Текст книги "Записки о Панемской войне (СИ)"

Автор книги: Karjalan Poika

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Ваш президент любит белые розы, и я их люблю… – подчеркнуто просто ответила Труде, и поспешила поменять тему, – Тогда и вы мне, может быть, поведаете, что здесь в Панеме значит вот это? – она достала спрятанный на груди кулон и протянула его Плутарху, нарочно скопировав его интонацию, когда произносила «здесь в Панеме». Переводчица вспоминала потрясение Твилл, но распорядитель был далеко не столь простодушен и непосредствен, как учительница из дистрикта, и легко подавил в себе волнение:

– Ничего особенного не означает… А у вас? – перебросил он мяч на сторону Труде.

– Это куккулус, единственная птица на земле, которая умеет называть свое имя… Когда в новом году впервые звучит его голос, владыка Доннар начинает играть своим небесным молотом и крушит зимний лед. Символ весны и доброй надежды, – и она попыталась, как ей показалось, удачно, изобразить улыбку Агарии, потому осталась очень довольна собой.

Плутарх ответил смешком. Улыбка получилась далеко не столь удачной, как мнилось переводчице. «Она ещё не провела и дня в Панеме, а хочет выглядеть знатной дамой… Впрочем, что я от нее хочу? Она же дочка какого-нибудь ихнего Джона Сноу… Уломала папеньку организовать ей каникулы в Капитолии. Теперь напялила балетки и потащилась блистать. Вспоминать сегодняшний вечер будет, пока склероз её не прихватит… Куккулус. Ой-ой… Символ надежды, однако… Надо будет использовать». Претенциозная варварка совсем упала в его глазах, и распорядитель решил попробовать вывести Труде из равновесия, надавив на её тщеславие:

– Вы превосходно освоили наш язык, – похвала была явным преувеличением, хотя с момента встречи с Твилл девушка из Валльхалла и продвинулась далеко вперед. В словесницу она буквально впилась, работала с ней часами, но избавиться от акцента, конечно, не могла.

– Это была моя Авантюра, – с заметным удовлетворением ответствовала Труде.

– Авантюра? – Хевенсби с трудом скрывал радость. «Попалась, кукушечка!» – Авантюра… Что это? – в его удивлённой интонации была, разумеется фальшь, но он надеялся, что варварка уже ничего не заметит и начнет откровенничать…

– Авантюра – одна из двух опор, на которых стоит наш Валльхалл: Авантюра и Обет, как говорили когда-то «квест» и «челлендж», questio и votum, как вы могли бы сказать в Капитолии, если бы только могли… – с гордостью произнесла переводчица. – В самый короткий день года, в Йоль, каждый из нас, кому исполнилось с прошлого Йоля семнадцать лет, выбирает свою Авантюру. Это примерно в возрасте вашей Жатвы, – последние слова были сказаны с явным пренебрежением в адрес обычая, дикость которого Труде посчитала нужным поставить на вид собеседнику.

– Интересно… – процедил Плутарх, – и что выбирают?

– Большинство выбирает что-нибудь типа прыгнуть со скалы в море, подняться без снаряжения на Аконкагуа, пройтись по канату над Игуасу, переплыть озеро Титикака в холодный зимний день, пересечь без воды пустыню Атакама… На подготовку и исполнение Авантюры дается пять лет.

– И что же, никто во время этого не умирает? – наигранно удивился распорядитель.

– Многие умирают… – не оценив его иронии молвила переводчица, – А некоторые бросают вызов, желая смертельной схватки, готовятся к ней, поджидая противника. Наш охранник Ялмар Биргирссон по прозвищу Большой Топор зарубил пятнадцать человек. В тот год было особенно много участников битвы. Потом его назвали Годом Великой Резни.

– Вы же, значит, выбрали учить капитолийский? – попытался поддеть варварку Хевенсби, – не слишком ли было легко?

– Порой мне кажется, что это сложнее, чем победить в ваших Играх…

– У вас есть неплохая возможность, госпожа посол, – ехидно продолжил Плутарх, – может послать Вас на Квартальную бойню вместо кого-то из Победителей… Поможете нам?

– Ценю ваше чувство юмора… – и, увидев, что он ненадолго замешкался с репликой, Труде продолжила, – зачем вам это, я же их всех убью… Зрителям не понравится.

– Моя очередь оценить ваш юмор, – возразил Плутарх, – Вот, прямо-таки всех? И его тоже убили бы? – кивнул он подбородком в сторону сидящего на первом сиденье Бьорна.

– И его тоже, – бесстрастно ответила Труде, – он разве особенный?

– Ммм, понятно, – немного отступил распорядитель, – между вами ничего нет, а будь это ваш…

– Тогда тем более, Эйрик! Да, слово “Плутарх” ведь значит «хозяин богатства», то есть «Эйрик», ибо я хочу все назвать по его имени… – заполнив этим рассуждением возможную паузу, она вернулась к теме, – если бы мы любили друг друга и оказались бы на месте ваших «несчастных влюблённых» прошедших игр, мы для начала бы перебили всех врагов, а потом… – мы бросили бы жребий. И один из нас выполнил бы волю Водана помочь другому покинуть Срединный Мир…

– И это не страшно? – удивился Хэвенсби.

– Страшно?! Разве страшно летать под звёздным небом среди сестёр-валькирий? И когда через какое-то время пришёл бы час моего Зигфрида, я сама прилетела бы за ним верной Брунхильдой и отнесла бы в небесный дворец Доннара, навстречу вечному веселью и вечной славе… Слово «трибут» переводится как «жертва» – по-нашему «opfer». Ваши трибуты, какими бы ни были они профи, живут, как жертвы, и умирают, как жертвы. Даже победив, они не становятся победителями, потому что мечтают не победить, а всего лишь выжить.

Наступил тот момент, когда страшно стало уже Плутарху. «Интересно, есть ли в словах девицы правда, или она напропалую лжёт? А если нет? А если у них там несколько тысяч таких воинов, грезящих о небесных дворцах и не боящихся смерти…? Как бы нам не пришлось тяжко…»

– И много вас таких, кто освоил наш язык в качестве Авантюры? – он резко сменил тему.

– Много, Эйрик! – улыбнулась Труде, – Если со мной здесь что-то случится, будет кому заменить… – переводчица вдруг поняла, как легко и непринуждённо у неё стало получаться враньё, что было бы немыслимым дома. Конечно, Бонни уже начала сносно говорить по-валльхалльски, но полноценной заменой пока не стала… Но что было делать, если правдивый ответ мог определённо повредить ей и всем ее друзьям. А Хэвенсби уже поинтересовался Авантюрой Бьорна.

– Он выучил двадцать тысяч зонгов и развил свою память настолько, что с лёгкостью запоминает любой разговор. Даже на чужом для него языке.

– Пересмешник, – весомо констатировал распорядитель.

– Майстерзингер, – без тени смущения поправила его Труде.

– А что такое обет? – бросился он на новую тему.

– Его мы приносим в четырнадцать. В Мидсоммар… (1) На семь лет.

– И?

– Я не могу открыть вам мой Обет, Эйрик! Обет – это тайна, которая становится явной для всех, когда они видят человека и замечают, как он меняется…

– Мы, однако, приехали, – уведомил распорядитель Труде и Бьорна. Кстати, хотел вас обоих предупредить, не говорите на своём языке в присутствии гостей, как вы это делали при мне… Всё-таки, ваша миссия считается тайной, афишировать её было бы безрассудством…

Комментарий к 2. Каждому миру – своя игра…

1. Мидсоммар – день летнего солнцестояния. Зеркальная противоположность Йоля.

========== 3. Песня шута ==========

Без главной звёздной пары сложно себе представить мир «осени Панема»… Пожалуй, настало время, чтобы она явила себя…

***

В этот вечер Труде впервые пришло в голову, что она ошиблась с выбором Обета. Ещё ей очень захотелось извиниться перед Твилл, которую она изрядно помучила. Не найдя по возвращении в келью после их первой встречи своих шерстяных лаптей, та почему-то решила, что унизится, если напомнит о них вечно босой «менторше» (так они с Бонни промеж себя прозвали переводчицу). Труде к тому времени успела понять, что для Твилл это вовсе никакой не Обет (разве могут быть обеты в лишенном силы духа Панеме!), а плод мимолётной причуды, помноженной на непокорность перед непрошеной «хозяйкой», но попытки сломать её сопротивление и не думала прекратить. Воспоминание о том дне, когда она заставила учительницу почти три четверти часа ходить вместе с ней босиком по занесенным снегом развалинам Мачу-Пикчу, сегодня вызывало в ней только стыд и ненависть к самой себе. Гордая Твилл моментально озябла (беглянке из теплого дистрикта не помогал согреться толстый плащ с капюшоном из шерсти ламы, который отдала ей Труде, сама остававшаяся в неизменной конопляной жилетке), рыхлый снег до того нестерпимо обжигал ей ноги, что в глазах скоро стало совсем темно от боли – она всем телом тряслась от холода, но продолжала говорить срывающимся голосом только об оттенках белого и названиях гор и камней в языке Панема, не позволив себе даже намека на просьбу о пощаде…

…«Надо было мне учиться носить башмаки из кованой стали», – думала переводчица, тогда утро в модных капитолийских туфельках не оставило бы тех кровавых мозолей, от которых вечером не спасали и балетки, над которыми так потешался Плутарх. Поприветствовав Теренцию, встречавшую гостей в фойе, она поспешила занять кресло в салоне первого этажа, которое нашла удобным и для натруженных ног, и для наблюдения за гостями. Плутарх покинул подопечных, отправившись искать своих приятелей и деловых партнёров, а Бьорн разрывался между желанием обежать весь особняк и страхом остаться в одиночестве, потому кружил по салону, звеня бубенцами и не выпуская «королеву» из вида.

В светской жизни столицы всё было как на хорошо знакомых ей картинках с экрана. Вычурные одеяния, невообразимые парики фантастических расцветок, разрисованные татуировками тела. Вот человек-крокодил с зеленой кожей и волочащимся по полу хвостом… Вот дама в белоснежном платье с господином во фраке и цилиндре. Вот оживший мертвец в полуистлевшем саване, идущий под руку со Смертью… Вот рыбак, завёрнутый в сеть, смеющийся в компании бойких золотых рыбок в расшитых бриллиантами купальниках. Вот сожженная на костре ведьма, от обгорелой рубашки которой пахнет серой. Все они разные, и все – одинаковые, словно все принесли Обет подчеркнуть внешнее отличие друг от друга, на которое, и это было отчетливо видно, никто на самом деле не обращал внимания.

В какой-то момент взгляд Труде упал на ведущую в бельэтаж лестницу. Как можно ходить на таких колодках, подумалось ей, увидевшей перед собой десятки ног обутых то в сандалии на высоченных платформах, то в туфли на невообразимо изогнутых каблуках, то, несмотря на тёплый вечер, в массивные закрытые шнурованные сапоги. Цвет, фасон, отделка – всё соответствовало страсти казаться оригинальными. И тут она заметила то, что впервые по-настоящему её обрадовало: некоторые из гостей, вот та яркая особа, наряженная дриадой, или изображавший Вакха толстяк, и кое-кто ещё явились на раут босыми. Решение пришло моментально: сбросив балетки и прикоснувшись ногами к гладкому, покрытому блестящим лаком паркету девушка из Валльхалла почувствовала истинное блаженство. Семилетний её Обет, редкий среди соплеменников, но очень уважаемый ими из-за суровости, завершился больше трёх лет тому назад, но, как часто бывало у них с Обетами, породил стойкую привычку, весь сегодняшний день доставлявшую одни неудобства. Теперь, пожалуй, можно будет, думала она, и пройтись по этажам и залам, посмотреть на публику и порадовать Бьорна…

Вокруг стоял такой шум, что следовать заветам Плутарха валльхалльцы передумали почти сразу. Откуда-то неслась громкая музыка, накрывавшая собой гул десятков голосов, скрежет вилок и ножей о тарелки, звон ударов стекла о стекло и прочие звуки, издаваемые пирующей толпой: гости, разбившиеся на маленькие группки были вынуждены кричать друг другу, чтобы услышать хоть что-то, но всё равно ничего не слышали. Бьорн то и дело требовал от Труде пересказать их речи, но она была бессильна… Прежняя её уверенность в знании языка была на грани полного исчезновения. Одни бессвязные обрывки, из которых не всегда складывались даже отдельные слова, не то что фразы. Пару раз она пыталась пристроиться к какой-нибудь группке, чтобы вслушаться в разговор, отчего разочарование только росло. Если и получалось уловить смысл беседы, то в самых общих чертах: здесь обсуждают эффекты, которые производит тот или иной краситель для волос, там вспоминают про свои путешествия, в другом месте делают прогнозы на какие-то состязания, еще где-то говорят о каких-то фамилиях, не то людей богатых, не то влиятельных, видимо, претендентов на высокие должности и наследников крупных состояний. «А вдруг Бьорн решит, что я негодная переводчица, что я обманула советников, провалила Авантюру и поднимет скандал?.. Я стану подначальной…» И когда он в очередной раз взял её за локоть, чтобы обратить на себя внимание, Труде уже начала было паниковать, но услышала довольно неожиданные слова поддержки:

– Труде, успокойтесь… Представьте, понял бы кто-то из них, – он показал рукой на пеструю толпу, – наш разговор, к примеру, об Авантюре Родгарда Альварссона? Или о том, кто станет капитаном «Золота Рейна»?..

– «Вольный стрелок» успел надоесть вам, капитан? – ядовитое замечание прозвучало секундой раньше, чем она подумала о том, что задевать Бьорна было сейчас совсем не в её интересах.

– Кто бы отказался поменять старый фрегат на новый авианосец… – многозначительно молвил секретарь и, словно ничуть не обиделся, продолжил успокаивать свою спутницу, пока в какой-то момент не осекся, привлечённый чем-то более интересным, чем опечаленная Труде, – лучше посмотрите вот туда!

В указанном направлении через один пролет парадной лестницы возле перил внутреннего, выходящего в небольшой атриум балкона стояли Они, виновники сегодняшнего торжества, счастливые влюбленные Победители. Вокруг не было ни свиты, ни даже компании…

– Труде! – если можно кричать яростным шепотом, то именно так произнес свою тираду Бьорн, – они одни, как в пустыне! Быстро к ним! – хватка, которой он все это время сжимал руку переводчице, с каждым мгновением крепла, словно наливалась медвежьей силой.

– Куда к ним? – таким же шепотом рявкнула девушка, безуспешно пытаясь вырвать локоть из лап капитана, – здесь не принято знакомиться вот так запросто, нужно, чтобы кто-то нас представил…

Но в то же самое мгновение, между обеими парами возникло довольное лицо Плутарха, успевшего за этот вечер пережить весьма неприятный момент. Поглядывая на экранчик карманного локатора, он был уверен, что подопечная все это время продолжает сидеть в своем кресле, и кочевал от одних важных персон к другим. В некий миг ему пришло на ум проведать валльхалльцев, но, вернувшись в салон, он нашел только брошенные балетки. В них был заранее вмонтирован ставший ненужным микроскопический датчик-диктофон. Возможно, он зафиксировал немало интересного, но едва ли имевшего отношение к тому делу, что сейчас интересовало распорядителя. От души проклиная про себя обманщицу-варварку, что вольно или невольно провела его самым наглым образом, он принял решение перехватить её рядом с Сойкой. «Медведь наверняка потащит девицу к ней», – думал Хэвенсби, и ничуть не ошибся. Подглядывая за Двенадцатыми, он явился перед их глазами именно тогда, когда требовалось обратить внимание звездной пары на решивших-таки приблизиться к ним гостей. Становиться посредником, впрочем, Плутарх был не намерен: «Посмотрим, как выкрутятся наши пернатые», – злорадство завладело распорядителем, но долго торжествовать тому не пришлось. Плотина светских манер и условностей рухнула от вскрика Кэтнисс, который она издала в тот самый момент, как мастер Игры обратил её внимание на гостью из Валльхалла:

– Диадема? – ужас и удивление в возгласе уроженки Шлака заставили переводчицу вздрогнуть, но она быстро справилась с собой – страшная сцена в лесу была хорошо ей известна, разумеется, в той мере, в какой это позволял экран.

– Меня зовут Фиделия, – Труде в полной мере воспользовалась возможностью объясниться, постаравшись придать своему ответу максимально скромную интонацию, – очень рада познакомиться с вами, Сагиттария… Прошу простить меня!

– Простить?! – удивилась девушка, – за что простить? – тон её был резок и грубоват. Он мало вязался с великолепным лимонно-желтым платьем от законодателя капитолийской моды Цинны и изысканными золотыми босоножками со стразами.

– Фиделия просит тебя простить ее за то, что своим сходством невольно заставила тебя вновь пережить произошедшее на Арене, – кавалер победительницы пришел на помощь Труде, – можешь мне поверить, я же был знаком с Диадемой чуть больше, чем ты… они совсем не похожи.

– Может быть, и с ней, – бесцеремонным жестом она показала на переводчицу, – ты знаком чуть больше, чем я, – Сойка неумело попыталась изобразить ревность.

– Фиделия из Капитолия, – Плутарх вклинился в их обмен колкостями и добавил от себя очередную порцию вранья, – она моя племянница, девушка ученая, в свете бывает крайне редко, все больше проводит время с книгами, но очень хотела увидеть Победителей, за которых так переживала у экрана…

– У меня появился дядюшка в Капитолии, Бьорн, – не подумав об осторожности, язвительно бросила переводчица своему спутнику, который сделал вид, что не услышал ее реплики.

В ответ на все эти расшаркивания окружающих её мужчин Кэтнисс пробурчала что-то в том духе, что она не только ничуть не задета, но ей самой неловко от своей выходки, и она сама готова извиниться перед племянницей Хэвенсби. Получилось, надо сказать, не очень убедительно, но, кроме распорядителя, в этой компании никто бы и не смог полноценно оценить её старания в деле обучения столичным манерам.

– Позвольте вопрос, Фиделия, – вновь взял на себя инициативу Мелларк, получил в ответ вежливый кивок и продолжил, – почему вы зовете мою невесту каким-то странным именем? – Слово «невеста» он произнес с такой нежностью, что все сомнения в его чувствах должны были отпасть.

– Ну, я же, как сказал дядя Плутарх, девушка учёная, – подмигнула ему Труде, от которой не скрылось, как при словах жениха дрогнули черты Кэтнисс, – и, хотя, скажу между нами, на мой счёт он совершенно не прав, но у меня определённо есть одна дурная черта: я хочу всё в этом мире назвать своим именем. Сагиттария – это трава, листья которой напоминают наконечники стрел… В народе её действительно именуют кэтнисс.

– Сагиттария…? Никто не звал меня так…

– Пусть это будет моей маленькой причудой, вы не против, надеюсь?

– Тебе идет это звучное имя, Саг… – подал было голос Пит, но «невеста» заткнула его довольно грубо:

– Пусть это будет причудой только госпожи…

– Оптимы, – подсказал Плутарх.

–… Госпожи Оптимы, – продолжила победительница, – для остальных я остаюсь Кэтнисс, – а как вас зовут? – повернулась она к Бьорну.

Существо вопроса тот понял, но в ответ мог только промолчать.

– Простите великодушно мою оплошность, – поспешно вступила Труде, – познакомьтесь, это Урсус (1), мой давнишний друг. К сожалению, он не может говорить.

Победители тревожно переглянулись. Неужели это какая-то новая капитолийская мода приводить с собой на рауты безгласных? Переводчица, однако, мгновенно уразумела причину их замешательства, продолжив речь:

– Только не подумайте, никакой он не безгласный… Ещё в раннем детстве Урсус перенес тяжелую неизвестную болезнь… в результате он начал говорить на каком-то чудном языке… Я одна способна его немного понимать, – сегодня вечером Труде, казалось, всерьёз решила переврать Плутарха. Вынув из маленькой сумочки какой-то напоминающий складное зеркальце предмет, она что-то начертила пальцами на гладкой поверхности и протянула Бьорну: «Давай зонг! Быстро!» – мог он прочесть на небольшом экранчике.

Секретарь не заставил ждать, стянул с головы восьмиконечный шутовской колпак и запел, подыгрывая себе его колокольчиками, звуки которых, как оказалось, образовывали гамму, мажорную или минорную, в зависимости от желания певца. Звучала песня довольно жалобно и, пожалуй, даже уныло:

Es waren zwei Königskinder

die hatten einander so lieb,

sie konnten beisammen nicht kommen,

das Wasser war viel zu tief. (2)

Реакция мисс Эвердин оказалась вовсе не такой, как предрекала несколькими часами ранее Труде. Чтобы её описать проще всего было бы перечислить несколько штампов, которыми пользуются сочинители романов для широкой публики, когда им нужно передать крайнюю степень изумления любимого героя: «замерла, как пораженная громом», «обомлела, как напившаяся воды из Леты», «застыла на месте с упавшим сердцем», «потеряла дар речи, словно проглотив язык»… Схватив одной рукой рукав Бьорна, а другой – пояс Труде, она попеременно смотрела на обоих валльхалльцев со страхом и надеждой и что-то шептала. «Я знаю эту песню, я знаю эту песню», – не столько слышал, сколько догадывался по движениям её губ только один Пит.

– Умоляю, переведите, о чём это! Пойте, пожалуйста, пойте до конца! – твердила девушка ничего не понимающим секретарю и переводчице, – только давайте выйдем отсюда, пойдёмте на лужайку!

Здесь в голосе Кэтнисс почувствовались командные нотки, весьма неприятные и резкие, но ее предложение настолько совпало с настроением Труде, что никакого желания сопротивляться у той не возникло. Обмениваясь дружескими фразами с Сойкой, они двинулись вниз по лестнице к выходу в парк. Светящийся от счастья капитан «Вольного стрелка» шёл, отставая на пол-ступени, и весело напевал Die Gedanken sind frei (3), последним уныло тащился Мелларк. Уже в дверях Пересмешница попридержала валльхалльскую гостью:

– Знаешь, чего я хочу больше всего? – перешла она на «ты» без предупреждения.

–???

– Услышать правду…, ТРУДЕ.

Комментарий к 3. Песня шута

1. Урсус – лат. “медведь”.

2. Немецкая народная лирическая песня о двух несчастных влюбленных…

3. Песня немецких участников Великой Французской революции, отличается задорной мелодией. https://www.youtube.com/watch?v=yP4Tb1F1pGo

========== 4. Наживка для президента ==========

– А теперь скажи, дружище, что там за парочка пристроилась к моим голубкам? – тон Хеймитча был привычно развязан, но сегодня он как никогда прежде вызывал у распорядителя желание ударить старого знакомца чем-нибудь тяжёлым. «Его ещё не хватало в этом компоте», – раздражённо думал Плутарх, хотя, это было ему яснее ясного, не посвятить Эбернети в свои намерения было никак не возможно. Вероятно, именно это обстоятельство более всего угнетало Хэвенсби, и чувство его досады только росло оттого, что не он первым поднял эту тему в разговоре с ментором.

– Выпьем? – предложил он и, получив вполне ожидаемый ответ Эбернети, подозвал к себе безгласного с бутылкой чего-то крепкого, по-видимому, изготовленного из сока гигантского кактуса, и потребовал наполнить бокалы.

– За нашу победу?! – в возгласе Хеймитча явно послышался вопрос.

– За неё, – ответил мастер Арены, – несмотря на то, что на пути её, кажется, появились завалы и змеиные ямы. Но мы преодолеем, не так ли, дружище?

– Мы преодолее-е-м, – ернически проблеял поддавшийся на провокацию Эбернети свой любимый и навязший в зубах мотивчик(1), – и, что, это как-то связано с теми ребятишками? Иначе, ты сразу бы про них выложил всё, что знаешь…

– А ты догадлив, старый алкоголик…

– Перестань шифроваться, человек играющий, скажи прямо, чем так опасна эта глупая кукла из Первого?

Замаскированный под модные часы распорядителя индикатор слежки показывал, что место не прослушивается, и тогда он, на всякий случай оглядевшись по сторонам, заговорил:

– Она не такая глупая, Хеймитч, от нашей пишущей машинки она избавилась моментально… это во-первых, а во-вторых, прости за каламбур, она не из Первого. Она переводчица из компании, что заявилась сегодня на летающей яхте вести переговоры со Сноу. Ты, конечно, не в курсе. Да и мало кто в курсе, хотя их аппарат находится на площади Парадов…

– На площади…? – скривил губы Эбернети.

– На площади. Планолет ведь тоже никто из трибутов не видит с Арены. Здесь используется аналогичная технология.

– Откуда команда, и о чем они хотят договориться?

– Дикари откуда-то с юга. Но дикари воинственные и опасные. Думаю, Сноу хочет нанять их, чтобы подавлять бунты.

– И что переводчица? Чем таким она страшна?

– Сноу от нее без ума. С первого взгляда. С того дня и часа, когда они вскрыли канал правительственной связи… Именно эта мартышка зачитала первое обращение их царька нашей верхушке. Все это видело несколько человек во дворце, потом и мне дали посмотреть. Я впечатлился.

– Понял, – расплылась в улыбке небритая физиономия.

– Да что ты понял? Что понял? – манера Хеймитча регулярно приводила Плутарха в бешенство, но он вынужден был себя сдерживать – без помощи ментора его намерениям не суждено было бы исполниться.

– Понял, что нашёл великий и ужасный в простой девчонке, каких полно даже у нас на Торговой стороне…

– И чего?

– А ты что? Не усёк что ли? Тоже мне гений интриги… – нарочито обескураженно махнул рукой Эбернети.

– Слушай, победитель, – в голосе Хэвенсби послышалась угроза, – давай-ка не томи!

– Какой же ты все-таки глупый, Плутарх… Представь себя на месте того, кому не посмеет отказать ни одна панемская юбка… – увидев реакцию распорядителя он довольно хмыкнул, – а потом ты смотришь на экран и видишь там…

– Да, да, дружище… притом, такую, до которой тебе не дотянуться ну никак…

– Притягивает то, что недоступно… если ещё добавить, что она как сестра похожа на ту, к которой ты, в смысле, Сноу, благоволил на прошлых Играх, и которую так страшно прикончила моя птичка… – перехватил его мысль ментор Двенадцатых.

– Видел бы ты ужас Кэтнисс, когда она первый раз столкнулась с Фиделией… мне будет жаль, если сцена не попала на камеру: там эмоции посильней, чем на Арене, – на мгновение замолк Хэвенсби, – Если это сходство углядела не только трепетная Сойка, но и такой прожженый циник, как ты, то и от Сноу оно не скрылось.

– Однако, Плуто, с чего ты взял, что твоя дикарка, как там её – Фиделия – вся такая недоступная?

– Ты ведь, надеюсь, не думаешь, что она из какого-то их подобия забубённого вонючего Шлака? Пусть мне отрежут язык, если она не дочка их главного гамадрила… ну, ладно, пусть племянница. Ну, хорошо, пусть троюродная падчерица третьего шофёра пятого гамадрила в их стае, – он лихорадочно искал пути отхода, видимо, сам испугавшись своей страшной клятвы.

– Типа нашей Теренции?

– Типа того, Хеймитч… Это не тот цветочек, который можно вот так взять, подойти и срезать, за него придется поторговаться с хозяином. У которого есть свои аргументы…

– Ты говорил, что Сноу хотел торговаться о чем-то другом…

– Я это предполагаю, и я начинаю понимать, как можно расстроить их торг. Благодаря тебе.

– Мне?

– Да. Общение с тобой – отличный способ перенастроить мозги. Слушай меня. Скоро будут объявлены условия Квартальной Бойни. Я намерен затащить девчонку на Арену, где её прикончат. Между Сноу и её племенем ляжет её искалеченный труп.

– Ты сумасшедший, – пожал плечами Эбернети, – как ты себе видишь свалившуюся невесть откуда тёлку в качестве трибута? Вместо кого? Да и никакой она не ребёнок… Чего ты не договариваешь, Плут?

– Извини, дружище, это секрет профессии. Придёт время, узнаешь, Хеймитч! Давай ещё по стаканчику за победу…

Комментарий к 4. Наживка для президента

1. Вот этот мотивчик, если кто забыл, не знал или не понял намека. https://m.youtube.com/watch?v=RkNsEH1GD7Q

========== 5. Белая Роза ==========

***

»… Меня зовут Труде, дочь Эйнара, мне двадцать четыре года, моя родина – Валльхалл, город Нойшварцвальдштадт, гау Центральные Анды, мой отец Эйнар Гуннарссон – проектировщик оранжерей, мама Лив Рагнарсдоттер – оружейница с фрегата «Риенци», моя Авантюра – выучить язык Панема – закончена два года назад. С тех пор я – младший референт Альтинга, специалист зондерабтайлунга капитолийских штудий…»

Видимо, именно это хотела бы услышать Сойка, но НЕ услышала. Раскрывать инкогнито и тем более вдаваться в детали не входило в планы валльхалльской гостьи, которая в самый первый момент была, надо сказать, и вправду ошарашена ее вопросом. «Чертова Эвердин умеет произвести впечатление, ничего не скажешь», – вертелось в голове переводчицы. И она не нашла ничего лучше как взять и просто поинтересоваться напрямую, почему Двенадцатая решила, что её так зовут.

– Лучше всего умеют слушать те люди, рядом с которыми лучше громко не болтать… как вы с вашим шутом, моя королева, пока мы спускались вниз… – улыбнулась уроженка Шлака, – мне хватило, чтобы отличить связную речь от бреда безумца… и разобраться в именах…

«Да, надо было нам быть с ней поосторожнее. Пустышка не вернулась бы живой с Арены…», – укоряла себя Труде. Хотя и не считала все пути к отступлению отрезанными. «Я вполне могу сказать, что мы придумали этот язык для нас двоих…» Кэтнисс тем временем, не думала останавливаться:

– Капитолийская девушка, тем более ученая, никогда не покажется на людях с президентской розой в волосах. Она бы сочла это льстивой пошлятиной. Капитолийская девушка, какой бы ни была домоседкой, рождается обутой в туфли на метровой платформе, она никогда не собьет себе ноги, как ты… По себе знаю… Бал в президентском дворце во время тура Победителей до сих пор вспоминаю с ужасом… – говоря эти слова, Сойка чуть ли не перед лицом Труде тряхнула своими дорогущими босоножками, которые она подхватила в руки, лишь только ступила на изумительно мягко подстриженную и обдающую приятной прохладой лужайку, и теперь шла по ней босая уверенной и упругой, бесшумной походкой настоящей охотницы, от которой не колыхнется ни один стебелек, – да ты, я вижу, словно половина девчонок из нашего Шлака, привыкла по полгода ходить, сверкая черными от угольной пыли пятками, хотя, что действительно странно, в отличие от нас, не стесняешься этого… потом, капитолийскую девушку не передернет от вида безгласой, как передернуло тебя только что, когда нам подавали напитки… – и она показала на идущую прочь официантку.

Как и все безгласые на этом приеме она была раздета донага и густо намазана от макушки до пяток золотой краской, вместо волос на голове копошился клубок золотых змей, и даже в глаза ее были вставлены отливающие золотом контактные линзы… Когда подавальщица с поклоном протянула к ней поднос с бокалами, Труде, вспомнив о «подлых», в числе которых вполне может оказаться, едва не потеряла равновесие и была вынуждена опереться на руку Мелларка…

– Так что, ты почти такая, как мы, из дистриктов… но… и не такая… – желая подвести итог своему расследованию, Кэтнисс не смогла сказать ничего более осмысленного, заметив, что переводчицу вновь начинает трясти. Немного помолчав, она добавила, – Наконец, я же знаю эту песню, – показала она на Бьорна, который продолжил свой зонг, опершись спиной к стволу большого дуба, -…точнее не песню, а её мотив, на который у нас в Шлаке пели в память о шахтёрах, погибших в лаве… (1) – на какой-то момент девушка запнулась: тяжелые и неприятные воспоминания объяли всё её существо, она даже, как показалось гостье, робко всхлипнула и отвернулась, скрывая от собеседницы мимолётную слабость, – так неужели мой отец был неправ?