Текст книги "Дом для демиурга Том 2: Реальность сердца (СИ)"

Автор книги: Kriptilia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 48 страниц)

Воздух вокруг него трещал и искрился, будто где-то поблизости горело смолистое полено, и так же, остро и горько, тянуло дымом, но не было ни капли тепла. Серебристое пламя за спиной неведомой твари завернулось водоворотом и потухло, словно пожрало само себя. Стало еще темнее, и теперь Керо поняла, что различает очертания врага не зрением, а иным чувством. Существо виделось и сквозь прикрытые веки.

Женщина ждала, пытаясь понять, что надвигается на нее, почему леденеют пальцы – от страха? Под взглядом, обжигавшим лицо холодом? От ненависти?..

Казалось ей, что они с Эмилем – чаша, до краев наполненная вином, и тянутся к обоим жадные руки похмельного пропойцы, стремятся выхлебать залпом, до дна, ловить губами последние стекающие с краев капли. Чаша, оплетенная синей паутиной, растворяющаяся, чтобы отдать свое содержимое алчной твари...

Керо подпустила сияющее, текучее, жадное порождение тьмы к себе поближе и ударила.

Что же ты застыл на краю пропасти?

Сила по капле сочится в твою чашу, и ты чувствуешь голод – впервые ты чувствуешь настоящий голод, тот, что сгубил многих и многих. Не нам принадлежит истинная сила, мы лишь сосуды, способные вместить малую толику от того, чем обладает каждый из них. И забрать от них, смертных, жалких недолговечных мотыльков, мы способны лишь крохи того подлинного сокровища, которым владеет беспомощный старик и новорожденный младенец.

Ты не знал, лжец?

Только сейчас ты почувствовал, что питаешься крохами с их стола, но – как ни тянись, до этой сердцевины ты не доберешься. Как ни стремись, это не в твоей власти.

Ты никогда не спрашивал, почему я ушел, почему покинул созданное мной. Ты думал, ты знаешь – и я думал, что ты знаешь, а ты не знал. Дар слова дан им, дар слова и дар воли, и пусть за нами право превращать желание в существование, мечту в реальность, пусть без нашего согласия не свершится задуманное – но согласие можно вырвать и силой, противопоставив волю – воле, и там, на острие желания, на пике крика, где скрещиваются наши пути, кто победит? Неведомо.

Я испугался, впервые почувствовав на горле удавку чужой воли, воли дерзкого смертного, пожелавшего какой-то сущей мелочи, то ли бури, то ли сотрясения земной тверди, и вложившего в эту мольбу ко мне – о, если бы мольбу, в призыв и приказ, – всего себя. То, чем владеет каждый из них, не зная о том и не чувствуя в себе океана силы, принимая пену на волне за все море. Им было дано то, о чем мы и помыслить не можем: возможность стереть границы, сорвать оковы и стать больше вселенной.

Они не знают о том, на что способны – и, считая себя пеной, взлетают над волнами и тают, словно пена, недолговечные и вечные, живущие краткий миг, и уходящие в то запределье, которого мы не можем себе и представить. Они не знают о своей силе – и сгорают бабочками, оставляя нерастраченной бесконечную мощь, по сравнению с которыми наша – лишь жалкая тень.

Чтобы стать выше нас, им нужно перейти предел разума: крайнее отчаяние и нестерпимая боль, одержимость, лишающая опоры или выжигающая душу скорбь, иссушающая ненависть – или бесконечная любовь...

Их силой творится все, что они же зовут чудесами и дарами богов; мы только говорим "Да будет!" – по своей воле... или по их воле, чувствуя, что захлестнуты арканом чужого желания.

Я испугался, и, разорвав оковы, ушел вовне, надеясь, что лишившееся опоры творение опомнится и устыдится, навеки оставит каприз подчинять себе – меня, своего создателя; уход стоил мне дорого. Не только я вкладывал силу в творение, но и творение поило меня, поило щедро – верой и надеждой, любовью и упованием, жертвой и обрядом. Оборвав связи, я оборвал и тот главный сосуд, по которому ко мне текла сила, заполняя меня, чашу пустую и пробитую.

Жажда моя была велика, и я был безумен, слеп, нищ и гол – гонимый ветром лист, осколок стекла, вырванная из канвы нить... но время летело, и жажда оставила меня.

А ты – ты впервые познал ее, хлебнув из чаши, что наполнило мое творение; ты копил, не касаясь, и говорил, что все это предназначено мне, а сам лгал, лгал... и не удержался, отхлебнул, заполняя свою пустоту, вечную пустоту бездомного, безмирного, сквозняка, перелетающего от одного творения к другому – отхлебнул, и ощутил жажду, и жажда стала больше тебя, и жажда стала тобой.

Ты хотел сделать своим – мое, то, что я создал и то, что я обрек смерти, ибо оно забыло и отвергло меня.

Оно сделало своим – тебя; но не господином, как ты мечтал, а своим рабом, одержимым кровопийцей, высасывающим по капле силу из смертных.

Ты смешон и жалок, брат мой Ингальд.

Но ты держишь в руках то, что принадлежит мне.

Долго, долго я покорялся тебе, притворялся, что верю обещаниям и лживым посулам, долго я позволял тебе дурачить моих слуг и говорить от моего имени, подставлять ладони под силу, предназначенную для меня.

Образы наши сливаются воедино, и мои слуги уже верят в то, что твоя спутница, черная птица – мой атрибут. Серебро и черные птицы – не разорвать уже лживый образ, но и нет в том нужды, ибо от своего замысла я не отступлю. То, что пропиталось проклятым чужим золотом, то, над чем распростерли крылья чужие птицы – умрет.

Я не прощу – никого; ни их, двух глупцов, ни тебя, лжеца.

Стой, стой на краю пропасти, танцуй на границе между твердью и ничем, балансируй между жаждой и пустотой. Каждый миг приближает тебя к падению, и каждый миг делает тебя все более неосторожным.

Это время – мое.

Увлеченный плетением узлов, сжигаемый голодом – забывай, забывай обо всем, не обращай внимания на мои шаги, а я подхожу все ближе, и в руке моей меч, а в твоих нет щита, только чаша с украденным, а сам ты поглощен попытками взять запретное, запретное для нас от начала бытия и до конца его.

Тебя хлещут по рукам – сыплются золотые искры, обрывается одна из связей, та, на которую ты рассчитывал больше всех, и даже досюда, до моих чертогов доносится повелительный голос: "Оставь же эту душу и отыди!"

Оставь и отыди – и прими удар в спину...

Падай, падай и разбейся, лживый брат мой!

Чтобы удержаться, не соскользнуть вниз, ты тянешь последние силы из своих жертв, ты до сих пор не можешь отпустить нити марионеток, ты пытаешься сражаться со мной – но сейчас я сильнее, ибо разум мой принадлежит мне, а твой выжжен, подчинен и скован одержимостью...

Длится, длится наш бой на краю пропасти, а внизу тебя поджидает чертог полного бессилия, точка пустоты, которая примет тебя в свои объятия и превратит в прах – но твои руки заняты, а в моих – оружие, меч ненависти, преданной дружбы и обманутого доверия.

Падай, лживый брат мой!

Падай и умри!

Мой серебряный дождь и мой пропитанный слезами туманов замок, мои призраки аметистовых рассветов и серые скалы, режущие тучи на тонкие струящиеся ленты – все это на моей стороне, а тебе чужд и этот замок, и мое королевство, вечное и неверное. Беспечальность – мой замок, только мой, а ты в нем гость, и у меня достанет силы, чтобы вытолкнуть тебя отсюда; и скала обратится лезвиями, растечется расплавленным металлом, выскользнет из-под ног змеей!

Ах, как тебе не хочется умирать, лжец... ты цепляешься до последнего, режешь пальцы о каменные кромки, норовишь извернуться и дотянуться до меня, но – слышишь?

Жертва твоей игры бьет в спину. Слышишь ее голос, ее призыв – ну же, попробуй отказаться, попробуй прикрыться щитом небытия или моим именем?

Ну?

Не выходит?

Не по имени, по деянию призвали тебя – и что остается? Лишь падать, падать вниз... а ведь эта смертная даже еще не перешла предела, за которым платят за власть над божеством – собой. Ты играл ими, как куклами, и думал, что они не сильнее кукол – так иди и взгляни в глаза вовсе не самой сильной из них, взгляни, и пойми, что перед силой ее любви ты – ничто.

Иди и встреть свою судьбу, игрок и лжец!

Но чашу – оставь, это мое...

...мое!

Только падает, падает из обессилевших рук светящийся сосуд, ценнее которого нет ничего во всей вселенной, и мне не остается ничего, кроме как рухнуть на колени, и пытаться подхватить ее...

...а тяжелая, тяжелее неба, тяжелее скал и вод океанских, чаша вращается в падении, и перехлестывает через край, я подставляю ладони, подставляю губы, обжигаю лицо струями расплавленного серебра, пью, впитываю в себя то, что копилось – по счету смертных – веками, не желая упустить ни капли, ибо все это – мое! Мое по праву!

И лишь прильнув щекой к краю скалы, понимаю – что сделал...

...скользкие ледяные губы присосались к шее, высасывая кровь, но крови уже не было, в жилах осталась лишь пустота, а невидимый кровопийца все тянул, тянул последние капли, превращая свою жертву в ничто, в прозрачную сухую оболочку сродни тем, что остаются от мотыльков. Никак нельзя было ни вырваться, ни отодрать от себя обезумевшую гигантскую пиявку, и оставалось только покоряться, лишаться основы жизни, застывать; а потом пиявка вдруг лопнула, обрызгав лицо горячей жаркой кровью.

Фиор распахнул глаза. Сон. Просто дурной, отвратительный сон. Темно, должно быть, сейчас часов шесть. Скоро рассвет. Он попытался поднять руку – хотелось отереть лицо от проступившего пота, но ладонь оказалась весом с гирю, и он прикрыл глаза, проваливаясь в черную гостеприимную пропасть без сновидений.

Следующее пробуждение оказалось куда менее мерзким; не считая отчаянно вопящей о недавней дурости ноги, не считая пересохших губ и озноба, головной боли и ни на что не похожего отвратного жжения в плече – но по сравнению с рассветным кошмаром все это казалось ерундой. Через щель в портьерах пробивался яркий дневной свет, он резал глаза, но это было только в радость: сон кончился, ушел вслед за ночью.

Тревога проснулась минутой позже.

Слишком уж сильная слабость, "пиявка" из сна, давние намеки Эйка и недавний прямой разговор с герцогом Скорингом, обряды "заветников", сизоглазая тень под портьерой – все сошлось воедино, нарисовав мишень; и стрела уже летела, целясь в самое сердце...

Кларисса сидела рядом, задремав прямо в кресле, но не успел Фиор пошевелиться, как тут же вскинула голову.

– Вы проснулись. Я дам вам воды.

Прохладная вода с кисловатым привкусом пришлась весьма кстати, хотя поначалу стеклянный стакан едва не выскользнул из пальцев. Герцог Алларэ попытался пошевелиться, обнаружил, что вполне способен сидеть, опираясь на подушку – и не обращать внимания на вопящую о неразумности такого действия рану, не обращать, – а заодно и соображать хоть что-то. Например, было ясно, что он пролежал в постели не меньше суток; хорошо, если не больше.

Фиор огляделся. Неширокая комната, светлые драпировки на стенах, слишком мало тех мелочей, что составляют обстановку обжитого дома. Не особняк герцогов Алларэ, где каждая комната имеет свое собственное лицо. Спальня, в которой он лежал, должно быть, находилась в доме госпожи Эйма. То, что хозяйка не арестована, уже радовало. Но что с остальными? Чем закончилась нелепая драка?

– Сейчас я вам все расскажу. Сегодня седьмой день, – все-таки сутки, и на том спасибо. Так конец света еще не начался? Или Кларисса сочла это незначительным событием? – Герцог Скоринг арестован, этот... юноша погиб. – Ох-х... – Дом охраняют ваши гвардейцы. По здравом размышлении сержант Боре счел, что поторопился поддержать обвинение в измене. Вас решили не тревожить, пока вы не придете в сознание. Сейчас одиннадцатый час. Доктор, осмотревший вас, сказал, что рана неглубока, в постели вы проведете не более седмицы, и что вы должны были очнуться уже к вечеру, но о природе загадочного оружия и наносимого им вреда он ничего не знает, а потому и прогноз дать не может. Доктор вам знаком – весьма несносный эллонец, – Кларисса скорчила гримасу, по которой стало ясно, что это мэтр Беранже. Ему доверять можно.

– Зачем он?..

– Могу только предположить, – пожала плечами, укутанными в тонкую шелковую шаль госпожа Эйма. – Чтобы вы не продолжили сражаться. Защищая вас, герцог убил Кесслера, потом он сдался сам.

– Я... какой же я дурак! – Фиор скомкал бесполезное – совсем не согревало – одеяло, зажмурился. Попытка сокрушенно покачать головой обернулась тошным ощущением качки, словно кровать стояла на лодке, плывущей по морю в шторм.

– Я рада, что вы не заблуждаетесь на свой счет, – поджала губы женщина.

Герцог Алларэ на свой счет нисколько не заблуждался. Пылкого молодого человека, возомнившего себя главой тайной службы, нужно было останавливать согласно его заслугам и положению. Сперва оглоушить чем потяжелее, потом выпороть и выставить восвояси.

Фиор поймал себя на неподобающих мыслях о покойном, но не слишком устыдился. Вчера в этом доме хватало дураков и до явления господина Кесслера, а уж с визитом господина Кертора их стало неподобающе много. Зачем господин старший церемониймейстер вообще явился? А зачем полез в драку? И откуда Кесслер узнал?..

– Ему доложила Фелида Скоринг, – ответила на не заданный вслух вопрос Кларисса. – Это я виновата, совсем про нее забыла, не уследила. Она ушла поутру – и прямиком к Реми.

– Если бы не я... – Фиор прикрыл глаза, вспоминая начало драки.

– ...перестаньте заниматься ерундой, Кесслер! Вы пока еще не глава тайной службы и не можете никого арестовывать. Уберите оружие и сядьте, мы все обсудим за бокалом вина.

– Вы... вы изменник! – полыхнули бешеные зеленые глаза. – Измена!

Трое мужчин переводили цепкие взгляды с регента на секретаря. Кесслер прищурился, поджал губы, и, словно бросая вызов нерешительности своих подчиненных, ринулся вперед. Фиор едва успел схватить со стола положенную туда еще утром шпагу в ножнах, подставить ее под удар. Треск дерева, брызнувшие щепки и бронзовые кольца...

В следующее мгновение взбесившийся юнец налетел грудью на черный предмет, за который схватился герцог Скоринг. Синяя вспышка, резкий хлопок – бруленца отбросило едва ли не к дверям.

– Алларэ, не лезьте! – рявкнул бывший регент, обнажая оружие. – Назад!

Фиор не слышал и не слушал; трое стражников двинулись на противников, норовя накинуть плащи на их клинки, и он шагнул вперед, прикрывая Скоринга...

Сутки спустя все это смотрелось куда глупее, чем накануне. Лучше уж было сдаться в плен обоим, чем устраивать драку, да еще и в комнате; не прошло бы и суток, как Элграс вернулся бы в столицу. Едва ли король не согласился бы выслушать объяснения – даже не оправдания – своего регента. Что тогда швырнуло герцога Алларэ в драку? Досада на свою глупую ошибку – хотел обмануться, увидеть кого-то из пропавших, вот и увидел, – или раздражение от прерванного разговора, или вообще вся злость, что накопилась с момента исчезновения Араона и Ханны?

Все вместе, наверное.

Глупо, до чего же глупо...

Жаль Кесслера, но куда больше жаль Реми...

Нужно немедленно распорядиться об освобождении герцога Скоринга, довольно с него и домашнего ареста, а если и сбежит из-под него, то беда невелика. Лишь бы сообщил, что и как собирается делать. Если собирается, конечно – и если еще можно хоть что-то делать. Потому что вчера пробил колокол, и случилось нечто большее, чем можно осознать.

Особенно, валяясь раненым на постели в чужом доме. Не имея возможности узнать слишком многое.

– Кларисса, вчера, еще до явления Сорена... Вы поняли, что произошло?

Женщина поняла сразу. Она опустила голову, потом провела ладонями по усталому лицу, по гладко зачесанным волосам. В потемневших глазах мешались недоумение и смущение, словно ей задали слишком нескромный вопрос.

– Я не поверила бы рассказавшему мне о подобном, но я видела все своими глазами и вынуждена верить. Я не все понимаю... – долгая пауза; Кларисса кусала губы. – Герцог Скоринг – весьма своеобразный человек.

– Это я заметил...

– Для него, должно быть, нестерпимым оказалось то, что существо, которому герцог доверял, и доверял, как я думаю, больше и сильнее, чем кому-то на свете, оказалось не только лжецом и кукловодом... Но и таким вот образом выставило его на посмешище, – Фиор невольно вытаращился на Клариссу, чувствуя, как глаза приобретают очертания двух новехоньких сеоринов, только что с монетного двора. – Знаете, некоторые считают, что во всем всегда виноват тот, кто пострадал. Обворованный, избитый, обманутый. Позволил – значит, сам дурак.

– Но – вот так? – Должно быть, госпожа Эйма чего-то не знала или не понимала. – Я бы скорее думал уж, что дело тут в том, что это... незваное божество едва не получило власть над миром. И только случайно открылось, что это такое на самом деле. Он ведь не знал о проклятии.

– Да, не знал, – кивнула женщина. – Хорошо, что вы это поняли. Жаль, что вы не поняли сразу. Какая досада, что об этом вы мне не сказали ни слова!

– Я не мог. Это касается не только меня.

– Я понимаю, я не упрекаю вас, просто все могло бы случиться ина...

– Господин второй советник Алларэ к господину герцогу-регенту Алларэ! – всунулся в комнату гвардеец. – Вы готовы его принять?

Фиор кивнул, слегка озадачившись формулировкой – Реми не просил визита, он интересовался лишь тем, готовы ли его принять. Должно быть, ему уже сообщили о случившемся, и сейчас не место для излишней церемонности.

В первый миг регенту показалось, что его бывший герцог исполнен того злого веселья, которое Фиор помнил по прежним временам. Резкие точные движения, ясный взгляд, почти светящееся лицо в золотом ореоле коротких пышных волос. Чуть позже стало ясно, что это даже не злость, а бесстрастное напряжение перетянутой струны.

– Начнем с вас, – кивнул он Клариссе. – Расскажите, что произошло...

Рассказ госпожи Эйма, так и сидевшей в кресле, несколько удивил Фиора. Очень многое, казавшееся ему важным, было изящно опущено. О проклятии и прочих сложностях речь не зашла. По словам Клариссы получалось, что герцог Скоринг явился к ней как к посреднику, попросив о встрече с регентом, а затем обсуждал с присутствующим регентом дела государственной важности. С прибытием господина Кесслера разговор был прерван – на середине, далее последовала драка, отягощенная явлением господина церемониймейстера.

– Благодарю, – короткий кивок. – Фьоре, вам есть что добавить?

– Да. Реми, я соболезную, но герцог Скоринг защищал меня. Поначалу он попытался сохранить жизнь Сорену, тем же образом, что и обездвижил меня. Я не знаю, почему оружие не подействовало, но вины Скоринга в этом нет. Это моя ошибка.

– Я все прекрасно понимаю, не утруждайтесь. Да и ошибка-то не ваша, – тряхнул челкой Реми. Регент облегченно вздохнул: неведомо, почему – но грозы не будет. – Поправляйтесь.

– Подождите, я же еще ничего не рассказал! – опешил Фиор, видя, что алларец собирается уходить.

– Полноте, я уже услышал все, что хотел, – небрежно качнул головой Реми.

– Возможно, вам будет интересно узнать, что герцог Скоринг вновь открыл проход между мирами, – громко сказала Кларисса.

– Я непременно поинтересуюсь у него подробностями.

– Это еще не все, что вам следует знать... – начал Фиор, прикидывая, как рассказать о кошмаре и остальном, потом осекся.

Гроза не миновала. Она просто затаилась. Герцог Алларэ рывком сел, понимая, что встать на ноги не сможет, пригляделся к господину начальнику тайной службы – и невольно передернулся; кажется, выдал все свои чувства, потому что Реми улыбнулся – и словно лопнула каменная корка, обнажая озеро кипящей лавы. Улыбка походила на волчий оскал; Алларэ развернулся к дверям.

Кларисса, побледнев, вскочила, обогнала гостя и встала в дверном проеме, вытянутой рукой упершись в косяк.

– Реми, остановитесь! Вы совершаете ошибку!

– Посторонитесь... – процедил алларец.

– Вы готовы забыть о своем долге и чести ради сведения личных счетов?! Так я скажу, что вы забыли еще и о том, что сами небезгрешны!

– О чем же вы говорите? – глава тайной службы лишь слегка замедлил шаг.

– Вы помните сестру герцога Скоринга? Вам рассказать, что с ней сталось и кто тому виной?

– Госпожа Эйма, на ваше счастье у меня нет привычки бить женщин, а обзаводиться ей уже поздно.

Клариссе не стоило так говорить. Попросту нельзя было. Во время ссоры с Реми герцог Гоэллон обмолвился, что ему до крайности надоели личные счеты, ибо если принимать их во внимание, то перед Скорингом некоторые еще и окажутся виноваты. Тогда Фиор не понял, о чем шла речь. Понял сейчас... и мгновенно осознал другое: теперь Реми точно решит, что Кесслер был убит не случайно, не потому, что другого выхода не было. Только из желания даже проиграв, дотянуться и укусить...

– Реми, я, ваш герцог, приказываю вам остановиться!

– А плевать я хотел на ваш приказ, любезный мой Фьоре, – Реми оттолкнул женщину и развернулся уже в дверях. – Я понимаю, что вы не изменник. Но вздумаете мне помешать – я велю вас арестовать.

Кларисса застыла, глядя ему вслед, потом отчаянно всплеснула руками.

– Он сошел с ума. Он поедет в Шеннору и сделает то, что обещал. Фиор... – женщина подбежала к окну, глянула вниз. – С ним десятка полтора, все конные, должно быть, тайная служба. Вы можете им приказывать?

"Того, кто виновен в смерти Мио, я уничтожу медленно и мучительно. Я не святой, но сотворю чудо, и этот человек умрет дважды!" – вспомнил Фиор рассказ Рене, который сам же поведал Клариссе в один из визитов. Госпожа Эйма сразу поняла, в чем дело. Регент опять оказался медлительным ничтожеством...

– Нет. Тайной службе приказывает либо глава, либо лично король с моего одобрения. Если его сейчас задержать, выйдет только бойня между моими людьми и тайной службой. Нас арестуют и мы уже ничего не сможем сделать.

– Вы правы. – Кларисса отдернула портьеру и рванула вверх створку окна. – Тьерри, поднимитесь! – и, когда гвардеец поднялся, спросила: – Куда распорядился ехать господин Алларэ? Куда он отправил курьера?

– Курьера в Шеннору, а сам велел на улицу Садовников.

– Что там находится?

Лейтенант личной гвардии герцога Алларэ потеребил ус, удивленно приподнял бровь.

– Да ничего. Лавки там, пяток трактиров, один хороший только – "Бойкий кнут", – Фиор разочарованно вздохнул, но Кларисса оказалась умнее. – Почему такое странное название?

– Да там городской палач живет, лет уж сто как они там живут, над трактиром как раз.

– Благодарю, Тьерри. Позовите еще пятерых к герцогу. – приказала женщина, и, когда гвардеец вышел, развернулась к Алларэ. – Фиор, вы понимаете, что все это значит. Вы должны вмешаться!

– Разумеется.

Последние слова Клариссы были совершенно лишними. Фиор эту кашу заварил – ему и расхлебывать, стараясь сохранить и зерно, и петуха, и лисицу. Верные вассалы – и Реми, решивший послать к Противостоящему все и вся; герцог Скоринг с его проклятой заботой – и тайная служба его величества; мир и покой в королевстве – и существование всего мира... Все должно остаться целым и невредимым. "Пустяковая, в сущности, задачка..." – с горечью хохотнул герцог Алларский, регент Собраны, старший брат короля.

Вошли гвардейцы. Женщина тихонько вздохнула, потом провела ладонью по лицу – и словно тщательно умылась ледяной водой. Блестящие глаза, твердый уверенный взгляд, и очаровательная улыбка на полураскрытых губах.

– Тьерри, друг мой! – Гвардеец немедленно схватился за усы. – Вы ведь любите выпить хорошего вина? Я хочу, чтобы вы немедленно отправились на улицу Садовников и от души выпили в каком-нибудь трактире... подальше от улицы Садовников. Лучше в Левобережье. В обществе мэтра городского палача. И не жалейте вина на его долю.

– Постарайтесь, чтобы вас можно было найти, но искать пришлось долго, – добавил герцог Алларэ. – Чем дольше, тем лучше.

Тьерри усмехнулся, лихо притопнул – звякнули шпоры, и с поклоном вышел вон. Весьма быстро. Уговаривать алларца выпить – только даром время тратить...

– Это еще не все, Кларисса... – женщину, стоявшую рядом, ему было мучительно жаль – вторые сутки без сна и паутина чужой игры, приносившей потерю за потерей, но молчать было нельзя. Госпожа Эйма внимательно выслушала весь рассказ о жертвоприношениях "заветников" и королевской крови, о нападении чужого божества и кошмарном сне. – ...и я не знаю, не случилось ли то, чего опасался герцог Скоринг.

– Ответить мог бы только он или Эйк, – Кларисса сжала виски ладонями. – Но оба арестованы, как же все это прекратить? В Шеннору вас не пустят, верно?

– Реми наверняка предупредил коменданта на мой счет. И, Кларисса, я не знаю, насколько можно доверять мне. Возможно, я действую не по своей воле, возможно, и Реми тоже. Как-то он на редкость своевременно...

– Не валяйте дурака! – Женщина обожгла его взглядом не менее злым, чем недавно глава тайной службы. – Подумайте лучше, как не пустить Реми в Шеннору. Вы же понимаете, зачем ему палач и что он потом сделает с собой!

– Его нельзя не пустить в крепость. Только задержать силой. Но такой ценой спасать герцога Скоринга я не готов, простите. Я немедленно пошлю гвардейца с письмом к королю, но на ответ понадобятся часы, если не сутки. Однако без ответа... простите, Кларисса, но в отсутствие короля в столице я не подниму род Алларэ против тайной службы.

– Сумейте задержать Реми хотя бы на... – госпожа Эйма ненадолго задумалась. – Шесть часов. Я вернусь с мэтром Тейном и его наемными бойцами. Вы получите ответы на все вопросы и людей, которые не служат вашему роду.

– Вы просто чудо, – с облегчением выдохнул Фиор, ожидавший возмущения и упреков.

До этого дня Фиору казалось, что он прекрасно умеет ждать. Время было водой, оно плавно лилось из одной чаши клепсидры в другую, время было ветерком, пролетавшим мимо. Сейчас оно стало раскаленным песком, впивавшимся в лицо, углями на ладонях и острыми кинжалами, полосовавшими спину. Гвардейцы во главе с Тьерри уехали, уехала и Кларисса, на смену им явился писарь, записавший краткое послание Элграсу, а за ним – мэтр Беранже. Герцог Алларэ обрадовался ворчливому медику, словно ребенок подарку: час, прошедший за обработкой раны и нудным брюзжанием эллонца, пролетел достаточно быстро. Первый из шести.

В начале второго явился господин казначей Аэллас.

– Я рад, что вы в сознании, мой герцог, – сказал он после короткого приветствия. Судя по пропыленному дорожному платью и серым разводам на лице, Гильом ехал верхом много часов подряд, и даже не стал тратить время на умывание. – Король послал меня как своего полномочного представителя. Объясните мне, что здесь происходит.

– Его величество не передал для меня письмо? – ну почему, почему брат решил остаться в поместье?!

– Он просил передать кое-что на словах. Но сначала расскажите мне все по порядку, – мягко попросил Аэллас, и Фиор понял, что спорить с королевским посланником не стоит. Тем более, что в левой руке он держал золотой скипетр. – Я должен объясниться. Вчера почти в полночь в Энор явился господин старший церемониймейстер. Король выслушал его доклад, после чего отправил меня сюда.

– Он хоть жив, Кертор-то? – уныло спросил Фиор.

– Жив, хотя и пребывает в невероятно расстроенных чувствах, – Гильом слегка улыбнулся и сел. Кресло жалобно скрипнуло. – Его величество не слишком высоко оценил рвение господина Кертора.

Еще один рассказ. Аэллас слушал молча, только иногда изумленно качал головой, а порой и щурился – там, где Фиору приходилось пропускать слишком многое. Широкие ладони спокойно лежали поверх скипетра короля Аллиона, походившего на меч с навершием из огромного сапфира.

– Что ж, мне многое стало ясно. Даже предназначенное вам королевское слово. Его величество просит вас простить его, но ему кажется, что в подобных обстоятельствах вам лучше держаться подальше друг от друга. – Опять промашка! Элграс оказался предусмотрительнее, вспомнил об опасности, которую все жертвы проклятья могут представлять друг для друга... – Я разыщу Реми и передам ему приказ явиться к королю незамедлительно. Думаю, разумным будет препроводить его к его величеству. Я отправлю к вам гонца с докладом, ждите.

Ждать. Вновь ждать. Минуты никак не хотели складываться в часы. Тревога подступала к горлу тошнотой, и от нее не избавляло ни разбавленное красное вино, ни настой из крапивы и душицы, которым пичкал Фиора мэтр Беранже. Посланный Тьерри гвардеец доложил, что палач согласился выпить вина с незнакомцем; другой – что Реми вообще посреди дороги к улице Садовников вдруг вернулся в особняк герцогов Алларэ, где ныне и пребывает. Последнее известие обрадовало: чем дальше от Шенноры, тем лучше; но и смутило. Что еще выдумает дражайший двоюродный брат?

Проведя около полутора часов дома, Реми отправился зачем-то к Гоэллонам.

Тем временем его люди разыскали палача и переодетым гвардейцам Алларэ пришлось прекратить дружескую попойку в приятной компании.

На середине четвертого часа вернулся Гильом Аэллас, красный от возмущения и вращавший скипетр в руке, словно меч – только воздух свистел.

– Господин Алларэ позволяет себе больше, чем дозволено и безумцу, которым он, несомненно, является, – процедил с порога казначей.

– Что еще случилось?

– В ответ на переданный мной приказ короля он сказал то, что я не буду повторять ни вам, ни его величеству. Смысл вы себе можете представить сами. У меня возникло желание выполнить королевский приказ силой, но к несчастью господин Алларэ был окружен достаточным числом сопровождавших. В их числе обнаружились господа Эвье и Кадоль, – столь рассерженного Аэлласа Фиор видел впервые в жизни; и впрямь можно было догадаться, что там сказал Реми. – После того я отправился в Шеннору, желая опередить господина Алларэ, однако ж, комендант крепости ответил мне, что мой приказ противоречит полученному им ранее приказу, а в подобной ситуации он будет подчиняться лишь главе тайной службы, верховному судье или лично королю, как велит ему устав крепости. Я предупредил его, что после подобного неблагоразумия устав ему ничего не будет велеть, но господин Геон сказал... – Гильом нахмурился и еще раз крутанул скипетр. – Что горшком по голове, что головой о горшок, а все едино ему быть под судом, так хоть не на виселице, а для этого он будет соблюдать устав до последней точки.

– Отвратительно... – вздохнул Фиор.

– Добавлю, что господина Алларэ с тремя сопровождающими комендант Геон в крепость пропустил.

Возвращение к жизни оказалось делом на редкость неприятным. Саннио понял, что он все-таки уцелел, когда еще до осознания «я есть», пришла головная боль, и была она королевой всех испытанных им мигреней. Под хрустально звенящим черепом бурлил крутой обжигающий кипяток, цветной и едкий...

Чьи-то руки безжалостно растирали ему уши. Саннио подумал, что неплохо бы укусить обидчика за палец, распахнул глаза и увидел над собой господина Далорна, весьма сконфуженного и вполне живого, не то что в последнюю встречу. Чуть выше было небо – серебристо сияющее, яркое, и ясно было, что время близится к полудню.