Текст книги "Записки о Панемской войне (СИ)"

Автор книги: Karjalan Poika

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Великий всемилостивый АрмАс! – обратился епископ к очагу. – Пошли свет нашим измученным душам, истосковавшимся в плену порока и греха, выведи нас на истинный путь, меня и моего брата, падре Рамона Тренкавеля, которому братья вверяют великое поручение.

«Поручение?!» – пронеслось у того в мозгу. – «Что ещё за поручение придумал для меня этот лицемер?»

Он, разумеется, не мог произнести вслух эту святотатственную речь, но, напротив, склонил голову перед иерархом, который не замедлил возложить на неё свою ладонь, в знак благословляющего утешения.

– Ваш опыт общения с маловерными пришельцами, дорогой падре, напротив, я очень ценю, у Вас есть немалые успехи, которые Вам не следует недооценивать. За прошедшие полтора года Вам удалось наставить на истинный путь десятую часть чужаков. – ввернул плюсквамперфект. – Кто-то может сказать, это мало, но я придерживаюсь совершенно другого мнения. Мы не должны торопиться, ведь перед нами – целая вечность… И по здравому размышлению я пришёл к выводу, что продолжать его использовать для обращения переселенцев из Такикардии – всё равно, что черпать нечистоты хрустальной вазой…

– Благодарю Вас, ваше Преосвященство! – поспешил поблагодарить Тренкавель дона Серафино.

– Что вы – что вы! Пока совершенно не за что! – воскликнул тот. – Благодарить будете позже, когда наш успех, достигнутый благодаря Вам, окажется необратим.

– Осмелюсь заметить, я не вполне…

– Пустое, Рамон, пустое… В Содоме, как Вам по Вашей наблюдательности должно быть неплохо известно, в самое ближайшее время грядут большие перемены. Гром уже грянул, купол арены рухнул, обнажив предательство ближайших друзей Сноу, пламя междоусобной войны разгорается с каждым днём, союз Капитолия и язычников разорван. Огонь приближается к столице царя содомского, а его люди медленно, но верно отступают, и ему некому помочь…

– Огонь проверит, сколько среди содомлян неверных… – многозначительно поддакнул епископу Тренкавель.

– Безусловно, падре. И я думаю, что их будет очень и очень много, и мы, я надеюсь, стоим здесь на одинаковых позициях. Однако, нам нужны будут верные… Желательно, много, даже очень много верных среди содомлян. У нас нет силы вмешиваться в их войну, но после войны будет много безутешных, и если мы дадим им возможность утешиться… – говорил иерарх.

– Панем будет нашим, – повторил плакатный призыв дон Рамон.

– Именно! – подытожил плюсквамперфект. – Притом окажется в наших руках без насилия, огня и кровопролития… Так решит их народ, а мы должны будем всего-навсего поддержать их свободный выбор. Ваш опыт поможет Вам осознать, как скоро после падения Капитолия жители Содома будут готовы присоединиться к нам и, наконец, задуматься о вечности, о вечном мире и вечном благоденствии. Отправитесь туда уже завтра вместе с контрабандистами, везущими оружие повстанцам. На яхте «Трамонтана» для Вас есть свободное место. Верные люди Вас встретят и будут сопровождать. Будьте благословенны и возвращайтесь!

Комментарий к 24. Ultima ratio

Дона Серафино де Ла Гран Виа Долороса, епископа-плюсквамперфекта Нового Монсегюра представляю себе примерно вот так:

https://assets.mubi.com/images/film/613/image-w1280.jpg?1518369570

========== 25. Утреннее сияние заката ==========

– Какая восхитительная белизна! Хочется поздравить капитолийских селекционеров!

– Вы правы, Порфирий, поистине великолепный экземпляр!

Два-три уверенных движения, взмах ножниц, и вот уже одна из знаменитых роз президентской оранжереи оказывается в левой руке Сноу. По правде говоря, сеньер Альварес имел в виду совсем другой цветок, однако, никакого желания затеять с первым лицом Панема спор на пустом месте у него не было, тем более, что, не претендуя на какие-то особые познания во флористике, он едва ли смог бы объяснить, чем приглянувшийся ему розан был лучше срезанного.

– Вы задумывались когда-нибудь, в какой тугой узел связаны этим цветком любовь и смерть? – речь господина в белом сюртуке напоминала мерное журчание горного ручейка, пробивающего дорогу сквозь россыпь валунов. – Любовь заставляет нас отрывать цветок от его стебля и ставить его в изысканную вазу. Мы подкармливаем срезанный цветок, ухаживаем за ним, восхищаемся им, и мы убиваем его, продолжая им восхищаться, когда он украшает наш кабинет или обеденный стол… Вы поняли, Порфирий, на что я намекаю?

Сноу пристально взглянул в лицо своего собеседника, однако, не нашёл в нём ничего, что свидетельствовало бы о том, что глубокомысленная тирада достигла цели.

– Помогите нашему дорогому виконту, Теренция! – благодушно бросил президент сопровождавшей их молодой темноволосой женщине, одетой в просторную шелковую тунику, пурпурный цвет которой, идеально гармонируя с её отливающей медью кожей, превратил всю её фигуру в яркое пятно, выделявшееся на зелёном фоне ухоженного сада.

– Кориолан намекал на наши Игры, сеньер Альварес! – лучезарно улыбнулась дочка Агарии. – Он хотел сказать, что мы любим наших прекрасных трибутов и от всей души любуемся ими, а Арена – та самая драгоценная ваза, которая помогает нам наслаждаться их красотой…

Порфирио Альварес церемонно раскланялся с сеньоритой де ла Крус, поблагодарив за ответ и, фактически, вынудив остановиться на полуслове, не позволяя развить её мысль до сравнения молодой человеческой жизни с судьбой цветка гвоздики или орнитогалума.

– Смерть – это неотъемлемая и неизбежная часть жизни, Порфирий, и у наших юношей и девушек должен оставаться шанс на то, что их смерть будет высокой, героической и красивой. Красивой, как вот эта полюбившаяся Вам белая роза, и даже изысканной, – Сноу принял эстафету от знатной капитолийской девушки, не иначе для того, чтобы эльдорадец не остался без приличествующей моменту нотации.

Посчитав молчание приезжего гранда результатом впечатления от увиденного им розария, президент довольно причмокнул губами и пригласил обоих спутников следовать за собой, направившись вон из оранжереи, уютно расположенной в одном из внутренних двориков дворца. Отворив электронным ключом одну из запасных лестниц, Сноу повел их прямо вглубь своих личных покоев, минуя парадные залы, наполненные челядью – разговорчивой и безгласой.

– Белый цвет, я считаю его идеальным, дорогой виконт! – слова эти были сказаны на площадке второй или третьей по счету лестницы, и довольно-таки удивили Альвареса, давно готового считать эту тему отыгранной. – Он идеален и для скорби и для радости. Цвет жизни, и цвет небытия. Цвет беспросветной печали, и цвет вечно юной надежды. Цвет горького одиночества и цвет многолюдного праздника.

– У меня не хватило бы способностей воспеть белый так, как сделали Вы, господин президент, но я с Вами полностью согласен…

– Да-а? – удивленно качнул подбородком Сноу, придирчиво посмотрев на оранжевый смокинг своего гостя и такого же цвета галстук-бабочку на безукоризненно белой шёлковой рубашке. – Что ж, пойдемте дальше, – показал он рукой на довольно узкий коридор, открывшийся с площадки, – А мне казалось ваш цвет – цвет огня? Как у настоящего эльдорадца и патриота…

– Пламя бывает белым… иногда голубым или зелёным… – дон Порфирио решил придать своему голосу лёгкий оттенок смущения, – Кому дано знать, какой именно цвет огня – его настоящий… Оранжевый, господин президент, это цвет веры и дисциплины, цвет лояльности учению наших богословов и цвет присяги его Величеству. Но назвать его цветом высокой мечты я бы не решился. Мечтать хорошо о том, чего ты оказался так или иначе лишен.

– Не уверен, Порфирий, не уверен… – тряхнул седыми волосами Сноу, – по мне, самая заветная мечта – сохранить в неприкосновенности то, чем ты владеешь.

На последние слова президента Панема Альварес счел благоразумным промолчать, несмотря на то, что раздражение, крепнущее в нём с каждым разом, как хозяин Капитолия нарочито коверкал его имя на старомодный латинский манер, всё сильнее рвалось наружу каким-нибудь ехидным замечанием. В том смысле, что для старого самодура ничего не осталось, как изо всех сил цепляться за своё положение, особенно сейчас, когда его с каждым днём всё сильнее припекают повстанцы.

– Мы пришли! – голос диктатора прервал размышления эльдорадского гранда. – Теренция, Вы тоже…

– Позвольте мне вопрос, господин президент? – картина, открывшаяся за миниатюрной дверью, в которую можно было протиснуться разве что в три погибели, едва не заставила его удивлённо присвистнуть, что было бы уж совсем неуместной выходкой. – Это декорация к сказке о принцессе Белоснежке?

– Вы здесь посторонний, Порфирий, и потому я готов не только оправдать Вашу бестактность, но и найти в ней некоторое обаяние… – речь его звучала с привычным бесстрастием и шармом, но по тому, как загорелое лицо Сноу приобрело сероватый оттенок, можно было понять силу приступа его гнева, вызванного репликой виконта. – Теренция, проясните нашему гостю суть дела.

И пока мисс де Ла Крус отвела его в угол и начала что-то рассказывать торопливым шёпотом, президент подошёл к лежащей на ослепительно белой кровати светловолосой девушке, одетой в длинное серебристое платье, сверкающее и переливающееся в ярком электрическом свете. Красавица казалась спящей, но, как Альварес моментально почувствовал, никакие усилия капитолийских светил бальзамирования не могли скрыть неизбежное. Это было мертвое тело. Сноу погладил труп по голове и заменил едва начавшую увядать розу, вплетённую в густую причёску, на ту, что он только что срезал и принёс с собой.

– Я скорблю вместе с Вами, господин президент, о смерти Фиделии… Благодаря Теренции я узнал всё, что надо было знать об этой прекрасной девушке, – зазвучал над ухом у Сноу голос эльдорадца. – Но, коли уж Вы находите мою бестактность обаятельной…

– Прошу Вас, виконт!

– К Вашим услугам! Тогда я позволю вернуться к тому, о чём мы говорили в оранжерее… У ваших роз, изысканной вазой коих служит Арена, я вижу, есть такие шипы, что способны нанести смертельные раны… Всему государству. – Альварес направлением своих глаз показал на тело Труде. – Она – свидетель.

– Она – свидетель, и Вы, Порфирий, совершенно правы. Но у нас есть другие свидетели. Вчера мне в очередной раз доложили, что среди повстанческой группы в дистрикте 4 есть несколько эльдорадцев. И кое-кто, а именно служитель принятого в Вашей стране официального культа, прибыл на нашу территорию вчера, можно сказать, одновременно с Вами… И он привёз с собой оружие.

– Я хотел бы, чтобы господин президент верил мне в том, что наших людей там нет…

<– Упрямые факты, сеньер Альварес, говорят, однако, об обратном. Вы ведь не будете обвинять меня во лжи, дорогой виконт? – улыбнулся Сноу своей обезоруживающей улыбкой и, в ожидании ответа, чуть-чуть приоткрыл свой рот, излучая довольство и самоуверенность.

«Почему ему приспичило завести этот разговор вот здесь. В присутствии мёртвого тела. Что за извращение…» В голове у эльдорадца в этот момент постоянно вертелся подобный вопрос, однако, времени на размышления не было. Сноу пристально всматривался в глаза собеседника, ожидая ответа в кратчайшие сроки.

– Разумеется, не буду, господин президент! – не колеблясь ответил Альварес. – Просто я не могу назвать людей Ордена нашими…

– Вы хотите сказать, Порфирий, что его величество может не знать всего, что происходит в его королевстве?

– Возможно, господин президент, Вам это покажется странным, но далеко не всё в этом мире повинуется власти смертного человека. Орден существует в нашей стране едва ли не дольше, чем существует династия.

– Так значит, это Орден поддерживает наших бунтовщиков, действуя без королевского ведома.

– Воистину, Вы правы! – поклонился Альварес. – И я готов принести за это извинения Вам от имени его величества.

– Вам кажется, виконт, что извинений может быть достаточно? – за улыбкой, с которой произнёс панемский лидер эти слова, от дона Порфирио не скрылась вспышка гнева, и он поторопился продолжить свою речь.

– Ни в коем случае, не кажется, Ваше превосходительство! Я был готов к этому вопросу и хотел бы изложить Вам суть предложений моего короля, озабоченного выходом из сложившейся ситуации…

«Пора окоротить Орден! Долго ещё длиннополые будут учить нас жить! Они ни во что не ставят наши привычки! Они скоро залезут к нам в нашу постель и в нашу тарелку! Они навязывают свою волю всем. Сегодня они поносят министров, а завтра призовут к бунту, когда решат, что король решит править поперёк их желаниям…» Подобные речи Альварес частенько слышал не только в салоне донны Мануэлы из Санта-Клары. Он знал, что их произносят на заседаниях малого королевского совета прямо в глаза Филиппу XXII. И его покровитель и друг, герцог Эктор де ла Ривьера, не раз и не два намекал на то, что монарх выслушивает подобные речи весьма благосклонно.

– Я весь внимание, дорогой виконт… – ещё раз милостиво улыбнулся Сноу.

– Если у малого совета, господин президент, будут неопровержимые доказательства договорённостей повстанцев с должностными лицами Ордена, из которых можно будет сделать вывод о заговоре святых отцов против его Величества, это было бы причиной для решительных мер.

– Орден будет разгромлен? – президент резко посмотрел в глаза Альваресу и, прочитав в его взгляде положительный ответ, продолжил, – но мне этого мало. Мне нужна помощь королевской гвардии.

– Надеюсь, Вы понимаете, Ваше превосходительство, что это выходит за рамки того, что я мог бы обещать…

– Понимаю, сеньер Альварес, но я также хотел бы понять, при соблюдении каких условий, Капитолий мог бы питать надежду, близкую к уверенности…

– Пожалуй, господин президент, у меня есть идея на этот счёт… – немного замялся дон Порфирио.

– Прошу Вас, Порфирий, продолжайте!

«Надо же. Он вышел из себя… Никогда не думал, что седой лис способен вот так взвизгивать, как молодая и неопытная собачонка, » – думал про себя эльдорадец.

– Я думаю, – говорил он неторопливо, – что если Вы пришлёте его величеству железную клетку, в которой вместе с неверным святым отцом будет сидеть Кэтнисс Эвердин, Вы получите гвардию…

========== 26. “Новый мир начинается с Жатвы” ==========

– Как подопечная, Фрей? – вопрос оберландрата Торвальдссона, остановившего Твилл в самом начале её спуска от столовой фрельсе к оранжерее, звучал как-то необычно стушеванно, потеряв привычные лукавые нотки.

– Коринна всё ещё не пришла в себя, Вольфи… Не понимаю зачем…

– Наверное, будь я на месте Хольгара, я не стал бы так поступать, – Улоф торопливо оборвал реплику Твилл, – но, пусть не даст мне соврать Локи, внучке Сноу едва ли пришлось хуже, чем её ровесникам… да… чем твоей подруге Целли, когда её выбра…

– А ещё, она совершенно разбита. Она же не знает, что с ней теперь будет! – воскликнула женщина, не дав советнику закончить фразу.

Если бы ещё полгода тому назад учительнице из Дистрикта Восемь кто-нибудь из её подруг и даже сама Корнелия сказали, что она будет так яростно заступаться за родную кровь хозяина Капитолия, она забыла бы все нормы приличия и употребила бы самые непристойные ругательства из заплёванных подворотен Уивер-Сити. Ведь заплаканные глаза Коринны и её увитая короной из светло-русых волос голова, однажды уткнувшаяся Твилл в грудь, ведь немой вопрос в сотрясаемом рыданиями хрупком теле девушки, ещё не распростившейся с детством – все это было потом, и никто бы не смог такого предвидеть… Президентская внучка, похоже, так и не поняла, что приставленная к ней валльхалльская гувернантка была родом из Панема, и, удивлённая изысканным языком и мягкими манерами своей наставницы из варварской страны, совершенно привязалась к ней, доверяя многие свои маленькие секреты, включая и то, что она носила во внутреннем кармане своего жакета маленькую брошку с сойкой-пересмешницей, и то, что она до сих пор засыпает в обнимку с плюшевым поросёнком, взятым с собой из президентского дворца…

– Можешь не переживать, Фрей… Юной Сноу будет лучше расставаться здесь… Ты смеёшься! – удивлённо тряхнул Улоф заплетённой в две косички рыжей бородой.

Наверное, Твилл стоило бы привыкнуть к неожиданным и забавным оговоркам Торвальдссона, но она всё равно каждый раз, когда оставалась с ним наедине, слегка демонстративно реагировала на них взрывами заливистого хохота. Не смогла она сдержаться и на этот раз.

– Оставаться, Вольфи, … ты хотел сказать, «оставаться»… – бывшая учительница улыбнулась ему уголками губ, стрельнув в него озорным взглядом тёмно-карих глаз, совсем обычных для её далёкой родины, но таких редких здесь, в Центральных Андах.

– Оставаться… – с лёгкой обидой в голосе пробормотал оберландрат, от всей души желавший овладеть невообразимо, как ему казалось, сложным языком Панема, но потерпевший перед лицом этой упрямой чужеземки очередное неловкое поражение… – Повстанники начинают штурмовать Орешек, и судьба Капитолия сыграна, – он явно волновался, и оттого его речь становилась всё менее и менее правильной. Казалось, вот-вот, и Улоф заговорит как штатгальтер, то есть, полностью пренебрегая нормами грамматики, что было бы столь неприятно для перфекционистки Твилл. Он, впрочем, знал об этом и изо всех сил старался избегать ошибок, продолжая путаться в словах. – Их вожатая Альма Коин желает провести Игры для детей столицы, и у Коринны…

– Скажи мне, ты это знаешь наверняка?

– Так говорил Сёрен, – коротко ответил советник.

Сёрен Свантессон, о котором в Хауптштадте открыто поговаривали, что он совершенно спелся с президентшей Дистрикта 13, ей категорически не нравился. Высокий, сухопарый, коротко стриженный и гладко выбритый, с пронзительным взглядом глубоко сидящих серых глаз, он поразительно напоминал ей Аниция Паркера – бригадира миротворцев из её родного дистрикта. Если бы она узнала, что в своём шкафу он хранит блестящий белый мундир и периодически его примеряет, её бы это совсем не удивило. Потому все его слова об устоях древнего Валльхалла, славных традициях и бесплатных доблестях предков она воспринимала как дымовую завесу. Своим довольно-таки проницательным учительским взором она распознавала в нем, как и в её покойной «менторше» Труде, отъявленного панемофила, в отличие от насмешливого и в меру циничного Улофа. Иногда она спрашивала себя, почему только вслед за «Фиделией» он не перевёл своё имя и не требовал звать себя «Серениусом Суоном»? Но, как ни относись к нему, признавалась себе Твилл, его информация заслуживала самого серьёзного подхода.

– Игры для детей Капитолия? Разве это не безумие, Вольфи? – вскинулась Твилл. – Это же банальная месть!

– А ты бы спросила у твоей подруги Цецелии, что она думает о мести?

– Цецелия? А причём тут Цецелия?

– А при том, что после того, как Арена была уничтожена выстрелом Кэтнисс, Сноу приказал убить её детей… Всех троих… И где она хотела бы увидеть после этого его внучку! – раздражённо бросил бывшей учительнице оберландрат.

– Она знает?

– Да… Нам пришлось ей сказать…

Твилл вздохнула и ничего не ответила, переминаясь с ноги на ногу на полу из тёсанного камня. Женщина прекрасно понимала, как отреагировала её подруга на страшное известие. Словно какая-то волна захватила её, пронизала насквозь, сжала внутренности и вырывалась из глаз предательскими слезами, которые она никак не могла сдержать. И к этим слезам жалости о детях Цецелии и о бесполезности жертвы Труде, вытащившей ценой своей жизни злосчастную победительницу с Арены, примешивались слёзы тревоги о будущем Коринны Сноу, к которой уроженка Дистрикта 8 успела прикипеть всем сердцем, полюбила ее, несмотря ни на что, и боялась потерять из-за каких-то там политических резонов, вставших между двумя странами.

– Итак, Фрей, давай вернёмся к подопечной, – очень, надо сказать, вовремя продолжил Торвальдсон, – я буду ждать вас обеих на улётной площадке Хауптштадта ровно через час. Этот урок предназначен всем нам.

Оговорка была совершенно в духе Улофа. Но на этот раз Фрейдис-Твилл не смеялась, задумавшись о том, что готовит им обеим советник по прозвищу Извилистый Мозг…

***

Небольшой цеппелин «Весталка», тот самый, на котором совершил свою авантюру капитан «Летучего голландца» Вальмунд Расмуссен, неспешно парил над просторами Анд, на этот раз движимый силой установленных на нём электрических винтов. Утомлять своих пассажиров, заставив вращать механизм ножными педалями, как это некогда делал Искатель, еще не ставший личным пилотом штатгальтера, Улоф определённо не хотел, то и дело отвлекаясь от контроля за автопилотом и оглядываясь через салонное зеркало на покрасневшее от слёз лицо сидящей на заднем сиденье Коринны Сноу.

Наконец, установленный на причудливой снежной вершине маячок сигнализировал об их приближении к цели – просторному плато, затерянному посреди горных цепей и пиков. Казалось бы, плато было совсем заурядным, не хранящим о себе никаких сказочных тайн. Вот разве что в середине его рядом с геометрически правильным овалом горного озера, казавшимся отсюда сверху глазом матери Земли, уставившимся в низкое небо, широкая изумрудная поляна, с причудливо расставленными на ней каменными глыбами.

– Вы хотите показать нам Плато Возрождения, советник? – Твилл никогда не позволяла себе фамильярного тыканья Улофу в присутствии Коринны, являя себя образцом обходительности, несмотря на то, что с этим более остальных похожим на диких предков оберландратом она чувствовала какую-то едва уловимую общность.

Работающий со штурвалом Торвальдссон молчаливо кивнул и щёлкнул переключателем, заставивший носовой и кормовой квадрокоптеры покинуть свои штатные гнёзда и завести причальные фалы на две автоматически вышедшие на поверхность плато мачты. Швартовка заняла меньше минуты, и вот уже кабина летательного аппарата подобно застеклённому лифту стала плавно спускаться с десятиметровой высоты в направлении земной поверхности.

– Опять история… – вздохнула Коринна, однако, Твилл с удовольствием для себя отметила, что недолгий полёт пошёл девушке на пользу. Где-то через полчаса после отправления из Хауптштадта она уже с интересом рассматривала хитросплетения заснеженных перевалов через прозрачный пластик кабины, и в ее каре-зеленых глазах стал мелькать, казалось, навсегда забытый блеск. Да и во вздохе ее совсем не слышалось обреченности.

– На этот раз, мисс Сноу, никакой истории, – ухмыльнулся Улоф, рывком открывая пластиковый верх коснувшейся земли гондолы, – Прошу вас, госпожи! Мы будем говорить не об истории… Мы поговорим о нравах!

– О нравах? – пренебрежительно бросила Твилл. – Это еще скучнее… И разве ради такого разговора стоило лететь на Плато Возрождения?! С таким же успехом можно было бы встретиться в раздевалке нашей центральной бани!

Торвальдсон тем временем вновь предпочел пропустить ход, приглашая Коринну и ее наставницу следовать за ним к высокой белой скале, торчащей посередине поляны.

– «Плато Возрождения»… «Возрождения»… – задумчиво говорил Улоф, – как бы вы называли возрождение на вашем языке, мои госпожи?

– Что-то типа ренативитас! – внучка президента поспешила опередить свою гувернантку, произнеся нечто несуразное.

– Что-то типа того, Коринна, – благодушно согласился Торвальдссон, – так что это плато вовсе не имени Возрождения. Это плато имени той женщины, что зарыта под этим камнем. – оберландрат пристально взглянул в расширившиеся от ужаса глаза юной Сноу, перевел свои глаза на озадаченную Твилл и продолжил, – Ту, что давным-давно умерла, звали Рената, но, о времена – о нравы, сейчас уже мало кто помнит о том, что плато было названо в ее память. Они говорят «Возрождение», и им того достаточно…

– А другие камни? – догадка, о которой у Твилл зашевелились на затылке ее успевшие отрасти за время проведенное вдали от дома волосы и как-будто сами стали собираться в пучок, пронзила бывшую учительницу…

– Вы правы, Фрейдис! – советник слегка наклонил голову в знак почтения, – мы в городе мертвых. И вы, конечно, можете подсчитать количество камней…

– Их двадцать четыре? – опять вылезла вперед ученица.

– Я не видел, чтобы Вы считали, мисс Сноу, – покачал патлатой головой Улоф, – но Вы верно угадали… Их двадцать четыре – это кладбище первых трибутов этого мира. И памятник первой Жатве, с которой он и начался.

– Жатва?! – удивленно воскликнула Твилл. – И у вас здесь тоже Жатва?!

– Вот видите, Фрейдис, беседа о нравах может быть очень закатывающей, – опять оговорился оберландрат, – и в ней никак не обойтись без прошлого…

– Они что, все погибли? Не осталось даже одного победителя, как у нас? – в вопросе Коринны слышался легкий надрыв, и Торвальдссон поторопился успокоить, не затягивая с ответом.

– Напротив, мисс Сноу, можете считать победителями их всех. Не погиб никто, просто было это очень давно, слишком давно по меркам человеческой жизни… Когда на земле нынешнего Панема жили двенадцать враждующих племен, выживших после ядерной войны. Их войну могла умерить только железная воля Коммандера – так звали они своего лидера, восседавшего в Зале Совета на вершине башни Полиса.

– Это был Капитолий? – нетерпеливо спросила внучка президента.

– Пусть Капитолий, хотя и не совсем так… – согласился оберландрат, – в данном случае дело не в названии. Дело в том, что однажды в Полисе появилась она, – и он показал на белую скалу, – Рената, женщина с Луны.

– С Луны?! – в один голос произнесли обе.

– Твой дедушка, Коринна, разве никогда не рассказывал тебе о лунных жителях…??? – Торвальдссон пристально заглянул девочке в глаза, потом ненадолго перевел взгляд на Твилл и продолжил. – Тогдашний Коммандер, которую звали Лекса, поняла, что лунянка может многому научить ее разобщенный народ, и отдала приказ – выбрать из каждого племени по два подростка – от 12 до 18 лет – и отдать их в Полис. Выборы были названы Жатвой, а живой налог…

– Трибутами? – почти прокричала Коринна, обрадованная улыбкой Улофа, подтвердившей ее правоту.

– Конечно, советник, одно из значений слова «трибутум» – «налог», – довольная собой весомо вымолвила Твилл. – Я поняла Вас. Вы хотели показать нам, как люди умеют извратить любые добрые начинания. Первых трибутов на первой жатве выбрали, чтобы их учить, а не убивать на арене… Но ведь была причина?

– Конечно, какая-то причина была. Сначала была застрелена Лекса, потом земной мир был вновь уничтожен мировым пожаром, но первые трибуты и их ментор не погибли. Их спасли эти двое, – и он показал на два черных камня, лежащие друг с другом справа от подножия белой скалы, – девушка-доктор Майя и пилот Бертольд. Они нашли это нетронутое огнем плато и вывезли их всех сюда, откуда началось наше возрождение… Наша земля избранных, наш Валльхалл…

– И в начале была Жатва! – словно резюмировала его рассказ Коринна.

Оба взрослых кивнули девушке, которая, ведомая каким-то чувством, решила побродить между камней…

– Надо остановить Коин! – шепнула Твилл Улофу, как только убедилась, что Сноу ее не слышит. – Надо убить ее, Вольфи! Нельзя, слышишь меня, нельзя…

– Согласен, Фрей… Нельзя. Нельзя, чтобы это сделал кто-то из нас. Это должен быть кто-то из ее соратников…

========== 27. “Сделайте из меня профи…” ==========

Еще раз посмотрев на Энобарию, Твилл вновь убедилась в том, что капитолийские телевизионщики не очень-то врали, создав образ сурово-немногословной, уверенной и знающей себе цену победительницы, образ, известный ей, конечно, по картинке из ящика. Тур, во время которого тогда еще довольно юная девушка-профи выступала со сцены перед Дворцом Правосудия Уивер-Сити, был так давно, что совершенно выветрился из головы уроженки Восьмого… Поклонницей Игр она никогда не была, но годы обязательных просмотров сделали свое дело – всех тех, на чьей стороне оказалась удача, учительница запомнила наизусть. И, возможно, несколько против своих ожиданий, Твилл призналась себе в том, что, очутившись, в буквальном смысле, на ее месте, босая и, по капитолийским понятиям, не вполне одетая Энобария держалась не только без всякого смущения, но и с каким-то дерзким достоинством, не переходящим, однако, едва уловимую грань, отделяющим его от грубости. Глядя на перебинтованную ступню правой ноги, которую профи, нисколько не стесняясь, выставила на всеобщее обозрение, наверное, чтобы найти для нее наименее болезненную позу, она удивлялась, вспоминая собственное чувство страха и неудобства, испытанное ею в свой самый первый день в Андской Республике. «Сколько раз она была ранена во время последней бойни… Может быть, три? Может быть, пять… Хорошо же их там учили терпеть…» Ее единственная одежда – простая льняная рубашка (не потому, что кто-то хотел унизить женщину – любое другое, менее свободное платье могло бы причинить неудобства ее перевязанному в нескольких местах телу), в сочетании с темной кожей и распущенными черными волосами Энобарии казалась просто белоснежной, а ее незатейливый покрой на сохранившей стройность фигуре выглядел верхом элегантности и вкуса, создав и усилив эффект от восприятия образа страдающей, но несломленной трагическими обстоятельствами амазонки. За прошедшие восемь месяцев с момента ее появления здесь, Твилл научилась отдавать должное мастерству валльхалльских ткачей и портных, не отказывая себе в удовольствии иногда поболтать с ними на хорошо знакомые для уроженки швейного дистрикта темы. Вот и на этот раз, могла она отметить, выбравший рубашку для панемской не то пленницы, не то гостьи явно не прогадал.

Профи усадили в деревянное садовое кресло с плетеной из корня сосны спинкой под небольшой декоративной яблоней, в котором она расположилась в довольно непринужденной позе, время от времени неторопливо отщипывая здоровой левой рукой (правая, также как и нога, была повреждена и находилась на перевязи) лежащие перед ней на столике ягоды черного винограда.

– Я хочу попросить прощения, госпожа Гардинер, за моего друга Ялмара… – Твилл вспоминала, что их разговор начался с этой несколько вымученной фразы Улофа, пытавшегося хоть как-то сгладить неприятность, предшествовавшую появлению Энобарии за много тысяч километров от Арены, о которой красноречиво свидетельствовала внушительных размеров шишка на её лбу натёртая каким-то составом, явно не столь чудодейственным, как капитолийские заживляющие мази.

– Валяйте, мистер Не-Знаю-Кто… – с вызовом говорила профи, – конечно, я не пошла бы сюда по своей воле… Извинений можете не просить – Вы их не получите, – сделала она короткую паузу, – но я Вам, тем не менее, признательна…

– Тогда я попрошу прощения хотя бы за то, что не представился, – перебил её мужчина, поправив полы своей тёмно-зелёной упелянды, – я олдерман Стуртинга Андской Республики Улоф Торвальдссон, в реалиях Панема – это значит принцепс Сената… – он сделал паузу, как-будто чтобы посмотреть, произвёл ли он хоть какое-то впечатление на пленницу, и продолжил, – так за что Вы, тем не менее, признательны?