Текст книги "Soulmates Never Die (СИ)"

Автор книги: Koda Aleru

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Юнги соврет, если скажет, что не был ею увлечен. Спустя неделю глупых ошибок и неловкостей Донхи втянулась в ритм работы, нашла еще парочку подработок, и до него дошло: не взял бы работать, девушка бы просто напросто умерла от голода, да еще и на улице.

Еще через месяц она отрезала и покрасила волосы, спустя два – научилась огрызаться и начала создавать себе образ агрессивной суки. В клубе текучка кадров всегда была делом постоянным, и спустя некоторое время не осталось работников, которые помнили бы её хорошенькой брезгливой малышкой.

Только Юнги.

Теперь он рад, что это «увлечен» не превратилось в неловкое «влюблен», потому как конкурировать с Намджуном…

– Вы же понимаете, что не было бы никакой конкуренции? – в лоб спрашивает Донхи, куря прямо в помещении – его кабинете, между прочим! – и Юнги понимает, что всё это время выливал поток бессвязных мыслей прямо ей. Вот только Сон смотрит на него как-то… неуверенно, что ли? И объясняет. – Если бы я вдруг узнала, что нравлюсь вам, то на следующий день ноги моей бы здесь не было, понимаете? Я бы тупо боялась здесь работать.

– Какого чёрта! – праведному возмущению мужчины нет границ. – Я бы ни за что…

– Это я теперь знаю, – отмахивается Донхи, вытягивая вторую сигарету из только что распотрошенной пачки. – А раньше бы сбежала. Но всё равно, блин, что вообще во мне может нравится? Да чего вы ржете, шеф?! – обиженно дуется, и Юнги с некой гордостью думает, что перед Намджуном она всё же корчит из себя более взрослую и независимую, а на деле…

– Ты такой ребёнок, – говорит ласково, переклоняясь через стол и взъерошивая смешно сопящей Донхи волосы. – И теперь у тебя гнездо на голове.

– И чья это вина, интересно? – ворчит, но мягкой и с улыбкой. А после в одно мгновение с нее будто водой смывает всю серьезность, и она интересуется. – Часто с вами такое?

– Редко. Очень редко, – тянет сигареты из своей пачки, а подумав немного, и сделанные девушкой бутерброды тоже к себе тащит. – А с тобой бывает?

Донхи молчит, обдумывает, наверное. Юнги любит наблюдать за выражением её лица, когда девушка размышляет и делает для себя какие-то выводы.

– Раньше бывало, – наконец выдает, впервые притрагиваясь к налитой выпивке. – Сейчас у меня времени на такое нет.

Юнги кивает. Это он может понять.

***

– Мне шеф сегодня что-то втирал о паззлах. Типа, если кусочков не хватает, значит, ты не видишь целую картину.

Они входят в дом, чувствуя себя вымотанными: после приезда Намджуна они еще потусили втроем около двух часов, а после отвели хёна спать и с чистой совестью поехали к Джуну домой.

– Только не говори мне, что не видела «Я слышу твой голос». Это же культовая дорама!

Донхи смеется. Вот так, просто, искренне и тихо, будто стесняется громче, и от этого сразу же на душе теплее.

– Серьезно тебе говорю, это первая дорама, в которой девушка была старше парня на почти десять лет!

– И она из-за этого культовая? – искренне интересуется Сон, разваливаясь на диване и тут же затягивая Синди себе на колени.

– Не, там сюжет неплохой, об адвокатской практике, и еще линия самих главных героев хороша, – задумчиво тянет Намджун, всё еще стягивая с себя в прихожей ботинки, поэтому подушкой по голове от Донхи не ждет.

– Не отвлекай меня, – просит. – Так вот, о пазлах.

– Ты же сказала, что я давлю…

– Да не перебивай ты меня! – и теперь уже в лицо лупит подушкой. До этого сидевшая на её коленях Синди возмущенно подскакивает и убегает на пол, пронзительно шипя. – Тогда давил, сейчас я сама хочу рассказать. Разве не так взрослые люди поступают?

– Взрослые – возможно. Мы с тобой – вряд ли, у нас всё должно быть тупо и через лошадиную задницу.

– Почему именно лошадиную?

– Думаешь, я знаю? – так искренне удивляется Намджун, что Донхи не сдерживает еще один смешок.

– Так что ты хочешь? Тэ или шрамы?

Мозг Намджуна против его воли проводит тонкую соединительную линию между «хочешь» и «шрамы», и он трясет головой, будто намокший пес, самому из себя удивляясь. Неужели он действительно настолько озабоченный?

– Всё? – рискуя, просит фактически, на что Сон разрешает себе улыбку, правда, теперь кривую и очень горькую.

– А ты не мелочишься.

– Я хотел сказать, – быстро исправляется парень, не в силе выдерживать эту бездонную грусть в каждой черте девичьего лица, – всё, что ты готова мне дать.

– Выкрутился, – хмыкает, а сама нервно щелкает непонятно когда вытянутой зажигалкой. – Всё равно это почти что взаимосвязано… Или нет? Не знаю.

Намджун затихает, как и всегда, когда Донхи начинает делиться сокровенным. Картину немного смазывает то, что о чувствах она говорит редко, предпочитая излагать сухие факты… Но, возможно, это и к лучшему – ведь когда идет речь о чувствах, Намджун готов свое сердце выцарапать от боли.

– Порхать миром, будто мотылёк – примерно так я чувствовала свое предназначение до двадцати, пока меня не выбросили из дома. Размашисто трепетать крыльями, перелетая с цветка на цветок, пока тело покрывается пыльцой восхищения и любви, купаться в обожании поклонников… Готова поспорить, ты так никогда не хотел. Повзрослел раньше меня, извалялся в дерьме и сумел из него выползти. Намджун, чёрт побери, Намджун, ты даже не представляешь, как я тебе завидовала вначале.

Парень, забив на так и оставшиеся спутанными шнурки, садится на пол прямо перед ней, вытянув ноги вперед. И тут Донхи, к его большому удивлению, абсолютно расслабленная и ни капли не напряженная Донхи стекает на пол и принимается разбираться с глупой тряпкой сама. Намджун где-то в глубине сознания удивляется: он сам уже успел взмокнуть от нервного пота, спина прямая, как струна, а девушка так изящна и спокойна… Она же тем временем продолжает.

– Я упоминала, что пошла учиться не на экономический, как планировали родители. На самом деле они на это отреагировали совсем не мягко, и одной ссорой дело не закончилось: меня запирали в комнате, угрожали моей финансовой зависимостью, приказывали пойти и подать документы, куда скажут, а папа обо всём договорится, хотя срок подачи и истек. Пару раз пощечины отвешивали… Но я думала, что это всё ради меня, ради моего блага, поэтому умоляла, объясняла… И в какой-то момент меня услышали.

Донхи наконец распутывает узелок, но не поднимается обратно на диван, и взгляд не прячет, как вначале, наоборот – смотрит прямо в душу, вынимает её крючками, тянет за невидимые нити худыми пальцами…

Донхи подсаживается чуть поближе и начинает расстегивать куртку и снимать её с Намджуна, размеренно продолжая:

– Мне казалось, точнее, что услышали. На самом деле, просто увидели выгоду, потому что в один прекрасный день мне разрешили выходить из комнаты и жить своей жизнью, но с кучей условий. Идеальные оценки, куча дополнительных занятий, много волонтерства – хотя этим я и так занималась от души, участие в различного рода конкурсах, выставках, благотворительных акциях…

– И кем же ты была? – впервые осмеливается подать голос Намджун, когда Донхи уже добирается до свитера. Его он еще разрешает стянуть, но когда девушка начинает тянуть за майку, мягко её останавливает. Донхи промаргивается, недоумевающее смотрит на тонкую ткань в своих руках, и вот тут парень наконец понимает.

Никакой расслабленности не было с самого начала.

– Я училась на факультете искусств, – делится с легкой улыбкой, – хотела быть художницей.

– Так мы почти коллеги, – обессилено улыбается Намджун, неловко объясняя под заинтересованный и благодарный взгляд подруги. – Я очень хотел учиться на музыканта, и мама была не против, наоборот, она всегда меня поддерживала и ходила на мои выступы сначала… Потом перестала, потому что «слишком шумно и, сынок, ты так много материшься!», – скопировал он кокетливо возмущенный тон матери, и Донхи рассмеялась. Намджун с грустной улыбкой продолжил. – Мы с ней всегда вдвоем жили, я даже не знал отца, да и не хотел бы, он нас бросил еще до моего рождения. Возможно, если бы он существовал в нашей жизни тогда, когда мама заболела, а я вдруг понял, что стать музыкантом – это, конечно, хорошая мечта, но она может не сбыться. А вот юриспунденция – это дело стабильное и оплата соответствует количеству сделанной работы. Мама меня отговаривала, убеждала, что мы и так сможем, что я должен следовать за своей мечтой… Но я уже тогда твердо решил. А потом в универе встретил хёнов, и Юнги меня начал тягать в свою студию – ты знала, что у него собственная есть? – и учить всяким прикольным штукам.

– То есть, – медленно говорит, но улыбается неловко одними уголками губ, – он тебя так же пытался… ну, вытащить, как ты меня?

– Он, – кивает Намджун, подтягивая колени к груди и опираясь на них подбородком. Донхи усаживается напротив, подобрав под себя ноги, – и Сокджин-хён, и Хосоки-хён, и еще парочка потом присоединились… А потом Юнги-хён как-то сумел провернуть одну рисковую операцию, и сумел купить место под клуб почти за бесценок. Не поверишь, но я туда прихожу, как к себе домой – таким сразу родным чем-то накрывает. А у тебя как было?

Донхи смеется, отзеркаливает его позу и касается пальцами ног его ступни.

– Я была влюблена в краски с детства, даже ходила в художественную школу – но также и на фортепиано, и в кружок шитья, и еще другая чепуха. В колледже было хорошо, интересно, я была влюблена в свою учебу и просиживала там иногда целыми сутками… Но самое главное – я встретила там Тэхёна. Он на факультете хореографии учится, и в первый учебный день просто поймал меня в коридоре, спросил, умею ли я танцевать, и потянул за собой, хотя я даже не ответила, – она мечтательно улыбается, вспоминая те времена. – Мы познакомились уже поздно вечером, когда Тэ вызвался меня проводить домой, и это было так странно, но прекрасно, уютно, будто бы… будто я нашла свою родственную душу.

А я, хочет спросить Намджун, но одергивает себя. А я твоя родственная душа?

– Он затащил меня в их дэнс-группу, хотя я умела танцевать только вальс и еще парочку общепринятых классических танцев, там же мы разбирали так много разных стилей, от хип-хопа и до латины, веселились, участвовали в конкурсах, приносили домой награды – мои родители их всё время вешали на стену почета, к которой всегда водили гостей. Иногда мне кажется, – Донхи на мгновение жмурится, но после выдыхает, может быть, даже считает про себя до десяти, и продолжает, – что если бы Тэхён всё же чувствовал ко мне что-то, выходящее за рамки дружбы, я была бы с ним.

– Он тебе нравится? – на свой страх и риск спрашивает Намджун, хотя изнутри царапает ребра то черное и жесткое, которое отвечает за упадок самооценки и депрессию. Однако Донхи пожимает плечами и отвечает предельно откровенно:

– Конечно, он же мой друг. Но представить его, как любимого человека… Когда-то могла, теперь – нет. Я не знаю, была ли я влюблена, или просто хваталась за любого близкого мне человека, только бы заполнить пустоту внутри. А еще, знаешь, мне иногда кажется, что можно быть платонически влюбленным в своего друга, и это нормально, просто я его… люблю, и считаю это хорошим. Понимаешь? – отчаянно спрашивает, но Намджун, тщательно подумав, согласно кивает.

– Понимаю. Это как я дичайшее фанател по Юнги-хёну. Я, типа, вообще пару раз думал: блин, хён, я тебя люблю, но без романтики… Наверное, некоторое время я, типа, реально по нему сох.

Донхи фыркает, но после срывается в хриплый смех, а Джун ловит краем сознания мысль, что она за всю беседу даже не тянулась к сигаретам.

– На самом деле, думаю, ты уловил мою мысль. Так что о Тэ теперь ты почти всё знаешь. А, ну разве что, – она нервно ёрзает, но потом всё же говорит, – думаю, ты понимаешь, что в связи с потерей дома и финансирования мне пришлось забросить учебу. Кстати, именно Тэхёни и стоит благодарить за то, что я взяла долгосрочный академ-отпуск, а не просто спустила в унитаз годы своих стараний. Фактически, я сейчас работаю так много, что ты на меня ругаешься, – она толкает его пяткой в колено, и Намджун корчит обиженную моську, – именно потому, что коплю деньги. Сам понимаешь: полноценная работа у Юнги-хёна, утренняя развозка молока, доставка еды и работа уборщицей – всё это в сумме должно приносить неплохой доход, но я собираю деньги для того, чтобы потом иметь возможность учиться и подрабатывать совсем немного, чисто по вечерам и выходным. Кроме того, ты даже представить себе не можешь, сколько стоят более-менее приличные краски, кисти, полотна – а это всё осталось в доме родителей, так что мне придется затариваться с нуля… В общем, с этой частью, мне кажется, всё.

Она склоняет голову набок, напоминая Намджуну Синди, лежащую рядом, и мягко улыбается. В ней намного меньше того болезненного надлома, взрывающего своей горькостью, и юрист на мгновение думает: что, если он этому причина? Что, если Юнги был неправ, и Донхи необходимо этот пазл сложить именно для себя?

Поэтому он думает – чем не шутит рогатый? Если вскрывать нарыв, то не на десять процентов.

Он хочет свои двадцать кусочков паззла.

– А со шрамами? – говорит тихо, протягивает руку, но опускает её на полпути. – Я видел их, малышка, и Сокджин-хён говорил, что их много – а он же тебя осматривал, и я просто…

– Не знаешь, что думать и как реагировать? – помогает Донхи, и он благодарно кивает. Девушка болезненно кривится, признаваясь так искренне, что Намджун готов стать перед ней на колени вот прямо сейчас и умолять забыть о его просьбе, но она вдруг машет перед ним ладонями, успокаивая. – Нет, всё в порядке. То есть… Это не та часть моей жизни, которую я бы хотела выносить напоказ, потому что мне неловко. Ни в коем случае не стыдно, я вообще переосмыслила многое за последние годы и решила, что свое тело и ошибки – это не то, чего стоит стыдиться. Мне неловко – потому что, кажется, эти шрамы больше боли причиняют тебе, чем мне.

Намджун молча смотрит в пол. И как ему на это реагировать?

– В любом случае, как ты уже догадался, скорее всего, все их я нанесла себе сама, – так спокойно говорит Донхи, будто в этом нет ничего такого.

Будто не она кромсала свое тело лезвиями.

– Впервые это случилось после… после Рейна, – а вот и пошли эмоции, понимает Намджун, поднимая голову. Донхи говорит, скривившись, крепко сжав руки в кулаки и мелко подрагивая. – Мне казалось, что я… грязная, изувеченная, и если я изрежу себя, то это не сделает ничего плохого – только снимет с меня часть той отвратительной липкости.

– Не сняло? – тихо спрашивает Намджун, готовый в любой момент броситься к ней, но Донхи лишь кивает.

– Не сняло. Стало лишь хуже, более страшно и еще более больно, так что я отложила лезвия, спрятала их… И не вспоминала об этом до того момента, как не ушла от семьи Тэхёни и начала жить одна. Сначала у меня ничего не получалось: никто не хотел брать на работу девчонку без опыта работы и образования, меня смешивали с грязью или предлагали сразу раздвигать ноги, чёрт, ты не представляешь, сколько я разного услышала… Меня накрыло, уже когда я в клубе работала чуть больше месяца. Пришла с работы, упала на кровать, уставилась в потолок и подумала: а есть ли смысл? Пахать, как лошадь, изнурять себя, вкалывать ради призрачной мечты, ради, возможно, несуществующего будущего? Наверное, смысла нет. И я пошла в душ, включила воду… Испугалась лишь тогда, когда увидела кровь, так много крови на своем теле. Намджун, дорогой, ты представить себе не можешь испытанный мною ужас, – она так отчаянно пытается высмотреть что-то в его глазах, но когда не получается, успокаивается. – Я тогда, как могла, обработала это всё, замоталась бинтами от подмышек и до талии, наверное, и – как финальный штрих – отсекла свои длинные волосы. Кажется, с этой частью тоже всё, – она неуверенно улыбается, и Намджун осознает: она боялась отвращения.

– То есть, ты за два раза умудрилась столько… Чёрт, – он морщится, когда девушка кивает, – как же тебе было больно… И с тех пор ни разу?

– Неа, – соглашается, придвигаясь чуть ближе, и Намджун сразу же ловит её крепко сжатые пальцы своими. – Хотя хотелось не раз, это правда.

– И как же ты с этим борешься? – глупо спрашивает парень, и Донхи смотрит на него так, что ему тоже становится неловко. – О. Ты… приходила ко мне?

– Ой, заткнись, – ворчит Донхи, отталкивая его руку, в непонятном смятении смотря на нее, потом на так и сидящего в одной задершейся майке Намджуна, закатывает глаза и бросает. – Приготовлю нам что-то поесть.

– Там в холодильнике куча еды от мамы, можешь просто разогреть, – предлагает парень, со стоном поднимаясь с пола – ноги затекли. – Как ты можешь так изящно вставать? Мне будто кости выломали, – жалуется, на что ему из кухни прилетает хриплый смех.

– Дэнс-группа, помнишь? Слушай, я закурю тут?

– Да, конечно.

Он бы пошел за ней, но чувствует, что девушке необходимо дать немного личного пространства. Да и сгрести в обнимашки можно и попозже… Чёрт, уже три часа ночи?!

– Baby, – поёт тихо на кухне Донхи, видимо, снова вспомнив о своей странной любимой группе, которую Намджун так и не смог себя заставить нормально послушать. – Did you forget to take your meds?

Намджун втихаря, пока подруга не видит, гуглит текст песни, потому что не уверен, как ему воспринимать услышанное. Текст хотя бы немного радует, вот только…

Он отчаянно слышит вместо столь безобидного «таблетки» такое горькое и отчаянное «безумие».

***

– I was alone, falling free trying my best not to forget… – Донхи напевает, совершенно забывшись, но когда это осознает, то думает, что вот уж этого как раз не стоит смущаться перед Намджуном.

Текст песни проходит сквозь нее, и на строчке «What happened to us, what happened to me» её голос сбивается, и она застывает на кухне, ошарашенная внезапно свалившимся на голову откровением.

Текст песни проходит сквозь нее…

Донхи пролжает напевать дрожащим голосом I was alone staring over the ledge

trying my best not to forget, но теперь чувствует, что её еще и не держат совсем ноги, а подпевающее мычание заинтересовавшегося песней Намджуна еще больше выбивает её из колеи.

Внутри ворочается что-то немного похожее на давно сдохшую бабочку, которую недоуменно поднял некромант-недоучка навесне.

Сейчас зима, и Донхи пиздец как холодно.

И неожиданное осознание собственных чувств бросает в дрожь гораздо больше, чем описываемое песней безумие.

Baby, did you forget to take your meds?

========== Loud like love ==========

Love on an atom,

Любовь в каждом атоме,

Love on a cloud,

Любовь в тучках,

To see the birth of all that isn’t now

И способны увидеть рождение того, чего нет сейчас

Донхи начинает немного подвисать. Намджун на это дело не особо обращает внимания первые разы, потому что ну, а что, человек трудно живет, мало спит, вот и время от времени нужно процессору приостановиться и подумать, перезагрузиться там, трансляцию какую-то параллельную выключить, вкладки со спамом позакрывать…

Когда Донхи от обычного тихого «привет» и загребущих объятий со спины вздрагивает и роняет кружку, он начинает что-то подозревать. От комбинезончика вкусно пахнет горьковатым табачным дымом, ментол осел где-то в волосах прозрачным послевкусием, а старая кожанка приятно пахнет дождем – апрель выдался сырым и мерзким. Но помимо всего этого фоном еще остается эта ниоткуда появившаяся… робость, что ли? Если это слово вообще применимо к упрямой колючей малышке с деструктивными взглядами на жизнь. Возможно, не робость. Наверное, это можно описать по-другому, смущение там, неуверенность, но Намджун упорно старается не думать о подобном, потому что ну, наталкивает на мысли о небезразличии Донхи к его чувствам.

А она как раз подробно объяснила: о подобном ему даже мечтать нельзя.

Ну, как объяснила… Она просто никогда не поднимала эту тему, отмалчивалась, если вдруг захмелевшему от бутылочки соджу, мурлыканья Синди и присутствия самой Донхи не удавалось сдержать язык за зубами и он ляпал что-то сладкое и невозможно влюбленное, а еще она всё так же разрешала себя обнимать. Конечно, немного царапало то, что инициатором касаний всегда был и остается лишь сам Намджун, но лучше так, чем никак.

– Ты всё время витаешь в облаках, – насмешливо тянет, сжимая руки немножечко крепче, чтобы не спугнуть малышку, а лишь привести в чувство. Донхи шипит рассерженной кошкой, и Синди сбоку торопливо мурлыкает, призывая хозяйку успокоиться – чудная такая. – Серьезно, малышечка, что случилось?

– Совершенно абсолютно ничего, – выдыхает комбинезончик, выскальзывая юрким ужом (вертлявой гадюкой скорее, если учитывать её характер, но Намджун обожает даже те мгновения, когда она плюется ядом) из крепкой хватки и торопливо подхватывает котенка на руки. – Я просто… устала. Да, устала.

Она понимает, что сказала это зря, когда в дом Намджуна час спустя вваливается Тэхён, виснущий на Сокджине и с удовольсвтием трещащий о чем-то интересном новому любимому хёну, а сзади вяло шаркает ботинками по дорожке Юнги. Видок у него такой, будто его силой притащили.

– Что, – и вдруг расплывается в ухмылке, – ты тоже имела глупость сказать, что устала?

Донхи всей своей сущностью предчувствует какой-то трындец.

– Не бойся, – шеф ерошит ей волосы, а после выкапывает в кармане пуховика резинку для волос и невозмутимо стягивает на голове Донхи подобие хвостика. – Они просто будут нас кормить и рассказывать, что мы плохо о себе заботимся, – однако когда они слышат бодрый гогот Тэхёна с гостиной, то оба задумчиво косят взглядами на вешалку. Юнги огорченно выдыхает и принимается разуваться. – Они же расстроятся, если мы уйдем, – ворчит, но Донхи успевает заметить блеклый румянец на острых скулах.

***

Утром Донхи просыпается между Намджуном и Тэхёном на диване, и первый так ласково обнимает её, шепчет что-то успокаивающее, стоит только завозиться в попытке выскользнуть, а после и просто так легко, будто девушка ничего не весит вообще, затягивает на себя сверху и ловит в цепкий капкан объятий.

– Поспи еще немного, моя хорошая, – просит хриплым ото сна голосом, – тебе сегодня на вечернюю смену. Можешь еще отдохнуть, ты ведь заслужила это.

Донхи радуется тому, что её лицо сейчас спрятано на его груди (оказывается, твердой и широкой), потому что так Тэхёну не увидеть её заалевшие скулы и нервно пульсирующую вену на виске.

***

– Сокджин-хён такой классный, – почти что влюбленно выдает Тэхён, стоит им выйти из дома около полудня – потому что они всегда вместе гуляют по первым вторникам месяца, Донхи специально для этого освобождает этот день. Однако от одного упоминания гиперзаботливого старшего девушка содрогается, но, хвала небесам, её любимый мальчишка быстро перескакивает на другого человека. – А Юнги-хён вообще офигезный! Он такой крутой, скажи? В двадцать восемь у него полностью свой клуб, тусовка музыкантов и, нуна, ты знала, что он сам пишет музыку?

– Знала, – с улыбкой отвечает Донхи, искренне веселясь с такого энтузиазма слабого к искусству младшего. – Он иногда выступает в клубе, это реально зрелище интересное.

Тэхён радостно кивает, и они останавливаются рядом с небольшой уличной кофейней, чтобы взять с собой какао, и после сворачивают в парк. Донхи выглядит одновременно и смущенной чем-то, и расслабленной, поэтому Тэхён мудро решает не заострять на этом внимания, вместо продолжая нахваливать её шефа.

– Юнги-хён мне сказал, что в эту субботу будут выступать и он, и Намджун-хён, – делится с широкой улыбкой, – и я обязательно приду. Типа мы вчера вроде и некоторые записи выступлений посмотрели, но мне не терпится это вживую увидеть.

– Ничего в этом особенного нет, – Донхи надменно фыркает, на что Тэхёну приходится прятать улыбку – такая реакция значит, что нуна на самом деле восхищается парнями. Она ведь тоже бессильна перед искусством, пусть даже и в столь непривычной для нее форме. Обученная классике, изящно играющая на фортепиано сонаты Бетховена и этюды Шопена, ей с вероятностью в сто процентов было неловко и, наверное, даже ужасно в первые недели работать в клубе под выступы андерграудных реперов и малоизвестных рок-групп. Однако подруга продолжает, и Тэхён решает оставить выяснение этого вопроса на потом. – Сначала будет злобный мелкий гоблин скакать по сцене и матом рассказывать, как мы все прогнили и изжили себя, потом большой неуклюжий орк взберется на сцену, свернет микрофонную стойку и синтезатор, а после зачитает что-то в духе «эта жизнь не рождалась сукой, она выросла ею под хохот умирающих сердец».

Тэхён подхихикивает, но после вдруг вспоминает. Старшие действительно вчера показывали некоторые свои самые удачные, по их мнению, выступления, лишь сбоку сидели и ехидно комментировали просиходящее на экране Сокджин и Донхи.

– Это же такое старое выступление, – медленно тянет парень, вспоминая, что Намджун потом ему шепнул еще. – Хён говорил, вы тогда только познакомились… Это сколько времени назад было? Год? Полтора?

Донхи нервно кусает губы и резко отшатывается вбок, пропуская велосипедиста. Тэхён, однако, продолжает допытываться, хотя и знает, что это чревато последствиями.

– То есть ты эту строчку всё это время помнила, да? – продолжает дразнить, ожидая очередную поднимающую настроение перепалку, по которым он ужасно соскучился за последнее время, что нуне приходится так много работать, но Донхи реагирует совсем не так, как ожидалось.

У нее стыдливой краской заливаются щеки, нижнюю губу закусывает нервно, но не отвечает. Тэхён улыбается удивленно, поднимает брови и открывает рот, но всё же передумывает спрашивать. Так они и идут молча, пропуская время от времени других прохожих, а еще Донхи цепляется пальцами за низ куртки друга, и так и остается, пока они не выходят на любимую – знакомую еще со времен совместного студенчества – аллею, где нуна останавливается и решает поговорить.

– Тэ, – Донхи мнется пару мгновений, перекатываясь с пятки на носок, и друг косит на нее заинтересовано, но не торопит – её вспугнуть легче, чем дворовую кошку.

Постойте-ка.

Она и есть дворовая кошка.

– Тэ, слушай, вопрос из разряда странноватых, – наконец выпаливает одним слитным предложением, но Тэхён умничка, он уже давно научился разговаривать на нунином языке. Поэтому знает, что сейчас её надо немного подтолкнуть, но мягко и ненавязчиво, чтобы она не испугалась самой себя.

– Ты же знаешь, что я сам странный, нуна, – широко улыбается, шутливо толкает подругу в бок локтем, и она – о чудо! – не отшатывается, лишь кривит рот в усмешке, а на дне взгляда больше не плещется напряженность, наоборот, там искры веселья. – Так что не боись, я ни за что не буду с тебя смеяться или еще что.

– Конечно, не будешь, – ворчит нуна, поправляя на голове капюшон от большущей толстовки – стащила у Тэ еще давно, а он и не против, Донхи выглядит просто офигезно в таких вещах. – Потому что иначе я тебя изобью, – скалится, зарываясь пальцами в волосы тонсэна и с удовольствием ероша их. После, правда, отвлекается на пикнувший телефон, с матом выключает его, даже не просматривая сообщения Намджуна, и после скептично посматривая на счастливого младшего, будто раздумывает – говорить или промолчать? Облегчить душу или продолжать мурыжить всё внутри?

– Тэ-тэ, – зовет наконец-то, хватает его за рукав тонкой весенней куртки и оттягивает на тропу вглубь парка. А по пути неожиданно даже для себя выдает. – Кажется, у меня есть что-то к Намджуну.

Результат её слов немного озадачивает.

– Ну наконец-то! – Тэхён выбегает вперед, радушно обнимает нуну и мотлошит ею из стороны в сторону. – Наконец-то до тебя дошло, – уточняет, видя откровенное замешательство на лице подруги. Приходится объяснить глупой нуне, снисходительно улыбаясь. – Да ежу, блин, понятно, что ты в нем глубоко и надолго, нуна, но до тебя это так долго допирало, честное слово, я уже сам хотел тебе попытаться объяснить, но решил, что такие вещи тебе самой решать надо.

Донхи растерянно смотрит на него, и Тэхёну медленно, но верно, начинает казаться, что он рано порадовался, потому что нуна абсолютно озадачено уточняет:

– Но я же не сказала, что именно у меня к нему. Просто, что что-то есть.

Тэхён терпеливо вдыхает-выдыхает, не зная, как донести этой невозможной девушке одну простую вещь.

– Понимаешь, нуна, – осторожно начинает, утягивая её медленно еще глубже в парк. – Когда ты на него смотришь, то мне вот лично показалось, что это что-то – именно то, о чем я думаю.

– И как же я на него смотрю? – удивленно и открыто смущенно интересуется Донхи, и Тэ радутеся, что она не спешит прятать румянец под капюшон – всё же он до сих пор её сладкий мальчишка, которому нуна почти безоговорочно доверяет. Почти – потому что некоторые вещи держит при себе, считая, что может ими ранить. Но пока надо подобрать такое объяснение, чтобы нуна поняла и осознала.

– Так, будто хочешь нарисовать, – наконец произносит, и Донхи даже на минуту тормозит, застывает растерянным соляным столбом и про себя произносит только что сказанную фразу.

Ведь Тэ прав.

– Ой нет, – растеряно выдыхает, а под открытой улыбкой Тэхёна начинает стесняться еще больше, что выражает в болезненном тычке между ребер. – Не смей надо мной ржать!

– Я умиляюсь, вообще-то! – пытается возражать Тэ, но вместо извинений за это получает еще один тычок. – Да чёрт, нуна, просто скажи это уже!

Донхи отвешивает ему еще одну затрещину, отчаянно отказываясь это делать, матерится и немного прикрикивает на Тэхёна, отчаянно убеждающего её, что в этом ничего плохого нет, и вообще, это же всё у нее взаимно.

– Блядь, – мрачно резюмирует выдохшаяся Донхи, когда вконец отлупленный (исключительно нежно и ни капли не больно, но по-дружески воспитательно) Тэхён смотрит на нее умоляюще из-под челки и уже тянется приобнять, как девушка зарывается в волосы пальцами и отходит к дереву, чтобы опереться на него, с отчаянием произнося.

– Я влюблена в чёртового Ким Намджуна.

***

Намджун не должен узнать.

Это первая мысль, которая рождается в голове Донхи после неожиданного прозрения и долгих увещеваний Тэхёна, что с ней всё нормально, ничего плохого в подобных чувствах нет, любовь – это замечательно, а Намджун – прекрасный человек и ни в коем случае не обидит.

Мозгами она это понимает, но вот слишком хорошо помнит о том, как к ней относились мужчины раньше. И да, хоть она сейчас знает вполне хороших и достойных парней, но всё равно… Прошлое держит крепко и не собирается отпускать.

Допустим, Намджун действительно в нее до сих пор влюблен, хотя Донхи отчаялась уже понять, как так получилось и за что (или вопреки?..). Допустим, они будут вместе – хотя это совсем уже из разряда фантастики. То есть это предполагает собой большую ответственность, как и любые отношения, но вот если с дружескими Донхи научилась справляться, то о романтических она уже и забыть успела, каково это. Объятия? Они есть, и хоть в последнее время приходится сокращать их количество и длительность, чтобы Намджун вдруг не заметил сбившееся дыхание и учащенное сердцебиение. Поцелуи?..