Текст книги "Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Князья проиграли, отец рассказывал мне, – произнесла Марья. Всеслав был там вместе с другими воинами и наблюдал, как гибнут войска. – Черниговский князь не пришел, как и ожидали, Ярославль принял удар, но не сдержал… Отец всегда считал тот бой позорным, на них напали, не успели они построить воинов.

– Я слышал, кто-то думает, у ордынцев были глаза и уши среди русского воинства, – согласился Кощей, – потому они заранее знали, где войска остановятся на ночевку. Наутро их ждала армия неприятеля, их перерезали… – Он зашипел по-змеиному, мотая головой. – Но сыну князя, знаешь ли, повезло. Если так можно сказать. Знатных воинов не убивали на месте, а угоняли в плен; войску в походе пригодятся рабочие руки, которым не нужно платить, а вот с родичей потребуют выкуп. Но то ли отец не заплатил, то ли ордынцам этого было недостаточно и они решили вытянуть из него больше золота, но я свободы не увидел…

Тоска прорезалась в его голосе, и Марья, последний год упивавшаяся свободой и безнаказанностью, ощутила болезненный укол в сердце. Каково быть пленником, не сметь ступить без повеления хозяев, терпеть боль и унижение… Она снова воочию увидела длинные полосы на спине Кощея, словно расчесанные большим диким зверем, и зажмурилась. Помнила, как по приказу отца секли провинившуюся дворню, но и представить не могла этого сильного и гордого человека воющим от плети какого-то спесивого ордынца…

– Они обращались с пленниками хуже, чем с псами, – рассказывал Кощей, уняв отчаяние. – С ремесленниками, с теми, кто мог трудиться, еще не лютовали, а я был княжеским сынком, меня не обучали телеги чинить или там горшки из глины лепить… Те шрамы, что на руках, от колодок, про спину ты и сама, я уверен, догадалась.

– Но разве ты не пытался сбежать? – нетерпеливо спросила Марья.

– Как же, я мечтал об этом все время. Но у ордынцев есть весьма занятный способ удержания пленников… Они не заботились об охране, не тратили людей, зато проделывали тонкий надрез на ступнях рабов, всыпали в рану жесткого конского волоса и оставляли заживать под присмотром. Уверяю тебя, сбежать, когда тебе кажется, будто ты ступаешь по иглам, не мог никто. Скорее помрешь от боли.

Задохнувшись от возмущения, Марья уставилась на него. Неужели кто-то, даже жестокие ордынцы, о которых ей рассказывали страшные сказки, способен на такое зверство?

– Я не помню, сколько лет я провел в плену, все смешалось. Но однажды ночью ко мне явился кто-то… Не то собака, не то человек, не то оба сразу. Он предложил мне силу. Не знаю, почему Чернобог выбрал меня, а не кого-то другого. Может, ему показалось забавным вручить колдовство тому, кто сходит с ума от боли и ярости, кто грезит о мести. Боги иногда играют с нами, это известно. Но я не думал об этом, я согласен был на что угодно, лишь бы освободиться и растерзать своих мучителей. Он исцелил меня и дал смертоносную силу…

– Я бы тоже согласилась, – успокоила его Марья, поглаживая по голове. – Разве можно жить в таком ужасе? Ты ничуть не виноват. Нет, служители Белобога учат смирению и терпеливости, но и они сдались бы… Что было потом?

– Я сжег их город, уж не помню, как это было. Кругом пожар, кричащие люди, и кто-то рубил меня, а я не чувствовал боли, только плещущуюся силу… Позже я понял, что сжег и других пленников, они-то не могли бежать, но мне было уже все равно. Я схватил какого-то коня, бросился прочь, в степь, скакал, пока сам не свалился от усталости… Наутро меня нашел Вольга. Коня он съел в волчьем обличье, голодный больно был, а мне решил помочь. Он честный, – с теплотой добавил Кощей.

После ужасов плена бесхитростная доброта Вольги показалась бы чудом, и Марья поняла, почему он так привязался к оборотню.

– А потом ты стал Кощеем и решил пойти войной на Китеж?..

– С силой мне совладать помогла Ядвига. Несколько лет мы с Вольгой шатались по лесам, но однажды наткнулись на нее. Колдовство меня мучило, а она кое-как научила им пользоваться. К тому времени вокруг нас стало много нечисти, они тянулись к чародейству Чернобога, видели во мне вожака, спасителя, и мы решили выступить против Китежа, истреблявшего их… Я и сам подумал, что мог бы стать для этих князей силой похуже, чем Орда. Они бросили меня в плену, мой отец, дядька, все родичи, все присягавшие на верность… Мы с тобой похожи, я тоже горел от обиды. И я стал для них Кощеем Бессмертным.

– Почему бы не называться прежним именем? – пожала плечами Марья. – Что значит?..

– «Кощей» на языке ордынцев значит «невольник», – пояснил он. – Они никогда не утруждались запоминать имена пленников. Даже собакам придумывали клички, но мы не были для них чем-то живым.

– Но ты свободен! – воскликнула Марья. – Почему же ты называешься рабом?

– Я сменил хозяина, но что за разница. Чернобог тоже может ударить плетью или запереть меня где-нибудь. Я живу, пока угоден ему, пока в моей возне с Китежем он видит какую-то пользу.

– Он может убить тебя? – испугалась Марья.

– Пока я не сделал ничего, чтобы его прогневать. Огрызаться и язвить я могу сколько угодно, его это, кажется, даже забавляет. Но чародейство вытирает из меня человека. Чем чаще я им пользуюсь, тем меньше чувствую… Может быть, тебя мне послали в спасение.

– Вот еще! – нахмурилась Марья. Ей не хотелось быть лишь мелким камушком в руках каких-то высших, непонятных ей сил. – Я сама пришла, свалилась тебе на голову, как ты любишь говорить… Ваня, ты поэтому оставил меня пленницей?

– Ты не пленница, – проворчал он, устраиваясь удобнее на переворошенной походной постели, чтобы смотреть ей в глаза. – Ты моя гостья. Разве я чем-то стеснил тебя? Запретил что-то? Сначала я хотел расстроить союз Ярославля и Китежа, признаю, но после понял: тебе нельзя возвращаться по своей воле. Тебя назовут ведьмой, сожгут, я не хотел этого. Они не поверили бы в мое милосердие. Посчитали бы злым духом, навкой, чем угодно… Я не мог отправить тебя на верную смерть. Ты же знаешь, как люди могут быть жестоки.

Он ласково касался ее щеки, а потом целовал запойно, отстраняясь лишь для того, чтобы полюбоваться чем-то. Марья не считала себя красавицей, но Кощей видел в ней что-то необычайное, касался благоговейно, точно перед ним было сокровище. И она беспомощно смеялась, чувствуя легкость, и замирала от радости, видя на его лице светлую улыбку, делавшую Кощея в сотни раз прекраснее. И впутывала пальцы в его волосы, и ликующе зажмуривалась, чувствуя на шее горячие губы.

– Что будет, когда мы вернемся? – спросила Марья. Она чувствовала, что эта игрушечная война иссякает, и не знала, что им останется потом, в туманном будущем.

– Не знаю, любовь моя. Но я буду жить, пока сердце бьется, и я останусь с тобой, пока ты не выгонишь меня прочь из своего шатра, – улыбаясь, поклялся Кощей. – А если согласишься стать моей женой, я сложу к твоим ногам головы наших врагов, Марья Моревна.

========== 5. Военный совет ==========

Комментарий к 5. Военный совет

кстати, в перерыв между главами у нас написался флаффный летний вбоквел, советуем заценить: https://ficbook.net/readfic/9633488

В этом зале часто собирались, чтобы обсудить военное дело. Он был со стороны густого леса, шумевшего за окнами; свет почти не попадал. Было темно и прохладно. Они сидели за длинным столом. Марье казалось, что изначально строили широкий пиршественный зал, где можно устроить разгульное празднество – с плясками, скоморохами, с беспробудным пьянством, когда брагой заливались по глаза. Но Кощей был из тех, кто больше любил вольные народные гуляния, раскинувшиеся на берегу Смородины-реки; в тереме же он говорил строго, серьезно, сверкая темными глазами, и не терпел беспечности.

Марья сидела во главе по левую руку от него, хмурилась. Она отстраненно подумала, что, если все благополучно завершится, она уговорит мужа устроить пир. Чтобы забыть, отвлечься, утопить тревогу мыслей. Но прежде нужно было победить набравший немало сил Китеж-град, и это представлялось ей невозможным, сказкой… Она повела плечами. Марью тянуло в бой, отстоять Лихолесье, доказать мощь клинком и копьем, однако все медлили.

Помимо них с Кощеем и Вольги, за столом собрались несколько волкодлачьих командиров – матерых седоватых волков с отметинами шрамов, – перевертыши, могущественные ведуны и ворожеи, широкоплечая ягинишна с суровым лицом деревянного идола, несколько упырей из посадских – они обеспечивали Лихолесье, торгуя с отдельными людскими гильдиями, так что их деньги имели вес. Чтобы за советом никто не заскучал, Кощей повелел наполнить кубки некрепким, почти безвкусным вином. Так на собрание попали несколько ведьм из прислужниц – Марья перемигнулась с Любавой, которая, как и обычно, держала ушки на макушке и с любопытством оглядывалась, запоминая все. Ведьма понимала куда больше, чем думал бледный сухой волхв, подставивший ей кубок требовательным, грубым жестом.

Вольга важно излагал свою задумку, поднявшись на ноги. Он выглядел внушительно, широкоплечий, суровый, и его голос звучал гулко, отдавался от стен с вырезанными охранительными узорами. Марья слушала Вольгу, и в ней все вздрагивало, билось, как испуганный, поднявшийся на дыбы конь. Не хотела она верить, что он и вправду предлагает Кощею сдаться в плен… На мгновение Марье показалось, это ночное наваждение, мара, и она впилась ногтями в ладонь, но Вольга не истаял. На глаза навернулись слезы.

– Они рассчитывают на крупную войну, – пояснял Вольга, превратившись из знакомого ей гуляки в военачальника, – и за ее время мы едва ли сможем добраться до Китежа. Прежде не добирались. Князь с княжичем Иваном спрячутся, мы ни за что не достанем их. Так же было в прошлую войну. Однако мы понимаем, если лишить Китеж мощного правителя…

– Если они останутся в граде, разве их не прославят заячьими душами? – спросила Марья.

– Полагаю, когда они наденут наши головы на копья, всех перестанет это волновать, – задумчиво растягивая слова, произнес Кощей; до этого он молчал. – Мы тоже спрятались, моя королевна, после прошлой неудачи. Но теперь, увы, у нас нет границы, которая сдержала бы Китеж. А у них есть – и они ее используют.

– Значит, – послышался сиплый, скрежещущий голос седого волхва, – Вольга Святославич хочет прервать род китежских князей?

Китеж полностью полагался на княжескую власть. Как и родной Марье Ярославль, который она не могла представить без твердой руки своего отца. Она слышала, что на севере, в новгородских землях, все важные решения выносит соборное вече, однако в Китеже не было сильных бояр: князья никогда не допускали, чтобы кто-то мог сравниться с ними влиянием на людские сердца…

– Старый князь немощен, звезды предрекают ему скорую смерть, – согласился с Вольгой волхв Чернобога каркающим вороньим голосом. – А у княжича Ивана нет сыновей. Нам о них не известно… Если мы пресечем их род, война завершится. Хотя бы ненадолго.

Кощей рядом незаметно двинулся, затылком прижимаясь к отполированному дереву высокой спинки. Ему понравилось то, что прозвучало в словах волхва – обещание. Они могли не только сломить хребет силе, таящейся в Китеже, но и завоевать его, забрать себе. Захватить Камень-Алатырь и, может, раздробить его на части. Это взволновало и Марью.

– Их поддерживают священники, – напомнил Ворон, их незаменимый разведчик. Он сидел на стуле несколько неловко, скованно, как птица на жердочке. Смотрел блестящими черными глазами умно и пристально. – Если мы убьем княжича, они могут выдвинуть кого-то… от себя. Выдумают знамение, провозгласят пришествие их Спасителя. Это укрепит волхвов Белобога.

– Если мы задавим их, разрушим их церкви, они не смогут ничего сделать, – хищно пророкотал кто-то из волкодлаков, и ему голодно отозвались другие. По залу прокатился гулкий грозный вой, скоро утихший. – Но нельзя же беспомощным отправляться в дом врага! – грянул волк, ударив тяжелой лапой по столу, и некоторые невольно содрогнулись. – Нам остается надеяться на их милость?

– Это наш единственный шанс, – настаивал Вольга, глядя на Кощея и Марью неумолимо, подсказывая: последнее слово за ними. Он по-прежнему стоял, точно на пиру, когда воздевал кубок и говорил горячие слова. Марье подумалось, в следующий раз Вольге придется пить на тризне. Но он был охвачен своей выдумкой, как сухая степь – пожаром. Говорил жадно: – Они не ожидают нашей сдачи! Лихолесье всегда сражалось – они привыкли, что мы доверяем мечу и топору, а не льстивым словам, не обещаниям. Но в поле нас однажды разбили, и наша земля до сих пор отравлена их поганой ворожбой! Пришло время рискнуть иначе. Попробовать нечто новое.

– Не забывай: если царь Кощей погибнет, мы тоже останемся без главы! – воскликнул один из упырей-купцов. Марья нередко замечала, что они стараются польстить Кощею, однако этот упырь в волнении часто моргал и воздевал верхнюю губу, что всем видны были шилья клыков – и впрямь испугался. Сдавленно, почти без вызова спросил Вольгу: – Или, может, ты сможешь повести нас?..

Вольга по-волчьи глухо заворчал, глянул на него исподлобья. Он никогда не был властолюбив, и такие предположения отчасти пугали его и заставляли растеряться. В поисках подсказки он оглянулся на Кощея, но тот размышлял о чем-то своем, молчал, кусая губы. Марья почувствовала на себе несколько взглядов и, злясь, вскинула голову. Она могла представить, о чем они с насмешкой думают: если Кощей погибнет, нам останется обычная человечья женщина, пусть и умеющая размахивать мечом!

– То, что ты предлагаешь, опасно, – сказал Кощей. – Мы не можем знать, что нас с Марьей не казнят тут же, как мы сдадимся. Но…

Выдумка Вольги была проста: Марья должна была выехать навстречу китежскому войску, вставшему неподалеку от Лихолесья, и объявить, что разговор с отцом разрушил чары Чернобога, вернул ей рассудок. Что она захватила в плен коварного колдуна, поскольку он не ожидал от нее непокорства, и бросилась прочь из проклятого места. Вольга пообещал послать им вслед младшую дружину, чтобы волчата выли и лязгали зубами, притворяясь страшной погоней. В довершение всего Марья должна была рухнуть на землю в ноги китежским воинам, креститься и выть. Ей стало тошно.

– Отец не даст меня убить, – с легким сомнением произнесла Марья. Она была неласкова с ним, а уязвить гордость старика просто. – Нет, он упрашивал меня вернуться! Он знает: если я выйду за Ивана, Ярославль станет сильнее. Я их трофей.

Ее отец всегда мечтал о силе. Она была лишь одним из его мечей. Способом добыть славу, возвыситься по сравнению с соседями…

– Марью Моревну они повезут в Китеж, чтобы выдать за княжича, – объяснил Вольга. – А Кощея – чтобы показать победу. Они ловят нас и сажают в клетки, как диких зверей! Как медведей на ярмарке! Княжич Иван молод, ему нужно свершение, что прославит его в народе. Он захочет показать всем плененного Кощея.

– А если княжич решит показать всем отрубленную голову моего мужа? – вспыхнула Марья, перебивая чьи-то робкие голоса, готовые возразить распалившемуся Вольге. – Твоего отца убили и превратили в трофей, Вольга, Змеев сын! – безжалостно напомнила Марья. – Я не позволю!..

Она сознавала: никто в Ярославле не позволил бы ей так голосить, вскакивать, спорить с уважаемым мужчиной. Но обитатели Лихолесья затаили дыхание, наблюдая за ними с любопытством. Здесь тоже любили сплетни. Но Вольга необычно мягко глянул на нее:

– Я понимаю, моя королевна, – пытаясь успокоить, обратился он. – Но нас всех вырежут. Мы не сможем договориться с Ордой, чтобы они дали нам воинов, а иначе нас не хватит. Китеж собрал вокруг себя самые сильные дружины, пока мы выживали! Нам остается хитрость – и ничего больше…

Не стыдясь своего порыва, Марья выдержала взгляд Вольги. Она не ожидала от него, свободного человека, любителя выпить и поохотиться за девками, такой мудрости, зазвучавшей в мерных, но тяжелых словах. Она тоже знала ответственность за Лихолесье, за каждого, кто прибился к ним в надежде, что царь Кощей Бессмертный спасет их… Они не были теми, за кого полагается сражаться честному воину: пили человечью кровь, задирали их скот, крали их детей… Марья знала, что случается ночами, когда она безмятежно спит, как всякий человек. Но они приняли ее такой, какой она была, и она была должна всему Лихолесью, ее дикому убежищу. Она наслаждалась жизнью в нем несколько славных лет – пришла пора выйти на его защиту.

– Он не убьет меня, – произнес Кощей, решив нечто. – Нет, не сможет. Ворожба Чернобога не позволит ему. Ты, Вольга, можешь пронзить мое сердце, но я останусь стоять, как был. Вот почему они потащат меня к Китежу – там сила Белобога больше всего, там у него будет шанс… Так же, как их ведуны ни на что не способны за границей Смородины, в вотчине Чернобога, и я буду беспомощен. Но мне хватит простого ножа, чтобы закончить все.

Среди собравшихся прошел шепот: они уважали силу своего царя. И многие видели, как его раны затягиваются и стираются, в несколько ударов сердца превращаясь в старые шрамы, а то и изглаживаясь. Ведуны кивнули: перебороть власть Чернобога можно было лишь в Китеже, на его намоленной, искрящейся от светлого чародейства земле. И все-таки слова Кощея о том, что он будет лишен силы, внушили им страх.

– Вы оба окажетесь в Китеже, в сердце нашего врага, – поддержал Вольга, ликуя, что побратим на его стороне. Марье казалось, Кощей решил все еще в ее покоях. – И тогда вы должны убить Ивана и его отца, если он не отдаст душу своему богу прежде, – решительно произнес Вольга. – Мы будем рядом, сумеем собрать силы, чтобы напасть на Китеж в назначенный час…

– Но что станет с Лихолесьем? – обеспокоился трусоватый купец. – Они сожгут лес… Едва увезут царя Кощея, мы будем как на ладони.

– Нет, если мы убедим их, что в нем таится темная орда, – убеждал Вольга. – Ударим в спину всеми силами, напугаем, что отобьем Кощея. Они будут вынуждены отступить хотя бы на время. Тогда мы уйдем вглубь и станем надеяться, что Хозяин Леса поможет нам. Мы продержимся…

Марья прикрыла глаза. Сила, таящаяся в лесу, пугала ее, и она не знала, стоит ли на нее полагаться, когда цена ошибки столь высока. Но по лицам собравшихся она видела: они готовы рискнуть. Чтобы дать им шанс что-то изменить, переиграть… Лихолесье устало бояться и прятаться, они, как и Марья, любили волю, но загнали себя в закуток одного леса, боясь смерти. Несколько лет, с прошлого разгрома, они точили когти и клыки, мечтая вонзить их в китежских воинов… И лишь самых робких из них пугала война.

Она ощущала, что все решено, что ее беспокойство ничего не изменит. Странно: Марья не боялась за Кощея, когда он сражался, поскольку оберегала его сила, которую никто понять был не способен. Но плен – кто знает, как с ним обойдутся? Какие пытки придумают? И как это напомнит ему заточение у ордынцев, вернет в прошлое и сломает?.. Переживая за его душу, Марья вся извелась и прослушала часть разговоров, но быстро поняла: волхв настаивает, что сейчас самое подходящее время для исполнения задуманного.

Взгляд ее остановился на Вольге. Он тоже знал! Сердце Марьи заныло от такой жестокости. Знал и предлагал Кощею сдаться – он, помнящий о том, каким нашел обессиленного юнца после пожара в ордынском стойбище… Но золотистые глаза Вольги сияли знакомо, уверенно, грозно. Он знал о необходимых жертвах – как и сам Кощей.

***

О том, что явилась Ядвига, Марья узнала сразу же. Новость пронеслась по терему, передаваемая слугами, и осела на остром язычке Любавы. Ведьма осторожно приблизилась к Марье, наклонилась к уху…

Она помнила о молчаливой ягинишне на военном совете. Все воительницы были немногословны, так что никто не удивлялся ее бесстрастности: она не сказала ни слова, пока другие спорили, как далеко стоит отступить. Со слов той же Любавы Марья знала: Ядвига как-то может следить за ними глазами своих воительниц. Они были странными, рядом с ними Марью неизменно брала оторопь, как и в первый раз, когда она увидела ягинишну. Они все казались ей неживыми. Принадлежащими к неясной другой стороне. И в темных глазах ягинишен она всегда видела Ядвигу – какой-то отблеск, словно болотный огонек в ночи…

Кощей отправился поговорить с ней – куда-то на границу леса, как он обмолвился, чтобы она, в случае чего, знала, где его отыскать. Поначалу Марья чувствовала незнакомую ей ревность: Кощей, когда бы Ядвига ни появилась, находил время для нее – даже если они беседовали с Марьей, он тотчас отрывался и спешил к своей старой знакомой, хотя и выглядел рассерженным. Но со временем Марья поняла, что он видит в этой женщине кого-то вроде матери. Единожды Кощей обмолвился, что его родная мать умерла от лихорадки, а отец скоро нашел другую жену, и Марья почувствовала, что в этом таится какая-то глухая обида…

Она была около конюшен: зашла проверить Сивку, начавшего прихрамывать после боя у Смородины. Конь выглядел усталым и печальным, уныло посмотрел на припасенный ею кусочек сахара, но взял его с ладони мягкими губами. Сивку, подарок мужа, она любила и лелеяла, и его хромота стала всерьез волновать ее. Марья в смятении покинула конюшни, кивнув слугам, и решила подыскать какое-нибудь другое занятие. Она задумала выйти в посад, надеясь застать что-то любопытное, что развеяло бы ее скуку. Любава неотступно следовала за ней…

Не успела Марья выйти за крепостную стену, как заметила приближающуюся к ней женщину. Ядвига. Она насторожилась, подняла голову к небу, подсчитывая, сколько времени прошло с тех пор, как Кощей отправился к ней. Ядвига хмурилась, между бровей залегла складка – видно, ей не удалось побороть упрямство Кощея.

Ее свободно впустили за ворота, волкодлаки уважительно склонили головы и замели хвостами, как дворовые псы. Марья попыталась уйти, но Ядвига вмиг оказалась рядом – быстрее, чем обычный человек. Они стояли в тени крепостной стены, в укромном углу, и Марья с досадой поняла, что загнала себя в ловушку.

– Я хотела бы говорить с тобой, – сказала Ядвига.

Марья ей никогда не доверяла, а в последнее время привыкла видеть вокруг недобрые силы, угрожающие ей или ее мужу. Ярость вскипала скоро. На ее поясе до сих пор висел меч, нелепый на простом женском платье; но Марья отказывалась расставаться с оружием даже в стенах Кощеева терема. С насмешкой Ядвига проследила за ее рукой, метнувшейся к клинку, и Марья замерла.

– Я верю в твою силу, Марья Моревна, – с уважением проговорила Ядвига. – Я не твой враг.

– Мой муж говорит, у тебя нет ни врагов, ни друзей. Ты не выбираешь, и поэтому ты опасна, – проговорила Марья, усмехаясь, чтобы Ядвига видела ее острые зубы. – Тот, кто стоит посреди поля брани, может ударить в кого угодно. Его клинок разит без разбору. У него нет чести…

– Славно же твой муж обо мне думает, – цокнула Ядвига. – Я сторожу границу, Марья Моревна.

– Между чем?

– Тем, что люди наивно прозвали жизнью и смертью, поскольку не могли облечь это в более подходящие слова.

Она вовсе не выглядела опасной; Марья привыкла выходить против яростных русичей или степняков, напоминающих змей, ловких и бесстрашных, но врага, подобного Ядвиге, она не встречала. Обычная женщина в цветастых юбках, с наброшенным на плечи узорчатым платком – ее можно было принять за жену купца, если не заглядывать в вечные холодные глаза.

Марья сознавала, что Ядвига – не то, что другие. Даже по сравнению с нечистью она казалась иным, слишком могущественным, чем-то, что в языческие времена считали божествами. Молясь Белобогу в детстве, Марья гадала, куда делись великие из сказаний, а выросши и попав в Лихолесье, поняла, что они спрятались далеко-далеко от жадных глаз людских священников, не терпящих чужих идолов…

Похожей силой обладал Хозяин, приютивший их народ на своей земле, и его Марья уважала, чувствовала его ворожбу, сопровождающую ее на охоте, как нечто мягкое, ласковое, пуховое – и готовое задушить тяжелой периной любого с недобрым помыслом. Она испытала его злость недавно, на поле брани. Хозяин не терпел сражений, нарушающих ход жизни. Но Марья не знала, чего ждать от Ядвиги…

– Я хочу рассказать про Алатырь, – сказала Ядвига тем тоном, каким нянька обыкновенно начинала сказы долгими вечерами. Невольно Марья вспомнила, как старуха сидела за прялкой, чуть не касаясь ее горбатым носом, и дергала бесконечную нить – это казалось маленькой Марье воплощенным кошмаром.

– Я знаю про камень. Где-то под Китеж-градом есть Алатырь, из-под которого течет живая и мертвая вода. Источник… – Марья перевела дыхание. – Из него родилась наша Смородина. Но он куда сильнее ее, и он в руках Ивана, вот в чем беда.

– Ты никогда не размышляла, почему два источника проистекают из одного места?

Марья покачала головой. Ей показалось, что не нужно отвечать, а лишь слушать, что вливает ей в уши Ядвига – словно воск, заглушая привычный шум Кощеева двора.

– Чернобог и Белобог есть одно, Марья Моревна. Люди не понимают, им нужны… стороны. Так им проще думать и воевать. Равновесие есть единственная мера и истина. Два лика бога – как сложно им это осознать.

Она завладела вниманием Марьи легко, наметив лишь первый стежок своего рассказа. Волнение за Кощея заставляло ее прислушиваться ко всякому, кто что-то смыслил в божествах, раздирающих мир на части.

– Я не понимаю. Белый или Черный Бог травит моего мужа?

– Он сам обрек себя на смерть, – выплюнула Ядвига с нескрываемой досадой. Видно, вспомнила недавний разговор. – Мог бы отступиться, но вовлек себя в эту месть… Ни одному человеку она не принесла ничего благого!

– Быть может, поэтому он не хочет быть человеком, – вставила Марья, знающая, что колдовского в Кощее куда больше, чем обыкновенного, смертного. – Если ты учила его ворожбе, знаешь, как он упрям! Ни за что не оставит…

– Он мог бы стать одним из богов, – сквозь зубы сказала Ядвига. – Но погибнет зазря. Он рассказал мне про вашу затею с пленом… Дурное дело, Марья Моревна. Белобог – то же, что и сила, изводящая его, но другим боком. В Китеж-граде он, может, и не погибнет от руки княжича, но место это его изведет. Древнее. Первое. Прежним он не будет.

Марья что-то вспоминала. Кощей с Вольгой часто говорили про отражения, но она считала это лишь красивыми словами, какой-то присказкой… Ядвига никогда не шутила, она глядела тяжело и грозно, рассчитывая, что Марья внимает ей и запоминает каждое слово.

– Чернобог и Белобог продолжают друг друга, Марья Моревна, как ночь идет за светлым днем, как лютый мороз приходит вслед за жарой. Чернобог живет на севере, Белобог на юге, но вместе они охватывают весь мир, всю Явь. Нельзя их друг от друга отделить, как правду и кривду; одно порождает другое, перекручивается. Когда мир сотворяли, они крылом к крылу летели, вместе на Алатыре души людские ковали – так уж говорят; один по правую сторону, другой по левую…

– Я слышала… – с внезапной робостью вставила Марья.

– Летели, говорят, над вечным океаном два сокола: Черный, Белый, – с улыбкой начала Ядвига. – Черный нес ком земли да уронил, и вырос из того остров Буян, а на нем великий дуб, а под ним – Камень-Алатырь, но мертво было то место, холодно, потому Белый, в чьем клюве были колосья, засеял остров, и стал он лучше всех на свете…

– Остров… Китеж стоит на острове! – воскликнула Марья невольно. – Но как это может быть? Он окружен озером Светлояром, а никаким не морем-океаном…

– Говорят, раньше везде вода была, а потом земля народилась, – подсказала ей Ядвига. – Разве это тебя больше всего волнует, Марья Моревна?

Сложенная история пугала ее. В ней была какая-то новая грань, та, которой Марья не видела, живя и в Ярославе, наполненном колокольным звоном и песнопениями священников, и в диком Лихолесье, где среди каменных кругов славили Чернобога.

– Так за что мы деремся? – вырвалось у Марьи. – Почему в радениях Белобогу всех, кто поклоняется Черному идолу, называют отступниками и подлыми змеями? А мы, принося жертвы Чернобогу, просим пролить ужас на церкви Китеж-града?

– А потому, что люди слабы, Марья Моревна, – с прежним напевом продолжила Ядвига. – Они будут сражаться. Даже будь у них один-единственный бог, они нашли бы повод обнажить оружие. Их ведут страсти. Месть, жажда силы. Как бы он ни мучился, Кощей все еще остается одним из людей, если не может взглянуть на это свысока и отступиться…

– Но именно эти переживания и делают нас смертными, – согласилась Марья. Ей стало печально, но она не понимала отчего. – Война никогда не завершится, поэтому ты остаешься в стороне?

Ядвига кивнула и улыбнулась. Видно, ей нравилось, когда с ней соглашались, но, зная строптивость Кощея, нечасто ей приходилось видеть понимание в ученике.

– Почему ты рассказала об этом мне? – спросила Марья. Ей чудилось, ее хотят навести на какую-то необходимую мысль. Она царапалась в голове, как голодная крыса.

– Потому что ты умеешь слушать, Марья Моревна. И потому что ты стала частью этой истории.

***

В горницу Марья вернулась как бы сонная, с болью, поселившейся в голове. Она хотела обратиться к Любаве, чтобы та приготовила ей какой-нибудь отвар, но не нашла сил даже на это. Такая усталость нападала на нее, бывало, после долгой сечи. Марья решила, что не прошло ее ранение, успокоила себя… Она дернула ленту на косе и на ходу принялась расплетать, словно это могло освободить ее мысли; косых взглядов Марья не боялась: она была в своем доме.

Сказанное Ядвигой странно тревожило ее, и Марье захотелось обдумать ее слова в тишине и уединении. Но стоило заглянуть в свои покои, она нашла там мрачного, пусть и не встревоженного ее пропажей мужа. Взглянув на нее, Кощей нетерпеливо и властно махнул рукой, и Марья услышала быстро удаляющиеся шаги Любавы, оставившей их наедине. Не скрывая измотанности, Марья прошла к сундуку под окном и, подумав, сняла пояс с мечом, положила оружие сверху, на крышку. Развернулась к Кощею, испытывая странную неловкость, какой между ними никогда не было – не оттого ли, что она секретничала с Ядвигой у него за спиной? Но Кощей делал то же и перед Марьей не отчитывался, так что она не ощутила большой вины.

– Ваня, не молчи, – попросила Марья. – Тогда мне кажется, что ты на меня сердишься.

Она ожидала слов, но вместо того Кощей медленно поднялся и скользнул к ней, под окно, держа что-то в руке, обернутое тряпицей. Подарки Марья любила, хотя и не хотела в этом признаваться: это казалось ей недостойным воина. Чем-то, присущим пустоголовым девицам, способным говорить только о богатых украшениях да о замужестве. А она никак не могла понять, кто она такая.

– Что это? – спросила она, накрывая его ладонь своей и не позволяя отдать вещицу. – Прощальный дар? Не нужно… Я не хочу думать, что мы можем расстаться! Оставь, нет…