Текст книги "Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Послышался пронзительный вой – так волкодлаки передавали приказ об отступлении. Марья обернулась и заметила, как волки оттаскивают раненых товарищей, тех, кого еще можно было спасти с помощью лекарей, и как воодушевленные китежцы наступают им на пятки. Бегство должно было выглядеть… естественно. К тому же, из леса другие силы откликнулись грозным ревом, и воины заволновались, глядя в спины убегающим к мосту волкодлакам. Гнаться не стали – напротив, лагерь завозился, как Вольга и рассчитывал, получив ценный трофей, самого Кощея, они не стали бы держать его на границе, где пленника легко отбить.

Обернувшись, Марья увидела, что к ним спешат всадники. Один был ей незнаком, но за ним следовало несколько копейщиков, и она решила приглядеться. Важный человек. Он был молод, однако его повелений слушались беспрекословно, и держался воин так же уверенно, как и отец Марьи, ехавший чуть позади. Дружинники кинулись к Кощею, уволокли его на землю и поставили на колени. Он зарычал – негромко, как рассерженный зверь; наверно, перенял привычку у Вольги.

Кощей уверял ее, что он в порядке, но Марья видела тень боли на его искаженном лице… Грубые пеньковые веревки, которыми его связали, не причиняли мучение, однако воспоминания ранили куда больше. Он снова был чьим-то пленником, и ему не следовало рассчитывать на милосердие своих хозяев. Марья увидела ликование на лице молодого воина, подъехавшего и снявшего шлем. Он не был похож на княжича Ивана – поговаривали, у него золотистые волосы, потому что он особо отмечен Белобогом. У этого воина были каштановые кудри и аккуратная борода… Ей стало жаль, что к Лихолесью не явился китежский княжич, иначе все можно было закончить сегодня. Как и говорили на совете, Иван скрылся за границей Китежа.

Дружинник, охранявший Марью (в действительности – удерживающий ее) подтолкнул ее к родителю. Она не была готова встретиться с ним снова, но вид отца не вызвал у Марьи прежней ярости – должно быть, потому что в этот раз он не вторгся в земли, которые она привыкла защищать, а медленно приблизился к ней.

– Отец! – крикнула Марья, как бы выбиваясь из последних сил. Ее сердце и правда колотилось под горлом.

Она ночью представляла свою встречу с отцом. Прошлая свершилась быстро, Марья не смогла толком ничего запомнить; еще и из-за удара по голове поблекла часть ее воспоминаний. Сейчас Марья увидела на его лице, перечеркнутом шрамом, истинную радость, облегчение. Незнакомый взгляд – каким никогда не награждали маленькую надоедливую княжну.

Князь Всеслав по-медвежьи крепко обнял ее, прижимая к себе; его не заботила ни дружина за его спиной, ни то, как замерла и сжалась Марья, окаменевшая помимо воли. Ей захотелось вырваться и кинуться к мужу, но она быстро подавила этот порыв.

– Девочка моя, я знал, что ты вернешься! – выдохнул отец. – Что вспомнишь…

«Вспомню что, отец?» – ядовито подумала Марья. У нее не было счастливых воспоминаний из детства, тем более, со временем они стали ослабевать и испаряться, оставляя какие-то смутные цветные пятна. Они никогда не были близки так, как он воображал.

– После того, как я увидела вас, отец, я словно проснулась! – вдохновенно лгала Марья. – Его чародейство пошатнулось, я смогла высвободиться… Я всегда помнила, что где-то меня ждет дом, – прибавила она, надеясь застыдить отца. – Мне снилось…

– Как ты… как ты победила это чудовище? – спросил князь Всеслав, и Марья почувствовала неверие в его голосе. Она должна была защититься, потому постаралась вспомнить все, что изложил ей Вольга:

– Он сказал мне, – Марья вздрогнула, словно воспоминания причиняли ей боль, – что его сила в волосах… Он начал доверять мне, поэтому я смогла расспросить про его слабость. И вот улучила момент и… Любава помогла мне! Вместе мы схватили его. Сейчас он не может колдовать.

Ведьма робко озиралась, не решаясь произнести ни слова. Однако она стойко держалась, не показывая своей нечеловеческой природы, и никто не мог бы заподозрить в ней нечисть: никакого намека на когти и клыки, лишь бледное девичье личико. Князь Всеслав даже кивнул ей с благодарностью за то, что она помогла дочери воссоединиться с ним. Любаву попытались увести куда-то, она так и была неприкаянная, но Марья бросилась к ней, ничуть не стесняясь кричать и просить.

– Ах, нет, оставьте ее со мной! – взвизгнула Марья, хватаясь за Любаву. Она не так уж притворялась: ей не хотелось быть разлученной с ведьмой. – Она моя единственная подруга! Там… в этом кошмаре… Мы всегда были вдвоем!

– Конечно, Марьюшка, – пробормотал отец, с болью взглянув на нее. – Оставьте девушку. Откуда ты? Кто твои родители? – спросил он у Любавы с приятной Марье заботой.

– Из-под Суздаля мы, князь, – проговорила она, низко кланяясь. – Мой отец был купцом, но черный чародей его убил, а меня забрал себе в жены, очень уж приглянулась я ему. Прошу, позвольте ехать с вами! Родни у меня больше не осталось…

– Езжай, – согласился князь, – коли захочешь, отправляйся до Китежа, а если пожелаешь остаться где-то по дороге, я пошлю с тобой провожатых.

Он сочувственно поглядывал на обеих, представляя, как едва выбравшимся пленницам хочется оказаться подальше от Лихолесья. Князь Всеслав даже загородил широким станом Кощея, чтобы Марья с Любавой лишний раз не глядели на него, пока того медленно заковывали в настоящие, тяжелые цепи, которые приволокли по приказу того молодого воина.

К ним подошел и священник в богатом одеянии – видно, один из приближенных китежских владык. Он окропил Кощея живой водой, той самой, что набирали у Истока ручья под Алатырь-камнем, и тот дернулся, как от удара, зашипел – в этом не было ни капли притворства, на лице осталось несколько выжженных красных отметин… Священник подошел и к ним с Любавой, сложил руки и нараспев произнес радения своему богу. Перед Марьей оказался простой деревянный крест, в котором она каким-то особым чутьем ощутила большую силу.

– Нет нужды… – негромко пробормотал князь Всеслав, но открыто спорить не стал. Как помнила Марья, в Ярославле молились Белобогу в храмах, как и по всей Руси, однако ни один волхв не повелевал князем и его воеводами.

– Нет, отец, я понимаю, – проговорила Марья. – Они хотят проверить, правда ли я княжеская дочь или мара, принявшая ее обличье. Я не обижена. После… всего я бы тоже не верила каждому встречному.

Марья покорно прикоснулась губами к кресту. Где-то глубоко в душе она опасалась, что жизнь в Лихолесье изменила ее, что она сделалась нечистью, как и все, кто ее окружал. Но Марья не ощутила даже малейшего жжения на сухих губах и почувствовала слабую досаду. Она подняла взгляд на священника, довольно взиравшего на нее, и постаралась улыбнуться. Ей поверили. Или поначалу ей так показалось. Марья не понимала, дурит она головы многих уважаемых воинов, во все глаза следивших за ней, или ловушка схлопывается вокруг нее.

Подошла очередь Любавы, и Марья заметила, как она трясется, словно осинка. Для ведьмы это должно было стать настоящим испытанием, и Марья попыталась представить боль, которую Любаве причинит крест – наверняка такой же природы, что и те маленькие амулеты на шеях воинов, смогших перейти Смородину.

Кощей дернулся, делая вид, что пытается вырваться. Конечно, сбегать он не собирался, но землю тряхнуло от Чернобоговой силы, она зашаталась под ногами, и воины тревожно зароптали. Стало темнее, хотя разгоралось светлое утро. Молодой воин отступил…

– Не касайтесь его! – велел князь, опасливо оглядываясь. – Будьте осторожны, он все еще слишком силен! Белобог, помоги нам…

Марья затаила улыбку. Даже скованный, потрепанный стараниями Вольги, ее муж внушал ужас каждому врагу, который его видел. Глаза Кощея сияли ясно и зло; он оказался среди своих противников, но встретил их с поднятой головой… Возможно, это упрямство будет дорого стоить ему при перевозке. Марья знала, что воины скоро поймут его беспомощность и попытаются отыграться…

– Кто он? – тихо спросила Марья у отца, хотя зареклась что-то говорить.

– Князь Черниговский, Василий, – проговорил он негромко, как бы не желая обидеть союзника неосторожным словом. По тому, как он глядел на молодого князя, Марья поняла, что тот может стать опасным врагом. – Главный союзник Китеж-града. Его с детства отправили на воспитание к отцу княжича Ивана. Он доставит тебя к жениху, ему можешь доверять, – улыбнулся князь Всеслав. – Он не позволит никому навредить тебе…

Марья чувствовала нечто вроде… проскользнувшей возможности. Никто не любил быть вторым, оставаться позади кого-то более знаменитого – особенно молодой воин, желающий добыть славу. Жадность и тщеславие читалось во взгляде Василия. Он ликовал, когда приказал отволочь плененного Кощея к телегам. Он желал большего. Самому стать победителем чудовища… Марья решила приглядеться к нему, попытаться поговорить. Ее увлекли прочь, и она вспомнила, каково это – идти туда, куда не хочешь.

Василий оглянулся на нее мимолетно. С легким любопытством. Марья приковывала взгляды, полные настороженности, в Лихолесье, потому что там не привыкли к обычным людям. Но здесь она вмиг стала… ничем. Княжной в беде, предлогом развязать новую войну, ценным трофеем для княжича Ивана. Неудивительно, что его прихвостень ничуть ей не заинтересовался.

– Когда мы отправимся в Китеж? – тревожно спросила Марья. – Вдруг… – она дрогнула голосом. – Вдруг они снова нападут? Мы же не останемся здесь?

– Конечно, нет, княжна! – откликнулся ей еще один из воевод Ивана. – Не бойтесь, мы сейчас же снарядим вам охрану и отправим в Китеж, под защиту озера Светлояра… Но вам придется ехать с этим чудовищем…

– Ничего, я посмотрю, как он мучается! – стойко солгала Марья, гордо воздевая голову. Она порадовалась, что их не разлучат и она сможет видеть, что творят с ее мужем.

Она задумчиво оглядывалась. Княжич Иван собирал вокруг себя сильных сверстников, подросших сынов соратников отца Марьи, которые когда-то обсуждали сложные взрослые дела в его залах… Теперь эти вчерашние мальчишки творили историю, и у Марьи появилось странное предчувствие: ее отец пытался заполучить власть, выгодно выдав ее замуж, но разве его время не проходило?

– Держитесь, моя королевна, – тихо-тихо прошептала Любава, легко касаясь ее руки.

Обыкновенно она не отваживалась касаться Марьи без надобности, но сейчас они обе были одинаково испуганы, нуждались друг в друге. И хотя это было малодушно, Марья порадовалась, что Любаву отправили с ней.

Она оглянулась на Лихолесье украдкой, но постаралась нарисовать на своем лице ужас, присущий наконец-то вырвавшейся из темницы девушке. Лес молчал. Марья не так близко знала таившегося там Хозяина, но надеялась, что он пожелает им удачи и благословит в путь. Однако так ничего и не почувствовала.

========== 7. Колокольный звон ==========

Тьма собиралась под веками и затапливала все мысли. Память глухо падала куда-то в глубину лет, и Кощей понять не мог, где он, в телеге, части дикого и непривычного свадебного каравана, текущего по проторенным свободным дорогам к сиянию Китеж-града, или на окраине степи, в шумном стойбище, среди таких же изможденных рабов. Он терялся, глядя сквозь своих тюремщиков, не различая их – окладистые бороды или узкие прищуры монгольских змеиных глаз?

Он видел урывками костер, слышал ржание лошадей, то тихое и смирное, то заливистое, почти боевое. Разговоры на лающем языке, ему не понятном, перешептывания других рабов, стон мальчишки с сорванной спиной – его заставили таскать тяжелые мешки с данью… Рыжие отблески плясали перед помутневшим взглядом, как болотные огни, норовящие увести в самую глубокую топь. Пахло жидкой похлебкой, что им выдавали единожды в день. А руки его, скованные, стиснутые кандалами, страшно ныли и болели, и лицо тоже, будто кто-то ожесточенно бил его, хлестал, но он не помнил ни того, кто колотил его, ни за что. Не помнил даже своего имени.

Кто-то тронул его за плечо, отозвавшееся ноющей болью. Склонилась тяжелая тень, кряжистая, широкая, как приземистый дуб. К губам ткнулся мех, в горло полилась холодная, ледяная вода, которой он едва не захлебнулся.

– Пей, – рыкнул воин, зажимая ему рот. – Иначе совсем худо будет.

– Марья, – глотнув, просипел он, нашарив единственное имя, которое сияло в памяти. Он позвал ее снова, но она не откликнулась, разлученная с ним, оторванная от него. Студеная вода словно растеклась по венам облегчающей прохладой, прекратив неясную лихорадку, и Кощей смог рассмотреть склонившегося над ним китежского дружинника.

Марья была где-то рядом, он знал это, чувствовал, но ее неусыпно стерегли, и нечего было надеяться, чтобы свидеться с ней. Поодаль устроилась десятка его охранников, грохотала смехом, а с ними сидел Белобогов чародей. Его сила, чем дальше караван отдалялся от Лихолесья, становилась все больше, жалила сильнее. Кощей видел ликование в глазах богобоязненного с виду старика с длинной бородой, когда на нем открывались раны от его заклятий.

От дружинника с незнакомым, исполосованным звериными когтями лицом, склонившегося к нему, покуда остальные были заняты беспечным разговором, пахло лесом, мхом, звериной, волчьей шкурой. Знакомый янтарный блеск мелькнул в темноте ночи – заплясали ли искры костра в темных враждебных глазах?.. Но Кощей улыбнулся, насколько мог, истерзанными губами.

– Рад тебя видеть, мой друг, – прохрипел он. И совсем тихо добавил: – Вольга, дурень, сам же сказал, что не полезешь в китежский стан… Берегись, меня и так казнят, а ты тоже не спасешься…

– Мертвая вода, – вместо ответа произнес побратим, избегая прямого взгляда. – Иначе погибнешь. Они не знают меры, будут мучить тебя, потому что ты не хочешь ответить. Даже лесные звери достойнее их…

– Эта твоя вода – она же, наконец, погубит во мне человека? – подумав, спросил Кощей.

– Зато будешь жив, – огрызнулся Вольга; его это тоже мучило. – Мне пора. Я смог им взгляд отвести, но у нас мало времени.

Мог бы укорить Кощея, переоценившего свою силу, отчасти наивно надеявшегося, что враг не будет жесток, прикрываясь добродетелью и всепрощением своего бога, хотя бы по пути к его злейшему врагу. Внутренне Кощей не винил их; он и сам пытал бы попавшего в его руки китежского княжича и не подарил бы ему желанную смерть, пока тот не сорвал бы голос, моля о пощаде, и Вольга тоже наслаждался бы их страданием, кусая и рвя… Сладкие мысли об отмщении позволили ему отвлечься от своей боли, от язв, нанесенных ему живой водой. Питье Вольги, которое он, чудом прокравшись, принес ему, ненадолго заставило Кощея, вытерпевшего много за седьмицу пути, поверить, что он сможет добраться до Китежа в здравом рассудке.

– Больно, – прошипел он, стеная, стискивая зубы, слыша скрип, будто бы раздававшийся изнутри черепа. – И кошмары – еще сильнее, чем прежде.

– Я знаю, Вань, – проронил Вольга, кивнул ему, глядя с болью, с отчаянным сожалением и сочувствием, но развернулся и истаял в ночи, будто его и не было вовсе.

Кощей тонко чуял магию, и что-то преломилось; словно кто убрал ширму, отделявшую его от китежского лагеря. Шум у костра стал громче, наглее, вторгнулся в его больной разум. Кто-то повернулся, отделился от огня – пошел проверить притихшего пленника. Он мог бы гордо огрызаться, бороться, но Кощей устал, измотанный дорогой – конечно, о его удобстве никто не заботился, когда телегу мотыляло из стороны в сторону. Он смежил веки и притворился, что лишился сознания или заснул. Дружинник постоял рядом, шумно дыша, но вскоре оставил его, успокоенный его беспомощностью и безвредностью, а Кощей и правда провалился в сон, полный отголосков прошлого и предвкушения кровавой битвы в будущем…

***

Марья злилась. Именно так она могла бы описать все свои чувства, вспыхивающие в ней в эту седьмицу. Она без лишних слов сносила тяготы постоянного пути, не жалуясь (хотя это и могло породить подозрения) и поддерживая легенды о несчастной княжне, мечтающей скорее оказаться дальше от Лихолесья. Она послушно покорялась приказам, то останавливаясь, то снова отправляясь в путь без лишних капризов. И это выводило ее из себя. Она не привыкла медлить, а путь казался ей мучительно долгим.

Дорога слилась в единое полотно; она ничего не видела, большую часть времени проводя на трясущейся повозке, совсем не приспособленной для высокородной княжны. Видно было, как они торопятся. Селения и пашни Марья разглядывала издалека; близко ее не пускали, но отправляли в деревни, попадавшиеся по пути, дружинников, которые приходили со снедью. Представив карту, лежавшую обыкновенно на столе Кощея, Марья поняла, что они сознательно избегают крупных городов, иногда сворачивая с широкого тракта на бездорожье. Они боялись потерять и невесту княжича, и военную добычу – еще живого Кощея. Хотя Марью изводило, что она ничего не слышит про мужа, страдающего так близко.

К счастью, с ней оставалась Любава. Отец ее вздохнул с облегчением, видя крепкую связь между ней и Марьей; кажется, он боялся, что дочь почувствует себя брошенной и всеми на свете покинутой, поскольку он не много с ней виделся, больше времени проводя с дружинниками и управляя строем. Наблюдая за ним издалека, Марья подумала, что ей было бы весьма любопытно посмотреть ближе, сравнить с тем, что она видела в Лихолесье, но ее держали в отдалении. Должно быть, охраняли от Кощея.

С Василием, лично сопровождавшим ее к Ивану, так и не удалось поговорить. С досадой Марья вспомнила, что невесте китежского княжича как-то не пристало беседовать наедине с молодым красивым воином – в Лихолесье такое никого не смутило бы, и Марья привыкла свободно обращаться к любому приближенному Кощея, какой был ей угоден. Муж не ревновал, а наоборот, очень веселился, узнавая, как нечисть страдает от бесконечных любопытных вопросов Марьи об их сущности и быте.

Она задерживала взгляд на Василии, надеясь, что он заинтересуется ей хоть как, но тот был поглощен своими делами: устраивал путь так, чтобы караван нельзя было зажать и напасть, разбить, чтобы никто не настиг их – Марья слышала, что Лихолесье наступает, пытается прорвать кольцо, в которое их загнали, и более всего жалела, что не может оказаться на поле боя с знакомыми ей волкодлаками и помочь им, а не отсиживаться в безопасности…

Любава, более свободная, чем невеста княжича Ивана, пробовала прогуляться во время остановок, но ее быстро возвращали в ту часть лагеря, где обретались они с Марьей и приставленные к ним охранники. Постоянный надзор раздражал. В Лихолесье ее тоже охраняли первое время, но не так назойливо, не ступали за ней след в след… Или это Марья не замечала соглядатаев Кощея, бывших, конечно, не обычными людьми. Обсудив же с Любавой творящееся вокруг, она решила, что им не доверяют и признала, что их враг куда осторожнее и умнее, чем она о нем думала.

Новостями они обменивались, когда свадебный караван остановился у реки. Женщин в войске не было (или они не поехали с ними), так что Марья осталась наедине с Любавой, помогавшей ей мыть волосы. Ведьма расчесывала ее чудесным гребнем, подаренным Кощеем, величайшим сокровищем. Гребень показался мутным, но Марья успокоила себя, что он затерся, когда она прятала его то под платьем на груди, то в рукаве (Любава украдкой порвала свою юбку и пришила ей потайной карман на одежде, принесенной из города, который они миновали, не заглядывая), а не сияет, как в тот час, когда Кощей вручил ей сияющий подарок. Обмыла его в проточной воде – он стал поблескивать.

Ей нравилась эта тихая заводь, Марья хотела бы остаться подольше, передохнуть, но их подгоняли. Кто-то из отцовских дружинников поведал ей, что это одна из речушек, питающих озеро Светлояр, но Любава поспорила, что это самая обычная чистая вода, никак не живая – отрава для нечисти. Течение было спокойным, и Марья, раздевшись, без страха вступила в него. Сквозь прозрачные воды поблескивали округлые камни на дне, колыхались растения, коснувшиеся ее щиколотки. Прохлада принесла ей облегчение – тело ныло после долгой дороги и сидения в телеге. Марья провела рукой по глади, наблюдая за рябью, стершей ее усталое, нахмуренное лицо. Утреннее небо тоже было сурово и серо.

Любава тоже бросила одежду на берегу и соскользнула в воду, не сдержав блаженную улыбку; она была ловкая и юркая, как рыбка, окунулась с головой и проплыла немного, прежде чем вернуться к Марье – та сама просила, чтобы они не торопились. Они отмывались от дорожной пыли и пота не спеша.

– Говорят, ночью видели тень около лагеря, – прошептала Любава, и Марья поморщилась: ей нужно было что-то понадежнее сплетен. – Я не думала, что воины так суеверны, но они говорили, что это какие-то темные силы, следующие за Кощеем. Как думаете, моя королевна, это не может быть сам Чернобог? Говорят, он вступается за своих слуг, когда они в большой беде…

– Нечего уповать на помощь божеств – да и, если он так велик, знает, что мы сами это замыслили. Мы можем надеяться, что это был Вольга, – прикинула Марья. – Он никогда Кощея не оставит.

Хотя она не представляла, чем Вольга может помочь, было гораздо легче знать о близости союзника, в верности которого ни Кощей, ни она никогда не сомневались, несмотря на недавнюю ссору. Она украдкой обернулась, словно бы даже надеясь заметить в кустах мелькнувшую волчью тень, но там было тихо и пусто. Ветер пошевелил густую зелень…

– Я слышала, Вольга сильный колдун, и он ходит другими тропами, минуя Белого и Черного бога, – еще понизив голос, до тихого шелеста, произнесла Любава. – Он не человек и не бог, а что-то между.

Суеверия всегда преувеличивали – в конце концов, про Кощея тоже ходило множество слухов, превративших его в настоящее чудовище. А он был отчаявшийся княжич, пытавшийся выжить с помощью темной силы и заигравшийся ею. И Марью наверняка видели иначе – какой она была в восхищенно распахнутых зеленых глазах ведьмы? Она покачала головой.

– Как бы там ни было, его помощь нам бы пригодилась. Неужели Вольге не казалось, что он предает Кощея, не желая закончить войну, когда может? – с досадой спросила Марья, хотя ведьма не могла знать ответ. – Мы долго, нас хватятся, – проворчала она. – Не хочу, чтобы явились и видели мои шрамы.

Дружинники бы не купились на россказни о жестокости Кощея, различили бы боевые отметины. С ней не обращались как с воином – видно, отец по какой-то причине не поведал китежцам о том, как они встретились в бою и людям своим наказал молчать, быть может, страшась, что это как-то расстроит свадьбу. И в этом было ее преимущество. Она ощущала зуд в ладонях, глядя на рукояти мечей дружинников, что за ними с Любавой ходили. И мечтала однажды выхватить клинок и пронзить им сердце Ивана – что может быть проще убийства одного человека?

Быстро одевшись, Марья поспешила к их сторожам. Натягивать улыбку она научилась, так что встретила их невысказанное любопытство стойко. С ней ни разу не заговаривали подолгу; наверное, был какой-то запрет, но Марья улавливала косые взгляды. С пленницей Кощея многие хотели бы поболтать, однако отец ревностно охранял ее от расспросов, не желая тревожить душу, и Марья даже почувствовала благодарность: выдумывать всякие ужасы про любимого супруга было не то чтобы трудно, но как-то тяжело, у нее не всегда получалось, поскольку чудовище в Кощее она никогда не видела, а врать умела не так хорошо… Но вернее всего эти воины просто скучали по женщинам, с которыми можно спутаться во время войны – но только не в битву с Лихолесьем?

– Ты чувствуешь приближение к Китежу? – убедившись, что их не слышат, украдкой спросила Марья, когда они шли к стоянке. – Кощей говорил, вокруг города есть какая-то граница – ты сможешь ее преодолеть?

Любава выглядела бледной, но Марья не знала, подкосило ли ее безостановочное движение, спешка, или какие-то невидимые силы. Уловив в ее голосе сдержанную заботу, ведьма улыбнулась.

– Я готова ко всему, моя королевна, – с гордостью высказала она.

Покачав головой, Марья подумала, что ее весьма пугает храброе желание Любавы расшибиться о неизвестную им огромную силу, необъятную – таким представлялся Белобог в своей вотчине. Если Чернобог назначил наместника-чародея, свою любимую игрушку, то его брат будто бы сам незримо присутствовал в церквях – по крайней мере, так увлеченно клялись его служители. И Марья не хотела бы с ним встречаться, прекрасно сознавая: бороться с могуществом бога она не способна.

***

– Почти прибыли, княжна! – провозгласил подскакавший к ней князь Василий. Она заметила, как он едва улыбается, как человек, радующийся возвращению домой после долгой битвы, хотя войны никакой и не было. – Когда солнце дойдет до середины неба, окажемся у городских ворот! Свет благоволит нам.

Ближе к полудню и прям рассвело, просияло солнце, озаряя им путь, и воины сочли это добрым знаком.

– Дай Бог… – согласно протянула Любава, сидевшая подле нее, но не стала уточнять, который.

Марья вдруг вскинула голову. Она еще не увидела Китеж-град, защищенный густым лесом; не таким, конечно, живым и одушевленным, как она привыкла, но все-таки настоящей чащей… Но Марья услышала. Раздался громкий, чистый звон, словно сотни певуний, долго затянувшие моление. Чаровство – конечно, обычные ветра не донесли бы голоса китежских церквей, когда они были так далеко. Веселой песня была, приветствующей Марью, или напротив, грустной, предвещающей ей горе? Вслушиваясь в переливы колоколов, забывшая обо всем, она и не замечала, как ее влекут дальше и дальше, в логово врага, и мысли вылетели из ее головы. «Белобогово колдовство», – подумала Марья с усталым раздражением. Она, хотя и не владела силой Чернобога, словно бы почувствовала дурноту.

В строе что-то поменялось, и Марья догадалась, что они во главе каравана решили везти Кощея, показывая его китежцам – наверняка те высыпали на улицы, привлеченные оглушительным перезвоном. Злость Марьи вспыхнула от мысли о том, в каком униженном виде ее муж предстанет перед этими глупцами… Нет, им стоило бы увидеть его на верхом на коне, с обнаженным мечом в одной руке и с черным огнем, клубящимся на другой.

Очнулась Марья, когда ее встряхнули за плечо. Отец должен был ввести ее в город – он предложил взобраться на его коня, которого Марья смутно помнила с детства, крепкого и покорного. Любаву поручили кому-то из верных людей.

– Я не ребенок, дайте мне лошадь! – попросила Марья, почувствовав, что может на чем-то настоять, пока не поздно. – Пусть они видят, что я достойна княжича…

Так ей отрядили одного скакуна, а дружинник пешим пошел возле телеги, на которой, прикованного к бортам, будто бы распятого, тащили Кощея. Марья увидела лишь его согбенную спину, волосы – непривычно короткие, слипшиеся от крови; его явно били, пока Марья скучала и злилась вдали, и ее окатило жгучим стыдом. Захотелось тут же проверить гребень, но она не хотела его обнаружить. Быстро отвернулась. Седьмицу назад Кощей притворялся сломленным и беспомощным, но сейчас, очевидно, игры остались позади.

Строй снова тронулся, и Марья даже порадовалась, что не видит измученного Кощея: ее окружили дружинники отца, загораживая со всех сторон. Отрезанная от всех, видящая одних воинов, будто бы глухих и немых, выхолощенных князем, Марья старалась, вертясь в седле, рассмотреть хоть что-нибудь.

Она свирепела, когда они подъезжали к озеру. Лес расступился, перетек в просеку – природную, не прорубленную людьми, и показалась ровная покойная гладь. Китеж стоял на островке в центре озера, через который тянулся надежный на вид мост – но все равно Марья ухватилась крепче за луку седла, словно это спасло бы ее при падении. Колокольный звон стал громче, нестерпимее. Потянув носом, Марья почувствовала не только запах человеческого жилья, но и что-то сладковатое, терпкое.

Ворота открылись перед ними медленно, с натугой. Потекли улицы, зажатые меж теремов; Марья ожидала на окраине видеть криво сделанные избы, однако все дома были добротные, народ тут жил состоятельный. Высокие стены остались позади, и Марья краем уха слышала сквозь людской гомон, как со скрипом притворяют огромные створки – и думала, как сложно будет их пробить при осаде. Над домами высились церкви – глаза резало от того, как много солнечного света играло на золотых куполах и как сияла, белела известка стен.

Она ненавидела Китеж; он угрожал всему, что Марья успела полюбить: ее мужу, и без того пойманному в силок опасной магии, и его земле, и всей нечисти, полагавшейся на него. Но город на Светлояре был красив. Посад в Лихолесье строили торопливо, когда они были изгнаны в дальний угол. Главное – чтобы крыша была над головой, ведь даже нечисть не хотела зря мокнуть под дождем или околевать от холода. Но Китеж отстраивали с любовью, украшали, рассыпали позолоту по куполам храмов, расписывали стены, вырезали на деревянных теремах узоры… Что-то в Марье, то же, что иногда тянуло ее к богатым украшениям, влекло ее ближе к храмам, рассмотреть, прикоснуться. Но она вспоминала о том, что таится в них, и едва сдерживала гневный крик.

Люди наблюдали, высыпав, едва не вылетая на дорогу под копыта коней, и тут-то Марья прониклась благодарностью к своим охранникам, отрезавшим ее от жадной до зрелища толпы. Она замечала пестроту народа: мужики в заломленных шапках, с окладистыми бородами, румяные женщины, застенчивые девицы, сопровожденные старшими братьями, смело сверкавшими глазами, стайки шаловливых ребятишек… В Лихолесье жило куда меньше, чем в Китеже, среди них почти не было детей. Марья видела нечисть всем скопом на праздники, проводимые в лесных капищах или возле Смородины-реки, и то они заметно проигрывали людям. Но тут были старики и дети, не способные биться, и Марья постаралась успокоиться.

Ее оглушили, поднялся крик, но вопили не из-за нее – из-за Кощея. Проклятия сыпались, сливались в грохот. Визг, сорванный вопль – шумно стало, как в битве. Сердце Марьи заныло, но дружинники все еще отгораживали Кощея. Еще бы, им не нужно было, чтобы смерть его случилась от рук обезумевшей толпы, а не блистательного княжича!

Когда они подъезжали к кремлю, Марья заметила, что строй разделился, ее повлекли куда-то в сторону, вдаль от Кощея, и ей захотелось дернуть поводья, устремляясь вслед за мужем, потому что она знала: ничего хорошего для него Китеж не готовит.

– Куда нас везут, отец? – позвала Марья, заметив поблизости знакомое лицо, пересеченное шрамом. Разозленная, она была готова даже встретиться с княжичем Иваном, однако князь Всеслав покачал головой:

– В церковь, дочка. О твоем возвращении хочет помолиться отец Михаил, духовник княжича Ивана.

Хотя тон отца был непривычно добрый, она понимала: ее хотят провести через ритуал очищения, или чем бы это ни было. Ей не доверяли. Возможно, хотели изгнать из нее темную силу. Она-то знала, что ничего такого мрачного в ней не было, как люди могли подумать, но ненадолго взяли сомнения: что же, даром прошли лета, проведенные в кругу нечисти? Нет, они изменили не ее природу, а скорее научили ее быть выше людских страхов и ненужных церемоний…