Текст книги "Записки о Панемской войне (СИ)"

Автор книги: Karjalan Poika

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Труде сделала вид, что пропустила этот вопрос мимо ушей, ей захотелось переключить внимание обмякшей Пересмешницы и, заодно, объясниться в чем-то для себя очень важном. Знаком руки она пригласила Сойку присесть прямо на траву. Услужливый Пит моментально сообразил и постелил на землю свой роскошный с отливом красного золота пиджак поближе к стоящему у дерева Бьорну. Старый прием – заглушать речь громким пением, мог ли он сработать сейчас? Выбора, однако, не было:

– Поверь, Сагиттария, это не президентская роза… – начала она и продолжила, поймав на этот раз внимательный взгляд Двенадцатой, которая, оказывается, использовала все проведенное ими вместе время, чтобы присматриваться то к прическе и манере говорить, то к ногам, одежде и реакциям гостьи, сумев скрыть от нее свой интерес, – это роза одной девушки, которую звали София. На языке нашего Панема, – выделила она эти слова, все еще настаивая на том, что она никакая не пришелица, – её имя значит «мудрость». Она жила очень давно, земля с тех пор раза два меняла свой облик…

Сойка вновь недовольно посмотрела на переводчицу. К чему этот рассказ, но Труде продолжала гнуть в свою сторону:

– София очень любила свободу… она была умная и честная, отважная до безрассудства, и ей… отрубили голову… Моя роза – это память о ней… – с этими словами она, пренебрегая приличиями, ткнула пальцем в брошь, служившую Кэтнисс талисманом на Играх, – кто знает, может быть, пройдет лет четыреста, и какая-то девчонка будет носить эту птицу в память о тебе? А где-то в другом месте бронзовая сойка станет символом рабства, но для той девчонки это будет совершенно безразлично, потому что у неё – свой собственный мир…

– Так значит он есть? – реплика прозвучала для переводчицы совсем неожиданно. В разговоре Эвердин вела себя, как охотник, преследующий добычу, выхватывая из него лишь то, что позволяло сохранить желаемый азимут.

– Что именно? – Труде сделала вид, что не поняла вопроса.

– Этот твой мир? Отец рассказывал мне о чём-то таком… Где заснеженные горы подпирают лазурное небо…

– Пусть он есть, что это меняет?

– Даёт надежду!

– Брось! Какая надежда? На что? – нарочито резко ответила переводчица, не отважившаяся, однако, смотреть в глаза Сойки. Она отвернулась в сторону Бьорна, игравшего на колокольцах и певшего уже на каком-то другом языке.

– На то, что однажды всё будет по-другому.

– Значит ли это, что будет лучше? – Труде понимала, что разговор рассыпается, превращаясь в перебрасывание пустыми фразами, но ничего не могла с собой поделать. Она сама возводила словесный бруствер, за которым намеревалась отсидеться от напора победительницы.

– Может и не лучше… – вздохнула Кэтнисс, – главное, не так, как сейчас… Знаешь что… РУТА… – когда она качнувшимся голосом назвала гостью из Валльхалла этим именем, у той по спине чуть выше поясницы побежали медные термиты, а в голове забилась какая-то неведомая прежде жилка, – можешь ничего мне не рассказывать… тебе, наверное, я сейчас только подумала, и нельзя об этом говорить… я и так поняла все, что мне нужно было понять… Ты появилась здесь не просто так. Как ты мне сказала, когда мы спускались по лестнице: куккулус, предвещающий приход весны…

Не очень уверенный тон, с которым мисс Эвердин произносила эти слова, был полным контрастом с ее взглядом опытной браконьерки, заметившей добычу. Ей наконец-то удалось заглянуть в светло-голубые глаза мнимой племянницы Плутарха и поймать их, словно в одну из своих ловушек. Сходство с Диадемой и впрямь было ошеломляющим. Такие же тонкие губы, готовые изогнуться в высокомерно-презрительной усмешке, такой же высокий лоб, обрамленный тщательно заплетенными светлыми, почти бесцветными косами и чуть-чуть вздернутый нос и довольно-таки массивный подбородок с заметной ямочкой – все напоминало девушку-профи, ставшую первой жертвой Кэтнисс. Конечно, во взгляде этой «Диадемы» не было ненависти и вражды. Наоборот, в нем светился неподдельный интерес и дружелюбие, но ведь Сойка никогда не встречалась с Первой в мирной, подобной сегодняшней обстановке, и не могла бы поручиться за то, что убитая ею трибутка всегда излучала один только ужас и злобу. А еще уроженка Шлака чувствовала к собеседнице самую настоящую признательность – не будь перед ней ее примера, она ни за что не нарушила бы подобающих Победительнице норм приличия. Ее никто бы не поддержал. От Эффи, Цинны, даже от Хеймитча, при его-то пьянстве, она то и дело слышала: «Стой тут! Почему говоришь таким тоном? Будь помягче! Надень вот это! Улыбнись людям, не смотри букой!» И каждый считал своим долгом припугнуть ее судьбой Энни Кресты. Не прошло года после ее победы на каких-то там, Кэтнисс не запомнила, каких играх, Энни взяла в привычку заваливаться на приемы и вечеринки в каком-то бесформенном балахоне, бывшим когда-то белым, но быстро покрывшемся пятнами от вина, соусов и паштетов, заодно приобретя специфический запах никогда не стиранной одежды. В довершение всего, победительница из Четвертого, бравировала грязными и нечесанными рыжими волосами и несла какую-то чушь про милосердие и всепрощение. В итоге, потерпев недолго ее выходки, Сенека Крейн распорядился отправить ее навсегда в родной Дистрикт и более не вытаскивать оттуда… А вот племянница Плутарха. Настоящая или нет, но она своим примером помогла Кэтнисс поступить так, как есть. И ей плевать, что напишут об этом бойкие капитолийские папарацци. И Сойка хотела бы сделать все, чтобы Фиделия поняла, насколько она ей благодарна…

– Нет, послушай, ты поняла не все… – какая-то сила, происхождение которой было для Труде загадкой, просто заставляла ее раскрыться перед девчонкой, которая была младше, неопытней и, определенно, глупее. Каким-то чудом переводчица, однако, сумела остановиться в полушаге от полного саморазоблачения, отрезвленная видом очередного безгласного, оказавшегося рядом с их компанией, чтобы подать закуски. Нагишом, как и прислужницы, он был выкрашен серебрянкой и облеплен переливающимися в свете вечернего солнца драгоценными камнями… Девушка из Валльхалла придвинулась вплотную к Сойке и зашептала почти в самое ее ухо, – вот… это… это я должна тебе сказать, помнишь ты сделала как-то костыль из дерева… помнишь? С ней все хорошо! Со второй… с ней тоже… хотя я… я очень виновата перед ней…

– Они?

Труде не ответила, только слегка опустила глаза, что для её собеседницы оказалось более чем достаточно. Тем временем Кэтнисс порылась в сумочке и достала маленький тюбик:

– Это та самая фантастическая мазь, что ты видела на экране. К утру подействует…

***

Всё когда-нибудь заканчивается. Не был исключением и приём в особняке Теренции. На прощание Сойка обнялась с переводчицей и, куртуазно попросив разрешения у наречённого, чмокнула Бьорна в щёчку, доставив тому очередную порцию счастья.

– Что в Капитолии понравилось тебе больше всего, Фиделия? – первым делом спросил Плутарх у Труде, как только они сели в машину.

– Что все как один здесь говорят, как негодяй Фликерман. С одной и той же тошнотворной интонацией. Даже ты, Эйрик, зачем-то принялся его копировать… «Что в Капитолии понравилось тебе больше всего, ЦЕЦЕЛИЯ?» – весьма удачно передразнила девушка распорядителя, ловко ввернув цитату из шоу Цезаря на одной из прежних игр, – чувствую, скоро я сама заговорю с вашим сюсюкающим акцентом… а вот речь Эвердин на фоне столичного говорка – как вода из чистого лесного родника после болотной жижи. Говорить с ней – одно удовольствие…; так что, ещё мне понравилось в Капитолии, что он оставил её в живых…

– Осваиваешь красноречие… – отозвался уязвлённый Хэвенсби, – давай-давай, тебе может пригодиться. Лишь бы голова от успехов не пошла кругом… Однако, моя дорогая, вернёмся-ка к одному нашему разговору: ты мне нужна на Арене, – выпалил распорядитель прямой наводкой, не прибегая ни к каким манёврам.

– Я думала, Эйрик, что мы оба уже успели позубоскалить на эту тему. Сейчас уже не смешно, – высокомерно ответила валльхалльская гостья.

– Я не смеюсь, Фиделия, ты в самом деле мне очень там нужна… – с этими словами Плутарх повернулся лицом к Труде и заглянул в её глаза, которые, как ему показалось, были слишком темны для её пшеничных локонов. Заранее продумывая этот разговор, он пытался предугадать, как отреагирует на его слова варварка, и довольно живо представил себе несколько возможных вариантов. Впрочем, произошедшее не вписалось ни в один из продуманных сценариев. Труде бесцеремонно забросила свои босые ноги на колени Хэвенсби, и, скрестив ступни, едва ли не коснулась носа распорядителя подушечкой большого пальца, на внутренней стороне которого красовался лопнувший волдырь кровавой мозоли:

– Почини мои несчастные ножки, Эйрик, – с этими словами, сопровождавшимися громким хохотом, она бросила ему подаренный Пересмешницей тюбик с целебной капитолийской мазью.

Комментарий к 5. Белая Роза

1. Кэтнисс ошиблась. Мотив поминальной песни, действительно, очень похож на мотив “Песни шута”, но, тем не менее, это другая песня. https://www.youtube.com/watch?v=8LOf4ci1_WU

========== 6. Анатомия “Голодных игр” ==========

Советник Сёрен Свантессон выступает в роли анатома-конспиролога, рассуждающего об истинной причине “Голодных Игр”, явления, что стало одной из главных политических скреп Панема… Со стороны виднее?… Виднее ли?

– Подтяните мне кирасу, кто-нибудь! – для утренней разминки советник Свантессон облачился в пластинчатый доспех, скованный по любекской моде.

– Хорошая броня, советник, надёжная и удобная, – отозвался одетый варягом Ялмар, – одно в ней плохо, без верного пажа не обойтись.

– Не потому ли её премудрость не взяла с собой любимые турские латы – видимо, не хочет, чтобы её лапали каждое утро, – вклинился Улоф, поигрывая боевым цепом. Подобно охраннику Торвальдсон был одет тоже просто: корпус его защищала длинная кольчуга, надетая поверх плотного стёганого тегилея, – где она кстати?

– Отсыпается после вечеринки. Обет штатгальтера ей был бы определённо не под силу, – подключился Бьорн, взявшийся помогать Сёрену со снаряжением, – предлагаю сегодня начать без неё.

– Как, кстати, успехи, медвежонок? – бросил ему через плечо советник.

– На прощание она поцеловала меня в щёку…

– Вы не забыли, господин секретарь посольства, потеряв голову от счастья… – перебил его Свантессон.

– Всё услышанное я уже ввёл в аудиоархив, господин советник, транскрипторов ждёт серьёзное испытание, – не дал договорить начальнику капитан «Вольного стрелка».

– Хорошо-хорошо, Бьорн, – махнул рукой тот, – никогда не сомневался в вашей пунктуальности… Что с нашей целью? – голос его приобрёл тревожно-озабоченный тон.

– Если вы имеете в виду связь с повстанцами, – Акессон качнул головой, – безнадёжно. По крайней мере, Эвердин нас к ним точно не приведёт. Давайте не путать самобеглую картинку на экране, да ещё в сопровождении разухабистых комментариев Труде, с тем, что происходит в настоящей жизни, – хлопнув несколько раз кольчужной перчаткой по спине советника он дал ему понять, что кираса окончательно подогнана, и тому пора браться за своё привычное для первого тура разминки оружие – два одноручных фламберта (1). Сам Бьорн, предпочитавший в качестве защиты полудоспех ландскнехта, положил ладони на рукоять тяжёлого цвайхендера (2). Все четверо стали расходиться по сторонам зала второго этажа, изначально задуманного, как танцевальный – все его стены и промежутки между окнами, сегодня утром распахнутые настежь, чтобы впустить в помещение прохладный воздух, были заняты высокими зеркалами, создающими иллюзию бесконечного объема пространства.

– У секретаря есть претензии к тому, как её премудрость переводит трансляции Игр для нашей аудитории? – потешный титул, присвоенный Труде, выдал в говорящем Улофа, никогда не скрывавшего покровительственно-фамильярного тона по отношению к девушке.

– Начинаем, друзья! Улоф, Бьорн и я – в атаку, Ялмар – обороняется! – Свантессон не позволил капитану ответить. Трое валльхальцев набросились на победителя Великой Резни, мешая друг другу, а тот, очень ловко отбивая их удары круглым щитом, огрызался взмахами секиры. После обмена первой серией ударов, оказалось, что Бьорн не забыл о вопросе:

– Для аудитории… она переводит… великолепно! – слова его, с остервенением исторгаемые между взмахами двуручного меча, напоминали гневные выкрики, – но… она… слишком увлекается. Это она нашим зрителям представила Эвердин вождём восстания… Я видел этого вождя… на расстоянии… удара кинжалом… – цвайхендер Бьорна, наверное, в этот момент разрубил бы надвое щит Ялмара, если бы не был гуманизирован плотным слоем пластика.

– Пауза! – скомандовал Свантессон, – продолжайте, господин Акессон!

– Никакой она не вождь, господа дружина. По повадкам, простая девчонка из леса. Вспыльчивая, грубоватая, нелюдимая. В наших Андах таких полно, – он говорил по-прежнему отрывисто, как-будто еще не закончил боя, – Да, она наблюдательная. Нас раскусила легко. Но чтобы чего-то придумать и кого-то куда-то повести – это нет… Все её сойки и сложенные пальцы – случайность, а не тайные знаки каким-то мифическим сторонникам, воображённые нашей Труде…

– В сухом остатке, – попытался подытожить Торвальдсон, – нам надо искать иной путь.

– Или пусть штатгальтер поручит искать этот путь кому-то другому, – не мог остановиться Бьорн, – если этот путь кому-то нужен… прекрасно помню ваши слова, господин советник, о том, что наш интерес – сохранение Игр, – поторопился капитан «Вольного стрелка» объясниться, прежде чем удивление остальных ещё не вылилось в их протестующие реплики, – я вот только не могу понять, почему это наш интерес?

– Вопрос, достойный ответа, Бьорн… Никто из вас, я надеюсь, не думает, что Капитолий завёл себе голодные игры для того, чтобы каким-то неведомым способом укрепить свою власть над дистриктами. Более глупого решения нельзя было бы придумать. С каждой новой жертвой ненависть к столице может только возрастать, и сейчас, в канун третьей Квартальной Бойни, она уже определённо подступает к краю.

– Мы слышали, что это средство не столько укрепить власть, сколько ее продемонстрировать… Не так ли, советник? – задумчиво сказал Улоф.

– Я тоже это слышал. Это имело смысл 70 лет тому назад, когда были живы недобитые участники восстания и те, кто его подавлял… Сегодня, когда мертвы их дети и почти все внуки, слышавшие рассказы дедов, это демонстрация не власти, а немотивированной жестокости. Демонстрация последовательно самоубийственная… Но ведь, согласитесь, и Сноу, и верхушка Капитолия не такие законченные идиоты, чтобы самим строить для себя эшафот. Видимо, есть что-то, что влечёт их по этому пути, – он говорил быстро и уверенно, почти не делая остановок, словно речь была написана заранее, став плодом длительных раздумий.

– Мы порядком заинтригованы, Сёрен! Но вы не находите, что наша пауза слишком затянулась, – раздался недовольный голос Биргирссона, – давайте продолжать, в конце концов!

Бьорн и Улоф, впрочем, решительно запротестовали. Им не хотелось вот так просто взять и отпустить советника в клубы им же самим напущенного тумана.

– А теперь посмотрите. Двадцать четыре трибута. Двадцать четыре молодых тела, из которых только одно будет жить, а двадцать три умрут здесь и сейчас… – складывалось впечатление, что Свантессон, как ни старался, не мог избавиться от привычки говорить загадками.

– И? – возглас Бьорна никак нельзя было назвать вежливым.

– Вы так и не поняли? – в речи Сёрена даже послышалась какая-то обида, – В Капитолии, как вы знаете, хорошая медицина…

– Материал для трансплантаций… – ввернул Торвальдсон.

– Именно, Улоф! – облегченно произнес советник. Как будто ему не хотелось первому произносить эти слова вслух, – материал гарантированный, свежий и весьма высокого качества. Представляю, сколько богатых и влиятельных капитолийцев ждут с нетерпением очередной сезон игр. Кому свежая печень, кому молодое сердце, кому меткие, как у Сойки, глазки…

– Господин советник, по-моему это бред, – учтивость не входила в набор положительных качеств Ялмара, – гипофиз можно взять и у собаки, а легкое – у какого-нибудь преступника, казненного за невесть что. К тому же, не все участники игр оказываются свежими. Вспомните, на последних одну телку так раздуло после того, как на нее сбросили гнездо с пчелами…

– Представляю себе, как горевала та старушенция, которой обещали ее храброе сердце… возможно, даже в ящик сбацала от сей великой печали, – легко нашелся Свантессон, – твоя речь мне подозрительно напоминает речь Труде. Она смеется надо мной и считает меня помешанным…

– Потому вы толкуете о ваших построениях в ее отсутствие? – горячо вступился за переводчицу Бьорн.

Советник ничего не ответил, но продолжил, выждав только самую малость:

– Меня никто не убедит в обратном. Смотрите сами. Казни, как бы то ни было, нерегулярны. Случаются по мере необходимости. Преступники, заслужившие себе смерть, не всегда молодые и здоровые. Кто-то болен чем-нибудь неприятным, типа сифилиса, кто-то травился всякими веществами, да и перед смертью их порой так пытают и накачивают химией, что никто в здравом уме не захочет себе их органы. Так что, друзья, весь этот ритуал с клятвой, телекартинкой, толпами поклонников и туром победителя – это обложка центра пересадки тканей, работающего в четком ритме, как часы. Настоящие голодные игры идут в тех дворцах, хозяева которых ждут себе запчасти в надежде продлить свою ничтожную жизнь…

– Я не хотел бы в это верить, господин Свантессон, – заговорил Бьорн, – если бы не… – финал прошлых игр… все становится на места! Морник…!

– Неужели я услышан, слава Доннару, – обрадовался Серен, – морник – сильнейший яд, тела, отравленные морником, бесполезны для донорства. И распорядитель решил, что лучше два живых победителя, чем еще два никчемных трупа… Продолжаем, господа, тур два, распорядок прежний! – на главный вопрос он, как можно было понять, так и не ответил, а во время драки, никто его уже больше и не спрашивал.

На этот раз, троица атакующих уже не мешала друг другу. Они попытались окружить Ялмара, Серен, думая, что подражает великому Паалу Кинижи (3), отвлекал его внимание выпадами с обеих рук, чтобы позволить Улофу в нужный момент сработать боевым цепом. В какой-то момент показалось, что тактика оправдала себя, охранник начал уставать, ему все тяжелее было реагировать на удары Бьорна и Торвальдсона. Но тут Свантессону показалось, что его стальной сабатон уперся в какую-то преграду. Еще секунда, и левая нога, зацепленная крюком спетума (4) сама поехала по паркету навстречу правой, и он со звоном всех своих металлических причиндалов осел на пол, неуклюже взмахнув руками. Поверх шума раздался резкий голос переводчицы:

– Опять трое на одного! Я уже пришла, Ялмар, восстановить справедливость.

Комментарий к 6. Анатомия “Голодных игр”

1. Фламберт – меч с волнистым лезвием.

2. Цвайхендер – двуручный прямой меч, наступательное оружие ландскнехтов.

3. Паал Кинижи – венгерский рыцарь, сын мельника, орудовавший двумя мечами.

4. Спетум – копье, дополненное крюком.

========== 7. Специальный корреспондент ==========

Все-таки это варвары…

– И тогда он мне опять говорит: «Ты мне нужна на арене!», а я ему: «Не смешно, мы уже посмеялись над этим», а он мне: «Да я и не смеюсь!»…

– Что за чушь, выпустить тебя против детей…

– Я его тоже об этом спрашивала… Он сказал, что в этот раз там будут не дети. Квартальная бойня… Участниками будут победители… В том числе, твоя тайная пассия, Бьорн. В ее дистрикте больше нет вариантов…

– Ты и с ними справишься, – Серен потирал ушибленный бок, – у тебя не осталось чуть-чуть этой чудесной мази?

– Если бы они все решили на меня наброситься, мне пришлось бы для начала долго бегать… – Труде словно не услышала последних слов оберландрата, – Но… в том и дело, что я никого не должна убивать… и меня, если ему верить, тоже никто не смеет трогать…

– Это как? – удивленный возглас прозвучал едва ли не хором.

– Ялмар, подкинь, что-то холодно… – отозвалась переводчица.

Баню валльхалльцы устроили прямо в каминном зале. Булыжники для каменки Ялмар наковырял из мощеного двора и оплел колючей проволокой, которую срезал с забора, ухитрившись отключить ток. На дрова пошло несколько деревьев из сада. Улоф и Серен сделали выгородку вокруг камина из портьер и притащили найденные в подвале особняка бочки, наполнив их ледяной водой из садового шланга. Камни калились в камине всю ночь, так что к окончанию утренней разминки, во время которой они еще по несколько раз поменялись оружием и составом обороняющихся и атакующих, парилка была готова…

– «Формат картинки требует замены», – девушка весьма удачно передразнивала манеру Плутарха, несмотря на то, что говорила сейчас на другом языке, – «Шоу Темплсмита исчерпало себя, оно уже не так цепляет зрителя, как того хотелось бы распорядителям. Нам и аудитории необходим свежий ход». Естественно, я начала изображать дурочку, спросила, при чем здесь я, и тут его понесло: «Представь себе, Рог Изобилия, трибуты готовятся к забегу, начался последний отсчет, а на крыше Рога стоишь ты в ярком оранжевом платье и весь Панем, и весь Валлхалл – вы ведь тоже смотрите наши Игры, не так ли – видит и слышит твои слова: «Привет всем, с вами на Арене ваш Специальный Корреспондент Фиделия Оптима. Вас ждут прямые репортажи из гущи событий, горячие интервью с участниками бойни, полный эффект присутствия от первого мгновения старта и до последней секунды финала. Смотрите уникальное, неповторимое, первое в истории Голодных Игр шоу «Специальный Корреспондент». Храните верность вашей Фиделии, оставайтесь с нами!»

Выпалив эти слова, Труде фыркнула, выскочила из импровизированной парной и, не прикасаясь к краям бочки, забросилась в нее всем телом с головой, подхватив в прыжке щиколотки ладонями и расплескав при этом добрую треть воды. Конечно, это было не то, как она любила – нырнуть, распарившись, в сугроб или в горную ледяную речку, но тут уж, как говорится, за неимением, пришлось обойтись тем, что было. Охладившись до дрожи, переводчица вернулась к остальным, вновь потребовав пара.

– Как ты думаешь, этот Плутарх в своем уме? – спросил ее тем временем советник, – При всем уважении к тебе и твоим способностям, ты ведь не говоришь так, как они…

– Я спросила его и об этом, разумеется… Он принялся воспевать мой нездешний акцент. Дескать, он слышал меня и видел в кадре, дескать, капитолийская манера раздражает дистрикты, а вот у меня речь просто идеальна. Всем здесь понятна, но ни для кого не своя…

– Ну да, ну да, он не называл ли тебя именем «Мэри»? – ядовито произнес Улоф.

– Мэри? – с удивлением переспросила она.

– Именно, – ответил помощник Свантессона, – когда-то в старые-престарые времена была такая забава: брать какую-нибудь историю и писать ее продолжение, добавляя новых персонажей, в том числе, саму себя: красивую, как Фрейя, храбрую, как Орлеанская Дева, верную, как Антигона, и умную, как Мария Склодовска. Видимо, в честь последней, такой чудо-персонаж и получил прозвище «Мэри Сью»… – побравировав своими познаниями в истории, он немного помолчал, отдышался от жара и продолжил, – Хотя я его понимаю, народу из дистриктов работать в прессе не дозволено, а ни одна капитолийская журналистка не согласилась бы на такую авантюру ни за какие бонусы. Трибутам можно запретить прикасаться к тебе, а как насчет переродков, лавин, вырванных с корнем деревьев, камнепадов, ловушек? Им не запретишь…

– В конце-концов, для Труде в этом деле нет ничего нового, – включился Бьорн, – вспомните ее репортажи с авантюр Руны Эгильсдоттер и Эйара Ньяльссона…

– Пришло время увеличить аудиторию ее премудрости за счет Панема? – Торвальдсон был по-прежнему язвителен, – Плутарх очаровал тебя своим проектом? Ты согласилась?

Девушка молчала, не представляя, что ответить. Улоф считал ее амбициозной выскочкой, что ей было хорошо известно. И ведь, ко всему прочему, он не был в этом уж так уж неправ. И как верно и ловко он вычислил всю ту гамму чувств, которую она испытала вчера, слушая Хэвенсби. И воодушевление, и какой-то необъяснимый восторг, сдобренный малой толикой страха, и предвкушение власти над тупыми зрителями, знакомое любому, кто делает картинку, и чувство превосходства над ничтожествами, которые на ее глазах будут резать друг друга, она же будет возвышаться, как вершина мыса Горн над беснующимся морем, над потоками крови, и ни одна ее капля не упадет на подол ее оранжевого платья. Присутствовала и тоска – Труде было определенно жаль Пересмешницу, хотя она и не болела за нее на прежних Играх. Ей больше всего хотелось, чтобы победила Лиса, и когда та наелась ядовитых ягод, Труде едва не разрыдалась в комментаторской… Но в Эвердин было нечто, заставлявшее испытывать к ней симпатию, какая-то загадочная притягательность, природа коей не была доступна пониманию. Она была из тех, кому хочется помогать, притом без всякой надежды на взаимность. Возможно, именно по этой причине, валльхалльская гостья и спросила Плутарха, что будет, если она почему-либо решит преступить закон жанра и вмешаться в ход игры. Распорядитель недовольно оборвал ее, дав понять, что последствия будут самые серьезные…

– Почему бы, на самом деле, не согласиться? – реплика Свантессона прозвучала для девушки более чем вовремя, – может быть, это будет способ, которым так или иначе мы найдем ключи к Сопротивлению…

– Как это возможно? – удивился Улоф, – мы оставим Труде здесь?

– Представим это как обмен посольствами. Думаю, совет и штатгальтер одобрят. Свяжемся с ними уже сегодня. Если только фройляйн Эйнардоттер, конечно, не против.

Она ничего не ответила. Схватив хрустальный кувшин, приспособленный ими под ковшик, она выплеснула все его содержимое на каменку и в клубах пара с радостным визгом побежала прочь…

========== 8. Там, где горы встречаются с небом… ==========

А что там у варваров диких творится

С тех пор, как их менторша куда-то исчезла, оставшейся без руководства и постоянной компании Твилл понравилось проводить бОльшую часть дня в оранжереях. Сюда не проникал тот казавшейся ей вечным пронзительный холод, скрыться от которого она не могла нигде. Яркий и живой свет, мягкая, влажная, обволакивающая ступни нежным теплом земля под ногами, разлитый в воздухе пряный запах созревающих растений и сорванной зелени – все это соединенное вместе доводило до какой-то граничащей с абсурдом высшей точки ощущения нереальности в голове словесницы, выросшей в каменных джунглях Восьмого. В отличие от страшного враждебного на каждом шагу леса, из которого ее похитили… хотя нет, не похитили, а спасли валльхалльцы, природа здесь была совершенно домашней, мирной, приведенной человеком к полной и безусловной покорности, несравнимой с покорностью дистриктов Капитолию. В какой-то момент Твилл начала мечтать о том, чтобы поселиться прямо здесь, под одной из яблонь, столь неприятным было для нее каждодневное возвращение босиком по стальным лестницам и каменным переходам в их с Бонни келью. С ученицей они жили по-прежнему мирно, хотя и весьма отдалились. У Бонни появилась подруга-сверстница по имени Одгерд, только-только объявившая о своей Авантюре – она была как-то связана с вышиванием, так что ей было о чем поболтать с уроженкой швейного дистрикта. За совместной работой девушка из Восьмого довольно неплохо продвинулась в здешнем наречии, существенно обогнав в этом Твилл, что оказалось для учительницы довольно неприятным сюрпризом – она никогда не считала свою бывшую ученицу наделенной какими-то выдающимися способностями. В довершение всего, Одгерд приохотила свою новую подругу к разминке. Каждое утро Бонни с большим удовольствием работала с коротким и легким скандинавским копьем, которое было в предпочтении у большинства валльхалльских девушек (немногие из них разделяли любовь Труде к тяжелым турским доспехам и цельнокованным клинкам), найдя для себя небольшую компанию для тренировок, занятий, разговоров и развлечений. Твилл эти забавы с оружием не нравились, как не нравилась и общая баня, устроенная в одной из бывших выработок. Как им рассказывала их менторша, такие бани водились в каждом валльхалльском поселке, потому что нагревать себя горячим паром и окатываться ледяной водой, а еще лучше кататься по свежему снегу, чрезвычайно полезно, но, в отличие от Бонни, она с трудом преодолевала в себе отвращение, которое вызывала в ней трущаяся, плещущая водой и хлещущая друг друга сушеными растениями толпа раздетых донага мужчин и женщин. Впрочем, делать было нечего, баня здесь была обязательна. Утром после разминки и вечером после работы. Учительнице оставалось только искать каждый раз какой-нибудь укромный уголок мыльной, из которой она старалась, исполнив свой долг перед богиней чистоты Идунн, выскочить как можно скорее. Одно связанное с этим местом воспоминание было поистине ужасным. Тогда Труде с двумя подручными не давая опомниться затащили ее в пышущую огненным жаром парную и принялись от души полосовать размоченными в крутом кипятке пучками дубовых веток… Потом мучительница призналась, что хотела спровоцировать Твилл на неконтролируемый всплеск отрицательных эмоций, сопровождаемый потоком нецензурной брани, но в очередной раз не преуспела: криков и шума было много, лексических единиц – ноль…

Своей новой работой бывшая учительница овладела быстро и была ей полностью довольна. Она напоминала уроженке швейного дистрикта работу портного, с которой познакомилась еще в детстве на обязательных и ненавистных уроках трудового воспитания. По прошествии лет выяснилось, насколько основательно панемской школой в нее был вбит навык орудовать ножницами, столь неожиданно пригодившийся сегодня. Рядом с ней в оранжерее трудилась целая масса людей. Мужчин и женщин. Большинство были одеты в одинаковые короткие льняные рабочие рубахи без пояса (тут только беглянка поняла, почему, когда она пыталась отказаться от принесенного менторшей разноцветного пояска, Труде под аккомпанемент каких-то особенно резких, очевидно, ругательных слов, своими руками затянула его ей на талии) и носили длинные волосы до плеч, незаплетенные в косы. Головного убора им не полагалось, вместо обуви некоторые прикрывали ноги чем-то плетеным из древесной коры или же, как Твилл, были босы. «Подначальные», – объяснила ей как-то Труде. Те, кто провалили свою авантюру или отказались от нее в здравом уме и твердой памяти. Отныне вся их жизнь будет происходить по команде пестунов, избранных из числа полноправных валльхалльцев. Поначалу Твилл подумывала, что это подобие панемских безгласых, но быстро переменила свое мнение. Подначальные были весьма болтливы и довольны своей жизнью. Ели они сытно, по вечерам употребляли по две-три кружки какого-то мутного желтоватого пойла, которое им, в отличие от учительницы, по всей видимости, очень нравилось, и собирались у экранов, чтобы развлечься их совместным просмотром. Очередной повод изумиться настал для словесницы тогда, когда она увидела на экране подборку из голодных игр. Оказалось, что здесь их весьма любили, и даже болели за того или иного трибута. Голос местного комментатора накладывали прямо поверх приглушенной трансляции, и один из голосов был до боли знакомым – она узнала речь Труде несмотря на этот чудовищный язык, казавшийся Твилл нечеловеческим. Временами показывали и другие картины Панема, особенно часто это были волнения, пытки и казни в том или ином дистрикте, прежде для нее совсем не ведомом, ибо им, в ее родном Восьмом, показывали только Капитолий, и только с хорошей стороны… Как-то раз она с ужасом увидела их с Бонни спасительницу Эвердин, упавшую под ударом плети какого-то страшного человека в белом мундире под комментарий Труде, в коем пришелица уловила какое-то необъяснимое ехидство и неуместную развязность… Каким образом здешние телевизионщики умудрялись воровать картинку с закрытых каналов панемской связи, она, разумеется, не имела понятия, зато осознала очень быстро и прочно – валльхалльские подначальные, сравнивавшие свою сытую растительную жизнь с терзаниями простых панемцев под жестоким игом кровавого Капитолия, видели себя на седьмом небе от счастья. Ведь им даже спорт не запрещался с одним лишь условием – единоборства были доступны только для полноправных фрельсе (1). Оттого излюбленной забавой бондов (2) во время разминки было перебрасываться круглым мячом через разделявшую две партии сетку.