Текст книги "Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Позволив отвести себя к церкви, высокой, выдающейся среди других в Кремле – должно быть, к главному храму, – Марья поразилась взглядам святых, изображенных на фресках над входом – таким живым и пронимающим. Рядом очутилась Любава – ее вывели дружинники, и если с Марьей они обходились почтенно, то ведьму, как показалось, грубее придерживали за плечи, направляя к храму. Она не сопротивлялась, но взгляд загнанно метался – остановившись на Марье, он чуть успокоился. За ее плечом возник князь Василий, глянувший на них странно, задумчиво, но Марью мягко повлек к ступеням отец, и она не успела ничего сделать – да и как она могла к нему обратиться? От своей беспомощности стало дурно.

Еще хуже было Любаве, изо всех сил старавшейся скрыть боль. Вокруг толпились как зеваки, текшие бурной рекой, так и сопровождающие их, но большинство глазело на Марью, гордо приосанившуюся и вскинувшую голову, а до ведьмы никому не было дела. Вспомнив, как ранили Кощея слова и действия служителя Белобога, Марья поняла, какой кошмар может ждать Любаву внутри. Сказать, что прислужница ее захворала по дороге?.. Но ведьма покачала головой, умоляя Марью ничего не делать.

Марья в исступлении стиснула ее руку, больно впиваясь ногтями в ладонь, и Любава едва слышно ахнула, но помотала головой и тускло улыбнулась, кивая ей, готовая претерпеть испытания с Марьей вместе. Когда Марья отпустила ее руку, на пальцах осталась ведьмина кровь; она украдкой отерлась внутренней стороной рукава. И они шагнули, увлекаемые толпой, крестящейся и отвешивающей поклоны.

Было душно, сладко. Чадило чем-то густым, тяжелым, чего Марья не могла разобрать. Запах скапливался во рту, пересохшем, каком-то чужом. Пели хором. Сияло золотое убранство. Она с трудом различала лицо человека напротив, читавшего над ней радение Белобогу, его длинную бороду и внимательные темные глаза, как на иконах. Со стен на нее глядели какие-то чужие, незнакомые люди, высокомерные, гордые сопричастностью со своим божеством… Но Марья стискивала зубы, вдыхала-выдыхала, чтобы успокоиться, и повторяла за священником и прочими людьми, столпившимися вокруг них тесным кругом, держала свечку и исполняла еще какие-то ритуалы, каких прежде не видывала. Отец придерживал ее – он понимал, что от этого можно растеряться и устать, но Марья упрямо отодвигалась, не желая показаться слабой.

Она замечала, как Любава тихо вздрагивает и наваливается на нее плечом. Старалась прикрыть ее собой, отвлечь от жреца Белобога, все завывавшего свои странные молитвы. Чернобог никогда не просил столько церемоний – лишь в пышные празднества, приуроченные к годовому циклу; в остальном ему достаточно было крови, проливаемой в его честь или пожертвованной ему.

Стойко выдержав церемонию, Марья слегка неверной походкой пятилась к выходу. Оказавшись снаружи, она заметила, что князь Василий так и не переступил порог церкви, остался охранять у дверей. Но от кого он стерег здесь, в сердце Китеж-града? Пересекшись с ней взглядом, Василий будто бы вздрогнул и отвернулся, рассматривая толпу и словно выискивая в ней чье-то лицо. Но Марья заметила, что зрачки у него узкие-узкие, как серп новорожденной луны или игла.

***

После службы она чувствовала себя вымотанной, и даже загадка князя Василия не смогла ее приободрить. К счастью, от Марьи не требовали многого, понимая, какие испытания она якобы преодолела, и как много они проехали.

Ей, разумеется, не сказали ничего про Кощея. Едва ли оберегали ее – это было не ее дело. Ее с Любавой, по-прежнему не отрывающейся от Марьи, но теперь ступающей за ней как-то испуганно, молчаливо, словно надеющейся получить от нее защиту, перепоручили стражникам княжеского терема. Странное дело, но с ними Марье стало отчасти жутко – она почувствовала, что вокруг больше нет знакомых лиц, кроме испуганной ведьмы, помощи от которой ждать не приходилось. Отец куда-то удалился, поцеловав ее в лоб на прощание.

Покои, отведенные ей, были светлыми и просторными, выходили окнами во двор, так что Марья смогла рассмотреть небольшую кутерьму, устроенную прибытием войск. Эти палаты не казались особенно роскошными, наверняка были гостевыми, для приезжающих на время друзей Китежа, и это явно подказывало, что скоро ей придется переселиться в супружескую спальню…

По настоянию ее отца Любаве тоже нашли какие-то палаты по соседству – прислуживали Марье дворовые, и нужды в ней особой не было. Вскоре в двери проскользнули девушки, и Марья с готовностью приняла бы их торопливую болтовню, к которой привыкла в Лихолесье, но эти были молчаливыми и взиравшими на нее, точно на какое-то божество, что Марью немыслимо сбивало.

– Можете не стараться угодить мне во всем, я не стану жаловаться на вас, – успокоила их Марья, решив, что лучше показаться им милосердной и доброй, немного наивной княжной.

Они смотрели в пол, не осмеливаясь поднимать взгляд.

Близился вечер – Марья даже не знала, сколько времени они провели в храме, но небо угрожающе темнело. В отведенных ей покоях Марья смогла вздохнуть спокойнее, избавиться от надоедливых запахов мирры и ладана; она отослала ненадолго служанок, сославшись на то, что ей нужно помолиться наедине. Марья сообразила, как значимы ритуалы здесь, хотя и знала, что слишком часто пользоваться уловкой не получится. Но ей нужно было привести мысли в порядок.

Прежде всего он проверила гребень и счастливо улыбнулась, видя, что его еще не тронула ржавчина, хотя он и не выглядел больше новым.

– Ничего, любовь моя, как-нибудь справимся, – подбодрила Марья, надеясь, что колдовство как-то донесет до Кощея ее слова. – Время еще есть, а ты и сам всегда говорил, что нужно поступать обдуманно.

У Марьи не было никакой блестящей идеи, как освободить Кощея или перерезать глотку Ивану – ему ее обещали представить чуть позже, назавтра. Нет, сейчас ей лишь необходимо было побыть наедине с самой собой. Постараться успокоиться, убедить, что невидимая рука Белого бога не пережимает ее горло, как ей показалось в церкви, что это обычное волнение. Возвращение к людям ее сбивало; она не привыкла к шуму, к этим широким улицам, к многоголосому живому городу…

Жалеть себя она не умела подолгу – нужно было бороться. Единственное, чему Марья научилась за эти годы, – сражаться. Оглядевшись, она в прибранных покоях не нашла ничего, что можно использовать как оружие. Если только вцепиться в лицо Ивана ногтями – единственное, что она могла… Или пожертвовать гребень. С досадой Марья прошлась из угла в угол, стараясь ступать потише, а не рассерженно грохотать ногами: кто-то наверняка подслушивал под дверями.

От окна послышался какой-то шум, чей-то вкрадчивый голос, и Марья стремительно обернулась, рукой метнувшись к поясу платья – в поисках оставленного далеко в Лихолесье меча. Но какая опасность могла ей грозить? Обнадеженная, Марья метнулась к окну, едва не перевешиваясь.

– Марья, впусти, – шикнул ей какой-то таинственный голос. – Не узнаешь? Я почти обижен.

Кот скользнул внутрь, когда она приоткрыла створки окна, пушистый, красивый; медвяный, с густым подшерстком, как у волка или дворового пса, с дивными янтарными глазами, похожими на расплавленное золото. Он не мурлыкал, как другие коты, не ластился к протянутой руке Марьи, а сел и чинно обвил хвост вокруг лап. Как он вообще забрался – земля темнела далеко, внизу гневно брехала дворовая собака, потом раздался взвизг – видно, от чьего-то пинка; все стихло…

– Вольга? – изумилась Марья, глядя на чудесного зверька. Она даже позабыла, что недавно они едва не разругались, так обрадовалась другу Кощея. – Ни за что бы не узнала, если бы не глаза!

– Да я это, я… Не обернусь, чтобы тебя ни в чем не заподозрили, – мурлыкнул Вольга. – Как бы это было ужасно, если бы в твоих покоях, моя королевна, оказался какой-то проходимец. Я хотел сказать, что навещал Кощея вчера, до того, как вы подъехали к Китежу, – его голос стал серьезнее. – Он пытался быть стойким. Он… храбрый человек. Но ему нужна наша помощь.

– Я знаю! – воскликнула Марья. – Ты не знаешь, где его держат? Мне никто ничего не говорит, это так сложно, так мучительно! Как будто мне смолой залили уши. Не могу понять… Кощей рассказывал, в Китеже есть подземелье… Но откуда он это знал и где бы его найти? – задумалась она.

– Известно где, внизу, – проворчал Вольга. – А сплетничать за спиной у него я не стану, как базарная баба. Вот что я узнал: княжича Ивана прятали где-то под Китежом… В смысле – в деревне поблизости. Ты наверняка почувствовала, что их защита куда шире, достает до окрестных сел. Так вот где-то там княжич Иван и остался в безопасности…

– Быть не может! – изумилась Марья. – Я понимаю еще, что он не был в бою, он важен для Китежа, его бы не отпустили в сечу, где ему случайно волкодлак может голову откусить, но для чего прятать его, как дитя?.. Это чушь какая-то, Вольга!

Он прищурился – не нравилось, когда с ним спорят. Но Марья так часто кивала отцу и всем, кто ее окружал, что захотелось поскандалить с ним просто так, для удовольствия. Хотя говорить с котом было… странно.

– Я в своих соглядатаях не сомневаюсь. Там он. Это навело меня на интересные мысли: что, если руководит всем не княжич Иван, а кто-то другой? Не отец его, – опередил размышления Марьи Вольга, – он болен, и дело серьезное, если об этом знают даже в городе.

Она задумалась, рассеянно глядя в окно, на маковки храма, вырисовывающиеся в свете звезд.

– О нем молятся в церкви, – вспомнила Марья, уловив смутное видение из зыби. – Тогда за войной могут стоять… церковники? Служители Белобога? Отец Михаил не показался мне странным, – прибавила она, – но он внимательно на меня смотрел – хотя мне кажется, это не удивительно, я единственная выбралась из Лихолесья, а любопытство – не грех.

– Присмотрись завтра к Ивану, что он за человек, – попросил Вольга. – Нам нужно знать, против чего бороться. Если он не воин, если полностью в руках церковников, желающих сохранить видимость княжеской власти, мы сможем использовать его в своих целях. Переманить, не знаю. Подкупить.

– Кощей никогда на это не согласится, он хочет его убить, – покачала головой Марья. – И я тоже!

– Иногда нужно поступиться, чтобы спасти нечто большее. Помни, что от нас зависят не только наши собственные жизни, но и все те, кто выбрал Кощея царем и служил ему. Им нужны защитники, – сурово проговорил Вольга. – И если отказаться от мести значит прийти к миру – что ж, я бы долго не сомневался. Платить можно не одной кровью.

Он рассуждал как-то иначе, не как шутливо-беззаботный Вольга, которого Марья знала, и она наконец-то поняла, почему Кощей так ценит мудрые советы побратима, в которые она прежде не верила.

– Все гадание по воде… С местью мы решим после. Если это Иван устроил войну и хочет скорее перенять власть, ему нужно укрепиться, – рассуждал Вольга. – Наследник. Поэтому-то свадьбу так быстро устраивают. Это останавливает меня от предположений, что дело в церкви.

Марья поморщилась и помотала головой. Это волновало ее так же, как и мысли о муже, не давало спокойно находиться в Китеж-граде – размышления о свадьбе, от которых ей становилось как-то горько и противно. Кощею она не жаловалась, гордая, но тут вырвалось невольно:

– Я не стану делить с ним ложе, Вольга! Ни за что.

Ее пугала и вероятность зачать ребенка от этого человека, и вообще – терпеть его касания. Она надеялась, что до свадьбы не дойдет, перед ней предстояло совершить еще множество церемоний, и Марья рассчитывала, что торжества растянутся на целый месяц…

– Пусть Любава приготовит для него сонное зелье, поднесет с вином, она мастерица, – подсказал Вольга. – Проснется, ничего не вспомнит. А ты смотри постыдливее… Главное, чтобы твое пребывание здесь не затянулось, иначе могут решить, будто ты бесплодна, а в таком случае разговор короток… А у вас с Ванькой никогда?..

– Он же почти мертвец, какие дети… – вздохнула Марья. – И что бы это поменяло?

– Почти, – мявкнул Вольга, взмахнув хвостом. – Не бери в голову, это я сам пытаюсь понять, сколько в нем осталось людского и сколько он перетерпит в китежском плену. Должно быть, ему тут даже пола и стен больно касаться. Понимаешь, здоровому обычному человеку эта живая вода – ничто, как мертвому припарки.

Даже стыдно было, что, пока Кощея мучают где-то внизу, она способна думать о такой глупости – о том, как ей мерзко выходить замуж за кого-то другого! Марья постаралась выбросить это из головы до поры до времени.

– Я подумала, если этот отец Михаил, который сегодня меня отмаливал, духовник княжича, может, он хочет его выдвинуть искренне? – спросила Марья. – Он же должен с младенчества Ивана знать, правда? Я попробую поговорить с ним. Никто не удивится, если та, кто вернулась из такого темного места, захочет обратиться за помощью к Белобогу.

– Хорошая мысль, – одобрил Вольга. – Но будь… осторожнее. Жрецы умеют понимать людей. Услышишь столько покаяний – хоть что-то да поймешь в человеческой душе. Он может нас раскрыть.

– Я смогу обмануть.

Вольга усмехнулся – конечно, он долгие годы учился проводить людей. У Кощея были сотни историй о побратиме, в большинство из которых Марья не верила, но их было забавно слушать порой.

– Почему ты пришел, Вольга?

– Не знаю, – признался он. – Захотел и пришел.

Это все было пустое: никто не отважился бы преодолеть путь от Лихолесья без цели.

Он рассказал, что нечисть, не готовая драться, отступила от Лихолесья, укрылась в Казани, пользуясь недавним соглашением Кощея с тамошним ханом, а волкодлаки и лесные создания сдерживают Китеж у леса… Взволновавшись, Марья подумала, что полагаться на ордынцев – ошибка, но Вольга выглядел уверенно (насколько так можно сказать о коте), он смог унять ее подозрения.

– Спасибо, что не оставил нас, – прошептала Марья, протянула руку и, сомневаясь, погладила кота по мягкой гибкой спине.

– Ваня хотел, чтобы я следил за тобой, будто нянька, но Лихолесье нуждается во мне, – объяснил Вольга, явно стараясь не звучать так, словно оправдывается. – Буду навещать иногда да подсказывать. Ты ищи ответы…

Марья кивнула. Хотя она не знала, с чего начать, никак не могла нащупать кончик нитки, чтобы распутывать пухлый шерстяной клубок загадок, она подумала, что должна постараться изо всех сил.

– Ты никогда не слышал про князя Василия Черниговского? – спросила Марья, нашарившая след. Вольга задумчиво наклонил голову набок и подергал подвижными кошачьими ушами. – Мне кажется, он нечисть… Или нечто подобное. Создание Чернобога. А может, он проклят?

– Нечисти не выжить на земле Белобога… – протянул Вольга. – Даже если он приспособился и привык к мучению, как твоя маленькая ведьма пытается, жрецы Белого бога вздернут его на кресте. Они не терпят ничего, что таит тьму.

– Не вздернут, если он друг княжича. А если Иван покрывает нечисть, это может… что-то начать, что-то большое, – слегка сбилась Марья.

Она еще не придумала, кому и как она могла бы подкинуть эти тайны. Церкви, способной уничтожить молодого княжича, который, как и многие люди, обманывал ради себя и друзей? Но возвышение жрецов грозило завершиться еще более страшной войной с Лихолесьем…

– Это интересно, – наконец сказал Вольга. – Я разузнаю про него – постараюсь. Держись, Марья, и будь храброй.

Он запрыгнул на подоконник и исчез в ночной темноте, обернувшись бесшумной совой, а Марье осталось лишь тоскливо смотреть на лунное небо и тоже мечтать о свободном полете, о возвращении домой, в Лихолесье.

***

Следующий день начался с привычных ритуалов: ее умыли, расчесали и одели в новое платье, куда более роскошное, чем дорожное. Поговорив с ними, она подумала, что нашла общий язык со слугами в княжеском доме – Марья по-прежнему оставалась скромной и вежливой с девушками. Если бы не молитвы, которые они непременно прочитали с утра, Марья могла бы отрешиться и представить, что она в тереме Кощея, а вокруг нее услужливые ведьмы. Но время молебна провозгласил колокол, и Марья припала на колени у красного угла. Слов не знала, однако шевелила губами.

А потом ей сообщили, что она встретится с княжичем Иваном. Старый слуга, явившийся к ней, подслеповато моргал, глядя на нее, и наверняка не заметил, как Марья ликующе оскалилась. Но она поблагодарила его и с миром отпустила. Марье было страшно любопытно; в ней горело какое-то злое, дикое чувство. Она хотела видеть глаза своего врага, иначе расправа над ним, мысленно проводимая ей еженощно, была неполной, незавершенной.

Девушки замечали молчание Марьи, постаравшейся заключить свое пылкое сердце в броню из стальных пластин, и ошибочно принимали его за страх, сковавший все ее члены. Но Марья ждала, таилась, как гадюка в высокой траве, истекающая холодным ядом.

– Не бойтесь, княжна, он сказочно красив, – рассказывали ей увлеченно. – И умелый воин… и охотник! Он будет добр с вами.

Ее подбадривали и убеждали в смелости княжича, в том, что он прекраснее зари, расписывали его неземную красу, словно он был не женихом, а каким-то украшением заморским… Она замечала, как загорались их глаза при разговоре об Иване – конечно, все девушки были в него влюблены без памяти.

Марья оставалась безмолвна, да и девушки бы не поняли ее, а она все опасалась увлечься и сболтнуть что-то лишнее, что раскроет их с Кощеем. В городе, донесла ей верная Любава, которой под охраной дюжих дружинников позволили выйти якобы в поисках родичей, говорили, что княжич спас Марью Всеславну, несчастную княжну Ярославскую. Услышав это, Марья визгливо хохотнула, но тут же захлопнула рот ладонью. Уж конечно, кто бы подумал, что беспомощная девица сама сковала страшенного Кощея и приволокла его в руки праздно стоящему китежскому войску! В Лихолесье ее заслуги, обыкновенно военные, никогда не отбирали, да и не находилось желающих взять ответственность за учиненную ей бойню…

К приготовлениям к встрече с женихом Марья отнеслась спокойно и позволила себя заново наряжать и расчесывать, хотя в Лихолесье не привыкла часто переодеваться.

– Вплетите вот что, – попросила Марья, показывая гребень. – Это подарок моего отца, пусть будет при мне.

Ей показалось, девушки обрадовались, что княжна оттаяла и хочет прихорошиться. Но гребень был ее единственным оружием.

– Вы не смотрите в глаза княжичу, – советовали ей, – иначе он сочтет вас грубой.

И совсем не той женой, что нужна наследнику крепкого китежского престола… В другое время Марья обрадовалась бы, не боясь, что ее отошлют прочь, вернут в опостылевший отцовский дом – пусть так, лучше остаться в девках (Марья уверена была, что отец, не жалующий жрецов Белобога, не отдал бы ее в монастырь). Но Марье нужно было удержаться в Китеже, войти в доверие княжичу и нанести губительный удар.

Ее отвели в светлые палаты – по пути Марья старалась запомнить петляющую дорогу. Все тот же старый слуга оглядел Марью и молчаливо кивнул, пропуская ее. У дверей стояли дружинники с мечами, выглядящие грозно и решительно. Если бы она решилась убить Ивана прямо здесь, Марья сама бы долго не прожила – и не смогла бы освободить мужа, что было страшнее.

Все было похоже на гостевые покои, в которых поселилась Марья, и ее начали раздражать эти сложности. На лавке у окна сидел юноша, трудившийся над луком – Марья сразу поняла, что он правит растянувшуюся тетиву, но смолчала. Лица его она не видела, лишь светлые кудри, вспыхивающие на солнце, льющемся в окно. Услышав ее шаги, он торопливо отложил работу, взметнулся.

– Рад встрече, Марья Всеславна, – ласково произнес княжич, с любопытством глядя на нее. – Верно, слухи о вашей красоте так же правдивы, как и слухи о храбрости. Я бы с удовольствием послушал, как вы победили это чудовище…

Она помнила, что ей говорили. Не смотреть, не быть грубой. Но, увидев его, Марья не смогла оторвать глаза. Она застыла, чувствуя себя обманутой диким, кошмарным сном. Сначала мазнула взглядом по нему, увидела стройного юношу, опрятно, но просто одетого, для конной езды – быть может, он вернулся с охоты; девушки шептались, что княжич Иван увлекается соколиной ловлей…

Золотистые кудри – как и ходила молва, как многие девицы видели в мечтах. Но Марья различила его лицо, тонкие, еще слишком юные черты, изящные, но строгие, и онемела, переживая какую-то дикость: и смущение, захлестнувшее щеки горячо, и страх, и смутную радость, невесть с чем связанную. На Марью смотрело лицо ее Кощея, хотя и чужое, непривычно обрамленное пшеничного цвета локонами.

Она знала эти черты, она касалась их ласково, любяще, целовала эти тонкие сухие губы – у Ивана искривленные в радостно-оживленной ухмылке, но едва ли он ликовал при виде нее – скорее, из-за светлого дня и удачной охоты. Растерявшись, Марья прослушала, с чем он к ней обратился.

Марья вглядывалась в его глаза – темные, но с потаенной теплотой, умные, цепкие, озиравшие ее в ответ. Но Иван не узнавал ее и не мог узнать, не видел ничего большего, чем бледная испуганная девушка (в этот раз не пришлось притворяться), обряженная в нелепое праздничное платье. Но она угадывала, искала сходные черты: скулы, прямой нос, ясный взгляд, тонкие кисти, у Кощея извращенные темной силой, когтисто-чудовищные, а у Ивана – обычные, подвижные, живые. «Отражение», – подумала Марья, охваченная внезапным озарением; Белый и Черный боги, вечно играющие, устраивающие кукольные представления на ярмарке, продолжают и отражают друг друга.

И слова Ядвиги, предрекавшей ей бессмысленность и ненужность их затеи с местью Китеж-граду, вдруг показались Марье такими же тяжелыми, как своды терема над ее головой.

========== 8. Соколиный двор ==========

Ей удалось скрыть изумление, справиться с оцепенением. Иван ничего не заметил или сделал вид – быть может, он самодовольно подумал, что она поражена его неземной красотой, о которой с восторгом говорили девушки. Но Марье удалось улыбнуться ему елейно, чуть склонив голову, отведя взгляд. Она даже ответила что-то, и ее слова Ивану польстили: он просиял и начал быстро говорить, приглашая ее пройтись во внутреннем дворе. Должно быть, на свободе ему нравилось больше, чем в душных покоях, и Марья с радостью согласилась: ее не выпускали из терема, кроме как на краткие богослужения, и она соскучилась по ощущению ветра в волосах.

По приказу Ивана появились девушки и увели Марью, подготовляя ее к прогулке; она привыкла, что ее постоянно переодевают и украшают, и не сопротивлялась, лишь попросила не трогать прическу, которая так полюбилась ей. Платье подобрали куда скромнее, чтобы не привлекать внимание, а на волосы набросили дорогой расшитый платок. Марья помнила, что голову покрывали замужние женщины (в Лихолесье все ходили без уборов, как ведьмы в сказках), однако поняла, что это из-за близости стольких церквей; Китеж-град весь был городом Божьим, и Белобог мог смотреть на него прямо с неба, и опростоволоситься перед ним – страшный грех… Но ей наказали чуть прикрывать лицо платком, чтобы никто не узнал ее. Так охраняли невесту княжича, будто кто-то мог бы на ее жизнь покуситься.

Он ждал ее, советуясь о чем-то с Василием. Выйдя в горницу, Марья заметила, что черниговский князь опасливо покосился на нее и поспешил удалиться, и ей показалось, что он боится ее. Не потому ли, что она узнала его тайну? Но разве Иван не догадывался, что в его ближайшем кругу затаилась нечисть? Должно быть, нет… Она ликующе улыбнулась, и княжич принял это на свой счет.

– Чудесный платок, к глазам, – заявил он, видимо, изо всех сил стараясь ее похвалить. Марья пробормотала благодарность, хотя платок был, на ее взгляд, не очень удобный – не привыкла она прятать волосы, что так любил ее муж. При мысли о нем тоскливо заныло сердце.

Марья с любопытством приглядывалась к Ивану, отмечая, что сходство их с Кощеем не так уж явно: одно дело – общие черты, лицо, но совсем другое – как это лицо улыбается. Княжич разменивал улыбки запросто, словно бы привык, его воспитали с ней, с этой располагающей ухмылкой, на которую, Марья была уверена, падки все девушки. Улыбки Кощея были редкими, ценными, их нужно было улавливать, и в этом тоже была особенная будоражащая игра, охота. Иван казался… куда проще. Зауряднее. Марья почти что была разочарована.

Золотой княжич был в родстве с ее мужем – это несомненно. На миг Марья подумала: а что, если у Кощея есть сын, о котором она не знает? Он был древнее, чем казался, колдовство хранило его от старости, а на деле разница между ними была большая. Но тут же спохватилась: нет, это она совсем нелепицу придумала. Скорее – брат. Младший братец ее Кощея, наглый и, должно быть, не подозревающий о родстве.

Их сопровождала охрана, но все же Марья была рада оказаться снаружи. Не наблюдать за жизнью китежцев сквозь слюдяное окно, а слиться с ней, почувствовать. В Лихолесье Марья любила бродить по посаду, оставляя позади приставленную волнующимся Кощеем свиту, и смотреть за тем, как нечисть работает что-нибудь: кто чинил крыльцо, кто ухаживал за немногой скотиной, которую они угоняли у людей, кто волок от колодца ведра с водой… Их быт всегда побуждал в Марье любопытство. Работа казалась ей достойным, честным занятием, потому что она не любила бездельничать, хотя в доме Кощея ее ничем не отягощали.

Жизнь китежского двора мало отличалась. Они сделали круг возле терема, почти отдаляясь, и Марья, глядя на маленькие окошки, попыталась угадать, где ее покои. Вокруг царила привычная жизнь: дружинники следовали к гриднице, переговариваясь, на конюшне раздавалось громкое ржание – туда побежал мальчишка с ведром овса. Все такое знакомое, напоминающее Марье о Лихолесье… Она не слушала болтовню княжича, бесполезную, пустую, больше хвастливую: он рассказывал, как один из его предков отстраивал этот город из крохотной деревушки и возводил с помощью заморских мастеров прекрасные соборы.

В обращении Ивана к ней Марья с изумлением заметила какую-то смущенность, что он старался скрыть. Возможно, никогда раньше он не пытался никого очаровать. Она представляла: по приказу отца и его приближенных княжичу подкладывали на все согласных девок (может, их семьи душила нужда, а может, их запугивали), а прислуга никогда не отказывала своему будущему государю. Марья знала, как все делается. Но для чего княжич пытался подобраться к ней, сделать вид, что это нечто большее, чем привычный брак по расчету, в давние времена устроенный их родителями, когда они оба были несмышлеными детьми?..

«Не приведи Чернобог этот дурак в меня влюбится», – с испугом и отвращением подумала Марья, замечая долгие взгляды, которые кидал на нее воодушевленный княжич. Ее брала оторопь при мысли об измене мужу. Тем более – с его братом…

Они не вышли за пределы крепостных стен, но Марье понравилось обходить церкви и рассматривать изображения святых. Ее восхищали не они сами, а труд художников, создавших эти фрески. На них часто оглядывались люди, отвлекаясь от работы. Неподалеку шла стройка очередного храма, маленькие, как казалось снизу, людишки сновали в лесах. Кто-то взмахнул ей рукой – а может, подавал команду другим работникам.

К княжичу здесь обращались почтительно, кланялись ему при встрече, а на Марью поглядывали с любопытством. Она провожала их долгими взглядами, размышляя, не может ли одним из незнакомцев оказаться верный Вольга, приглядывающий за ней.

– Я знаю, что еще хочу показать! – ликующе улыбнулся княжич, подводя ее к неглавным воротам. Стражники из дружины стояли неподвижно, как каменные, а солнце играло на лезвиях их больших топоров. – Здесь пешком доберемся, – остановил он слугу, метнувшегося за лошадьми.

Марья очутилась в небольшой просеке. Заповедная роща, как объяснил Иван. Жалкая тень Лихолесья! Эти деревья не были живыми, не переговаривались – когда ветерок запутывался в листве, раздавались не вкрадчивые шепотки, а какой-то невзрачный шелест. Это только разозлило Марью, покорно идущую за Иваном, заставило ее вспомнить о том, как люди уничтожают все волшебное. Как же там Хозяин, не сожгли ли, не выкорчевали его лес? От тревоги она чуть не споткнулась о корень, вылезший посреди протоптанной тропинки.

Она издалека увидела приземистые домики, небольшую деревянную церквушку. Уже отсюда было слышно что-то – подойдя поближе, Марья поняла: птичий крик, клекот, разговор на непонятном ей чудесном наречии. Выбрав прямую дорогу, княжич перелез через невысокий плетень и подвел Марью ко двору. Был он куда увереннее, чем в собственном доме, так что Марья догадалась, что в Китеже Иван любит больше всего. На птиц же, приблизившись, она поглядела с сочувствием: они сидели под навесом, в своих отсеках, с обвязанными лапами, не позволяющими двинуться. Захваченные в плен, они казались жалкими, но заботились о них хорошо: ни одна из птиц не казалась нездоровой, немощной.

Поздоровавшись с сокольничими, Иван представил им Марью. Она решила ничего не говорить, изображая смущение. Вид стреноженных птиц что-то задевал в ее душе, заставлял сопереживать им, вынужденным развлекать княжеский двор, а не свободно летать в поднебесье.

– Вот здесь мои любимцы, – рассказывал Иван, провожая ее в отдаленный темный угол, к большим ястребам-тетеревятникам, угрюмо громоздившихся на насестах. – Отец, когда был крепче здоровьем, любил с птицами охотиться, я у него это перенял. С детства научился, а когда он занемог, я стал за соколиным двором присматривать. Он для него важен был. Даже мать называл соколицей…

Княжич замолк, неподдельная скорбь нарисовалась на его лице. Марья не помнила, слышала ли что о китежской княгине, но она определенно оставила их мир и обрелась в Прави, как обещали священники.

Марья устало размышляла. Все незаметно складывалось: и сходство, и ласковое прозвище, данное ей Кощеем, видно, подслушанное в семье, и даже его искренняя ненависть к Китеж-граду. Нет, не желание отмстить за обиды нечисти горело в нем, а личное, потаенное. Всех их он использовал для кровной мести, мечтая лишь пробраться в сердце защищенного кремля и найти отца, не выкупившего его из ордынского плена… Раньше Марья считала, татары не сошлись в цене, затребовали еще поверх, но, может, все было проще. Отец оставил его, посчитав погибшим, не стал растрачивать казну на мертвеца…

Ему нашли замену. Даже дали брату то же имя – словно Кощея никогда и не было! Стерли его, уничтожили…

– Вижу, птицы тебе не нравятся, – с заминкой сказал княжич, поглядев на Марью.

Он потянул ее обратно, возвращаться в собственную темницу, и она печально поняла, что с радостью еще поглядела бы на плененных птиц, чем оказалась запертой в окружении приглядывающих за ней девушек. Почему-то они вызывали в ней большие опасения, чем суровые воины, шагавшие за княжичем. Их она понимала, но чего ожидать от столь незаметного врага, притворяющегося заботливым и любезным…