Текст книги "Дом для демиурга Том 2: Реальность сердца (СИ)"

Автор книги: Kriptilia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)

Молодой человек сосредоточился, глядя в свою чашу. На дне осталась крошка пряностей, обломки коричной трубочки, смешные стерженьки гвоздики. Густой осадок лениво колыхался, когда Саннио качал чашу из стороны в сторону. Выплеснуть бы его на ткань, как во время гадания!

Ответ был близко, совсем близко. Холодное, липкое чувство страха, собственной ничтожности и бремени грехов, которое приносили сны, нестройная мелодия, тьма, вползавшая в виски...

– Собаки, – сказал он. – Собаки в Сауре. На поляне. Там...

– Я знаю об этом, – быстро кивнул Реми. – "Заветники". Опять они... Но каким образом?

– Брулен, – сказал Фиор. – Принц Элграс...

– А потом вы, Фьоре.

– Я? – опешил бастард.

– Вы такой же сын своего отца, как принц, как это сокровище. Золотая кровь. Если бы принца хотели убить, не было бы побоища. Есть яд, есть наемные убийцы, есть еще сотня способов избавиться от соперника. Вас, Фьоре, тоже хотели похитить, а не убить. Потом Сандре, почти успешно перессорившийся со всеми... – вот теперь до Саннио дошло, почему именно герцог Алларэ многие годы возглавлял тайную службу его величества. Еще один облик Реми, так непохожий на маску развратного бездельника, на личину самозваного коменданта. – Но обе попытки похищения – дело рук человеческих, а вот Сандре...

– Чудо в соборе тоже дело рук человеческих? – нахмурился Фиор. – Не слишком ли для этих рук?

– Для Скоринга не слишком, наверное. Хотя...

– Реми, вы смогли бы проделать подобный фокус?

– Я никогда не черпал из тех источников, что "заветники". Нужно быть куда менее брезгливым... – поморщился герцог Алларэ.

Саннио слушал разговор, едва понимая, в чем суть. Слишком сложно. Это стоило обдумать потом – вспомнить каждую фразу столько раз, сколько понадобится. Сейчас его больше всего интересовало, сможет ли Реми положить конец ночным кошмарам и постоянному желанию уйти прочь, подальше ото всех. Уехать на остров Грив, о котором он только слышал, бродить там по морскому побережью, и не видеть, не слышать, не чувствовать ничьих взглядов... Выспаться, наконец.

Ухо бывшего секретаря ловило каждое слово беседы – въевшаяся в плоть и кровь привычка, но смысл ускользал. Силы, кровь, чудеса; опять и опять эта проклятая песня, навязшая в зубах, как модный мотивчик. Его наследие – чудеса, кровь и силы.

Перстень наследника давил на палец, тянул руку вниз, к земле. Любимое, такое нужное кольцо, без которого он чувствовал себя голым, в последние дни казалось чужим, тяжким, лишним. Знак наследия, доставшегося ему.

Потом пришла мысль, которая – Саннио мысленно отвесил себе оплеуху, – должна была возникнуть в голове первой; прежде постыдного нытья и жалоб: дядя. С ним-то что? Если принцу, бастарду и наследнику герцога что-то угрожает, то ведь и сам герцог в опасности...

– Мы должны пригласить архиепископа Жерара, – сказал Ларэ.

– Мой почтенный родич начнет с того, что наложит на меня очищение, а закончит объявлением святого похода.

– Святой поход и так состоится.

– Несомненно, но в свое время. Да и клеймо на лбу мне ни к чему. Сандре – тем более.

– Без этого можно будет обойтись. Архиепископ весьма благоразумен.

– Пока вы ведете с ним переписку, он таким кажется. Но вы еще не имели несчастья познакомиться лично. А я еще помню, как он уходил в орден... Дед тогда едва не проклял его, и было за что.

– Реми, нам нужен тот, кто чует ересь и способен разобраться во всех хитросплетениях заговора Скоринга. В конце концов, я не хочу оказаться под ножом на алтаре, да и для Алессандра такой судьбы не желаю!

– Я это обдумаю. Сейчас же, Фьоре, сделайте одолжение, откройте тайник. Снимите портрет Старого Герцога... – Саннио оглянулся, покосился на изображение мощного мужчины в алом бархате, похожего на Гильома Аэлласа, только лет на двадцать постарше. – Теперь нажмите на сучок на панели. Отлично. Возьмите шкатулку. Нажмите этим дамам на их несравненные груди...

Саннио с интересом наблюдал за тем, как Фиор обращается с небольшим ларцом из белого полированного дерева. На крышке две щедро наделенные Матерью девицы демонстрировали свои прелести, и похвалиться им было чем. Молодой человек не без интереса вспомнил недавнее предложение герцога Алларэ насчет прогулки по Кандальной улице. Определенно, в этом было нечто привлекательное. Может быть, господин Кертор не будет против?..

– Вам пора обзаводиться любовницей, – от Реми не скрылся живой интерес на лице Алессандра. – Видите, Фьоре, естественные устремления юного организма не способны победить даже козни "заветников"...

– Это обнадеживает, – бастард наконец-то справился со шкатулкой. – Что вам подать?

– Нет-нет, мне – не надо, избавьте! Передайте Сандре медальон с черным камнем.

Гоэллон принял на ладонь угловатый осколок вулканического стекла в тяжелой золотой оправе. Камень едва заметно вибрировал и словно бы притягивал к себе весь окружающий свет. Сгусток теплой темноты на тонкой цепочке. С обратной стороны оправы были вычеканены язык пламени и знак Нерукотворного Храма.

– Надевайте. Проверим, правду ли говорят об этих святынях.

Спрятанный под рубахой медальон больно ожег кожу, словно был раскаленным добела. Боль едва не заставила вскрикнуть, а потом рассосалась, оставив по себе приятное ощущение, напоминавшее тепло от перцовой настойки, которой его растирали во время простуды.

– Не советую полагаться только на церковную цацку. Она лишь подпорка для разума, но не заменит его, – Саннио покоробило пренебрежение, с которым герцог Алларэ говорил о реликвии. Медальонов с частицами алтаря Нерукотворного Храма насчитывалось едва ли три десятка, и большинство принадлежало церковникам, главам орденов и их присным. – Однако ж, посмотрим, посмотрим...

– Благодарю вас, герцог.

– Отблагодарите меня делом, сокровище. Будьте внимательнее к своим мыслям и желаниям. Мы имеем дело с какой-то бесовщиной, так будьте осторожны. А то придется выпороть вас крапивой...

– Крапивой? – удивился Саннио. – Розги уже не в моде?

– Крапивный лист, муравьиный яд и пчелиное жало, – с улыбкой напомнил Фиор народное поверье. – Проверенные средства от искушений Противостоящего.

– Лучше муравьи!

– Учту, – Реми рассмеялся. – Еще раз возьмете на ум всякую дурь, посажу вас голым задом в муравейник. Идите, дитя мое, и грешите от души! "Заветники" не выносят радостей плоти, так огорчите их всерьез. Фьоре, а вы как раз останьтесь...

Судя по тому, как на следующее утро у Саннио звенело и мутилось в голове, "заветники" должны были обрыдаться от огорчения. Кертор и Эвье оказались преизрядными любителями насолить отвратным еретикам – и обильными возлияниями, и чревоугодием, и женолюбием. Церковь Собраны тоже не считала все это за добродетели, но как пошутил Флэль "что омнианцу малый грех, то "заветнику" крюк в брюхо". Засыпая сном без всяческих сновидений в компании пышнотелой и веселой не только по призванию, но и по характеру девицы, молодой человек показал кому-то язык. Должно быть, мрачному образу постнорожего еретика, который должен был скорчиться от загнанных в брюхо крюков.

Вполне понятная похмельная головная боль начисто перешибла тоску и страх, одолевавшие Саннио в последние дни. В присказке Бернара "от уныния хорошо помогает плеть" оказалось куда больше здравого смысла, чем раньше казалось его подопечному. Если предел мечтаний состоит в кубке вина и горячем завтраке, думать о чем-то ином попросту не получается.

Вместо слуги с завтраком в дверном проеме нарисовался отвратительно свежий и до зависти цветущий Кертор. Рыжая нахалка, лежавшая рядом, вместо того, чтобы прикрыться покрывалом, изогнулась кошкой и подмигнула новому гостю.

– До чего приятные господа у нас нынче, – промурлыкала она. – Надеюсь, надолго?

– Ах, милочка, слов нет, как жаль тебя огорчить, но увы! Господин Гоэллон, поднимайтесь!

– Зачем? Куда?

– Прокатимся верхом, потом посетим королевские купальни.

– Верхом?! – издевается, не иначе. На нем самом уже прокатились верхом, и теперь это весьма явственно чувствуется.

– Вы все-таки не смыслите в развлечениях... – огорчился Флэль. – Вставайте, вставайте! Надо учиться!

В первые полчаса Саннио чувствовал себя мешком со страданиями, который вот-вот выпадет из седла, но потом и головная боль, и тошнота куда-то делись, а на смену им пришло наслаждение. Крокус летел быстрее ветра, двое спутников рядом хохотали, едва поспевая за юношей, который гнал коня по скошенному лугу. Они заехали довольно далеко в предместья, когда Бертран Эвье дал команду возвращаться.

Проветрив голову, Алессандр чувствовал себя куда лучше, чем раньше. Медальон на груди грел, но больше не обжигал, мир казался цветным и красивым, а не вчерашним, похожим на то, что можно увидеть через закопченное стекло. Бертран и Флэль больше не раздражали, не вызывали желания спрятаться от них в темной комнате.

В королевских купальнях молодой человек еще не был. Огромное здание из белого мрамора было выстроено века три назад, вскоре после легендарного пожара. Тогдашний король Собраны отстроил столицу заново, из угольев и праха, и на пепелище взошли десятки белокаменных соборов, школы, лечебницы, проявились просторные площади с фонтанами, ровные дороги, сады и парки. Были построены и королевские купальни, посещение общих залов в которых стоило – уже который век – ровно один серн. Столько, сколько мог позволить себе даже нищий. Казне не приходилось тратиться на содержание купален, оно окупалось за счет других залов.

В одном из таких и оказался Саннио. Зеленый с прожилками литский мрамор стен, отделанный зеленой изразцовой плиткой неглубокий бассейн с горячей водой, темное, почти черное дерево, густой запах шалфея, тимьяна и мяты, настоянных на меду. После скачки это оказалось особенным удовольствием, а, отдавшись в умелые руки банщика, молодой человек ощутил себя взятым в Мир Вознаграждения заживо. Судя по сладкой истоме в теле, спор омнианцев и ноэллианцев разрешался просто: приют праведных находился в Собре, в королевских купальнях.

– Приятно так повеселиться напоследок, – сказал смуглолицый Бертран, когда банщик ушел. – Последние спокойные денечки...

– Обидно будет, если все это великолепие сгорит, – повел рукой Флэль. – Надеюсь, столицы война не коснется.

Бертран только пожал плечами и погрузился в воду с головой. Вынырнув через добрую минуту, он откинул с лица мокрые волосы и потянулся. Через грудь, от левого плеча почти до пупка тянулся старый темный шрам.

– Где вы были ранены? – спросил любопытный керторец за мгновение до того, как рот открыл и Саннио.

– Охранять нашего герцога – служба не из легких, – улыбнулся Эвье и потянулся к стоявшему на бортике запотевшему кувшину. – Нет, все-таки никогда я "заветников" не пойму. Вот весной в Сауре было дело...

– Что за дело и при чем тут "заветники"? – не понял Саннио.

– В герцога стрелял наемный убийца. Промахнулся. Стали расследовать. По первому разу получилось, что нанял его покойный маршал, да вот только как бы он успел, мы едва прибыли. Второй раз копнули глубже – тамерцы, но тоже странно. Потом разобрались. Алларский владетель один, Роне. Написали Рене Алларэ, герцог-то в Шенноре был... Тряхнули его – а он сам в ереси по уши, и половина домашних. Так Рене их повесил на стене замка. Вместо расследования... – Бертран сердито стукнул стаканом о плитку бортика, брусничный морс плеснулся на руку. – И все концы – петлей на шее.

– Рене недальновиден, – Кертор потер ладонью висок. – Хотя налет на крепость...

– Красиво было сделано...

Спутники принялись обсуждать похождения Рене, а Саннио изумленно переваривал услышанное раньше. Дядя даже словом не обмолвился – неужели счел это событие незначительным? Ох, с ума бы не сойти, право слово, с таким господином и родственником! Самого Бертрана, кажется, больше волновало прервавшееся расследование, а не покушение. Реми как-то со смехом рассказал о том, как на него в проулке напали пятеро бандитов, приняв за обычного подгулявшего прохожего. Интересная получалась у высшей знати Собраны обыденная жизнь. Богатая на события.

– А шрам, – мысли Эвье ходили весьма причудливыми путями, – это спасибо нашим неугомонным соседям и дурости покойной королевы. С исповедью – ох, веселая была заварушка...

– И вы тоже знали? – У Саннио возникло подозрение, что он в доме герцога Гоэллона наименее сведущий из всех.

– Узнал на Ассамблее, что там было, – хохотнул Бертран. – Хотя в руках грамоту держал.

– При чем тут тамерцы? – озадачился Флэль, но Эвье только развел руками и пробурчал что-то вроде "знал бы при чем – всех убил бы".

Молодой человек испытал некоторое облегчение. В паутине тайн, оплетавших труды герцога Гоэллона на поприще блага отечества он был не самой бестолковой мухой. Следующая мысль заставила его подавиться ледяным морсом: а ведь настанет время, когда придется становиться не мухой, а пауком. С его-то задатками?!

"Это же просто прелестно! – подумал Саннио, которого в четыре руки стучали по спине, а он пытался одновременно откашливаться и хихикать. – Бедная, бедная наша держава, бедный король Элграс, бедный я!.."

3. Собра

– Ты лжешь мне, вестнику Господа. Ты пренебрегаешь долгом перед тем, кто дал тебе силу.

– Оставьте меня, – махнул рукой воин. – Я занят.

Каждое слово, каждое движение его сочилось пренебрежением. Лукавый даже не поднял голову, не оторвался от поглотивших его внимание записей. Слова проповедника он пропустил мимо ушей, а потом еще и дерзко отмахнулся, указывая посланцу Творца на дверь, словно своему лакею.

Лжец проворно водил пером по ткани, иногда поглядывал на престранного вида стопку снежно-белой бумаги, соединенной тонкой пружиной, переворачивал почти прозрачные листы и вновь принимался за письмо. Крупный твердый почерк, простой и разборчивый. Длинное перо с серыми пятнышками в руке казалось игрушкой; игрушкой оно и было – инструмент глупца, собравшегося возвести хижину на краю обрыва, и не желающего верить, что с гор уже спускается сель.

Свечи в шандале почти догорели. Близился рассвет. Окно было забрано ставнями, и единственным источником света служили три пляшущих огонька. В этом неверном освещении платье писавшего казалось не алым, а багрово-черным, словно запекшаяся кровь. Проповедник подумал о том, что лжец сам предрекает свою судьбу: он походит на жертвенную свинью в луже собственной крови. Одно движение жреца, и вольно хрюкавшая скотина превращается в бессильную плоть.

– Ты будешь меня слушать, – проповедник поднял руку и свечи погасли.

– Оставьте фокусы жогларам! – хозяин пошарил рукой по столу, нащупывая коробочку со спичками.

– Ты дерзок. Ты забыл о том, чьей милостью возвысился.

– Не забыл, – возомнивший невесть что о себе воин наконец-то соизволил поднять голову. – В свой срок я с вами рассчитаюсь, а пока что не мешайте.

– Где несущий в своих жилах кровь ложных богов? Ты обещал и солгал.

– Двое куда-то запропастились, а двоих других слишком уж хорошо охраняют. Похищение не удалось...

– Ты нерадив, нерадивы и твои слуги! Отступник! – выплюнул проповедник. – Ты думаешь, что можешь обмануть Господа? От его карающей длани не укроется никто, а все нечестивые помыслы видны ему, как на ладони!

– Да не пугайте вы меня. Будет вам в свое время королевский сын, один или другой, – воин разыскал деревянную коробочку и чиркнул спичкой о столешницу, вновь зажигая свечи. – Сейчас есть дела и поважнее.

– Твои дела – прах и тлен!

– Конечно-конечно... Я должен все бросить и затеять войну ради ваших причуд!

Посланнику Господа в первый момент показалось, что он ослышался. Уж больно легковесно и небрежно слетели с губ отступника эти слова. Легкость эта подобала бы безумцу, но сидевший за столом воин в кровавом одеянии, перечеркнутым золотой цепью, еще не лишился разума. Лишился он лишь памяти о том, кому обязан всем и страха перед Истинным Владыкой.

– Ты занесся и будешь повержен.

– Непременно буду. А сейчас оставьте мой кабинет. Иначе я кликну слуг.

– Кто пойдет за тобой, если нынче же все узнают о том, что ты отвернулся от Творца?

Лжец только пожал плечами и вернулся к своим записям. Проповедник знал, что с утра он поедет во дворец, чтобы вновь играть в глупые забавы мирских властителей, вернется поздно и продолжит свои труды, бесплодные, как ношение воды в решете. Время воинов и государей утекло, пролилось на сухой песок и не напитало его. Творец Единый и Единственный вернулся в мощи своей и стоит у двери мира, чтобы войти в него. Остался лишь один шаг и последний ключ, и тогда суетной тщетой обернутся указы, дани, злато и серебро, что так волнуют заблудшие души.

Тот, кому Господь доверил поднести ему этот последний ключ, оказался таким же глупцом, как любой прохожий, отбивавший поклоны лживым богам. Он обещал, он клялся, он превзошел тайны обрядов и щедро черпал силу из колодцев Создателя, ему были дарованы невиданные щедроты видений и откровений; и все же душа его оказалась такой же пустой и переменчивой, как мотылек, что вился вокруг свечи.

Проповедник не стал унижать себя спором с тем, кто отказывался его слушать. Он тихо выскользнул из кабинета и вернулся в отведенные ему покои. Воин дал довольно лживых обязательств. Он клялся, что в первый же день своего регентства отдаст в руки служителей Господа Фреорна тех, кто несет в своих жилах отравленную кровь чужаков. С тех пор минула почти девятина, а оба еще не отдали силу во имя Создателя. Человек в скромном платье старого покроя видел двоих из них близко, очень близко – а они не видели; глаза их застит гордыня. Для последнего шага хватило бы любого – и первенца короля-безумца, и отродья эллонских герцогов; но младшего из двоих ему запретил забирать сам Господь. Запретил также и помышлять о крови его старшего родича.

– Не касайся моего, – изрек Создатель, и взор его был гневен, хотя немилости этой верный слуга не заслужил: он умел отличать тех, на чьих лицах лежала тень серебра.

Королевский же первенец, плод греха, был дозволен для жертвы, дозволен и желанен. Его всегда окружали верные слуги – и те, что следовали явно, и те, что крались вослед, оберегая и защищая, но владеющему силой Господа это не помеха. Обмануть слуг, отвести глаза следящим нетрудно, сотню раз проповеднику удавалось подобное. Однако ж, воин-отступник просил оставить это дело для него; в первой попытке он не преуспел – а другую, кажется, предпринимать и не собирался.

Что ж, отступник и лжец сам виноват в своей судьбе. Он думает, что окружающие его следуют за ним? Он ошибается. Они пришли служить не мирскому владыке, а Господу Фреорну, они верны, соблюдают обеты и исполняют обряды. Каждый из них прошел первое посвящение и готовится ко второму, обрывающему все связи с фальшивыми богами. В споре заигравшегося дурака и глашатая Истины они сделают верный выбор. Воина же растерзают псы его врагов!

Жаль, что в нем самом и в любом из тех, кто пошел за ним, нет ни капли крови ложных богов. Узурпаторы хитры, кровь их охраняет себя и в четвертом колене иссякает. Внуки младшего из тех, что избраны Господом для себя, уже не будут нести в себе золотого проклятья. Должно быть, потому Истинный Владыка и пощадил их для своего нового мира. Яд вымоется, проклятая примесь иссякнет, и, коли Создателю всего сущего будет угодно, на их чело лягут венцы новых владык срединного мира. Воссияет над миром чистое серебро...

Тот же, кто мнит себя всемогущим, назвавшись регентом, будет забыт и проклят. Кровь его пуста, нет в ней ни яда, ни благословения. Верным служением он мог бы заслужить высочайшую честь, стать наместником среднего из миров, но он предал, а, значит – сам втоптал себя в грязь, сам бросился в яму отбросов, которые будут сожжены на очистительном огне гнева Господня.

Старая одежда, черная, как и подобает несущему Истину, по-прежнему хранилась в шкафу. Проповедник, размышлявший у окна, потянул створку за тяжелый кованый ключ. Обноски западного владетеля упали на пол, а привычное платье укрыло, внушая надежду и напоминая о бесчисленных милях пройденных дорог.

Не ведающие Истины едва ли поверили бы в то, что недавно человеку в штопаной котте исполнилось семьдесят семь. Сам он едва вел счет годам, ибо все они проходили в служении, но на задворках памяти хранилась эта цифра – вместе с прочим суетным хламом: историей юношеских лет, первых испытаниях, годах в застенках псов-монахов... Тело служителя было сильным, а разум с каждым годом обретал все большую ясность. Лицо же не несло на себе ни морщин, ни старческих пятен, клейма дряхлости и тщеты желаний.

Глядя на себя в мутное свинцовое зеркало, проповедник подумал о том, что сам покарал себя за гордыню. Он, словно наивный юнец, решил, что видит все помыслы регента насквозь; решил так еще в первую встречу – и вот, был наказан. Господь Фреорн ведет слуг своих по лишь ему ведомым тропам, но путь этот всегда ведет к истине. Господь дал ему возможность самому распознать изменника, а, значит, дал и право покарать того, кто дерзнул обмануть вестника Истины.

Скоро, скоро, уже к вечеру этого дня нерадивый и возгордившийся узнает, какова кара!..

Служитель Господа без труда дождался часа, когда хозяин покинул свой дом.

– Приведи ко мне всех братьев в Истине! – приказал он юному слуге с быстрыми ясными глазами. Этот был любознателен, жаден до знания и тверд в вере.

Два десятка человек набились в комнату, словно крестьяне в лесное убежище. Все они были полны тревоги и жаждали знать, что произошло. Теребили манжеты богатых одеяний, отирали пот с лиц, переминались с ноги на ногу. Красно-синие и бело-лиловые одежды западных владений уже пропитались запахом страха.

– Тот, на кого мы возлагали многие упования, предал наше дело! – Проповедник стоял у стола, руки его лежали на старинной чаше черненого серебра. В чаше темным зеркалом застыл настой господней травы. – Он отвернулся от Владыки Фреорна! Господь наш гневен, и гнев его обрушится на всех, кто последует за предателем. Сгорит в карающем пламени преступная плоть и расплавятся кости погрязшего во грехе. Скоро, скоро час суда и не получит на нем защиты тот, кто хоть в мыслях разделит стезю проклятого предателя! Верным надлежит покинуть этот дом и предоставить изменника своей судьбе. Проклят будет тот, кто останется здесь до полуночи! Разрушена будет эта твердыня лжи!

По лицам слушавших пролетел темный ветер испуга. Проповедник медленно обвел каждого взглядом, отделяя верных от неверных. Верные не прятали глаза, а смотрели прямо и покорно, соглашаясь с волей провозвестника Истины. Они готовы были пойти за ним, куда бы он не вел, ибо верили в Создателя и не прельстились мгновениями мирской славы. Другие же цеплялись за отступника, ибо он щедро набивал их животы сладкой пищей, а карманы – золотом. Они не хотели верить, что пройдут лишь считанные дни, и золото обернется прахом, а сами они станут червями под карающей стопой Творца.

– Верные Господу да пойдут за слугой его! Нынче же в полночь жду вас в нашем святилище. Те же, кто усомнится, пусть остаются здесь. Пейте и ешьте напоследок, облачайтесь в златотканые наряды и танцуйте с блудницами, ибо близок час вашего ничтожества! Да не осквернят они порог святилища Господня! Благословен будь тот, кто пресечет нить их жизни, спасая их от пламени гнева Создателя нашего, ибо та мука будет во сто крат длительнее и беспощаднее. Отступникам в награду – легкая смерть, ибо помнит Господь имена тех, кто хоть недолго, но служил ему!

Гордые владыки западных земель смотрели друг на друга. Каждый уже готов был вцепиться в глотку другому, чтобы доказать свою верность служителю Истины. Проповедник удовлетворенно кивнул и одним жестом отпустил разъярившихся псов. Пусть грызутся, пусть следят друг за другом...

Страх выкует цепи преданности.

Еще в первые дни существования «малого королевского совета» герцог Алларэ завел весьма полезный обычай: в любое время суток кто-то из его членов бодрствовал и находился в особняке. От этой чести были избавлены только Сорен, постоянно выполнявший при Реми обязанности секретаря, и Андреас, еще слишком мало разбиравшийся в перипетиях заговора.

Фиор Ларэ, привыкший подниматься на рассвете, больше всего любил утренние дежурства. Он вставал за час до утренних сумерек и занимал пост в кабинете на втором этаже – именно туда приносили все письма, пропускали курьеров и гонцов, туда прибегали с самыми свежими вестями. Герцог Алларэ и большинство его окружения были ночными птицами, предпочитали засыпать поутру и просыпаться ввечеру, а Ларэ нравилась утренняя тишина, свежий воздух, врывавшийся в окно, пустая комната, напоенная ароматом трав из пузатого глиняного чайника...

К тому же он был слегка близорук и не особенно любил ломать глаза при свечах, а писать приходилось много и часто. Вся негласная дипломатическая переписка, большая часть посланий к северным и южным владетелям, учет писем и прочих документов лежали на его плечах. Фиор не протестовал – эта работа была ему привычна, он с легкостью ориентировался в списках указов, в приходивших со всех концов Собраны письмах и вел все необходимые подсчеты: затрат на будущую войну, численности полков и отрядов, многого другого. Реми Алларэ прекрасно представлял себе общую картину, а детали рождались под пером бастарда.

На этот раз утренний покой был бессовестно нарушен, да такими вестями, что Фиор едва не разлил чай по столу. Топтавшийся напротив стола юнец в цветах Брулена аж приплясывал от возбуждения. Об этом мальчишке, младшем брате кого-то из западных владетелей, Ларэ знал лишь понаслышке: Реми как-то обмолвился, что в доме герцога Скоринга есть свой человек; однако ж, ради своего известия юноша по имени Винсент пренебрег секретностью и решился разоблачить себя.

Значит, придется будить Реми. Печально, герцог далеко еще не так здоров, как хочет показать, а накануне всю ночь провел за столом, вопреки стенаниям лекаря и здравому смыслу. Тем не менее, он должен услышать все это сам, и чем раньше, тем лучше.

Ларэ ударил молоточком по колокольчику.

– Передайте господину герцогу, что я прошу его спуститься незамедлительно. Подайте господину...

– Эйку, – вставил юноша, и Фиор опешил: член семьи Яна-Петера Эйка? Удивительное дело, почему же парню не сиделось при родиче?..

– Господину Эйку завтрак сюда и принесите мне еще писчей ткани. Итак, господин Эйк, вы утверждаете, что герцог Скоринг рассорился со своими соратниками-еретиками?

– Это они с ним рассорились. Начисто! Теперь что-то будет...

– Вполне вероятно, – улыбнулся Ларэ.

– Пастырь истины... ой, ну, этот еретик как поглядел на всех – насквозь прожег. Убивайте, говорит, неверных между собой.

– Пастырь истины, говорите? – не заметить обмолвку было трудно.

– Нам так велено было его называть, – пожал плечами юный ренегат. Темно-каштановые волосы падали на лицо так, что между прядей торчал только острый веснушчатый нос. Как он только видеть ухитрялся-то, этот бывший еретик? Хотя в его деле главное – уши, а с ушами все было в порядке: два роскошных круглых органа слуха по бокам узкого лица. – Отец сказал слушаться его во всем.

– Почитание воли родителей – большая добродетель, как учит нас Истинная Церковь, – рассмеялся Ларэ. – Не видите некоторого противоречия?

– А... – младой еретик махнул исцарапанной рукой. – Мне обещали прощение!

– После искреннего покаяния. Ну и как, вы раскаиваетесь? – до чего же забавное дитя запада!

Уши коалиции герцога Алларэ ни малейших признаков раскаяния не выказывали. Мальчишка уминал омлет и облизывался. Похоже, что для юноши все это было не более чем приключением: и якшанье с еретиками, и обряды, в которых он наверняка участвовал, и миссия соглядатая. Где только Реми ухитряется находить подобных бесшабашных юнцов, готовых танцевать на весеннем льду?

Помянутый миг назад герцог в расшитом цветами халате поверх спальной рубахи был зол и зевал, неловко прикрывая рот тыльной стороной руки, но, выслушав краткий пересказ Фиора, немедленно приступил к допросу. Дитя вольного Брулена было вывернуто наизнанку, ни одна подробность не осталась без внимания – Ларэ словно своими глазами увидел тесную комнату, перепуганную, поднятую спозаранок толпу, готовую рвать друг друга на части, злой фанатизм еретиков-неофитов...

– Фьоре, ущипните меня, пожалуйста.

– Зачем?

– Не зачем, а за что! Можно за плечо. У меня такое чувство, что я сплю...

– Тогда и я сплю, и господин Эйк. Всем нам снится один сон.

– Я не сплю! – встрял конопатый бруленец. – Но ущипнуть могу.

– Перебьетесь, юноша. Посидите пока в приемной, вы мне понадобитесь чуть позже – усмехнулся Реми. – Ну и что вы об этом думаете, Фьоре?

– Совершенно неожиданно, но – не представляю, к добру ли случившееся. Теперь Скоринг вынужден будет публично порвать с еретиками. Что за этим последует?

Ответ на свой вопрос Ларэ получил уже к полудню, когда герольды зачитали королевские грамоты. Должно быть, юный Эйк оказался не единственным нерадивым последователем ереси, и весть об измене в собственном доме догнала регента уже по дороге, а тот не растерялся.

Король Араон III объявил святой поход против богохульной ереси и призвал всех добрых омнианцев искоренять ее. Он пригласил к себе глав орденов Бдящих Братьев и Блюдущих Чистоту – и пригласил публично, так, что об этом немедля узнала вся столица. Как сообщалось в грамотах, именно "заветники" были повинны в заговоре, погубившем короля Ивеллиона II, именно они лишили жизни многих вельмож... они вообще во всем были виноваты, от хлебного бунта до войны на севере. Проклятые богохульники, читали герольды, творили обряды, чтобы обмануть разум доброго и милосердного короля Ивеллиона, дабы ввергнуть страну в кровавую смуту, а потом, не удовлетворившись содеянным, убили его.

– И что горожане? – спросил Ларэ у Бертрана, только что вернувшегося с площади. – Верят?

– Еще как, – хохотнул Эвье. – Верят, как проповеди патриарха, и даже пуще того. Господин регент возглавит святой поход самолично. Хитер, шельма...

– По-моему, он окончательно спятил, – насупился Бернар Кадоль. – Собирается воевать со своими вассалами?

– Большинство из них немедля покается, а самых упрямых вразумят монахи, – предположил Эвье. – Вот только как теперь сковырнуть самозванца с престола? Он же у нас теперь оплот веры и без пяти минут святой...

– Осталось только нас объявить еретиками, – пожал плечами Ларэ.

– Вот этот трюк у Скоринга не пройдет, – Кадоль отставил бокал. – Архиепископы еще не выжили из ума. Вообще же мне интересно, что они будут делать.

– Скоро узнаем...

Трое приятелей – Андреас, Алессандр и Сорен – сидели в углу, изумленно вслушиваясь в разговоры старших. Ларэ удовлетворенно посмотрел на младшего Гоэллона, который после веселого загула в компании Кертора и Эвье вновь стал улыбаться, перестал сутулиться и даже опять стал подтрунивать над окружающими. В простые советы типа "напейся пьян и пойди по девкам", которые любил раздавать Реми, королевский бастард никогда не верил – но, гляди-ка, сработало. Молодой человек, уже принявший постный и скорбный вид, как послушник, просидевший седмицу на хлебе и воде, вернулся из царства теней в обитаемый мир, и, кажется, был этим вполне доволен.