Текст книги "Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

========== 1. Стрела с белым оперением ==========

В лесу гулко отдавались голоса. Птичий зык и свист умолкал, оттенялся громким взлаиванием охотничьих псов, стлавшихся по земле, чуть влажной после недавнего дождя. Капелью с листьев проливалась сохранившаяся влага. Где-то впереди страшно заломило ветки, словно некто большой пробирался через валежник, отряхиваясь.

Марья пригнулась к гриве коня, чтобы орешник не исхлестал ее по разрумяненным щекам. Почувствовала, как напряглось, заходило сильное тело Сивки, когда тот единым движением перемахнул через поваленный ствол мощного дерева, раскорячившего корни. Где-то позади разлетелось пронзительное ржание, спину ей язвили окрики свиты, пущенной следить за Марьей и не допускать ее до глупостей. Но она не придержала разгоряченного коня, а задрала голову, сквозь узорочье сомкнутых крон видя просветы синего неба, и взвизгнула по-ведьмински, ликуя и радуясь.

Умный, верный Сивка лихо промчался по лесу, минуя заскорузлые пни и неожиданные прогалины, поломавшие бы ноги любому другому скакуну. Вверив себя ему, Марья гибко выпрямилась, наложила стрелу на нетерпеливо дрожащую тетиву лука. Сердце глухо ухало, стан сводило от нетерпения. Где-то там, за густым кустарником, песья свора загоняла молодого олешка, нетерпеливо кусая у копыт и заставляя гарцевать и мотать головкой. Затаив дыхание, Марья прицелилась, метя в тонкую шею, медлила – а псы все танцевали, точно лисицы. Она не хотела промахнуться…

Громкий волчий вой наполнил лес. Переливчатый, пронзительный – он полностью затопил уши и заставил дернуть рукой. Стрела ушла в кусты, прошила пышную зеленую листву и затерялась где-то. Пользуясь тем, что свора тоже притихла, зачарованная этим мощным долгим звуком, олень рванулся из последних сил и выдрался из окружения. Марья с досады послала ему вслед еще две стрелы одну за другой, но лишь увидела вихляющий круп и подергивающийся хвостик…

Она поворотила Сивку, оглянулась, привставая в стременах, чтобы понять, откуда прогудел вой. Должно быть, с подветренной стороны, раз так разнесся. Там, над деревьями, еще вились стаи птиц, тревожно хлопавшие крыльями. Она была на самой границе леса – стало тревожно, она оглянулась, вслушиваясь в шелест крон. Марья пришпорила коня, заложила пальцы в рот, оглашая примолкший лес свистом, зовя собак за собой.

Волнительное чувство не покидало Марью, пока она скакала к самому Пограничью, наблюдая, как расступаются, мельчают деревья. Конь под ней тоже стал уставать и сердито прядал ушами; Марья мерно похлопывала его по шее, шепча ласковые слова. По боку замаячила свита, переполошенная и перепуганная. Хотя Марья сама поддалась тревоге, она не могла не озирать их с шкодливой улыбкой, более подходящей сорванцу-отроку, чем королевне.

– Марья Моревна, ведь нельзя же! – первой выступила молодая ведьма Любава, поджавшая губы. Несмотря на смелый тон, она тонкими когтистыми пальчиками комкала рукав расшитой рубахи. Ее коник тоже выглядел поникшим и усталым. – Коли что случится, так нас не пощадят!

Марья выдохнула, взмахнула рукою, обрывая бормотание остальных, готовых поддержать Любаву. Обозрела десяток побледневших лиц – впрочем, кто ожидал красок от ведьм да упырей?

– Что-то случилось на Пограничье, – ловко увильнула она. – Скачите до кремля, скажите, что волкодлаки тревогу подняли. Я сама погляжу, а после вас догоню.

Видя, что спорить с ней никто не посмеет, Марья снова тронула Сивку по бокам, посылая вперед. До ее ушей не доносились ни перезвоны битвы, ни какая-нибудь другая возня, однако все равно было неспокойно. Оглянувшись на мгновение, она увидела, как свита ее разделилась: около нее осталось всего несколько всадников, в том числе и верная Любава, ставшая Марье наперсницей.

– Недоброе, моя королевна, – предрекла ведьма. – С утра было так тихо-тихо, хоть бы пеночка напела…

Лес всегда заканчивался внезапно, открывая выжженное поле, на котором еще можно было рассмотреть темные пеньки. Из своей человечьей жизни Марья смутно помнила, что после пожаров земля добреет, а на пепле вырастают новые деревья, однако на этом поле, вспаханном булатом и удобренном кровью, ничего не росло уже много лет. За полем простиралась знакомая гладь реки, через нее был переброшен широкий мост – до того крепкий и огромный, что Марья и от края леса могла разглядеть его.

Правее она увидела волкодлаков, увивавшихся возле чего-то, что лежало на земле. Плохое предчувствие заставило Марью торопливо спешиться, спрыгнуть с седла. После долгой скачки, непривычные к ходьбе, ныли бедра, но Марья досадливо отряхнула шаровары и прошагала вперед. Там мелькали серый волчий мех и сталь, слышалось звериное ворчание. Огромные, выше человека волки, ходившие на задних лапах, были закованы в лучшие доспехи, какие делали в Кощеевых кузницах. Марья давно привыкла их не бояться, так что на волчьи морды смотрела с затаенным ожиданием, а не страхом. Их вожак, которого Марья распознала по огромной секире (остальные носили обыкновенные мечи и копья), почтительно склонился перед ней и сурово рыкнул на дружину.

На траве лежал вепрь, уже охладевающий. Быстро оглядев дикого кабана, Марья нашла засевшую в жесткой шкуре стрелу и тронула белое оперение кончиком пальца.

– Это не наши стрелы, – пробормотала Марья. – Ни у кого из моей охоты не было стрел с белым оперением! – возвысив голос, повторила она, и остатки свиты поддакнули. Среди них белый цвет считался недобрым – приманивающим промыслы Белобога, который, уж конечно, не мог желать нежити удачи на охоте. – Откуда это?

– Сдается мне, моя королевна, это стрелы из Китеж-града, – склонив лобастую голову, ответил волкодлак. Тяжелый хвост колотил его по задним лапам, чуть согнутым в поклоне. – Когда мы учуяли кровь, вепрь был уже мертв, а охотников мы не видели. Они не могли перейти Калинов мост, не беспокойтесь, Марья Моревна, – преданно пообещал он.

Марья распрямилась. Ей было жаль вепря. И жаль, что загнала его не она. Не зря с утра мамки-няньки шептались, что охота не пройдет удачно – якобы вчера вечером видели на небе светящиеся облака… Все вокруг погрязло в дурных приметах – о том же ей толковала Любава. Она поглядела на реку Смородину, на клоки леса с другой стороны. Где-то вдалеке стоял туман, надежно скрывавший китежские маковки куполов…

– Они не могли, но зверь перешел, – рассудила Марья. – А значит, ранен он был неподалеку, на том берегу. Они охотятся впритык к Пограничью, отчего дружина не знает об этом?

В ее голосе зазвенело. Вожак волкодлаков согнулся еще ниже, замел хвостом, как виноватый пес.

– Не велите казнить, Марья Моревна, – низким, напряженным голосом прорычал он. – Мы их не чуяли у границ. Нынче первый раз, когда люди зашли так далеко.

– Люди! – не выдержав, прошипела Любава. Она оскалилась, задрав губку, и Марья увидела выступающие клыки ведьмы. Глаза полыхнули болотно. – Их жадность снова трогает наши земли!

Она словно бы напрочь позабыла, что перед ней тоже человек. Марья и сама забывала.

– Мы остановим их, – пообещала Марья – тем, кто нуждался в ее утешении, и себе самой. – Пока все не зашло слишком далеко.

***

Марья часто признавалась себе, что лес ей милее всего: там она чувствовала себя свободной птицей, смело летящей. Всю жизнь она провела в городе, лишь немного отличавшемся от этого, запрятанного в самом сердце Лихолесья. Со временем Марья научилась не замечать, что его охраняют гордые ягинишны, а не отцовская дружина, а по городу бегают анчутки, а не чумазые дворовые мальчишки – невнимательный не заметил бы разницы, – и взгляд не наталкивался на бледные лица вурдалаков.

Перед Марьиной свитой тяжело распахнулись мощные ворота. Две ягинишны, придерживавшие нетерпеливых коней, заплясали рядом, не осмеливаясь обжигать ее огненными взорами – за неверный взгляд на задумчивую королевну они могли бы лишиться глаз, норов Кощея все знали. Однако в этот раз Марья сама потянулась навстречу воинственным стражницам; она нахмурилась, выпрямила спину, несмотря на напавшую на нее усталость, расправила плечи.

– Марья Моревна желает знать, вернулся ли ее муж, царь Кощей Бессмертный! – поняв ее по одному лишь повелительному взгляду, зычно крикнула Любава.

– Вернулся, моя королевна, – проговорила ягинишна низким, почти мужским голосом. – Дожидается вас у государевых хором. Велел передать, он весьма рад, что вы нашли себе занятие без него, однако обеспокоен. Не стоит подходить так близко к Пограничью.

– Ведь вы знаете, что случилось? – спросила Марья. – До вас ведь дошла весть?

Они добирались до города очень неспешно. Марье нужно было время подумать над увиденным, и она не стала гнать коня, хотя волкодлаки и предупредили ее, что на границе Лихолесья может быть опасно. Лес поблек, не переливался птичьим щебетом. Что-то мучительно стискивало сердце Марьи – предвестие чего-то небывалого, сильного, грозящего смести ее, словно бурливое течение Смородины-реки…

– Готовится война, – выдавила другая ягинишна, не отличавшаяся от сестры ни лицом – они оба были суровые, как будто из камня тесаные, – ни толстой косой, переброшенной через плечо. Только по цвету волос и глаз Марья различала их. – Вы отправитесь на битву, королевна? – вдруг дерзко спросила стражница, неровно проводя широкой ладонью по рукояти меча. Ее конь волновался. Они ждали крови.

Марья знала, как нечисть косо глядит, как шепчется за спиной. Доколе Кощей бесился в мире людей, очаровывая княжон мановением руки, они не сказали бы ему ни единого слова. Но он привел человека в дом, взял ее в жены и провозгласил королевной Лихолесья. А значит – на ней тот же венец и те же цепи.

– Отправлюсь, – твердо проговорила она. – Отправлюсь и пожгу их дома, наполню их реки кровью и обернусь тенью, закрывающей им солнце. Мне имя Марена, и я поведу вас против Китеж-града, ягинишна… Если они посмеют ступить в наши земли.

Стражница склонилась низко, и конь ее тоже молчаливо наклонил голову, жмясь к земле.

Ворота остались позади, но думы Марьи не стали светлее. Что-то холодело в груди, словно там по чьей-то злой волшбе разрастался лед. Свита молчала – они научились чувствовать ее настроение, не встревая без нужды. Она в раздумьях проезжала по узким улочкам, не обращая внимания на неживые лица, повернутые к ней, как цветы – к солнцу. Посад был ужасающе тих, нечисть шуршала за спиной…

Лишь миновав площадь, ряды, где небойко шла торговля, Марья почувствовала тонко пробивающуюся радость: она не видела супруга долгие дни, и благие новости о возвращении Кощея заставили ее улыбнуться. Впереди темнел дом.

Кощеевы хоромы всегда встречали ее шумом и перезвонами. Когда Марья прибыла, она услышала, как надрывается колокол позади: значит, сбирали народ, поведывали о новостях. Она сердито стиснула зубы, представляя, в какое волнение приведут нечисть эти вести. Одно дело – пересуды, шепотки, но совсем иное – если им прорычат об этом пограничники. Однако и утаить от них они не могли…

Она распустила свиту. Последней подле нее осталась Любава, но Марья понимающе улыбнула и велела идти и ей – ведьма сразу ободрилась; она была той еще болтушкой, и сейчас наверняка побежала к поварихам судачить о стреле с белым оперением. Навстречу Марье выкатился мальчишка-конюх, маленький упыреныш, но она пока не рассталась с Сивкой – шла, ведя его на поводу. Около конюшен ее дожидались: Марья издали увидела строгую фигуру Кощея, стоявшего поодаль, у ограды. Сердце радостно подскочило, и она почти забыла об убитом вепре и людской напасти. Кощея не было две седьмицы, и Марья успела бешено истосковаться, поэтому ускорила шаг.

Но Кощей, глубоко задумавшись о чем-то, не замечал ее; его темные глаза, казавшиеся Марье ночными, топкими, были устремлены куда-то вдаль. Оглядев мужа, Марья с поистине женским расчетом заключила, что он отощал без нее, да еще и забыл о гребне: длинные черные волосы, с которыми она любила играться, не блестели смолянисто, как обычно, а были небрежно переброшены за спину. На Кощее, как и на ней, был неброский наряд: рубаха да шаровары, самое верное для верховой езды. На поясе красной змеей обвивался кушак, который повязала Марья перед отъездом.

– Ваня? – позвала Марья, легонько тронув его плечо.

Он очнулся, увидел ее, и по бледному лицу скользнула улыбка. Задумчивость еще не спала с Кощея, но он с радостью потянулся навстречу, заключая ее в объятия. Марья ненадолго позволила себе ослабнуть, прижаться к мужу и не думать о тревогах, ласкаясь щекой к его щеке, как кошка. Кощей вдохнул – почувствовал на ней запах леса и скачки, рассмеялся – рокочущий звук, зародившийся в его груди, был приятнее всего на свете. Он скользнул рукой по ее волосам, накрутил на палец золотые прядки, выбившиеся из кос, венцом обнимавших голову.

– Как охота, моя соколица? – спросил Кощей, ненадолго отстранившись, чтобы взглянуть на нее всю, целиком. – Ты похожа на мальчишку… Я видел, тащили дичь. Ты победила вепря?

– Не я, – с сожалением призналась Марья. Она не успела придумать, какой колкостью ответить на слова о мальчишке. – Однако тебе стоит взглянуть… Нет, это не подарок, – разочарованно протянула Марья. – Постой…

Сивка пофыркивал: он всегда ревновал к Кощею, хотя Марья и не могла бы этого объяснить. Из притороченного к седлу колчана Марья вынула чужую стрелу с белым оперением. Она, казалось, жгла пальцы.

– Китеж, – без ее подсказок догадался Кощей. – Я так и думал. Многие новости доносят вороны: они видели, как у Китежа пыль клубится и реют стяги.

– Ты знал?

Кощей досадливо оглянулся.

– Недавно прошел клич. Царь Кощей Бессмертный украл ярославскую княжну Марью, – бесстрастно пересказал он. – Китежский князек задумал спасти красну девицу и забрать себе в жены.

– Он не собирается спрашивать девицу, нужно ли ее спасать, верно? – цокнула Марья. В ней вскипала злость. – Прошло три лета, они не собирались меня искать. Думали, я сгинула в лесах. Растерзана разбойниками.

– Не будь столь несправедлива. Как ты попала в Лихолесье, еще с седьмицу в лесах аукали дружинники князя Всеслава, изрядно беспокоя наших пограничников…

– Седьмица! – вспыхнула она. – Я ждала тебя две! Вот на что их хватило! Вот цена человеческой любви! Да, не гляди на меня – разве я могу оставаться человеком сама, когда живу здесь с вами, делю с нечистью и пищу, и кров? Нет, я сама уже нечто иное, и мне нет дороги назад, в отчий дом, из которого я лишь случайно вырвалась… Почему ты не сказал, что отец снова вздумал искать меня? – изумилась Марья.

Кощей молчал, глядя на нее каким-то чудным, неясным взором. Словно не желал в чем-то признаваться. Наконец негромко проговорил:

– Разве ты не хотела бы сама вернуться?

Потрясенная Марья даже отступила от него, ненароком сбрасывая руку мужа с плеча.

– Зачем бы мне возвращаться? – подрагивающим от недовольства голосом переспросила она. – Разве мне здесь худо? Плохо со мной обращаются?

– Китежский мальчишка, видно, решил, что плохо, – вынужденно усмехнулся Кощей. – Что за компания здесь тебе: ведьмы да упыри? Ты вынуждена прятаться от жизни в Лихолесье, я не хочу стать тюремщиком.

Она не нашлась с ответом и сникла. Марья нередко задумывалась о родных, но испытывала лишь раздражение: они оставили ее, подумали, что Марья упокоилась в постели из лесного мха и опавшей хвои – и этого им стало довольно. Что они в ней видели – странную неловкую княжну, мечтавшую о свободе и ратном подвиге? Несчастье, темное пятно, которое изгладил случай?

– Прости, сокровище, – мягко проговорил Кощей. Она молча прильнула к плечу, прижала руку к его груди, чувствуя неровное биение сердца. Было оно таким, потому что рука Марьи подрагивала или это магия истачивала в нем человека? Прикрыв глаза, она не нашлась с ответом.

– Я маленькая избалованная княжна, – пробормотала Марья. – Так ты, помнится, говорил? Чего еще ожидать…

– Я не мог и ума приложить, что делать с девицей, свалившейся мне на голову.

Она улыбалась, пока губы не заболели.

– Уши оторву, – беззлобно буркнул Кощей на конюшонка, который отирался рядом и все прекрасно слышал. Тот охнул, подскочил и улепетнул куда-то прочь, к стойлам. Марья мягко улыбнулась, ничуть не расстроенная проказой мужа. Ей тоже не нравилось, когда их подслушивали.

В горнице было шумно. Марья слышала, о чем беспрестанно говорят, и в ней поднималась досада. Она привыкла к тому, что войны боятся – это она слышала от отца, смотревшего на нее бельмом глаза сурово и строго: князь Всеслав едва не погиб от жестокого удара. Но нечисть как будто ожидала боя с нетерпением…

– Они оскорблены за прошлый раз, – объяснил Кощей. – Надеются, удастся отвоевать полосу леса, что за рекой, и, может быть, поле… Не все из них питаются человечьей кровью.

Марья с беспокойством вспомнила бледные щеки Любавы, утратившие яркий, словно бы нарисованный румянец к зиме. Ей редко приходилось думать, что народ Лихолесья голодает.

– Скажи лучше, как там казанский князь… то есть хан – их так называют, верно? – спросила Марья, подавая Кощею руку с легкой улыбкой. – Вы договорились?

– С возрастом он становится все своенравнее, даже мне трудно найти с ним общий язык, – вынужденно признал Кощей. – Однако его войска не станут беспокоить наши границы.

– Что ты ему предложил?

– Силу.

На протянутой ладони Кощея вспыхнул темный огонь. Зачарованная Марья потянулась навстречу, как будто ей вдруг захотелось погреть тронутые холодком пальцы, но она отступила.

– Однажды магия затуманит ему разум окончательно, и он станет искать ее источник в Лихолесье.

– Поздно туманить болото, – отмахнулся Кощей. – Они суеверны, эти ордынцы. А под боком у нас Китеж, их магии они уж боятся как огня. Говорят, она жжется каленым железом… Баскаки спать не могут.

– Смеешься? А мне не смешно!

Он осекся, перестав волновать Марью рассказами о старых войнах. Ей приходилось множество раз слышать, как с десяток лет назад войско Кощея было разбито на самых подступах к Лихолесью и теперь они вынуждены таиться в тенях, прятаться в норах… Впрочем, из нор быстро вырос городок.

– Они нашли алтарь Белобога подле Китежа, – прошептала Марья, повторяя легенды и слухи, гулявшие среди дворовых девок, и оттого чувствуя себя пустоголовой сплетницей. – Говорят, они благословлены… Или прокляты, кто знает.

– Наше проклятие крепче их, моя соколица.

Кощей потер пальцы, словно огонек еще жегся. Но лицо его не выражало ничего – даже ни капельки восхищения, которое у Марьи вызывало колдовство и всяческие чудеса. Так же она смотрела на лук. Или на клинок.

– Где же Вольга? – повеселев, спросил Кощей, вспомнивший побратима. – Я думал, он первым собьет меня с ног, но, вернувшись, его не нашел. Он тоже отправился рыскать по Пограничью? Должно быть, мне стоит их догнать…

– Останься, должны приготовить трапезу. – Ей вовсе не хотелось расставаться и на мгновение.

Кощей кивал и смотрел на нее как-то тоскливо, но в то же время его темные глаза восхищенно сверкали, как адамант в том кольце, что он однажды привез ей. Марья сложила руки, скользнула по тому пальцу, где она обычно носила кольцо. Руки ее давно привыкли к оружию, а не к украшениям… и не к рукоделью. С усмешкой она вспомнила, как расстраивалась нянька ее неумению вышить простой узор красной ниткой…

Все это осталось в прошлом, отцвело.

– Мне нужно переодеться, – вспомнила она.

– Пожалуй, и мне тоже. Однако славно мы подходим: оба как будто едва вернулись из многолетнего похода…

Они переглянулись, оглядели друг друга и остались довольны.

***

Вечерние сумерки скрыли город. Нечисть видела и без огня, так что факелов не зажигали, они всегда любили прятаться в темных углах. Во мраке выскальзывали из домов – таких же, как у людей, землянок, а то и больших теремов с примыкающими дворами… Выскальзывали и отправлялись в людские деревеньки, все эти вурдалаки и упыри, легкие мары, ведьмы с голодными очами, из которых словно бы сыпались зеленые искры, всяческая нежить… Этим Кощей правил.

Выйдя во двор, Кощей поправил рукава рубахи, скатывая их пониже, скрывая метины шрамов – и чтобы другие не видели, и самому ему они кололи глаза. Тишина стояла хрупкая, небывалая. Медовуха не туманила голову, а словно бы сделала ее светлее – он выпил чарку в надежде, что это поможет унять волнение. Ему стоило остаться там, в тепле, в объятиях заснувшей Марьи, но ночь позвала.

Полная луна тяжело нависла, мигали звезды. Кощей долго смотрел на вежу, тоскливо вырисовывавшуюся на фоне ровной крепостной стены. Где-то там, наверху, томился дозорный, всматривавшийся в темноту леса. И, может, молился Чернобогу, чтобы он не послал китежские рати так скоро – прислушавшись, Кощей наверняка мог бы уловить его тихий шепоток.

Возле дружинного лагеря всегда пахло псиной, что было неизбежно. Кощей давно притерпелся, но, подойдя ближе, все-таки скривился и тихо рассмеялся. Взглядом поискал меч – отроки нередко оставляли их где ни попадя. Вдруг позади послышались шаги большого зверя, тяжелое дыхание, тихий взрык, и Кощей почти потянулся к силе, которую ему вручили…

Тень перетекла из волка в человека и ступила навстречу.

– Пограничье спокойно, государь, – негромко заметил сиплый голос. – Младшая дружина задрала несколько овец в деревнях поблизости, так что они нескоро подойдут ближе. Это все лишь охотники…

– И ты думаешь, это остановит войну? Пара загрызенных овец? – холодным как яд голосом проговорил Кощей. – Стоило бы отправиться в Китеж и перекусить горло княжескому сынку, пока он не натворил беды…

– Ты хочешь сам ударить?

Кощей усмехнулся. Черная тень выступила, озаряясь светом луны, и заключила Кощея в крепкие объятия, от которых у него, кажется, хрустнули ребра. Широкое лицо с клокастой бородой и желтыми волчьими глазами лучилось ликованием – и беспокойством.

– Худой ты, что тростинка – как войско вести? – крякнул Вольга. – Что эти ордынцы едят – конину? А готовят ее, положив под седло?

– Оставь. Если ты вернулся позже всех, я отлично понимаю, к чему это приведет…

– Иван, – укоризненно напомнил Вольга. Лишь жене и побратиму он позволял звать себя прежним именем. – Ты не пройдешь туда, Китеж-град охраняет магия Белобога. Она втоптала нас в пепел, с ней не тягаться даже чародею вроде тебя – уж не обессудь… Зазря сгинешь, а граница их останется стоять. Мы оба это знаем.

– А я – отражение, отражение на воде – только я и смогу туда прорваться, – озлясь, рявкнул Кощей. И добавил: – Он хочет забрать Марью. Когда я узнал, думаешь, каково мне было?

– О, вот в чем дело… Право слово, чего ты так вцепился… Неужто сложно было, как в старые времена, украсть царь-девицу и… Здрав буди, королевна, мир вашему дому!

Оглянувшись, Кощей с изумлением увидел жену – простоволосую, в исподнем, но кутающуюся в большой расписной платок, который он привез ей из очередного странствия…

– Марья… – растерянно позвал он.

Она не злилась на Вольгу – и вовсе не умела на него сердиться, пропуская большую часть его слов мимо ушей, – но к Кощею шагнула сердито. Запыхалась, от ярости, озарившей ее лицо особо, прекрасно, не могла выдавить ни слова. Волосы развевались от поднявшегося ветерка, в лунном серебряном свете лицо Марьи казалось бледным, как у голодной упырицы.

– Если будет война, мы вместе поведем нечисть на сечу, – проговорила Марья, сверкая глазами, – и никто не посмеет забрать меня и насильно венчать у Белобогова алтаря, не будь я Марена. Я убью китежского князя.

Где-то вдалеке гаркнул ворон. Или это из Кощеева пережатого горла вырвался короткий смешок.

========== 2. Деревянный крестик ==========

Проснувшись, Марья с трудом могла вспомнить прошедший день. Что-то тревожило ее, да и утром она не нашла в постели Кощея; Марья слепо скользнула рукой рядом с собой, но не ощутила даже остывающего тепла… Едва ли он ушел давно: Марья смутно припоминала его руку, коснувшуюся плеча, и брезжащую за окном зорьку… Нет, ее волновало иное: рука Кощея не была живой. Теплой, ласковой, какой он когда-то впервые коснулся ее лба.

Марья встала чуть раньше, чем в опочивальню просочилась Любава. Она, как и обычно, притащила громоздкий таз и кувшин с водой – это был старый ритуал, который ведьма исполняла гордо. Марья давно не боялась ее когтей, едва касавшихся кожи, доверчиво прикрывала глаза, ныряя не в ледяную трезвящую воду – в свои бестолковые, смятенные мысли… Утро прошло молчаливо, и Любава была на диво тиха, хотя в другие дни стрекотала, точно сорока в лесу. Нет, она тоже уловила, как нечто придвигается к ним, угрожающе сипя, гремя и свистя.

– Ты помнишь прошлую войну с Китеж-градом? – спросила Марья, вертясь у зерцала, пока Любава проходилась можжевеловым гребнем по ее волосам и нашептывала свои вечные присказки. Почувствовала, как рука ведьмы запнулась, не скользнула ниже. Но волосы Марьи всегда путались, она не помнила ни дня, когда Любаве не пришлось бы распутывать колтуны золотых прядей…

Они столкнулись взглядами в отражении. Любава вспыхнула, смущенно отвернулась, не смея так прямо глазеть на королевну. Кощеево зерцало показывало правду, это он ей так сказал, а Марье всегда казалось, что отражение ей льстит. Но испуг Любавы она успела уловить.

– Тогда я была совсем юной, – прошептала Любава. – Я не умею сечься, моя королевна, но нашей дружине нужны были все, кто может держать меч. Мой конь пал почти сразу, сраженный чьей-то меткой стрелой, меня выбило из седла… Было больно, я не могла встать: упала на ногу, подвернула. Мне казалось, по мне вот-вот проскачет конь. Растопчет меня, растерзает…

Привычная работа помогла ей справиться: Любава расчесала волосы и стала укладывать их в венец, сплетенный из двух кос. Ни один волосок не выбивался – наверняка чародейство помогало Любаве смирять непокорную гриву Марьи.

– Мое счастье, что я выползла под копыта Кощееву коню, – продолжила ведьма. – Мы отступали в Лихолесье, все было смятенно… Слава Чернобогу, в той битве не было волхвов Белобога. Они оказались бессильны на нашей стороне Смородины, иначе ни один из нас не пережил бы тот бой. А царь подхватил меня, просто потому что мог спасти. Спасти хоть кого-нибудь. Царь милосерден, и я на крови клялась служить ему вечно…

– Но он же и призвал тебя сражаться, – прошептала Марья. – И от этой просьбы нельзя было спрятаться.

Любава не посмела бы сказать этого, но Марья знала. Какая-то неведомая магия повелевала нечистью, что они не могли ослушаться ни единого слова, сказанного Кощеем, если он того пожелает. Именно он собрал великое войско, которое повергнуть смогла только единая армия князей… Сила вынуждала нечисть браться за оружие – или выходить на сечу с оскаленными клыками и выпущенными когтями. Но Кощей сотни раз клялся ей, что большая часть войска шла по своей воле, а в преданности волкодлачьей дружины ей не приходилось сомневаться…

– Не нужно серег, – отрезала Марья, видя, как Любава робко потянулась к шкатулке с драгоценностями, – и дорогого платья. Каменьями стоит сверкать в мирное время, но сейчас мы готовимся к битве. Достань мой меч, – устало прошептала Марья.

Она не обернулась, но услышала, что глухо хлопнула крышка сундука.

***

После долгого путешествия в богатый дом казанского хана Кощей с неохотой взлетел на коня. Тряска постоянной скачки утомляла его, и он по-своему завидовал неутомимым сильным дружинникам, мягкие волчьи лапы которых гулко ударяли по земле. Конь шел неудобно, переваливаясь, дергая седло. Но давно прошли времена, когда Кощей мог бы взобраться на спину побратима, впившись пальцами в густую пушную шерсть… Хотя Вольга и тогда огрызался и жаловался на свой бедный хребет.

Словно почувствовав его мысли, Вольга обернулся, скосил янтарный глаз и фыркнул. Рядом с рысившим конем запросто держался большой, чуть не со скакуна в холке, волчище. Его сосредоточенный, хищный вид успокаивал Кощея. Он не боялся вражеской засады, поскольку давно выучил, что магия стоит десятков самых умелых и верных воинов, но куда хуже ему было бы ехать через потемневший, помертвевший лес в одиночестве. И все-таки близость побратима напоминала ему о свободных славных временах, когда за его спиной был ветер, а не сбившаяся в стаю отчаявшаяся нечисть…

Лихолесье чувствовало; этот лес всегда был живее большинства тех, кто таился в нем. Живее даже Кощея. Он усмехнулся этой мысли, бесполезно тронул поводья, но конь шел по-прежнему ровно – его гораздо больше занимали волки. Под их ногами шуршали мшистый подлесок, травы и мелкие кустарнички. Оглядываясь, Кощей щурился, всматривался в сгустившуюся тьму между деревьями и отчасти надеялся встретить там чуткий взгляд Хозяина Леса. Старик нравился ему вдумчивым, внимательным нравом и заботой обо всех лесных тварях. Видно, населившую его Лихолесье нечисть он тоже относил к ним, а потому благоволил им… Но сегодня Хозяин не явился, точно Кощей чем-то обидел его или его детей; мельком он заметил пару моховиков, в любопытстве высунувших плоские мордашки из-за приземистых пней, глазея на проходящий мимо отряд.

Пограничье до сих пор было пожжено. Лес обрывался, начиналась полоса пожарища; Кощей издалека почуял крепкий запах пепла, точно горело вчера. Но Вольга предупредительно рыкнул и махнул хвостом, приглашая проехать чуть правее… Дружина знала обязанности и быстро разделялась, юркая в разные стороны, однако Вольга вел его прямиком к спуску к реке…

Лес и впрямь горел недавно. Кощей заметил свежие угли, а запах не чудился ему, не был напоминанием о десяток лет назад минувшей битве. Кто-то жег Лихолесье, и в нем неудержимо вскипела злость. Сначала они пришли охотиться в пределы его владений, а теперь явились спалить их! Конь споткнулся.

– Люди? – протянул Кощей зловеще. – Они перешли Смородину?

Река плескалась, как ему показалось, тревожно. Барашки, шедшие по глади, проскальзывали все чаще и чаще; когда же он подъехал ближе, в глубине что-то едва слышно зарокотало. У кромки воды стояло четверо юнцов, окруженных оскаленным отрядом волкодлаков. Один, самый трусоватый, завидев Кощея, дернулся и ступил назад, замочил штанины плеснувшей речной водой.

– И отчего ж они не горят? – недобро спросил Кощей, поглядывая на Вольгу.

Тот весь перетряхнулся, словно его грызли какие-то мелкие гадины, и встал во весь человечий рост. Кощей спешился, кивнул на коня молодому волкодлачонку, и тот преданно припал к бабкам его ног, чуть щеря зубы. Вольга тоже скалился – многообещающе-радостно, как и каждый раз, когда он подбивал Кощея на какую-нибудь опасную глупость. Кощей покачал головой. Когда побратим на заре ввалился к нему в палаты, он сразу понял: придется вставать и ехать с ним в лес. Упрямства Вольге было не занимать.