Текст книги "Дом для демиурга Том 2: Реальность сердца (СИ)"

Автор книги: Kriptilia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 48 страниц)

– Проклятие? – округлила глаза девушка.

– На королевской династии?! – умей брат Жан делать такие два четких круга – на зависть ювелирам – непременно последовал бы ее примеру. – Этого просто не может быть!

– А сумасшедшие короли – целых два, и один принц, могут быть? – спросил Араон.

– Король, прогневивший Сотворивших... – начал заученное еще давным-давно; историю короля Эреона помнили все.

Начал – и замолчал на середине. Герцог Гоэллон, коротко пошутивший о том, что храмы его не принимают; не пошутивший, впрочем. Неплохое доказательство правоты девицы Эйма.

– Все это началось с короля Эниала. Безумные короли – горе для супруг?

– Ролан Победоносный вовсе не был безумцем, – напомнил монах. – Да и герцога Гоэллона подобное едва ли касается.

– Но двое детей герцога Ролана погибли, – напомнила Ханна.

– Хотел бы я знать, куда отправился нынешний герцог! – вздохнул принц.

– На Церковные земли, – сказала девица Эйма; и только когда последний слог затих, брат Жан понял, что сказали они это – хором.

Араон удивленно вскочил, переводя взгляд с одного на другую, потом торжествующе взмахнул рукой.

– Это же откровение свыше! Вы одновременно сказали одно и то же!

– Не спешите, – качнул головой брат Жан, и пригляделся повнимательнее к опешившей девушке.

Жаль, что юная влюбленная ни за что не согласится уйти в монахини к Милосердным сестрам; той силы, что позволяла исцелять молитвой и наложением рук в ней было вдоволь, орден принял бы ее с распростертыми объятиями...

Не слишком удивительно для северянки – на тех землях многие обладают подобными дарами, чаще, чем на юге и в центральных землях, за исключением Эллоны.

Не стоит путать такое вот, случайное, пробуждение способности, дарованной от рождения, с откровением свыше. А вот прислушаться к словам девицы Эйма, да еще совпавшими с собственными – отчего ж и нет?

Следом за ощущением правоты и правильности пришла тревога. "Храним забытое!" – девиз рода Гоэллонов, и они впрямь знают столько, столько не во всяком монастыре. Не раз случалось так, что за списками старых книг приходилось обращаться к герцогам Эллонским. Они никогда не отказывали, конечно. Только порой казалось, что библиотека в замке Грив собиралась еще со времен, предшествовавших восхождению на престол короля Аллиона.

Среди того, что стоило не хранить, а забыть, было древнее еретическое поверье о том, что принесший себя в добровольную жертву Сотворившим может требовать исполнения любого желания. Чушь, глупость – и, хуже того, богохульство! – но иногда поверье всплывало, то на севере, то на юге, а куда чаще – в Тамере, только там увлекавшиеся чернокнижием дворяне забывали "себя" и в "добровольную", отчего-то считая, что и сгодится и жизнь раба.

В Тамере уличенных в кровавых жертвоприношениях казнили, как еретиков, наравне с "заветниками"; только каждая казнь закрепляла в памяти остальных проклятую богохульную гадость, при одной мысли о которой разумный верующий должен был бы преисполниться отвращения. Впрочем, отчаяние заставляет людей опускаться в любую грязь, нарушать закон и обычай, пренебрегать голосом разума.

Узнать, что твой предок прогневил Сотворивших... Прогневил настолько, что уже трех из Золотой династии поразило безумие... и не поразит ли оно младшее поколение? Юношу Алессандра – и, о чем думать еще страшнее – короля Собраны? Их потомков? И так – год за годом, поколение за поколением, если кто-то не осмелится принести себя в жертву, умоляя о прощении...

Это ли не повод для крайнего, предельного отчаяния?

Эллонских герцогов нельзя заподозрить в следовании древним ересям, но они разбираются в них не хуже расследователей из Ордена Блюдущих Чистоту. Разбираясь, можно перепутать надежду, пусть и призрачную, с настоящим заблуждением.

Ни кровавая жертва, ни молитва, прошептанная умирающим, не принесут плода, как не приносили его нигде и никогда; на чем только держится это проклятое поверье? Может быть, его подкрепляют отголоски слухов о ритуалах "заветников", но те-то взывают к Противостоящему, вот кто никогда не откажется от крови, а тем более – от отданной добровольно.

Хорошо еще, что без ритуала призыва Противостоящего кровь не поспособствует его приходу в мир; нет, но думать, что герцог Гоэллон последует примеру "заветников" и обратится к врагу рода человеческого – это уже нелепость, да и не может Искуситель избавить от гнева Сотворивших...

– Брат Жан! Я не хочу быть невежливой, но вы поклялись рассказать обо всем, что соберетесь делать...

– Я ничего еще не собираюсь. Мне просто подумалось... Возможно, я ошибаюсь. Я очень хотел бы верить в то, что ошибаюсь...

Высказывая свое соображение, монах внимательно следил за лицом северянки. Та слушала, широко распахнув глаза – но это было ее обычной манерой, а вот когда она стала кивать после каждой фразы, брату Жану вдруг стало очень грустно. Ему так хотелось, чтобы девица Эйма сморщила слегка курносый нос и сказала: "Ерунда это все! Этого не может быть, потому что...".

Ничего подобного она не сказала.

– Мне кажется, вы правы. Я ни разу не видела герцога Гоэллона, но много слышала от матери... мне кажется, он такое может.

– Может, – подтвердил Араон. – Но это же будет напрасно?!

– Его нужно остановить, – плавно поднялась Ханна. – И объяснить. Мы должны ехать!

– Куда это вы должны ехать? – встал навстречу монах. – Опомнитесь, госпожа Эйма! Вы должны ехать домой, к матери.

– И как же это вы меня заставите? – юная нахалка была ростом с брата Жана, в плечах – слегка пошире, а упертый в бок кулак наводил на мысль, что понадобится пара гвардейцев, чтобы вернуть ее в родные пенаты.

Гвардейцев же звать – напрямую не подчинятся, а доложить королю или регенту – нарушить клятву. Может быть, и стоит? Стоить будет если не жизни, то тяжелого увечья, и уж наверняка – немоты, и, разумеется, Араон не расскажет никому, в чем причина.

Коварные дети сумели поймать его в ловушку. Предусмотрительность, достойная лучшего применения...

– Мы поедем! – лучше не придумаешь, только отъезда Араона еще и не хватает! Да еще и на пару с этой ледяной девой; нет, это не ледяная дева – те, полюбив, тают, а эта цветет, как сирень в девятину святой Иоланды... это тоже какое-то проклятие Сотворивших!

– Одумайтесь! Араон, что скажет ваш брат? Оба ваших брата?! Госпожа Эйма, ваши мать и отец... вы оба не имеете права рисковать собой!

– Отец поймет, – решительно нахмурилась девушка. – И мать поймет. Вы знаете, кто моя мать? Она служила Собране десять лет! И рисковала уж куда больше, чем в поездке по собственной стране! Чем я хуже?

– С Элграсом ничего не случится, и с Фиором тоже. Конечно, они будут волноваться, но это не самое страшное в жизни, – Араон был куда тише, но в нем откуда-то появилась хорошая, спокойная мужская решительность. Удивительно не ко времени, но, надо понимать, несвоевременность юноше на роду написана... – А вот герцог Гоэллон... И еще Скоринг. Нет уж, мы должны его догнать! Пока еще не поздно успеть. Брат Жан, вы, кажется, умеете преследовать людей?

– Умею.

– Нам понадобится ваша помощь, – заявил принц. Властно так, как и подобало его высочеству – надо понимать, запоздало вспомнил все, чего ему учили пятнадцать лет кряду. – Без вас мы рискуем опоздать или заплутать.

– Араон, как вы назовете подобное предложение? – мрачно спросил брат Жан.

– Чудовищной наглостью, – улыбнулся белобрысый подросток. – Достаточно точно?

– Вполне. Что ж... вы не оставили мне иного выбора.

Сквозняк в душе подозрительно быстро затих, сменившись теплой звонкой уверенностью в своей правоте – это монаха окончательно доконало. Безумие, сущее безумие: срываться в обществе девушки и принца-подростка на розыски герцога Эллонского; но почему кажется, что это – единственно верное из возможных действий?

Потому что такова воля Сотворивших... или потому, что сам брат Жан только на три года старше девицы Эйма?

Саннио честно порывался не спать всю ночь; вопреки распоряжению или просьбе дяди, он собирался проводить его. Хотя бы из окошка вслед посмотреть. Да и после недавнего разговора заснуть казалось... кощунством. Самое то слово. Проснешься – и уже не сумеешь удержать то невероятное ощущение, которым пока полнилась грудь.

Рука на плече, и невозможно заглянуть в лицо, а до того – ровный спокойный голос, не менявший тона даже на самых жутких моментах рассказа...

Слишком хорошо понятно, что это было: прощание. Только ничего нельзя сделать. Лишь смириться. Больно, страшно, невозможно – а нужно. Придется – плакать в подушку, не стесняясь слез, надеясь только, что выходит достаточно тихо; любого вошедшего Саннио наверняка убил бы. Нельзя так, нельзя – говорить, что, наверное, не вернешься, а всем разговором давая понять, что точно. Говорить – а потом отправлять спать, обняв напоследок. Нельзя – а придется смириться, принять и вытерпеть.

Решимости, смирения и терпения хватило ровно до полудня: где-то за час до рассвета молодой человек все же заснул. За столом, в обнимку с чашкой бодрящего напитка. Обнаружил себя уже раздетым и в постели; Ванно объяснил, что молодой господин заснул и его уложили спать, как подобает.

– Очень крепко вы заснули, мы вас будили – бесполезно, – вздохнул слуга.

– Герцог уехал?

– Еще затемно.

Вместе с остатками сна куда-то делась и вчерашняя тупая покорность.

"Надо же было повести себя таким бараном! – негодовал Саннио. – Дурак, щенок, бестолочь паршивая, кролик безмозглый... Да разве можно было оставаться?! О чем я только думал?"

– Хорошая была чашка, – не без иронии заметил Бернар, указывая на обломки фарфора под кулаком. – Чем же она провинилась?

– Оставьте меня, – нахмурился молодой человек, отряхивая ладонь. – Я не хочу вас видеть до вечера.

– А я чем провинился? – еще ядовитее спросил капитан охраны.

– Остроумием не ко времени, – процедил Саннио, и Кадоль осекся. Эллонец коротко поклонился и вышел из столовой.

Половинка фаршированного яйца бегала по тарелке, юноша шпынял ее вилкой до тех пор, пока она не перелетела через узорчатый край и не шмякнулась на скатерть. Тут пришлось ее подцепить и поспешно сунуть в рот, ибо свинства за столом Саннио не переваривал.

Узнанная вчера тайна давила на плечи, и тяжесть ее казалась невыносимой. Говорить об этом с Фиором? Ему самому сейчас ничуть не лучше, и едва ли получатся взаимные утешения, скорее уж наоборот. Довериться кому-то постороннему? Можно ли? И кому? Священнику в соборе? Тот будет связан тайной исповеди, конечно, но что толку от слов чужого, в сущности, человека? Да и заранее можно угадать: в ответ услышишь проповедь о смирении и необходимости молиться и уповать на Сотворивших.

Узнав о проклятии, юноша более не имел ни малейшего желания на них уповать; если бы не та цена, о которой говорил – и не раз – герцог, он бы присоединился к бывшему регенту и помог ему всеми силами. Что там "заветникам" нужно? Золотая кровь? Да с удовольствием! Пусть "добрые" боги, одним махом обрекшие толпу весьма сомнительно виновных людей на гибель, подавятся...

И неважно, кто там в чьи уста проклятие вложил; эта тамерская жертва должна была умереть, когда решилась проклясть не только виновника, принца Эниала, но и всех прочих. Остальные ее не насиловали, и не помогали. Ладно, маршал Меррес тоже виноват. А Эллуа, отец которого был адъютантом при маршале? Он хоть что-то знал? Он по всем комнатам того дома должен был бегать, не приседая ни на минутку, чтобы предотвратить подлое преступление?!

Если это, по мнению Сотворивших, справедливость – то герцог Скоринг в своем начинании прав. С такими богами...

...а без чудес, как сказала госпожа Эйма, люди когда-то жили.

Саннио задумчиво покосился на светлое чистое небо. Нет, молнией его убивать никто не собирался. То ли до ушей богов размышления не дошли, то ли они не сочли нужным тратить молнию на того, кто так или иначе обречен ими на смерть. Наверняка решили, что много чести.

Дядя собирался что-то с этим сделать. Такое, что положит конец череде злых смертей и снимет проклятие. Жениться разрешил, да еще и раньше времени. Значит, считает, что победит.

А как?

Ни единого намека, ни единой зацепки не осталось, и не догадаешься – наверное, дядя того и хотел, но от этого не легче. Немного легче от того, что он никому не запретил рассказывать о проклятии, а именно этим Саннио и собирался заняться в ближайшее время.

Сам не знал – зачем; ему даже казалось, что подло по отношению к друзьям заставлять их разделить неподъемный груз. Однако ж, на молчание сил не находилось.

С кем делиться, он понял, еще не закончив завтрак. Альдинг и Андреас. Эти двое поймут и не подведут. Может быть, помогут мудрым советом. Не разболтают, можно не сомневаться. Главное – хотя бы выслушают.

Они и выслушали. Молча, внимательно, терпеливо – хотя любой другой уже с ума сошел от бесконечных запинок и отступлений: язык ворочался во рту, словно войлочный, слова все время путались, а смотреть на друзей не хотелось.

Два кувшина вина на троих не придали ни гладкости рассказу, ни хоть малой толики веселья обстановке. За окном стремительно темнело, сидели, не зажигая свечей, и сгущавшиеся вечерние сумерки навевали совсем уж тошную, кромешную тоску. Альдинг сидел, обхватив руками колени и смотрел в тени перед собой, Андреас запустил руки в волосы и тоже о чем-то думал, потом поднялся. Сухая жесткая ладонь легла на плечо Саннио.

– Спасибо, что рассказал. Я очень ценю твое доверие.

– Спасибо, что выслушал, – откликнулся Саннио. – Я не хотел вас этим отягощать... но...

– Алессандр, прекратите немедленно! – юноша впервые услышал, как барон Литто повышает голос; внушительно оказалось. Вот кто пригодился бы при усмирении хлебного бунта. Прикрикнул бы пару раз, и любая толпа одумалась немедля... – Вы оказали этим мне лично огромную услугу, и я не хочу выслушивать извинения!

– Услугу?..

– Я должен рассказать, рассказать хоть кому-то, – литец прикрыл лицо ладонями, потом резко отнял их. – Вы давеча были свидетелем моего разговора с герцогом Гоэллоном. Мы говорили о снах и видениях.

– Я помню.

– Я сожалею об этом. Подобная сцена не могла не врезаться в память, – теперь уже Саннио захотелось рявкнуть на слишком церемонное и стеснительное северное наказание. – Тогда герцог Гоэллон назвал это даром. Он ошибся или проявил ко мне излишнюю снисходительность. Впрочем, наверняка это было ни тем и ни другим, а разумной предосторожностью.

И еще раз Саннио испытал нестерпимое желание прикрикнуть на Альдинга, говорившего так, словно зачитывает королю доклад о состоянии казны. Вот кого нужно в королевский совет вводить, право слово. Мгновением позже до него дошло то, что, по уму, должно было прийти в голову едва ли не годом раньше, в день первого знакомства: за ледяной точностью фраз Литто прятал сильные чувства; и чем больше их было, тем строже он говорил.

– Тот, второй, о котором упомянул герцог Гоэллон – я, можно сказать, знаком с ним лично. Он – сила, посылающая мне видения. Я не удивлен, что господин герцог ни словом не обмолвился о том, что собрался делать. Дойди эти сведения до моих ушей, можно считать, что они дойдут и до того. Он... это существо – он вовсе не Противостоящий. Не тупое божество разрушения, стремящееся превратить все в ничто. Отнюдь нет. Это воплощение самого коварства, способное запутать кого угодно. Он показывает мне, что выйдет из того или иного действия, ситуации, события. Показывает не один путь, но много. Только один из них... это сложно объяснить, но подобен серебряной нити среди дешевой пряжи. Он хочет, чтобы я поступил каким-то определенным образом. Я бездействую. Лишь один раз я пошел на поводу у этого голоса, но не вполне.

– Остановив меня в доме герцога Алларэ?

– Да.

– Что там было, Альдинг? Что могло случиться?

– Не вернись вы тогда, вы бы уехали, господин герцог отправился бы вас догонять. Ссора, вы схватились бы за шпагу... дальнейшее мне неведомо, но именно бездействия хотело от меня это существо.

– Я? За шпагу? Против дяди?! Ерунда... – потом Саннио вспомнил, как грыз губы, прижимаясь лбом к стене, и понял – да нет, не ерунда. Так могло случиться, вздумай дядя догонять его, отправившегося куда глаза глядят. Не желая убить, но желая отделаться, получить свободу.

– Вы понимаете, – горькая усмешка на губах, темные, почти неразличимые в алых сумерках глаза. – И вы понимаете, что это за тварь, то и дело толкающая меня под руку.

– Это господин герцог Скоринг хотел бы видеть вместо Сотворивших? – с бесконечным удивлением спросил Андреас, так и стоявший рядом с Саннио. – Значит, я сильно ошибся на его счет.

– Альдинг, почему же вы раньше молчали? – спросил Гоэллон, до которого вдруг дошло, почему барон Литто присутствовал при разговоре с Клариссой Эйма.

Бросить вызов почти что в лицо самозваному божеству. Еще раз показать, что не отступится от своего намерения, предложить противнику сдаться. Вполне в духе дяди. К сожалению, вполне в его духе...

– Герцог Гоэллон и сам обо всем знал, а вы... У меня не хватило решимости поведать о подобном. Я боялся, что вы сочтете меня сумасшедшим.

– Знал? Сила узнает силу?

– Да, вы очень верно это определили.

И вот зачем нужна была "прозрачная исповедь".

«Вам еще, должно быть, не приходилось сомневаться в себе самом, сомневаться до той степени, что требует услышать от других – нет, ты понимаешь, что и зачем хочешь сделать, и в этом нет зла...»

– Что бы вам не решиться хоть на день раньше, – вздохнул Саннио. – Ладно, теперь об этом жалеть поздно. Альдинг, простите, вам может быть неприятен мой вопрос, но чего теперь хочет это... эта тварь?

– Не знаю. Я не всегда его слышу. Только когда это ему выгодно.

Андреас переплел пальцы, хрустнул костяшками; оба других юноши передернулись – настолько неожиданным и неприятным оказался звук. Взглянув в честные, но с явной хитринкой, глаза бывшего ученика лекаря, Саннио понял, что сделано это было намеренно. Получилось неплохо – тоскливое мрачное уныние словно водой смыло.

Альдинг поднялся, разлил по трем кружкам остатки сладкого керторского вина, поднес свою к губам, длинно вдохнул. Ленье потянулся за своей порцией, потом присел прямо на пол, скрестил ноги. Кажется, юный владетель раз и навсегда выбрал в качестве любимого цвета темно-зеленый, почти черный. Теперь в потемках его силуэт был заметен едва-едва, только очерчивалось лицо да мочки ушей. Бывший ученик мэтра Беранже, оказавшийся возведенным в ранг владетеля за одну-единственную фразу, достигшую ушей тогдашнего герцога Алларэ, вдумчиво молчал. Может быть, собирался сказать еще что-то, короткое, но внятное?

Может, и собирался – да не сказал, так и остался сидеть. То ли размышлял, то ли попросту не знал, что тут можно умного придумать, а молоть языком попусту Андреас не умел. Стоявший напротив Альдинг Литто тоже вот не умел, а Саннио уже был бы рад услышать самый глупый, самый пошлый площадной анекдот, что угодно – только не молчание.

Оставалось радоваться, что хоть барону Литто разговор в чем-то да помог.

– События, события... Паутина событий. От каждого слова, от каждого шага – ветви, как от спила на тополе, – н-да, если и помог, то пробить дыру во льду, который сковывал северянина; и непонятно, то ли радоваться, то ли бояться. – Три года, почти каждую ночь – сны, похожие на явь. Потом – явь, похожая на сны, уже знакомая, но миг сходства ускользает, и всегда так трудно вспомнить, что было дальше, а еще труднее, чего от меня хотели... Ни вино, ни травы не помогают от этого избавиться. Даже на освященной земле – все то же... – пауза, слишком похожая на стон. – Простите, господа, мне не стоило...

– Стукну, – вполне серьезно пообещал Саннио. – Больно стукну.

– А я, господин барон, добавлю. По шее, – сказал Андреас. – Вы уже намолчались – дальше некуда.

Кто бы мог подумать, что совершенно неблагородное – ну а что взять с двух приютских воспитанников – обещание надавать тумаков окажется ровно тем единственно действенным средством, которое переломило упрямство северного барона? Альдинг с громким стуком поставил кружку на столик, потом опустился на пол рядом с Андреасом – Саннио, не раздумывая, присоединился к заседанию на ковре, – и протянул обоим руки.

– Я не знаю, как вас благодарить за то, что вы... вы оба...

Гоэллон накрыл узкую ледяную ладонь своей, осторожно сжал.

– Не надо благодарить. Просто не надо так скрытничать, – сказал Андреас. – Вы...

– Ты.

– Хорошо, ты запомни, пожалуйста, что откровенность – знак доверия. Друзьям нужно доверять, иначе это не друзья, а так... прохожие мимохожие. Я, конечно, не говорю о себе...

– Стукну. По шее.

Надо понимать, что хохот достиг ушей Бернара Кадоля и переполнил чашу его терпения.

– Не пора ли вам спать, господа? – поинтересовался заглянувший – и без стука, вот зараза! – капитан охраны. – Время уже позднее.

– Бернар, я о чем-то вас просил!

– Вечер кончился, наступила ночь, – с педантичной издевкой отметил Кадоль.

– Мы ляжем, когда сочтем нужным. Вы свободны. Извольте следующий раз стучать!

– Слушаюсь, молодой господин.

Дверь закрылась. Андреас зевнул:

– На самом деле, это был хороший совет. Нам не помешает, утро вечера мудренее...

– Еще полуночи нет! – фыркнул Саннио. Спать, вообще-то, хотелось, но после такого бесцеремонного вторжения – кому здесь, по мнению Бернара, тринадцать лет?

– Интересно, какой подвох почуял господин капитан? – задумчиво спросил Альдинг.

– Он с утра такой... – махнул рукой хозяин. – Волнуется из-за герцога. Тот опять один уехал. Один, и... не знаю, что он мог Бернару сказать. Если то же, что и мне, так я не удивляюсь.

– Мне господин герцог вообще ничего не говорил, – вздохнул Литто. – Жаль. Я не сказал ему всего, что должен был. Мой долг перед ним...

– Вы как на поминках. Перестаньте, прошу вас, – и в темноте понятно было, что Андреас хмурится. – Негоже так говорить о человеке, который жив. Это значит привлекать к нему лишние несчастья. Давайте уж лучше ложиться, а то вы накаркаете!

Саннио сам не понял, как ухитрился заснуть, едва положив голову на подушку. Должно быть, сказалось бодрствование накануне. Привыкший выныривать из самого глубокого сна, когда кто-то проходил по коридору, он, тем не менее, не проснулся, пока его не тряханули за плечо.

Первой мыслью было – дядя вернулся; забыл что-то, или передумал ехать в одиночку...

– Алессандр, прости, я тебя разбудил, – Альдинг? Неожиданно. До сих пор он ночами в гости не захаживал...

– Что это тебе не спится? Из-за грозы? – еще с вечера в воздухе висело противное предчувствие надвигающейся бури. Воздух кололся сухими острыми иголками и не насыщал жаждущую свежести глотку. – Вина? У меня тут только белое, но на травах...

– Вино я принес с собой, – проскользнувшая в спальню тень показала тяжелую четырехугольную бутылку, обтянутую тканью. – Правда, оно довольно крепкое.

– С каких пор ты это пьешь? – Саннио с изумлением уставился на любимый напиток Бернара в руках северянина, который раньше и легкое эллонское цедил мелкими глотками только за обедом и ужином.

– С сегодняшнего вечера.

– А это точно можно пить?

– Не имею ни малейшего представления. У тебя тут бокалы есть? Впрочем, неважно, я вижу кружки.

– Огненное вино. Из кружек. Посреди ночи. Альдинг, с тобой все в порядке?

– Не уверен... – бульканье, еще раз бульканье, потом в руках у хозяина спальни оказалась кружка, доверху наполненная крепчайшим пойлом. – Будь со мной все в порядке, я не стал бы тебя беспокоить средь ночи.

Саннио подвинулся, и северянин уселся рядом с ним на кровать. Решительный глоток, еще один. Наследник тоже отхлебнул, едва не поперхнулся и задохнулся жидким пламенем.

– Ты мне задал вопрос. Я могу тебе ответить. Это решение от противного, конечно, но я могу сказать, чего это существо не хотело бы больше всего на свете. Мне... – Гоэллон потянулся и зажег свечу: ему нужно было не только слышать голос, но и видеть лицо; увиденное заставило передернуться: белая маска с черными провалами. – Мне даже тяжело об этом думать, говорить же...

– Поставь кружку. Повернись спиной, – юноша положил ладони Альдингу на виски, на ходу вспоминая науку герцога, попытался нащупать источники боли.

В пальцы ударило чем-то мерзким, колючим и больно бьющимся; к заурядной головной боли, так знакомой юноше, это никакого отношения не имело, не могло иметь... Мигрень кусаться не умеет. А вот всякие пакостные дряни, по ошибке считающие себя равными богам; хотя это разобраться еще надо, кто хуже, кабы не все четверо хуже, что ж за беда такая...

Саннио стащил с шеи медальон со святой реликвией и надел цепочку на шею товарищу.

– Что это?

– Лекарство, – хмыкнул молодой человек. – Надежное. Скажешь, когда отпустит. Мне быстро помогло.

Альдинг развернулся, стискивая в кулаке осколок черного камня. С лица медленно уходило неживое выражение; Саннио думал только об одном: "Как же ты сюда дошел, как же ухитрился, и ведь еще болтал – по шее, точно, и не один раз, вот погоди, вот станет тебе лучше, я же тебе эту шею отобью всмятку..."

– Благодарю.

– Реми Алларэ поблагодаришь. Ты сразу не мог сказать?!

– Привычка...

– Так чего бы там не хотело это... невесть что?

– Чтобы мы ехали на запад.

– Почему именно на запад?

– Не знаю. На запад... – отчаяние в глазах, немая просьба поверить или хотя бы не спрашивать. – Я не могу объяснить... кольцо!

Перстень, давешний подарок, который Альдинг так и носил, не снимая. Родовая реликвия, знак связи между двумя Старшими Родами. Камень со ступенчатой огранкой, в серебряной оправе. Тяжелая древняя вещь, пришедшаяся юному барону Литто по руке так, словно Альдинг точь-в-точь походил на дальнего предка.

– Да верю я, верю! Значит, едем на запад. А привычку такую ты себе засунь в неудобосказуемое место! – с наслаждением добавил Саннио и ребром ладони двинул другу по шее.

Тот почему-то не оскорбился и на дуэль обидчика вызывать не стал.

Может быть, родовой девиз "Истина в молчании" стал барону Литто несколько тесноват?

5. Брулен – Собра – Церковные земли

Ель рухнула внезапно, хлестнув разлапистыми колючими ветвями по лицу, но куда больше досталось коню. Тот встал на дыбы. Хорошо еще, что ночью по лесной дороге ехали шагом...

"Докатались! – подумал Араон, вцепляясь обеими руками в лошадиную гриву. – Этого следовало ждать..."

Более всего его испугала не засада в ночном лесу, не перспектива оказаться под копытами кобылы Ханны, а собственное ледяное равнодушие. Тело делало свое дело, удерживало коня, балансировало в седле; разум бесстрастно просчитывал варианты. Преследователи из столицы? Но зачем бы им рисковать жизнью тех, кого им поручено вернуть в Собру? Еретики? Может быть, но кто из троих представляет интерес для "заветников"? Пожалуй, никто. Значит, просто грабители – и это наихудший вариант.

Сзади – он не видел, но слышал, – упала на колени кобыла Ханны. Девушка вылетела из седла, но приземлилась умело; и тут же ее кто-то схватил за руку. Должно быть, не слишком сильно – послышалась оплеуха и сердитая реплика, в ответ басовитый смех.

– Повежливее! – приказал брат Жан; кажется, его послушались.

На всю компанию разбойников факел был только один, и то плохонький, поэтому нельзя было даже сосчитать противников. Явно больше пяти – и это только спереди...

Рука в кожаной рукавице перехватила поводья коня.

– Слазь!

Юноша покорно спешился, отшагнул назад, оказавшись рядом с Ханной.

– Монахи? – спросил тот же голос. – Мать и Воин, дурная добыча...

– Блюдущие, – ответил второй, хриплый. – И баба с ними?

Факел описал петлю вокруг лица Араона; слишком близко – пламя едва не лизнуло волосы.

– А кони знатные... – голос повыше, помоложе.

– Дальше пешком пойдете, – сообщил первый. – Хотите – пожалуйте к нашему костру, а не хотите – так скатертью дорожка. Кошельки, конечно, придется отдать... да и оружие тоже.

– И сапоги! – добавил хриплоголосый. – Сымайте.

– Мы принадлежим к ордену Блюдущих Чистоту, – спокойно сказал брат Жан, опустив руку на плечо Араона. – Грабить нас – большая ошибка.

– Да поплевать!

– Ах, да неужели? – старший в банде говорил куда грамотнее прочих. – К утру, если не будете сворачивать с дороги, выйдете из леса. Встретите своих – жалуйтесь. Не забудьте сказать, что с вами обошлись со всем почтением.

– На кого же нам жаловаться? – поинтересовалась Ханна.

– На Якоба Эйка и его веселых молодцов.

Араон расхохотался, едва не согнувшись пополам. Многочисленное бруленское семейство не переставало изумлять многообразием своих талантов. Один тайной службой его величества – Араона, что самое забавное – руководил, другой в это же время Реми Алларэ доносил на брата, третий вот, извольте, по лесам промышляет. Дернул же Противостоящий пересечь границу Брулена, а не ехать через Сеорию, как предлагала Ханна...

– Привет вам от братьев, – отсмеявшись, сказал юноша; Ханна ткнула его в спину, но Араон не понял, в чем дело – уж больно смешно было.

– Господа из столицы? – предводитель разбойников оживился.

Глаза, поначалу ослепленные факелом, вновь привыкли к темноте, и можно было разглядеть очередного представителя семейства Эйков, а заодно и его веселых молодцов. Якоб Эйк заставил Араона вспомнить легкомысленную песенку про кошмарный сон гулящей девицы, которую порой напевал Далорн: "Мари приснились семь близнецов – от всех отцов! – спокойной ночи ей, и нам спокойной ночи...". Якоб мало походил на Яна-Петера и Винсента. Высокий, широкоплечий, похожий на добродушного – до поры – медведя. Светлые волосы, нос картошкой и ехиднейшая улыбка на губах.

Всем был бы достойный бруленский владетель, кабы на дороге разбоем не промышлял...

– Господа из столицы, – воспользовался ситуацией брат Жан. – С важным поручением к настоятелю Схефферской обители. Наиболее благоразумным для вас, господин Эйк, будет отпустить нас, не лишая имущества. Мы же никому не расскажем о нашей приятной встрече с вами.

– С чего же вы взяли, – все с той же улыбочкой поинтересовался Якоб, – что мы тут полны почтения к Блюдущим?

Араон передернулся. Старший из братьев Эйков принадлежал к "заветникам", младший тоже якшался с ними, так отчего средний должен стать исключением? Даже если он сам не еретик, то вполне может разделять семейную ненависть к монахам, преследовавшим ересь по всей стране. Разбойник, ненавидящий братьев ордена – можно ли вляпаться во что-то похуже?

– Поначалу я думал вас отпустить. Но вы слишком уж напираете на свою принадлежность к серым собакам, – Якобу было весело, и от подобного веселья у юноши бежал по спине холодок. – Значит, с поручением. Значит, к настоятелю. Вяжи их, ребята!..

Араон ожидал большего; отделался же пятком тумаков, скорее уж, обидных, чем болезненных, и то лишь потому, что сопротивлялся попыткам снять с него сапоги. Все равно сняли, да еще и связали ноги. Не туго, но умело – маленький шаг сделать можно, а вот чуть пошире, и тут же чувствуешь себя стреноженной лошадью. Руки и вовсе оставили свободными. Так же обошлись и с братом Жаном, Ханну попросту оставили несвязанной, Якоб только придерживал ее под локоть, изображая благовоспитанного ухажера. По мнению юноши, это было самой большой ошибкой благородного разбойника; судя по тихой мечтательности, вроде бы не свойственной северянке в подобных ситуациях, она тоже думала о том, что напрасно, напрасно Эйк ее недооценивает... но время сюрпризов еще не пришло.