Текст книги "Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Узнает или нет?.. Кощей засомневался. Не видел свое отражение, но знал, что выглядит страшно, как нежить, вылезшая из темной могилы. В кровоподтеках и ожогах от окропления святой водой, он напоминал смертельно больного…

Отец Михаил смотрел на него долго. Понял.

– Ты же знаешь, что за шум творится снаружи, – начал он, не скрывая торжества. – Княжна Марья, несмотря на твои козни, воссоединилась с Иваном… Я едва обвенчал их, а пир… он не для меня, Белобог учит скромности. Потому-то я подумал, это хорошее время, чтобы встретиться с врагом.

Кощею хотелось рассмеяться от того, как нелепо и случайно все произошло – и обыкновенные разбойники, напавшие на Марью, и добросердечие Вольги, на своей широкой мягкой спине втащившего бессознательную девушку в Лихолесье… И даже его внезапная любовь, ударившая Кощея, как дубиной по затылку, – он и не думал, что его отмершее сердце способно так к кому-то привязаться!

И думать, что он замыслил это как стройную задумку, как месть… Что за наивность!

– Сколько неприятностей ты нам доставил, – вздохнул отец Михаил, видимо, считая его долгое молчание помутнением рассудка. – Белый бог неизменно посылает нам испытания, и лишь благодаря ему ты пережил битву…

– Я ее пережил, – прохрипел Кощей, – потому что ордынцы любят золото больше, чем своих матерей, жен и детей. Потому что моя шкура дорого стоила. А ты убедил отца, что я мертв, жрец. Что ты ему сказал? Что Бог послал тебе ночное видение, в котором открыл коварный обман поганых монголов?

Он бы сплюнул ему под ноги, но во рту было сухо, как в заморской пустыне.

– Раньше ты не был столь дерзок, – только и сказал священник, несколько опешивший от его натиска, от искренней ярости, звучавшей в его речах. Говорить – единственное, что он мог. И то приходилось выталкивать по слову, задыхаясь от боли. – Ты уже проиграл, Иван, – желая уязвить и приструнить его, назвал старым именем отец Михаил. – Потерял и свои земли, и своих рабов, и даже свою пленницу…

– Марья – жена моя. По человеческим законам и по заветам Чернобога, – он прервался болезненным кашлем, но метнул на отца Михаила горящий яростный взгляд, чтобы не вздумал его жалеть. – Ее сговорили со мной, когда она была еще ребенком. Она мне обещана. Она меня выбрала. А вы потом просто заменили меня на брата! Лучше бы его вообще не рождалось, – пробормотал Кощей, думая о том же, о чем и всегда, когда видел мачеху на сносях.

– Неужели нечисть станет рассказывать слуге Белого бога о справедливости? – укорил отец Михаил. – Так нужно было. Княжество продолжает жить, даже если погибает наследник. Приходит новый сын. Избирается другой род. Так было и так будет всегда.

– Вы хуже стаи волкодлаков…

Он знал, что Марья сговорена с ним. Едва выяснил, чья она дочь, ему показалось, боги насмехаются над ним, хохочут в два голоса, наблюдая за его бессмысленными мытарствами, попыткой убежать от судьбы. Потому он даже сторонился Марьи, показываясь ей ледяным и закрытым, а она ничего и не знала – конечно, ей не рассказали, не стали волновать. Просто сговорили с тем, другим Иваном, едва из колыбели.

– Жить тебе осталось не более чем до полудня, – сказал священник спокойно. – Нет ли какого желания у тебя? Наша вера не позволяет оставить страждущего в беде, даже если он подлое чудовище; дело наше – оказать милосердие и приоткрыть для него дверь к свету.

Должно быть, рассчитывал, что Кощей попросит милосердной быстрой смерти, а не позорной казни на главной площади при стечении целой толпы народа, проклинающего его последними словами. Но гордость не позволяла ему просить о такой уступке.

«Воды», – мысленно взмолился он, чувствуя страшную жажду. Может, этот единственный глоток заставил бы его поверить в возможное спасение, в то, что Марья все-таки не оставит его одного, как она клятвенно обещала, что отмщение еще случится… Гордость не позволила вымолвить ни слова; он острыми зубами впился в губы.

«Крови», – зарычал голос незнакомый, не его; голос Черного бога, говорившего его устами. Священник отшатнулся, осенил его крестом, и Кощея дернуло, будто хлестнуло по лицу. Короткое радение Белобогу заставило закричать, выгибаясь, запрокидывая голову до страшного, предсмертного хруста костей. А чудовище все хохотало, выло, просило крови, хотело порвать старику горло и приникнуть по-упырьи…

Лишь бы вспомнить, что он еще жив.

***

Добрались они быстро, никем не замеченные. Во дворе Марья растерялась, сбитая с толку, и ее потащила за собой уверенная Любава, которая разведала местность, да и в темноте видела куда лучше – как болотные огоньки, вспыхивали зеленые глаза.

У кухонь переминались два дружинника, выглядящих очень недовольными тем, что у кого-то есть шанс поразвлечься на свадьбе княжича, а они вынуждены пялиться в пустоту и досматривать снующих туда и сюда дворовых: сегодня у кухарок было забот невпроворот. Марья подождала, когда беготня слуг, подтащивших еще ведра от колодца, прекратится, и стражники останутся одни… Благодаря сумраку, скрывшему их от любопытных глаз, они с Любавой смогли подкрасться поближе.

Руку Любава не глядя сунула в сумку, нашарила там что-то, и на ее личике отразилось злорадное торжество. Испугавшись, Марья схватила ее за плечо, приникла к уху, шепча:

– Нельзя разрыв-травой, услышат, сбегутся! Я попробую убить их тихо…

– Это сонное зелье, моя королевна, – объяснилась ведьма. – Закройте лицо и не дышите, пока я не скажу.

Она выступила, швырнула что-то – скляночки, которые разлетелись под ногами у изумленных дружинников и стали густо чадить белым дымом. Марья уткнулась в рукав, но смотрела любопытно, как они, даже на ладонь не обнажив мечи, безвольно падают. Вскоре дым развеялся, но безоружно побежденные воины продолжили спать, даже похрапывали…

Наклонившись к дружинникам, Марья по очереди перерезала обоим горло. Она не чувствовала сильной вины, уговаривала, что это ее враги, которые не пощадили бы предательницу людей, пытающуюся прорваться в темницу, но что-то нехорошо екнуло у нее в груди. Неужели недолгое пребывание в Китеж-граде пробудило в ней милосердие, которое она забывала на поле боя. «Марья Моревна», – повторила она свое имя, возвращая уверенность.

Оказалось, после того как пройдешь в кухню, где было жарко, как в геенне, и душно, что сразу ударило в пот, нужно было проскользнуть в прохладный подвал. Там, за пузатыми бочками, была еще одна дверца, почти незаметная. Любава прикрывала ей спину, пока Марья возилась с ключами и подставляла то один, то другой… От волнения стало дурно. Но вот наконец-то один проскользнул, и Марья с колотящимся сердцем провернула несколько раз.

Было темно, пахнуло чем-то зловещим. Присутствием Чернобога. Его сила, проливавшаяся вместе с кровью Кощея, отравляла. Марья прикоснулась плечом к стене и отпрянула, как обожженная. Она потерла плечо и мысленно обратилась к мужу, пытаясь успокоить его, обнадежить… Разве он услышит его? Ведь только в сказках бывает, чтобы читать мысли и понимать с полуслова. Ей понадобилась тихая молитва ведьмы, дабы злобная сила приняла их за своих и позволила пройти.

Послышались тяжелые шаги, побряцывание кольчуги. Марья скрылась за поворотом винтовой лестницы, поджидая, когда враг приблизится, и торжествующе улыбаясь. Наконец-то для нее нашлось дело. Месть, смерть, погибель. Ее спутницы, ее истинная свита. Она несла расплату за дни мучений, что достались ее мужу, добровольно пожертвовавшему собой, и не остановилась бы, пока не достигла его и не обняла.

Она налетела на стражника, поднимавшегося по лестнице, вонзила клинок в бок, глубоко, яростно, но молчаливо, не проронив ни звука. Он хлюпнул криком, попытался схватиться за нее, дотянуться до горла, но Марья немилосердно провернула клинок, выхватила и вбила ему в грудь, прорывая сочленения кольчуги. Вот тяжело осел, перекрывая проход по лестнице. За ним послышались голоса – он был не один!

Не позволяя себе отдохнуть, расслабиться, Марья бросилась в бой, уже не таясь. Они были зажаты на лестнице, и на первого меч обрушился – на голову, не прорубая толстый шлем, но от мощного удара оглушая воина. Ход вниз был узкий, так что следующий за первым дружинником тревожно вскрикнул, поспешно отступая, чтобы увернуться от падающего на него тяжелого тела. Дружинник покатился вниз, под ноги товарищей, и это позволило Марье оттолкнуть их вниз, к подножию лестницы.

Первый полоснул ее по левой руке, и боль заставила несдержанно крикнуть. Только ободренная раной, знакомой опасностью, Марья бросилась рубиться, широко размахивая мечом. Было темно – вот почему по ней не попали. Мечи скрестились, громко звеня. Она насела, толкнула всем телом – воин отлетел к стене, запнулся, и тут Марья наскочила на него. Впилась мечом в грудь, под ключицей.

– Еще спуститься, Марья Моревна, – подсказала Любава, тыча куда-то вниз, на еще один лаз с еще более грубыми ступенями.

Ниже, еще ниже! Дух захватывало. Марья не страшилась упасть и полететь вниз по высоким ступенькам; самое жуткое – не успеть, упустить его. Даже не попрощаться, если дело и правда так худо, как показывал зачарованный гребень. Дверь распахнулась, когда она навалилась на нее плечом, взвизгнула, заскрипела.

– Ваня! – вскрикнула она, увидев бледное лицо мужа. Подлетела, хлопоча, касаясь мертвецки обостренных скул, плечей, едва прикрытых окровавленным рубищем. Он не откликался. – Нет, нет… Ваня, любовь моя, я же здесь, я пришла тебя освободить… – испуганно твердила Марья, продолжая его тормошить и уговаривать. – Они пьяны, они беспомощны, и мы ударим так, что камня на камне не останется… Довольно с меня этого места. Открой глаза, Ваня, пожалуйста!

Он висел в цепях, с закрытыми глазами, не отвечал, хотя она уже надрывно кричала, и эхо гуляло по углам. И Марья никак не могла понять, спит он, потерял сознание от боли или… погиб? Она медленно приблизилась, прикоснулась дрожащей рукой к костлявой груди, пытаясь нашарить, найти…. Мысли не собирались. Она растерянно оглядывала цепи, думая, как бы снять его и помочь. Ведь не должно ему висеть, закованному, как раб.

Он не дышал, и сердце его не билось.

========== 10. Алатырь-Камень ==========

Тени клубились, изгибаясь. Издалека доносились какие-то призрачные, совсем тусклые голоса, умоляющие о чем-то. Он все еще был заперт в подвале, но руки не стискивали колдовские кандалы, а мысли не тяжелели от налившейся в голове боли. Кощей был свободнее, чем когда-либо, и потому понял, что почти перешел черту, отделявшую беспокойный мир живых от чего-то неизведанного.

– Где мы? – все же спросил Кощей, оглядываясь.

– За предпоследней дверью, – спокойно отвечал ему человек, стоявший напротив. У человека не было лица, и нельзя было запомнить ни единую его черту, потому что они постоянно менялись.

– Дальше… Навь? – неуверенно сказал Кощей. – Твое царство?

– Царство мое везде, где есть мои слуги. Ты был одним из лучших, кого я сотворил, но что же случилось? – вкрадчиво спросил Чернобог. Он никогда не злился, его веселила непокорность Кощея – может, из-за нее он его и выбрал среди многих других отчаявшихся людей. – Ради мести погибаешь. Глупо, как же глупо…

Он протянул руку, и, хотя стоял далеко, снисходительно поглядывая на Кощея, тот вдруг ощутил прикосновение к самому сердцу. Грудь свело резкой болью. Чернобог искал что-то, пытался нашарить, но никак не находил.

– Нет, смерть ты свою спрятал, – вдруг рассмеялся Чернобог. – А вот это умно! Но она, – обманчиво ласково сказал он, – не сможет удерживать тебя вечно, и это тебя не спасет, княжич.

– Мне и не нужна вечность, – убеждал Кощей. Он тоже научился увещевать и торговаться, перенимая привычки своего хозяина, и теперь они столкнулись – такие похожие и разные одновременно. – Ты тоже хочешь смерти Китежа, уж не знаю, что за игры вы ведете с Белобогом. Но это его город, и для тебя он как больная мозоль. Не смертельно, не погубит, но идти дальше мешает, хромаешь все, медленно продвигаешься. Дай мне больше силы, и я сотру Китеж с его церквями и соборами. Дай все, что я могу вынести.

– Ты сделаешь это не во имя меня, а во имя своей детской мести, – заметил Чернобог.

Владыки всегда ревнивы. Даже если он не просил своих слуг так часто отбивать поклоны, как его брат-отражение, Чернобог тоже любил кровь, что проливают с его именем на устах. Кощей удобрил землю вокруг Лихолесья достаточно, – он и его воины-нечисть.

– Что за разница, во имя чего я это сделаю, – смело поспорил Кощей. – Китежу не стоять, в этом я тебе поклянусь своей душой, и добьюсь я этого с твоей силой или без нее. Ты всего лишь можешь помочь, направить меня.

– Приятно видеть, что я не прогадал, – улыбнулся Чернобог. – Иди. Твоя жена откроет для меня дорогу.

Кощей хотел возразить, сказать, что впутывать в это Марью не нужно, но бог рассмеялся железным смехом и растаял, оставив его в одиночестве.

***

Марья неверяще касалась его лица, надеясь, что Кощей откроет глаза, пошевелится. Но он или глубоко спал, что она почти не слышала дыхания, или уже был мертв… Кожа у него была бледная и холодная, как и всегда, неровно подстриженные волосы топорщились в разные стороны, а темная засохшая кровь чешуйками отслаивалась, обнажая раны – как будто кто-то царапал его лицо.

– Нужно снять… – пробормотала Марья, и это помогло ей успокоиться – тихий звук собственного голоса. – Любава, помоги! – властно окликнула она ведьму.

Кощей не был тяжелым, вовсе нет, но она надеялась, что ведьма каким-нибудь хитрым чаровством сможет отворить кандалы: Любава рассказывала, что умеет заговаривать замки, чтобы успокоить Марью, которая волновалась, что Иван запрется во время первой брачной ночи. Но княжич был слишком пьян, чтобы об этом думать.

Их уже должны были хватиться, и Марья торопилась. Оглянулась на ведьму, неслышно застывшую за ее спиной. Было плохо видно, только чадил факел на стене, освещавший темницу, но глаза у ведьмы были стеклянные, какие-то ужасные… Словно мир ее рухнул в одночасье. Сердце Марьи тоже разрывалось от тревоги и страха, но ведьма пошатнулась, как слепой котенок… Может, колдовство Чернобога, заставлявшее ее подчиняться, испарилось, и теперь Марье нечего рассчитывать на помощь?..

– Не получится, – бесцветно сказала Любава. – Это колдовские кандалы, не знаю, кто их надевал, но я не смогу их отомкнуть… Особенно здесь, где сила моя слабее.

Марья злобно зашипела, стиснула кулаки. И вдруг увидела, как ведьма поднимает голову, жадно приглядываясь к чему-то, как гончая, взявшая след на охоте… Горе и тревога терзали ее, но она тоже ощущала нечто – зов, далекое притяжение, заставившее ее сделать шаг к двери. Там горел свет – не факел, а что-то яркое, солнечное, но в то же время – пугающее и потустороннее.

– Исток, – непослушными губами сказала Любава, и ее голос показался скрипом старых половиц. – Это здесь. Только близость к Алатырь-Камню могла так сковать силу Чернобога, чтобы сделать нашего царя, – она заикнулась, но довершила под яростным взглядом Марьи: – беззащитным…

– Он может нам как-то помочь, этот источник? – потребовала Марья, жадно оглядывалась. – Да, конечно!

Она слышала сказки про чудодейственную силу Алатыря, про то, что он исполняет любые заветные желания. Все было не так плохо. Именем Источника Кощей как-то заговаривал ее пустячные раны, и неужели он не поможет сейчас? Сердце Марьи затрепетало. Она бросила на Кощея, безучастного, подвешенного, как пойманная дичь, прощальный взгляд, шепнула, чтобы подождал немного, коснулась губами ледяной щеки и поспешила правее, куда развертывался рукав хода. Марья не знала, что делать, каких богов молить, но понадеялась, что Любава ей поможет. Должен быть выход!

Ей показалось, что кто-то кличет ее отеческим голосом и еще чьим-то, мелодичным, звонким – но совсем не знакомым Марье. Так могла говорить княгиня Веселина. Марья знала, что родителей там не увидит, но повернула и ахнула: под Китежем оказалась большая пещера. Кончились вырубленные человеческими руками ступеньки, грубые и невзрачные, зато здесь камень сам тек волнами, преобразовываясь и сияя радужными цветами откуда-то изнутри, полупрозрачный, слюдяной. Марья прикоснулась рукой к большой колонне, почувствовала отдающееся тепло. В центре росло дерево, безлиственной кроной впиваясь в каменный потолок, пронзая его и вплетаясь мощными ветками, как корнями. А может, оно было перевернуто? У Марьи закружилась голова. Она видела лишь мощный ствол, что не обхватить и десятку богатырей, вставших в хоровод…

Красота подземного грота не позволила забыть ей о Кощее. Там, в середине, стоял большой угловатый камень, а из-под него поблескивали два ручья, растекающиеся в разные стороны. У подножия камня был устроен небольшой алтарь Белому богу – без пышной отделки, без расписных икон, лишь зажженные свечи. Они почти не прогорели – кто-то недавно молился здесь! Нужно было спешить. Марья поглядела на рукава ручейка. Один влево, другой вправо… Как бы не ошибиться? Она, чувствуя незнакомую оторопь, двинулась к источнику. Отсюда начался мир, который Марья знала. И Китеж присвоил это чудесное место, набрал воды у самого камня, где она сильнее всего, где она – чистая сила, чтобы жечь и калечить! Ярость вскипала в ней. Подняв голову к древу, Марья с болью увидела, что тело его иссечено глубокими ранами: из него вырубали куски, чтобы делать кресты, охранявшие воинов Китежа.

Алатырь лежал перед ней, невзрачный серый камень по сравнению с сияющей пещерой, от которой дико рябило в глазах.

– Моя королевна, не надо… – протянула Любава и замолчала, сама колеблясь.

Но она прикоснулась к шероховатому камню, стиснула пальцы. Марье показалось, что ручей выбился из берегов и подхватил ее, вознес куда-то – выше, за свод пещеры, в самое небо. Дыхание перехватило, и Марье почудилось прикосновение чего-то божественного, невообразимого – оно началось в середине лба, будто кто-то тронул ее величественным перстом, и растеклось по костям.

Сила и древняя память переполняли ее. Марья сомкнула веки, но видела то, что угадывала прежде по таинственно сплетенным словам Ядвиги: две вольные птицы, легшие крыльями на свободный ветер, выросший из синего моря островок, а потом – росток великого дуба, за несколько ударов сердца проклюнувшийся из сырой черной земли и разросшийся огромным древом, как место это боги спрятали под холм… Она видела, как старились и сменяли друг друга великие князья, как сын приходил за отцом. Угадывала в отблесках света войны, которые они вели.

Видела мальчишку, игравшего на искусно сделанной свирели – княжеского сына, тонкого и бледного, не похожего на крепкого отца, больше – на мать, болезненную хрупкую княгиню, что не перенесла особо суровую зиму. Сгорела в лихорадке. На богатых санях, украшенных золотыми колокольчиками, великому князю привезли новую жену… Священник, склоняясь к его уху, нашептал, что второй сын принесет ему еще больший почет…

– Стойте! – крикнули издалека. Марья ахнула, возвращаясь в свое тело, согнувшееся у Алатыря, потрясла головой. Перед ней все еще расцветали вспышки видений. Но она оглянулась и увидела спешащего к ним Ивана… И Василия, держащегося чуть позади.

Неужели был еще один ход? Она досадливо оглянулась, пытаясь сообразить, откуда вылетел настигший их княжич. Было уже поздно, бежать некуда – да и Марья не привыкла отступать. Странным ей показалось, что он не взял с собою целое дружинное войско, когда увидел, что она натворила.

– Василий, держи их! – рявкнул Иван.

Ощерившись, Марья выхватила меч и выставила перед собой, всем видом показывая, что Василий не захочет с ней связываться. Она долго представляла себе их схватку, считая князя Черниговского равным по силе, достойным врагом – не то что сам Иван… Но хитрый Василий властно дернул к себе пискнувшую Любаву, которая не довершила нашептанного заговора, прижал большой нож к ее тонкой шейке. Она застыла, дрожа, потянулась было к сумке, но Василий заметил это и плотнее втиснул сталь в кожу, пуская кровь. Ведьма жалобно закричала, напуганная болью.

Марья бессильно застыла, стиснула зубы. Она не могла броситься ни на Василия, ни на Ивана, не погубив Любаву. Стал бы Кощей размениваться жизнью ведьмы? Сколько она для него стоила – сотни таких он бросил в жестокую войну против Китежа! И Марья тоже была готова. Она убила стражей, она… Но неужели все дело в том, что она знала Любаву, какая она мечтательная болтушка и верная подруга – и было в ведьме нечто большее, чем колдовское принуждение, сплетенное Кощеем.

И Марья вынужденно опустила меч, но не возвратила его в ножны.

Кажется, весь хмель с княжича спал, как и сонное заклятие. Любава гневно уставилась на Василия, словно почуяв что-то, и Марья вздохнула, ругая себя последними словами: стоило позаботиться и о Черниговском князе тоже, но они и не думали, что его колдовство, которое он прятал, так велико.

– Если хочешь убить нас, не медли! – крикнула Марья. – Или тебе не хватит храбрости? Великий княжич, прославленный столькими подвигами, не может расправиться со своей непокорной невестой! – она надменно рассмеялась.

Она надеялась, что Иван взбесится, спесивый, уязвленный в самое сердце, но, видно, воинская доблесть его не волновала – и кто бы узнал, что случилось глубоко под землей? Нет, что-то Иван искал, рассеянно оглядываясь по сторонам; удивительная красота Истока не трогала его сердце – должно быть, он видел это место множество раз и молился здесь о милости Белобога, вот и занят был другими мыслями.

– Где пленник, там? – спросил он у Василия, указав рукой. Тот кивнул, мрачно глядя.

Иван свободно пошел прямо к темнице, а Василий отступал, пятясь спиной и удерживая Любаву; не споткнуться ему помогало поистине нелюдское чутье, словно он видел затылком. Марья досадовала, что на избранной ими тропе нет ступеней – может, Любава изловчилась бы пнуть Василия по ноге… Она следовала за ними, взглядом обещая ведьме что-нибудь придумать, помочь.

Иван застыл, глядя на брата. Не отваживаясь потревожить его молчание, Василий встал у двери, заслоняя проход – чтобы Марья не прошла и не помешала. Руку тяжелил меч. Что-то вкрадчивое, коснувшееся ее через Алатырь, нашептывало, что можно пожертвовать ведьмой. Она всего лишь девчонка, она уже послужила им с Кощеем… Но Марья отгоняла эти мысли. Она могла быть жестокой к врагам, но ценила дружбу и верность – это, как как-то сказал ей Кощей, глядя на веселого Вольгу, выделывающегося на ристалище перед отроками, и делает их людьми.

– Поверить не могу… – пробормотал Иван. Он даже не коснулся Кощея, не обнажил кинжал, висевший на поясе, а потерянно глядел. – Если бы мне раньше сказали…

Марья наблюдала за Василием. Тот, похоже, тоже не понимал, что задумал княжич, а лишь делал, что ему говорят. Она надеялась, что Василий почувствует ее презрительный взгляд, что он прожжет его насквозь…

Иван вздрогнул, будто услышал что-то. Марья была уверена, что Кощей ничего не сказал; не мог он, глубоко ушедший куда-то в мрачные тени своего измученного разума. Но княжич пробормотал себе под нос:

– Воды… Конечно, вода! Живая или мертвая? – спросил Иван, как бы сомневаясь, и Марья поняла, что он ничуть не наигранно размышляет.

Ей бы тоже хотелось знать, насколько Кощей остался человеком, но она с вызовом ответила:

– Живая вода его жжет каленым железом, твои люди пытали его здесь, сковав руки, чтобы он никак не мог защититься! У вас нет чести, нет смелости, чтобы сражаться! Твой удел – прятаться за стенами города, огражденного еще и озером! И приходить, когда великие победы во имя твоего божка свершены.

Будто не слушая ее, Иван бросился обратно. У ручья – Марья, конечно, отошла за ним, но недалеко – Иван наклонился, задумался, чем бы зачерпнуть. Наконец, оглянулся к алтарю возле Алатырь-Камня, взял миску, в которой горели, оплавляясь, свечи, обмыл в источнике мертвой воды, не касаясь руками, и набрал в нее немного – влага плеснулась на дне. На Марью Иван оглянулся с какой-то потаенной грустью, словно и правда верил, что она может стать его женой.

– Ради чего ты это делаешь? – выкрикнула Марья, дико следя за Иваном. В каждом движении княжича ей чудился какой-то тайный смысл, и она не могла допустить, чтобы он навредил ее мужу…

– Я хочу разобраться, – сказал Иван, уверенно сверкнув глазами. – Мне всю жизнь лгали. Не говорили, кто я такой. Кто мой брат. Может быть, у него есть для меня ответы.

Марья не стала ему отвечать. Знала, что Кощей даст ему только смерть – не важно, вернется он человеком или чудовищем, опьяненным силой Чернобога. Вопрос лишь в том, умрет ли она и вместе с ней – Любава с Василием…

Иван чуть привстал, чтобы напоить Кощея, осторожный, боявшийся пролить на себя. Приглядываясь к нему, Марья ощущала губительный страх, но княжич старался не дрожать, стискивал пальцы на неглубокой миске. Мертвая вода смочила сухие губы Кощея.

Наивный княжич, глупый ребенок… Марья знала, что будет дальше.

Сначала казалось, что Кощея не вернет уже ничего, но в глубине груди, у сердца, Марья почувствовала знакомый трепет. Под ногами раскатился какой-то гул, словно к ним взывали все заплутавшие в Нави души. Кандалы разлетелись обломками, брызнули во все стороны… Ахнув, Марья пригнулась; Иван вздрогнул – ему ударило в руку, на плече кафтана растекалось красное пятно. Завизжав, рванулась Любава. Нож неглубоко чиркнул по ее горлу, но она вылетела из рук Василия, кинулась за спину Марье.

Не успел никто опомниться, освобожденный Кощей бросился на оторопевшего Ивана, схватил за горло, прижимая к каменной стене темницы. Марья стиснула зубы. Первым делом ее муж обратился не к ней, а к упоительной мести предательской своей семье… Василия он отшвырнул легко, даже не глянув. Кощей молчал, словно еще не вспомнил, как говорить. В тесной темнице вдруг налетел сильный ветер, трепал волосы Кощея, драную окровавленную одежду… Ничто не заботило его, он лишь смотрел в перепуганные глаза брата и мог простоять так, казалось, целую вечность.

– Пощади! – испуганно выкрикнул Иван, дернулся, пытаясь отвернуться, отстраниться от острых когтей, стиснувших его горло. – Я тебе жизнь спас…

– И поплатишься за свои ошибки, – прорычал Кощей. – Думаешь, этим можно исправить все, что содеяно? Всю подлость твоего рода?

– Нашего рода, – попытался напомнить Иван.

Кощей расхохотался. Кровь давно ничего не значила для него – кроме той, что стекала по бледным рукам, глубоко отмеченными шрамами от кандалов. Марья едва дышала. «Посмотри на меня», – мысленно умоляла она, глядя в худую напряженную спину.

– Я не знал! Никто мне не говорил, кто ты такой! – крикнул Иван. – В Китеже никто не вымолвил ни слова про старшего княжича, словно заклятие какое! А может, так и есть! Наши жрецы могли это сделать. Чтобы… – он весь поник. – Чтобы никто не сомневался, что именно я займу трон отца, когда его не станет.

Священники Китеж-града крепко держались за власть. Марья не заметила волнений в народе в те большие церковные праздники, все они казались единым… стадом, следующим повелению слуг Белобога. Но всегда есть недовольные. Они могли напомнить, что первенец великого князя еще может быть жив – или его наследник. Неужели не было у священников возможности задурить людям головы, когда в руках их Исток, вся сила их мира, место, где он народился?..

– И что бы это изменило, если бы ты знал? – вкрадчиво спросил Кощей. – Не стал бы преследовать нечисть? Погляди на меня, не отворачивайся! Такой брат тебе не нужен. Вы сожгли бы меня на площади… А теперь ты просишь милости?

– Я… Я могу отвести тебя к отцу! – в отчаянии воскликнул Иван. – Поговори с ним, он, может, все объяснит… Должна быть причина!

– Думаешь, мне чего-то стоит перевернуть весь терем и посмотреть, куда побегут дружинники, чтобы защитить старика? Да уж, ценный совет… И чего же ты сам хочешь? – спросил Кощей, поняв, что Иван торгуется. Лицо исказилось какой-то болезненно-злой ухмылкой. С ним пытались заключить сделку.

– Жить, – бесхитростно признался Иван, с отчаянием глядя на него.

Снизу вверх, человек – на разъяренное чудовище. Сейчас он совсем не походил на славного царевича из историй, скорее – на обычного мальчишку, трясущегося перед чем-то неизведанным, страшным. Он не гордо вскидывал голову, стараясь сохранить честь, а всего лишь прянул от когтей, впивавшихся в загорелую кожу. Марья подумала, что ее отец презирал бы Ивана, если бы увидел, как он собирался умереть. Юлил и старался выкупить себя.

– Веди, – жестоко велел Кощей. – Не должно детям умирать раньше родителей, верно?

Мимолетом посмотрел на Марью, и по лицу его скользнула тусклая улыбка. «Скоро все кончится», – отчетливо услышала она и воспрянула.

Марья ожидала, что Иван потянется к знакомой лестнице, но он уверенно свернул к стене, где между каменными колоннами прятался прорубленный людьми ход. Марья опасливо оглядывалась, ей все казалось, что стены сомкнутся… Они с Кощеем одинаково внимательно следили за Иваном и мрачным Василием. Последней шагала испуганная Любава, которую еще трясло после пережитого, и Марья часто оборачивалась на подругу.

– Эти ходы давно еще строили, до моего рождения, – сказал Иван по дороге. Ход вилял. Он волновался и никак не мог замолчать. – Годами тут Алатырь искали, все перерыли, еще заморских мастеров приглашали, чтобы помогали землю прорубать. Нашли, наконец…

Он мог бы завести их прямиком в ловушку, но разве засада остановила бы озлобленного Кощея? Он смахнул бы всех дружинников разом, что встали бы у него на пути. Марья, однако, порадовалась, что Иван не попробовал обмануть. Честный он, этот княжич, чистый, еще не научившийся лгать.

Они вышли из черного хода для прислуги, оказавшись в незнакомом Марье крыле. Двое стражников пали на пол, открывая им дорогу. Кощей толкнул двери легко, словно они ничего не весили. Заставил сперва пройти княжича с его слугой, чтобы не подставлять им спину. Служанка, стоявшая у постели, вскрикнула и тут же упала, схватившись за сердце.

– Ваня…

Марья не видела в его взгляде ничего, кроме ненависти. Старый князь поднялся на постели с трудом, мутными глазами посмотрел на Кощея. Совсем изможденный, седой старик с нечесаными космами волос. Узнает ли?.. Марье показалось, об этом она одна волнуется, жадно наблюдая за переменами в лице старика, а Кощей безмятежен – ему все равно, он убьет его в любом случае. В Марье всколыхнулось что-то: это неправильно, странно – убивать немощного отца, уже отвоевавшего свое. Болезнь прикончит его через пару седьмиц.

– Иван, – недоверчиво прошептал старик надтреснутым голосом. – Ты… сбежал? Освободился?..