужое божество... посмотрел бы внимательнее на женщину, которую считает достойной доверия! Если уж кому и думать, не поступает ли по чужой воле, так супруге наместника Къелы.

"Сейчас не время для отчаяния, – оборвала себя Кларисса. – Да, за все промахи мне место на плахе, но нужно придумать, что делать, если и с Тейном не выйдет. Нужно..."

Как же хорошо, что хотя бы за Хельги можно не беспокоиться... родное графство не подарок, конечно, а после войны и вовсе мешок с неприятностями, но муж справится и к Новому году, к первой капели, Къела будет умиротворена и верна государю Элграсу. Найдется, конечно, и дочка, и ничего с ней в компании брата Жана не случится, можно надеяться, да и гадания говорили, что с беглянкой все в порядке. Вспомнив в очередной раз выходку Ханны, женщина возмущенно фыркнула: вырастил Хельги на свою голову девицу, которая не боится ровным счетом ничего – ни отцовского гнева, ни досужих языков, – потом невольно улыбнулась. И хорошо, что не боится. Не нужно это никому, а ей самой – в первую очередь.

Мэтр Тейн оказался на месте, его даже не пришлось дожидаться: Кларисса увидела его, едва ступив за ворота, любезно открытые очередным юным школяром, настолько рыжим, что казалось – по присыпанному свежим песком двору вышагивает хорошо воспитанный факел.

Леум трепал по белой гриве солового эллонца, оседланного и нетерпеливо прядавшего ушами. Только что вернулся из поездки – или собирается в дорогу?

– Вы за мной, надо понимать, – услышала Кларисса, поднимая голову после реверанса. Ей, супруге владетеля, не полагалось приседать перед простолюдином, но в старой привычке женщина не видела ничего для себя унизительного. Невысокий сухой человечек деловито кивнул. – Меня еще с утра посетила мысль, что сегодня придется ехать в столицу. Я только не знал, что вас будет трое.

– С утра? – спросила госпожа Эйма. – Уж не перед рассветом ли?

– Вы правы, – за год Леум не изменился, да он всегда, сколько Кларисса помнила, был такой – непонятных лет, словно пеплом присыпанный. Морщины вокруг глаз от вечного прищура, скептическая складка у губ. Изменилась только манера обращения – раньше своей ученице мэтр "вы" не говорил. – Что вы заметили?

– Мне было совсем не до того, – вздохнула Кларисса. – Но... почти как во время затмения, все словно поплыло перед глазами. Дело не в этом, мэтр. По дороге говорить будет сложно, так что выслушайте меня сейчас. Мне нужны не только вы...

Дослушав, Тейн вздохнул, задрал голову и поглядел на небо. Редкие серые волосы облепили темя, словно приклеенные. Взгляд следовал за вороньей стаей, летевшей на север. Потом птицы скрылись за высоким рядом тополей, окружавшим школу, а владелец ее ощупал Клариссу взглядом, который казался тусклым только дуракам.

Осведомленность Леума обо всем, что творится в Собре, нисколько не удивляла. Новостью для Тейна оказались только вчерашние события и кое-что, касавшееся планов обоих герцогов, скорийского и эллонского. Остальное даже не пришлось расписывать в подробностях, человечек и сам обо всем знал. О чем-то – от хозяина "Разящей подковы", но мэтр Длинные Уши был лишь одним из многих, кто пересказывал Тейну новости и сплетни. Несколько седмиц назад таким докладчиком была и сама госпожа Эйма, пересказавшая все, что узнала, слышала, предполагала...

Зачем владельцу трех школ сведения, которые он терпеливо копил даже не годами – десятилетиями? Леум никогда ни во что не вмешивался, не участвовал ни в одной интриге, но он знал столько, что напоминал паука в центре паутины, раскинутой по всей стране – а, может, и по всему миру.

– Я возьму с собой шестерых, – сказал он. – Поднимитесь пока что в дом, выпейте воды. Гвардейцы останутся здесь и вернутся позже.

Кларисса бросила взгляд на своих спутников, но оба алларца не стали спорить, только пожали плечами и кивнули. С мэтром Тейном вообще редко спорили, хотя на первый взгляд он казался незначительным. Женщина не знала, собственное ли это качество, или плоды давней выучки "заветников", но так было всегда. Ни слугам, ни наставникам, ни даже ученикам не приходило в голову противиться распоряжениям или выполнять их – любые – кое-как.