Текст книги "Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– У моего отца не было сокольничих, мне это непривычно, мой княжич, – произнесла Марья, вкладывая всю обходительность и вежливость, какую наскребла. Ей казалось, она достаточно научилась притворствовать, и Марья надеялась, что это не приестся. – Может быть, со временем я смогу полюбить это место так же, как и вы, – отважно заявила она.

Для чего давать ему надежду, что она когда-нибудь сможет смириться, стать его женой, даже полюбить его? Княжич был еще очень юн, Марья теперь это осознала, и смотрел на нее восхищенно, как и полагается неопытному мальчишке, а у нее это вызывало лишь раздражение. После того как она полюбила Кощея, его ухаживания казались ей нелепыми. Хотя, может, окажись Марья в Китеже в отведенный ей срок, ее бы и очаровал златокудрый княжич…

Но ей нужно было узнать, что стало с Кощеем. Свадьба близилась, и на следующий же день плененное чудовище должны были казнить – это ей не понадобилось выспрашивать, это все и так знали. Омрачать праздник не станут, но после него сразу придет его черед. Времени оставалось мало.

Возвратившись, они неожиданно столкнулись с отцом Михаилом – тем самым стариком, что колдовал над ней что-то, когда Марья едва прибыла в Китеж. Он шагал целеустремленно – совсем не похоже, чтобы он прохаживался в свободное время, на пользу здоровью. Несмотря на белоснежную широкую рясу, обычную для жреца их Бога, Марья заметила, что старик крепок и широкоплеч, как воин – может, прежде он служил в дружине?

– Вы меня искали, отче? – с легким вздохом спросил Иван, спокойно улыбнувшись ему. – Прошу простить, задержался…

– Что ты, мальчик мой, это не такое срочное дело, – отмахнулся священник почти по-семейному. Он лукавил, не хотел смущать княжича, а на деле сгорал от нетерпения. Взгляд отца Михаила задержался на Марье, словно ему не хотелось бы, чтобы она стояла тут и подслушивала, но та притворилась рассеянной и посмотрела на Ивана…

– Нужно решить с податями, – пояснил он охотно. Видимо, то, что он выполняет княжескую работу, тоже заставляло его неизмеримо гордиться собой.

– И насчет… острога, – туманно намекнул священник, и Марья насторожилась: он определенно говорил о Кощее – кто еще был таким важным пленником, чтобы обсуждать его с княжичем? Дружинник позади них вздохнул.

– Я хотел бы сам посмотреть… – заикнулся Иван. – На эту богомерзкую тварь…

Впервые Марья услышала в его голосе искреннюю ярость, подрагивающую, опасную. И насторожилась.

– Позже, позже! – отговорился отец Михаил. – Простите, княжна, вынуждены вас оставить… Благослови вас Белобог во всех начинаниях ваших.

– Аминь, – согласилась Марья, стараясь скрыть, как ее путают эти церемонии.

Она задумчиво смотрела вслед Ивану, жалея, что не смогла разузнать ничего больше о Кощее – кроме того, что он жив и что китежцы, судя по всей этой суете, не знают, как его удержать.

***

Она заявила, что устала и хочет лечь пораньше, при себе оставила Любаву, а остальных служанок попросила удалиться. Те послушались: думали, ей нужно отдохнуть после встречи с женихом. До этого Марья снова притворилась проводящей время в молитве, признавшись как бы по секрету, что воспоминания о Лихолесье мучают ее. Ей поверили – а кто бы не поверил? Столько ужасов люди знали про этот темный лес. Никто не разубеждал их, сказки охраняли их от молодых дураков, ищущих славу… Но, видно, от самого главного из них не смогли уберечь.

А Марья сидела и ждала, что явится Вольга. Он не обещал ничего, но она предчувствовала гостей. Рядом с ней осталась Любава, хотя это и могло вызвать подозрения. Коротать время, говоря с подругой, было куда приятнее, чем постоянно оглядываться на окно и высматривать подлетающую птицу. Они вместе посмеялись над княжичем, который хотел заполучить ее сердце, похваставшись жестоко плененными птицами – напротив, это породило в душе Марьи глубокое неприятие.

– Он совсем юн, Марья Моревна, – вздохнула Любава, кривя губы в презрительной усмешке. Ей нравилось, что враг оказался так обманчив, что за ним ничего не стояло, кроме мальчишеских гневных воплей – слов, вложенных ему в голову священниками. – Возможно, он и не понимает, какая война началась из-за его криков о нечисти и грехе… Его же не выпускают из Китежа!

– Но Василий должен был рассказать ему, – поспорила Марья. – Вряд ли он совсем не сознает, что делает. Но Иван никогда не видел, какова война, как мертвые лежат на земле, а над ними грают вороны. Он не знает веса своих слов.

Это не остановило бы ее от убийства. Сейчас Марья держала гребень в руке, и ей казалось, что он становится тяжелее, наливаясь ее злобой. Она не делала одолжений: княжич должен был ответить, не важно, насколько он умен и смел. Лихолесье жгли и убивали с его именем на устах – и этого было довольно.

Она посмотрела на гребень и с беспокойством увидела, что он совсем потускнел. Сил у Кощея оставалось все меньше.

– Ты когда-нибудь слышала, откуда Кощей пришел? – допытывалась Марья у Любавы. Ей хотелось знать, что случилось в Китеже, и она гордо посмотрела на ведьму, напоминая, что она все еще царская жена, что на вопросы ее нужно отвечать незамедлительно.

– Разве же я знаю, моя королевна? – испуганно охнула Любава. – Ежели царь вам не поведал, думаете, я, простая прислужница, о чем-то знаю?

Марья улыбнулась, и впервые за долгий день улыбка ее была искренней.

– Я знаю, что народ шепчется, слухи всегда есть, – убедительно сказала она. – Мне нет дела, кто и как их начал. Я просто хочу знать…

Ей было неловко, что она раньше не спросила Кощея о его семье, но именно при разговоре о родичах он замыкался и замолкал, так что она не сильно досаждала расспросами. Марья тоже не любила вспоминать отца и не могла укорить его в скрытности. В прошлом Кощея было много боли – одну он принял и сделал своей силой, свыкшийся с жуткими шрамами от ордынских кандалов, но нечто детское, страшное он никак не мог побороть.

– Мы ничего не знали о нем, кроме того, что он пришел из степи, – начала Любава слегка таинственно, как будто начинала сказку. – Появился со стороны Лихолесья. Вольга Святославич был с ним; он отвел царя к Хозяину, чтобы тот исцелил те раны, которые даже сила Чернобога не вылечила, – в трепете проговорила она, понизив голос. – Они путешествовали, встречали нечисть, а мы… нам просто нужна была надежда. Там, где они задерживались, мы собирались и просили его о защите.

Марья представила это так живо: изумленно-мрачное лицо Кощея, насмешливый оскал Вольги и нечисть, приникающую к земле перед ним, отбивающую поклоны. Он никогда не хотел этих показных ритуалов – быть может, они напоминали Кощею службы в домах Белобога…

– Я пришла позже, но слышала о нем. О царе говорили как о спасителе, – уверила Любава. – Он выучился у Ядвиги и решился выступить против Китежа, защитить нас от притеснений. Я почувствовала зов, и я пришла к нему…

Усмехнувшись, Марья кивнула. Это Любава думала, что Кощей начал войну ради нечисти, но она скорее сказала бы, что он нуждался в армии, чтобы уничтожить Китеж. Кто подходил для этого лучше, чем обиженная нечисть, которую сгоняли с их земель, размахивая крестами и кадилами? Так что устремления ее мужа были отнюдь не так благородны, как их видела Любава. Она любила Кощея так же, как и Марью, и это была слепая преданность слуги – колдовство сделало это с ней или ее собственная природа?

– Но не все были так рады пришествию владыки, не так ли? – подогнала ее Марья.

– Да, среди нас и прежде были вожди. Без вожака в волкодлачьей стае никак, так же и с прочими… Им не нравилось, что царь появился из ниоткуда, а другие, напротив, говорили, что так и надо, чтобы он сошел к нам с неба! Мы ничего о нем толком не знали, – призналась Любава. – Он откуда-то отсюда, с восточных земель, как мы поняли по выговору. Но больше ничего. Он много не говорил о себе. Больше – о будущем. А у нас никогда не было будущего, и мы хотели ему верить.

И их наголову разбили соединенные силы князей. Те научились объединяться еще перед лицом тартар, когда стали проигрывать и терять богатые торговые города. Отец Марьи похвалялся доблестью, но Кощей всегда говорил, что их вместе собрали деньги. Никто не любит голодать – особенно владыки.

– Возможно, я смогу расспросить Ивана про его семью, – обнадежила себя Марья. Разговорить княжича не казалось очень трудно: он много говорил и без того, повод ему не нужен был – вроде бы, сегодня он уже начинал рассказывать про своего деда, выстроившего соколиный двор?..

Она вспомнила слова священника: Иван до сих пор не видел Кощея, его охраняли отдельно, где-то рядом, наверное, внизу, как он и обещал. Его стерегли… Да, на случай, если Кощей притворяется, если он сохранил силу, а сам коварно поджидает время ударить. А может, княжича спасали от осознания, что пленник – его брат, его отражение?

Видел ли Кощей Ивана?

Марья встала с края постели, где она сиротливо сидела, подошла к окну. Ее волновало, что никто не прилетает, хотя она предчувствовала появление кого-то близкого, связанного с Лихолесьем. Если она и злилась на Вольгу, сейчас это сошло на нет, она готова была первой броситься ему на шею и называть братом – так она тосковала по Лихолесью и его неспокойной, свободной жизни…

– Не могут они следить за окнами? – встревожилась Марья, вглядываясь в ночь. Ей всюду чудились враги. Ее не так сильно стерегли, возможно, благодаря заступничеству отца, с которым она редко виделась.

– Темень такая, моя королевна, – успокоила Любава. И тут же потянулась, отстранила ее, схватив за рукав: – Ах, летит!

Птичья тень пала в комнату, шумно трепеща крыльями, грянулась об пол. Марья даже вздохнуть не успела, как перед ней стоял знакомый черноволосый юноша – Ворон Вранович, Кощеев соглядатай. Она почувствовала досаду и изумление. Но у Вольги наверняка были свои заботы, и Марья не могла требовать его к себе постоянно…

– Здравствуйте, моя королевна, – прошептал юноша, припадая к ее ногам – соглядатай Кощея был умен, он мигом понял, каким тихим и незаметным надо быть. – Недобрые вести… Нас окружили, и даже заступничество казанского ханства нам не помогает: они сказали, что не станут ввязываться в войну с Китежем, но могут пустить некоторых в свои города.

– Их зажали в Лихолесье? – чувствуя жжение в груди, спросила Марья. – Проклятье…

Они никогда не кормились за счет леса: выбирались ночами, крались в ночные селения. Даже те, кто мог обходиться без человеческой плоти и крови, понимали: нельзя во всем обирать приютившее их Лихолесье, истреблять охотой всех его зверей и птиц. Потому-то они добывали пропитание, занимаясь, просто говоря, грабежом или торговлей с местными, что не сразу хватались за вилы при виде незнакомого купца. А теперь, окруженные со всех сторон, погибли бы от голода рано или поздно. Или – хуже! – прогневали бы Хозяина, забрав у леса куда больше, чем он может дать.

– Поговаривают, царя убили, – понизив голос, сказал Ворон. – Народ волнуется, моя королевна, не держите на них зла. Он мог бы успокоить их, но, видно, чародейство Китеж-града не дает пробиться его силе. Я едва пролетел через границу, она мощна – не только озерная вода, но и небо над ней пропиталось силой. Раньше было легче, я проскальзывал в одну маленькую брешь ненадолго, а теперь ее почти не видно…

По его голосу было ясно: Ворон боялся, что не сможет вернуться. И озирался с любопытством, оглядывал полупустые скромные покои, Марью с Любавой, уставших, но радостных из-за разговора с кем-то снаружи.

Марья не могла дать ему и прочим, главным в Лихолесье, жрецам и купцам, хоть какой-нибудь знак, что Кощей жив, доказательство… Она показала Ворону гребень, объяснила хитрую выдумку мужа, но понимала, что этого мало. Однако посыльный порадовался, поверил ей, благоговейно глядя на острые зубцы.

– Почему ты еще верен Кощею? – спросила Марья. – Моя служанка обязана моему мужу жизнью, Вольга ему брат, но что насчет тебя? Откуда мне знать, что ты не задумал ничего дурного?

– Даже если он погибнет, – дрогнул голосом Ворон, – я вижу, что вы живы, моя королевна, – слегка заискивающе завершил он. – Царь завещал вам Лихолесье, и, пока вы живы, я стану служить, я буду верить, что есть надежда.

Она задумчиво кивнула. Понимала ли Марья раньше, какая ответственность на ее плечах? Она с радостью кидалась в битву, потому что это было ей по душе, в ее природе – вести кого-то за собой. Но отвечать за все Лихолесье, за каждую его часть?..

– Вы спрашивали про Василия Черниговского, – сказал Ворон. Он был глазами и ушами Кощея долгие годы, присматривая за делами князей, объединяющихся вокруг Лихолесья, потому знал их лица и истории. – Это любопытная нить, моя королевна. Его родителей убили в усобице…

– Разве это странное дело? Родители моего отца погибли так же, – перебила Марья.

– Их сожгли, моя королевна. Так чаще всего обходятся с нечистью, им кажется, что это очистит землю от нашей тьмы. Это не случайно. Не везде нечисть притесняли и уничтожали, некоторые были добры к нам, – с благодарностью вспомнил Ворон. – Там, где кто-то, подобный нам, выбирался наверх. Родители князя Василия помогали нечисти, я знал его отца.

– Значит, он… нечисть? Колдун? – нетерпеливо спросила Марья. – Или… оборотень?

– Мне это неизвестно, – покачал головой Ворон. – Я думаю, его пожалели убийцы родителей; никто не ожидал, что он выберется из темницы. Для чего Василия освободил Китеж, я сказать, увы, не могу.

– Чтобы пройти в стан нечисти и убить нас, – прошептала Марья, охваченная догадкой. – Смородина пропустила бы его из-за природы, несмотря на то, что мысли у него недобрые.

Да, Василий не провел бы целую орду, чтобы они перебили все их, как тут говорили, черное гнездо, но он мог бы стать незаметным убийцей, пробравшимся в дом Кощея. Однако позже они нашли источник под Китежем, истинную силу, проломившую заграду над Смородиной-рекой, и князю Черниговскому не понадобилось рисковать собой.

Кощей говорил, к ним и прежде подсылали нечисть, запуганную, измученную, но утихомирить таких убийц было легко. К чему служить Китежу, если можно спрятаться за границей, где тебя не достанут палачи? Но Василий, выкормыш князя, не отступил бы, как те несчастные…

– Быть может, они не знают, кто такой Василий? – встряла Любава, до этого молчавшая, позволявшая говорить Марье. Она несмело поглядела на нее, ожидая дозволения, и после кивка Марьи зачастила: – Княжич так яростно говорит о нас, проповедует! Мне кажется, это ему не приписывают. Вы сами видели… Но разве он смог бы так чернить нечисть, если бы знал, что его ближайший друг сам из нашего племени?

Княжич Иван сам блуждал в темноте, и это открытие заставило Марью почувствовать какое-то странное удовлетворение. Движениями его определенно управляли священники во главе с духовником и, возможно, старый князь. Уж он должен знать о Василии, о волчонке, которого спас, забрал вместе с изрядными черниговскими землями… Но князь болен, скоро отойдет к праотцам. А ежели нет?..

– Нам нужно поговорить с Василием, – решила Марья.

Ворон остался еще немного, рассказывая ей новости: народ боялся и даже бунтовал, но с помощью старого жреца, деда Врановича, удавалось их увещевать и сдерживать. Татарам не доверял никто, видно, потому что они молились своим множественным богам, и это порождало в слугах Чернобога некое подозрение. Марья тоже на них не полагалась бы. Твердо держалась дружина с ягинишнами: они воевали, сдерживали китежские войска, и ни на что более не оставалось ни сил, ни времени.

– Я могу отвлечь Василия завтра на утрене. Молиться будут, Успение их Богородицы, Матери, – вспомнила Любава. – Народу соберется перед храмом… Видимо-невидимо! Он уж наверняка не зайдет, никогда не заходит, я проследила! – оживленно выговорила она, блестя дикими глазами. Марья не просила ее об этом, опасаясь, как бы умелый воин не заметил, но она сама отважно преследовала его. – Отвлеку его, скажу, что княжич Иван его видеть желает.

– А если он узнает? – встревожилась Марья. – Мы как-то мало это продумали! Думаешь, поверит? А вдруг поймет, что ты не из здешних служанок, а какая-то пришлая… Да и странно это – звать через девушку, а не какого-нибудь посыльного мальчишку.

– Такие люди, как он, мало смотрят на слуг, – пояснила Любава важно. – Если схватит, скажу, что с другим воином его перепутала. Главное – чтобы он поверил, что княжич послал. Они тут не говорят о войне, – сказала она, что заметила. – Словно другой мир. У нас постоянно гудят, тревожатся, рассуждают о трудной зиме. А если я скажу что-нибудь о войне, он пойдет, обманется.

Ей не хотелось так подставляться, рисковать жизнью Любавы… Если что, как-нибудь ее отговорят, отдадут под шумок в жены княжичу и заставят замолчать навсегда, вовек оставаясь в его тени, а вот ведьму отправят на костер, как некогда – родителей Василия.

Каково ему воевать со своим родом? Жечь их и убивать? Чего не сделаешь ради выживания…

Распрощавшись с Вороном тепло, не как королевна, отпускающая вестника, а как сестра, скучающая по брату, Марья еще недолго смотрела в окно, наблюдая, чтобы птица благополучно скрылась в темных облаках, прикрывающих Луну. Больше всего она боялась, что откуда-нибудь свистнет стрела и вопьется в грудь Ворону. Но он улетел, и Марья пожалела, что у нее нет крыльев.

Ночью ей снился сокол со связанными лапами.

***

Утром Марья была бодра и деятельна, хотя ворочалась долго и не могла заснуть, размышляя о Кощее и о том, что их ждет. Их судьбы слишком перепутались, и она думала, что не сможет жить без него – казалось, если его казнят, она тут же упадет без дыхания, что сердце ее просто остановится. У Кощея оно почти не билось – значит, ее колотилось за двоих? Это было разумно, и Марья зачастую так и чувствовала.

Как и обещала Любава, толпы у соборов были огромные, что Марья даже потерялась бы, если бы ее с отцом, встретившим ее в горнице, не довели к храму под охраной. Она оглянулась, увидела впереди златокудрого Ивана, поднимающегося по ступеням к собору; он шел рядом с каким-то священником – для Марьи они все сливались в одно бородатое лицо. Отец смотрел на нее и будто бы что-то хотел сказать, но никак не мог собраться с мыслями. Она делала вид, что не замечает.

Ей было отчасти любопытно взглянуть на праздник, на разодетых людей, отбивающих поклоны (пройти из-за этого было очень трудно), на яркий блеск солнца на куполах, послушать колокольный звон, сегодня звучащий чище и торжественнее… Но тут же Марья вспоминала, какого страдания этот праздник стоит Лихолесью, и замыкалась, злилась, негодующе оглядывала сияющие каким-то нездоровым обожанием лица, обращенные к священникам и святым ликам на стенах храма.

Василий, как и прежде, остался снаружи. Любавы тоже не было видно, но Марья порадовалась, что ведьма решила смешаться с толпой, которую стены собора не вместили бы, и не мучить себя, ступая на святую землю. Она покосилась на черниговского князя, насколько позволял платок – словно шоры, он закрывал обзор, а вертеть головой было бы слишком приметно. Отец торжественно ввел ее в храм.

Марья послушала проповедь, поглядела на Ивана, стоявшего в первых рядах. Он ничуть не скучал, глядя на духовника во все глаза, а вот Марье, попривыкнувшей с прошлой службы, действо казалось таким медленным и вяло текущим… Да и стоять на месте неподвижно было трудно. Она считала про себя, а когда пришло время, обговоренное с Любавой, нетерпеливо дернула отца за рукав, заставляя наклониться.

– Плохо, – жалобно прохрипела Марья, изображая на лице болезненную муку от режущей боли. Взгляд князя Всеслава в страхе заметался, но Марья не отпустила его и зашипела: – По женской доле, отец… Позволь вернуться.

Марья внутренне хохотала, видя, в какое смущение привела бывалого воина эта обыкновенная просьба. Пользуясь замешательством отца, потянула его к боковому, черному ходу: она приметила, как им проходят служки. Они стояли с краю, так что никого не потревожили. Было темно, взгляды устремляли на отца Михаила… Когда они дошли до небольшой дверцы, неожиданно появилась Любава, перехватила Марью и, поклонившись князю Всеславу, заверила его, что доведет княжну до покоев. Даже Марье показалось, что ведьма всегда была с ними, молчаливо следуя – неудивительно, что им удалось провести князя.

Она прикрыла дверцу за собой и жадно вдохнула – чисто, не сладковато-приторно, как в храме. Неподалеку от черного хода, у стены соседних палат, стоял Василий, нетерпеливо оглядываясь. Марье стало любопытно, что такое ему сказала ушлая ведьма, раз он тут же примчался, ища своего господина, внезапно сбежавшего со службы. Уж конечно, причина должна быть серьезной – может, Любава соврала, что волкодлаки прорвали строй китежских войск и смяли их… Ах, если бы все так и было.

– Вы… – Василий заметил Марью. Вид у него был искренне удивленный, но тут он увидел следующую за ней Любаву и едко усмехнулся: – Ах, вот что… Так и знал, что Иван ни за что не оставил бы службу. Особенно в такой день. Что же вам от меня нужно, Марья Всеславна?

– Я знаю, кто ты такой, княже, – перешла к делу Марья. – Знаю, почему твоих родителей спалили.

Он хорошо скрывался – ухмылка лишь ненадолго дрогнула, но Марья приметила это. Василия напугали ее прямота и решительность, и он замолчал. Слышен был гул и гомон близкой толпы, отзвуки песнопения в храме. Он потянулся к мечу, но отстранил руку: помнил, что она все еще невеста его друга и господина.

– Кто же вам поверит? – оскалился Василий. – Я здесь с детства и всегда был верен Китеж-граду, а вот вы, княжна, появились совсем недавно и ничего не понимаете. Вы… глубоко ранены пленением у царя нечисти. И вам везде видятся враги. Вот и все.

Он двинулся на нее, собираясь покровительственно коснуться плеча или всего лишь желая подчеркнуть их разницу в росте, надавить, возвышаясь над ней – как будто это напугало бы Марью! Он рванулась наперерез, выхватила из рукава гребень и притиснула опешившего Василия к стене, вплотную вжимая зубья ему под челюстью. Верная Любава стерегла, следя, чтобы никто не вышел из собора или не появился в узком ходе между зданиями…

Сердце у Марьи колотилось. Василий напряженно замер, косясь на ее странное оружие – оценил его и расслабился. Но не обманул ее: Марья не ослабила хватку, а лишь осклабилась, показывая зубы по-волкодлачьи.

– Как думаешь, что с тобой сделает твой княжич, когда узнает? – прошипела Марья. – Я ему расскажу! – жестоко добавила она, видя, как побледнел Василий. – Он каждый день в храме молится, и он, в отличие от нас с тобой, верит в благословение Белого бога. Нечисть не должна жить – вот что шепчут ему священники. Он, может, и не такой ужасный человек, – сказала она скорее себе, – но разговор с тварями вроде нас тут короткий!

– Вы человек, вы пахнете человеком, – отбивался Василий, словно запутавшись, не понимая. – Для чего это нужно? Когда выйдете за него, у вас и так довольно будет власти.

– Мне нужна услуга, – железно проговорила Марья. – Скажи, где прячут Кощея, и никто ничего не узнает. Мне вовсе не хочется портить твою жизнь, князь, если я получу все, что хочу.

Он неожиданно рассмеялся, рискуя напороться на гребень без помощи Марьи.

– Как успешно вы прикидывались беспомощной девицей, – с долей восхищения протянул князь Василий. – Все поверили, даже этот старый змей, отец Михаил…

– Не отвлекайся от сделки.

Марья ощутила странное опьянение. Наконец-то она не сидела сложа руки, а чего-то добивалась, почти сражалась… О, как она хотела бы сойтись с этим Василием в сече – он был ловким, умелым воином, и ей удалось его схватить, потому что он не ожидал ее внезапного броска.

– Мы с ним росли вместе, – процедил Василий, злобно глядя на нее колдовскими глазами, как волчонок. – Не станет он меня казнить! Он честный человек, а нечисть истребляет из-за того, что они людей едят. Я не чудовище…

– Хочешь испытать его? – хмыкнула Марья. – Мне он поверит, уж ты это знаешь! У меня слава той, кто провел целые лета среди отвратительных чудищ, и я смогу разглядеть еще одно в его окружении, настолько к ним привыкла!

Василий промолчал. Он не был глупцом.

– Когда на тебя плеснут освященной водой, скажешь, ты не пойдешь волдырями? – насмехалась над ним Марья. – Больше доказывать мне ничего не нужно будет. А проверку эту мне, конечно, дозволят, потому что какая же это мелочь… Как ты раньше-то избегал… – Она внезапно догадалась и радостно усмехнулась: – А, старый князь! Видно, любил тебя как сына. А теперь он умирает, и кто тебя защитит?

На мгновение она увидела того растерянного несчастного мальчишку, едва вытащенного из сырой темницы.

– Я могу сказать, но больше ни словом, ни делом помогать не буду, – сдался Василий. – Если я встречу тебя у Кощея, зарублю без колебаний.

– Если повезет, – огрызнулась Марья, лихорадочно соображая, что теперь с Василия станется увеличить охрану при кощеевой тюрьме.

– Спускайся в погреб, что при кухнях, будет проход за бочками с медовухой, откроешь дверь – уж твоя забота – и иди до конца, там спуск еще ниже, иди в самую глубь, а по правую руку увидишь дверцы. Там единственная темница, которая может его сдержать. Я не лгу, – честно сказал Василий. – Но тебе остается положиться на мои слова, правда?

Марье хотелось зарычать, ударить что-нибудь с досады, но она тихо отступила назад и спрятала гребень, пока князь его не разглядел получше. Это было глупо, но она надеялась, что Василий ее не обманул. После ее угроз он должен был понять: если понадобится, Марья им пожертвует, отдаст на растерзание священникам.

Не говоря ни слова, Василий отделился от стены, зыркнул на Любаву гневно и пошел обратно, к толпе. Решив, что последовать за ним будет подозрительно, Марья задумала обойти храм с другой стороны и незаметно влиться в толпу, пробраться как-нибудь к терему и спрятаться от вездесущих слуг княжича.

Они с Любавой уже сворачивали, идя вдоль беленой стены, как вдруг услышали приближающиеся голоса – дружинники обходили собор! Может, боялись, как бы кто-нибудь не потревожил службу, не сорвал в такой день… Марья остановилась как вкопанная, почти приготовилась драться, как вдруг услышала позади шаги. С двух сторон! Она затаила дыхание и украдкой оглянулась…

– Отец? – не сдержавшись, одними губами прошептала Марья, глядя на суровое лицо князя Всеслава.

– Вижу, тебе лучше, дочь моя, – ехидно сказал он, и в его голосе Марья с изумлением уловила собственные знакомые выражения. – Идемте, сюда…

Он оставил их за углом, спрятанными, обошел Марью с Любавой и выступил навстречу дружинникам. До Марьи донеслись обрывки разговора: отец весьма убедительно заявил китежским воинам, что все спокойно и что он оставил у черного хода надежного сторожа. Они что-то пробормотали и потопали прочь…

Выглянув, Марья несмело подошла к отцу, и они спокойно двинулись в обход толпы, там, где народу было пореже. Следом семенила Любава, снова ставшая незаметной. Помогала ли ей магия или все слуги обладали таким хитрым даром?..

– Оставь нас ненадолго, – неумолимо приказал князь Всеслав, оглянувшись на ведьму. На прощание она покосилась на Марью. Она была уверена, что Любава останется где-то поблизости, но ее отца это успокоило. – Идем, дочка, покажу тебе, как меня здесь устроили, – будто бы беззаботно поделился он – они были у терема.

Это было совсем на него не похоже, и Марья задохнулась от нехорошего предчувствия. Сколько он слышал? Уловил, как она угрожала князю Василию, и раскусил ее? Но Любава охраняла черный ход – впрочем, что мешало отцу притаиться? Но он всегда был тем, кто первым ринется в бой, а не будет прятаться по углам…

В молчании Марья прошла с ним в палаты, просторные, как будто совсем нежилые. Она даже толком не запомнила дорогу, съедаемая беспокойством. Огляделась, отмечая, как все пусто и чисто, словно отец вот-вот должен был отправиться в путь. Марья догадывалась, что ему сейчас больше хотелось оказаться на границе Лихолесья, с умирающими там воинами, но в Китеже его удерживала забота о Марье.

– Сядь, дочка, – подсказал князь Всеслав, указав на стол с разложенными картами и письмами – удивительно ей напомнивший стол Кощея. Кажется, поутру он осматривал расположение войск: на явно дорогой карте стояли деревянные вырезанные фигурки – грубые, но все же наглядные.

Марья неотрывно следила за отцом. Он замешкался: может, будь она сыном, он предложил бы ей выпить – на столе и стоял кувшин… Но в конце концов сел рядом с ней на лавку – но все же держась чуть в стороне, чтобы не напугать.

– Не бойся, – сказал он. – Я с самого начала знал, что ты куда умнее, чем хочешь показаться. Конечно, ты же моя дочь, – с гордостью сказал князь Всеслав, позволив себе негромко рассмеяться. Смех у отца был приятный, но Марье все равно хотелось сдвинуться на самый край.

– О чем…

– Не нужно меня тут же разочаровывать, – серьезно попросил отец. – Мне жаль, что наша встреча так состоялась. На поле боя. Я считал, ты очарована, проклята… Хотелось мне, старику, так думать. Но я сам воин и могу отличить, когда сражаются по своей воле. С наслаждением.

Она угрюмо молчала, не желая ни подтверждать его слова, ни оправдываться.

– Расскажи мне все, – попросил отец. – Что тогда случилось?

– Случилось, что вы меня не искали, – сквозь зубы процедила Марья. Это заговорила в ней обида, которую она лелеяла несколько лет, и она не смогла сдержаться. Вскинула гневный взгляд на усталого, постаревшего отца. – А проклятая нечисть позаботилась обо мне, вылечила меня, позволила мне делать, что я хочу! И никто не пленил меня, мне и самой некуда было идти!

– Мы нашли… то, что осталось от повозки. Тела, кровь, обрывки… Мы решили, тебя уволокли! – в отчаянии воскликнул князь Всеслав. – Нечисть, дикий зверь или бандиты – не понять… Ничего не нашли. Все говорили, что ты мертва. Воеводы, охотники. И я поверил, потому что не было никакой надежды.

Он не просил прощения униженно – и слава Чернобогу, иначе Марья бы даже бросилась на него, пытаясь по крайней мере поцарапать.

– Почему вы не попытались… хотя бы поискать подольше?.. – прошептала она. – Просто бросили! Ведь это так легко – забыть!

– Марья, девочка моя, – мягко заговорил отец, поняв ее растерянность. Хриплый голос старого воина прозвучал необычайно нежно, и Марья насторожилась, напряглась, точно кошка, готовая броситься с когтями, с истошным воплем. Но отец говорил, чуть волнуясь, искренне и проникновенно: – Я не мог поверить, что потерял тебя. После смерти твоей матери у меня ничего не осталось. А я был не лучшим родителем, не знал, как воспитать тебя. Надеялся, что всю работу сделают няньки. Сколько раз я спрашивал у Белобога, почему ты не родилась сыном! – досадливо усмехнулся он, и Марья настороженно, криво улыбнулась. – Все было бы куда проще. Без этой мороки. Я научил бы тебя воевать… И мы были бы счастливы.