Текст книги "Дикие сливы. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Решив для себя сомнения в пользу Лунного Оленя, ковбой снова улегся рядом с ним и теперь уже довольно смело дотронулся до входа в тайные врата. А индеец поймал в свои ладони его член и принялся мягко покатывать его между ними, как будто трут. Эта необычная ласка заставила сердце Текса забиться быстрее, и сделала его собственные движения более нетерпеливыми.

Влажная щель между ногами индейца подалась и пропустила в себя его пальцы так же легко, как спелый плод гуавы пропускает в свою сочную мякоть ложку. Втрое отверстие омеги тоже текло вовсю, и, чтобы доставить ему двойное удовольствие, Сойер принялся исследовать и его тоже – переместив пальцы на кольцо заднего прохода, он склонился к тайному входу и провел по влажным припухшим створкам языком.

Индеец выпустил его член и лег на спину, пошире раздвинув ноги и закрыв глаза, но его горло при этом не производило никаких звуков и дыхание оставалось все таким же ровным, как если бы он не лежал на ложе страсти, а сидел в кругу своих ближних и внимал речам отца. Текса немного удивила подобная отстраненность, но он не стал морочить себе голову еще и этим, верно расценив перемену позы, как призыв к тому, чтобы перейти к главному действию.

Приподнявшись над ним и устроившись между коленей юного омеги, он направил в тайный вход свой член и, надавив, погрузил его в щель на пол-дюйма. Дальнейшее движение встретило какое-то препятствие, словно вход сильно сужался или что-то сопротивлялось проникновению. Индеец оставался бесстрастным, только чуть плотнее сжал губы и немного чаще задышал – и Текс сообразил, что ему, должно быть, больно. Тогда он подался назад, но сильные пальцы Лунного Оленя тут же стиснули его запястье и темные глаза раскрылись и уставились на него, а губы зашевелились:

– Будь смелым, Белый Ездок, Лунный Олень умеет терпеть боль, Лунный Олень не будет мстить тебе за нее.

А-Сойер мгновенно ощутил в словах омеги обидный намек и вызов собственной храбрости, и, стиснув зубы, несколько раз качнул бедрами вперед, прорывая преграду. Ему показалось, что что-то там внутри тела индейца лопнуло или разошлось, Лунный Олень все-таки дернулся и прикусил нижнюю губу, и до ковбоя отчетливо долетел солоноватый запах той жидкости, что у всех пахнет одинаково. Запустив туда руку, он ощутил липкую влагу, и, поднеся пальцы к носу, убедился, что так оно и было – темные пятна на них были пятнами крови…

Остановив себя, Текс дотронулся чистыми пальцами до щеки любовника, чьи глаза все еще были зажмурены, а губа закушена, и спросил:

– Мне продолжить или ты хочешь… отдохнуть? – в последний момент он решил пощадить гордость команча и употребил другое слово вместо «прекратить», которое хотел сказать поначалу.

– Лунный Олень вынослив, Лунный Олень не устал. Продолжай, бледнолицый брат мой. – прошептал юноша, хотя Текс уже понимал, что особого удовольствия он ему не доставляет. Сойеру на какой-то момент захотелось снова привлечь внимание Ричарда, но тот напустил между ними и собой столько терпкого табачного дыма, что стало ясно и без слов – он не хочет принимать участия в развлечениях младшего мужа.

Ковбой вздохнул и подумал, что вовсе не так представлял себе эту ночь. Но теперь отступать и не покрыть себя и Зовущего Реку позором в глазах целого племени было невозможно, и ему оставалось только довести начатое до конца…

…Глаза Ричарда хорошо видели в темноте, за эту особенность Тони шутливо прозвал его Кошачьим царем, вот только сейчас она не доставляла никакой радости. Даллас не хотел смотреть туда, где его любимый муж, в угоду своей двойственной природе, сдавал экзамен на звание лучшего бледнолицего трахальщика команчей, но все-таки смотрел, а если отводил глаза – продолжал слышать и обонять. Каждый страстный вздох Текса, каждый невольный стон юного омеги, каждое нетерпеливое движение любовников навстречу друг другу, выдающее жажду соития, поднимало в сердце Черного Декса волну неукротимой ярости, и ревность вонзала в голову десяток отравленных шипов.

Когда Текс опустил лицо между разведенными бедрами Лунного Оленя и принялся лизать тесный вход юноши, Ричард, не раз наблюдавший подобные сцены в борделях, должен был бы испытать возбуждение – но почувствовал лишь неодолимое отвращение и гнев… Он едва удержался, чтобы не вскочить, схватить кнут и как следует ожечь младшего мужа по голой заднице, объяснить раз и навсегда, что губам и языку Текса Сойера а-Далласа не место на членах посторонних омег, какими бы соблазнительными не казались их запахи и заигрывания.

«Нет, так нельзя! Я не стану его позорить, не стану… Омега поймет, но альфа затаит злобу, я никогда не приручу Текса, если в угоду своей ревности растопчу его гордость.» – и Ричард продолжал сидеть неподвижно, как шаман в медитации, и выглядел таким же спокойным и бесстрастным; только стесненное дыхание и судорожно сжатый кулак, лежавший на колене, выдавал его истинные чувства… Текс, впрочем, все равно не сумел бы этого заметить, настолько он был занят и увлечен лишением Лунного Оленя омежьей невинности.

Кое-как запихнув в юношу член, ковбой принялся о чем-то тихо переговариваться с ним, потом задвигался, потом снова остановился и начал нежно расспрашивать любовника… смотреть на это дальше становилось невмоготу, и Декс решил, что и не должен.

«До рассвета пусть делает все, что хочет…» – он потихоньку поднял боковой полог типи, где был устроен еще один потайной выход – должно быть, как раз на такой случай – и бесшумно, как дикий кот, канул в ночь…

…Поза, которую избрал для первой своей ночи команч, сперва показалась Тексу очень соблазнительной – так и гладкая безволосая грудь индейца, и его темные маленькие соски были доступны для языка и поцелуев, да и дарить двойное наслаждение, лаская член омеги рукой и одновременно проникая в него собственным членом, представлялось увлекательным делом. И все бы хорошо, если бы не неподвижно застывшее, будто маска, лицо любовника, его крепко стиснутые зубы и зажмуренные глаза, и стоическое молчание, с каким он терпел боль от утраты невинности. Кровь из тайных врат все еще слегка сочилась, стало быть, рана, образовавшаяся при разрыве нежной девственной плоти, была достаточно болезненной. И Сойер, вместо удовольствия обладания ощущал себя едва ли не палачом, пытающим жертву, распятую под ним…

Но кто бы ему раньше сказал, что лишать омегу девственности – такая докука? У них с Далласом все было как-то иначе, проще и легче, даже несмотря на то, при каких любопытных обстоятельствах это произошло…

Воспоминание об этом на какое-то время подогрело начавшую стремительно остывать страсть а-Сойера, и он возобновил вторжение в тесное лоно юноши. Но тот лежал под ним, словно деревянная кукла – так напряжен был от боли и желания не показать ее, что каждый новый толчок лишь усиливал ее. Ну и как же тут кончить?

Ковбой разозлился. Сперва на Далласа – за то, что он дал ему самому решать и выбирать, не использовав права старшего мужа на запрет, а потом – на индейца: если бы тот хоть покричал или поскулил от боли, все было бы как-то полегче. А если бы еще и сказал толком о своих ощущениях, то было бы понятнее, как себя вести и чем облегчить страдания девственника…

Тут он вспомнил про снадобья, которые ему дал с собой добрый Ньюбет – там точно было такое, что снимало боль очень быстро! Текс как-то даже интереса ради засек время по новенькому брегету, полученному в подарок от Ричарда – и убедился, что не пошло и десяти минут, как боль, мучившая его по той же самой причине, стихла и сделалась почти незаметной. Если он сейчас убедит индейца принять это лекарство, то дальше они смогут провести время куда как приятнее…

С этой мыслью, ковбой поспешил выйти из вскрытого им тайного входа, пока случайно не кончил и не запер его сцепкой, и, сев на пятки, обратился к Ричарду:

– Дики, передай-ка мне сумку со склянками Ньюби…

Но ответом на его слова была полная тишина, и только теперь он заметил, что Далласа нет на соседнем ложе, и нигде внутри типи тоже. Только сизый дым от раскуренной им трубки плавал рваной завесой в стоячем воздухе…

Индеец, встревоженный тем, что любовник отстранился от него, приподнялся и тронул Текса за локоть:

– Зачем ищешь Зовущего Реку? Зачем не даешь мне добыть ку (3)? Вернись и сделай то, что велят духи плодородия! Пролей в меня свое семя, возделай мою пашню и засей ее…

– Ишь, раскомандовался, сын вождя… – пробормотал Текс себе под нос – а еще омега, называется…

Но вслух сказал другое:

– Я вижу, что тебе больно, и у тебя там идет кровь. Нужно выпить отвар, чтобы унять кровь и утешить боль. И тогда мы продолжим.

– Если унять боль, я не добуду ку, и в племени омеги смеяться надо мной. Говорить – вот тот, кто считается сыном великого вождя, но он – сын трусливой мыши и сам, как мышь! А про тебя сказать, что ты слаб, как все бледнолицые, что боишься даже вида крови, и что их жидкая кровь в тебе сильнее крови настоящих сынов прерии! – молодой команч, от волнения заговоривший на языке бледнолицых не так чисто как раньше, сел и теперь смотрел на любовника с гневом и вызовом. Он запустил ладонь между бедер, измазал ее в смеси сока и крови и выставил перед собой:

– Это знак того, что Лунный Олень готов давать новую жизнь и может теперь ложиться с теми, кого выберет себе сам! Лунный Олень гордится, а не трусит, как бледнолицый! Это мое ку, а ты… ты хочешь сделать так, чтобы я… забыть! Забыть уплаченную цену! – тут лицо команча скривилось, как если бы он все же не стерпел боли или обиды, но лишь на миг, и Текс отчетливо понял, что никогда не увидит больше и тени душевной слабости в его глазах.

– Хорошо, Лунный Олень, ты устыдил меня. Я не стану отнимать у тебя твою боль и право на ку. Но… хочу, чтобы ты дальше подчинялся мне во всем, что я прикажу тебе. Так должен поступать омега, когда он сходится со своим альфой.

Сойер решил, что гордость юного команча не выдержит такой наглости альфы-бледнолицего, и он сам сбежит прочь. А если выдержит, то, раз уж ему придется из чистого упрямства вернуться к процессу, утратившему всю свою увлекательность, то это будет происходить на его условиях. Иначе его альфовость и медяка не стоит.

Индеец размышлял всего пару мгновений, потом кивнул и просто сказал:

– Приказывай, Белый Ездок, ты сегодня мой альфа. Я готов подчиниться.

Текс вздохнул, принимая трудный жребий, и решительно скомандовал, вспомнив наставления покойного Куина:

– Перевернись и встань на четвереньки. Если хочешь, чтобы я как следует засеял твое поле, то эта поза подойдет для сцепки лучше той, что ты выбрал поначалу.

«А я буду избавлен от созерцания твоего мученического личика…» – добавил он уже про себя.

Лунного Оленя не нужно было просить дважды. Он принял указанную позу и замер в ожидании продолжения. Текс еще раз вздохнул и, взяв его за бедра, снова ввел член в узкую щель плодородия, теперь больше похожую для него на каменистое горное ущелье, чем на распаханное по осени поле… Будет ох как непросто заставить себя бросить семя на эти безжизненные камни…

Комментарий к Глава 5. Лунный Олень

1 индейское племя чикасо обитало по берегам Миссисипи, восточнее Техаса на пару штатов. Власти США предлагали им проект переселения в резервацию в Техасе, но решение затянулось, и чикасо были практически истреблены, а их остатки вытеснены со своих земель фермерами и военными.

2 масло ореха пекан

3 ку – в культуре у команчей это понятие означает некий личный подвиг, совершенный воином для умножения собственной славы и доблести. Например, воин в одиночку победивший пятерых врагов – однозначно добыл себе ку. В нашем мире омегаверс такой подвиг совершают как альфы, так и омеги – просто у омег он свой.

Синее Облако с домочадцами:

http://s020.radikal.ru/i723/1703/a6/833a3816432c.jpg

Внутреннее устройство типи:

http://s019.radikal.ru/i641/1703/0e/e588f8e96b56.jpg

========== Глава 6. Никто другой ==========

Выбравшись на волю из душного типи, как из чрева чудовища, Ричард несколько минут просто стоял рядом, разминая затекшие плечи, и с жадностью вдыхал острую свежесть осенней ночи, пропитанную горчаще-копченым дымком индейских костров, ароматами поздних цветов и трав с примесями шаманских благовоний. Ревность и обида на Текса, так легко променявшего объятия мужа на течную дырку постороннего омеги, все еще жгли нутро, но немного ослабели; захотелось отвлечься, и Декс зашагал куда глаза глядят, без определенной цели – до рассвета было еще далеко.

Команчи в своей повседневной жизни следовали солнцу: когда засыпало светило, засыпала и деревня, кроме дозорных и ночных охотников, уезжавших в прерию, да еще шамана, дружного с темнотой, ведь темнота любезна и духам. В хижине Синего Облака тоже наверняка спали, а если и нет – едва ли вождь сейчас ожидал гостей. Декс хорошо изучил его привычки. После обильных возлияний из «чаши дружбы» Синее Облако переходил к воскурению особых табачных смесей, питавших одновременно его мужскую и духовную силу, а затем много часов подряд либо предавался сладострастным утехам с самыми красивыми омегами племени, либо уединялся с Падающим Дождем для каких-то таинственных ритуалов, подглядывать за коими запрещалось под страхом смерти.

Не то что бы Черного Декса пугали запреты и возможные кары, но он уважал чужие тайны (если от этих тайн напрямую не зависела большая выгода или чья-то жизнь), и ноги сами понесли его подальше от жилищ, на окраину деревни, где в сизой сумрачной дымке мерцало красноватое пламя сторожевых костров.

Всего костров было три, они располагались по углам условного треугольника, вершиной обращенного к прерии, а основанием – к деревне. Возле каждого костра сидело по двое стражей и стоял сигнальный барабан. Поблизости находился небольшой навес, под которым лежали пледы и было устроено место для поочередного отдыха дозорных; здесь же, в подобии глиняного очага, пеклись лепешки и поджаривалось мясо, нанизанное на оструганные пруты, и подогревался в чайнике напиток из пятнадцати трав, с успехом заменявший команчам чай и кофе, привычные для бледнолицых.

Едва Декс вышел из темноты и ступил в круг света, отбрасываемый костром, ему навстречу поднялся высокий плечистый альфа, отдыхавший у очага в компании индейцы-беты, недавно сменившегося с поста, и бледнолицего-беты, которым был ни кто иной, как Эдди Барнс.

– Приветствую тебя, Зовущий Реку! – учтиво заговорил альфа, в то время как Барнс, завидев предводителя, тоже поспешно встал и развел руками, давая понять, что он здесь просто отдыхает на свой манер, пока братья спят.

– Прошу тебя, раздели с нами досуг, еду и питье.

– И тебе привет, Красная Сова. Я принимаю твое приглашение. – откликнулся Декс, без особого удивления увидев, что самому сильному воину и самому удачливому охотнику племени тоже не спится в эту темную и тихую осеннюю ночь. Безответная страсть Красной Совы к Лунному Оленю была известна всем, от вождя до самого юного и несмышленого омеги.

«Хорошо, друг… давай посидим рядом, поделимся небылицами и крепко выпьем, пока любовь всей моей жизни беззастенчиво ебет в оба отверстия любовь всей твоей жизни…»

…Когда узел стал опадать и Текс, наконец-то, смог высвободить член из омежьего плена, у него немилосердно болели колени и отваливалась поясница. Похоже, быть альфой куда тяжелее, чем омегой, по крайней мере, Сойер не припомнил, чтобы так уставал с Ричардом. И устыдился того, что даже ни разу не спросил у него, как тот себя чувствовал после случки.

Перекатившись на спину и закрыв глаза, ковбой какое-то время просто лежал на шкурах и отдыхал, стараясь не думать о том, что же он наделал, так легкомысленно согласившись лечь с сыном вождя. Но дух покойного Тони Куина, похоже, вознамерился снова сделаться его учителем и совестью:

«А ты как хотел – и сладкого омежку трахнуть, и чтоб совесть не мучила? Нет, дружочек, все имеет свою цену – и измена в первую очередь.»

«Ну почему сразу измена-то? Ричард мне сам предложил выбирать!» – возмутился столь безапелляционным обвинением Текс и вступил с собственной совестью, прикинувшейся духом Куина, в спор. – «Вот если бы я от него утайкой все сделал, то была бы измена… Я-то надеялся, он с нами останется, ему этот команч тоже, вроде, приглянулся!»

Мысль о том, что Ричард сам его подбил пригласить индейца третьим в их постель, была единственным его спасением, потому как если он ошибся и неверно понял слова альфаэро про свободу выбирать, то да, сделанное им никак по другому и не называется…

От сознавания того, что недолгие минуты удовольствия, полученные от его первой в жизни настоящей случки, явно не стоили доверия и любви Ричарда, принесенных им ему в жертву, на душе стало гадко.

«Ага, теперь ты понял кое-что про цену грехопадения. Соблазн тем и плох, дружок, что дарит краткое наслаждение, но долгую мучительную память о причиненной любимому боли. Иди, ищи теперь ветра в поле, вымаливай у своего истинного прощение, дурачок…» – незлобно, но печально приговорил его внутренний голос.

Текс медлить не стал. Вскочив с лежанки, он нашарил в темноте джинсы и рубашку, потом нащупал и натянул сапоги и, даже не взглянув в сторону задремавшего омеги, выбрался наружу.

Ночь вокруг пахла осенью, вступившей в свои права. На деревьях, окаймляющих деревню, шелестели сухие листья, а темно-зеленые можжевельники застыли черными силуэтами, напоминающими в сумраке позднего вечера человеческие фигуры. Тишину павшей ночи нарушали лишь трели запоздалых цикад, редкие заунывные крики болотной выпи да жалобное яп-яп койотов.

Сойер поежился от свежего воздуха и потянул носом, стараясь уловить запах альфаэро. Но дымы индейских очагов забивали собой все прочие запахи, и ковбой понял, что ему придется использовать другие органы чувств, чтобы напасть на след мужа и найти его. Первым делом, он проверил коновязь – конь Далласа был на месте, как и две его лошади, стало быть, альфа не уехал в прерию, а просто ушел куда-то.

«Куда-то! Может, он решил уподобиться тебе, неблагодарному поросенку? И сейчас нежит какого-нибудь омежку посговочивей, благо у индейцев с этим все просто…» – снова издевательски пропел ему над ухом покойный Куин. Мысль о том, что Ричард мог так поступить, резанула куда больнее предыдущей, и Текс покраснел от стыда, на своей шкуре ощутив, какую боль может доставить влюбленному даже предположение об измене любимого… Заметавшись вокруг типи, он выбрал наугад направление и решил, что если для розыска Декса ему нужно будет заглянуть в каждое жилище, он сделает это, но найдет своего мужа и истинного.

Однако, выполнить свое решение оказалось куда сложнее – во-первых, вход в первый же попавшийся ему на пути индейский дом, оказался закрыт, причем изнутри. Когда он попытался подергать за шкуру, прикрывающую лаз, изнутри послышалось чье-то недружелюбное бормотание, смысла которого он не понял, но интонацию вполне уловил. Молча и быстро ретировавшись, ковбой выбрался в центр деревни, где еще днем горел костер, но теперь теплились лишь угли, подернутые золой.

При свете дня, он толком не успел разглядеть, как расположены типи и сколько их, видел лишь, что много, слишком много, чтобы суметь обойти их за остаток ночи, никого не потревожив.

Отчаяние и тоска подкрались к нему, как двое убийц, и поразив в самое сердце, лишили разом и сил и надежды найти любимого. Озвучивая плач раскаянной души, где-то в ветвях раскидистого дуба застонала сова, ей завторила другая, и где-то вдали протяжно завыл волк.

Повернувшись на вой, ковбой заприметил в отдалении отсвет костра, играющий на верхушках деревьев, и побрел туда, в слабой надежде обнаружить там гордого, но страдающего возлюбленного.

По мере того, как он подбирался ближе, его слух начал различать голоса, а когда он сумел уловить вместо слитого шума отдельные слова, его сердце подпрыгнуло радостным жеребенком – говорили по-техасски, стало быть, то был голос Ричарда! Ускорив шаги, через несколько минут он вынырнул из мрака в круг света и замер, ослепленный ярким пламенем…

– Это просто чудесная история про хитрого койота, Красная Сова, чудесная… – говорил Декс, вытирая слезы, выступившие от смеха. – Ты не только храбрейший на этих землях, но и искуснейший рассказчик!

– Ты слишком добр ко мне, Зовущий Реку, – усмехнулся Красная Сова и отпил из чаши большой глоток. – Я услышал сказку про койота от моего деда, и с тех пор столько раз ее рассказывал, что она никого больше не смешит.

– Ну, а я слышал впервые, и Эдди тоже, и видишь – мы чуть животы не надорвали. – Декс всвою очередь отхлебнул хмельного напитка и передал чашу Барнсу. Красный Сова, с виду бесстрастный, как тотем, был весьма польщен похвалами гостя, и сам обратился к нему с просьбой:

– Ты обещал и сам рассказать сказку… Про надменного красавца-омегу и про то, как его наказали боги…

– Ах, воин, конечно, я расскажу, раз обещал! Расскажу, несмотря на то, что язык у меня заплетается от хмеля, и все сказки о любви и о богах, наказывающих гордецов – просто утешительная ложь…

– Ладно тебе, босс, – шепнул Барнс, подливая в чашу из своей фляжки. – Дело житейское. Текс, небось, уже сто раз пожалел, что ввязался в этакое.

– Заткни пасть и не лезь, куда не просят. – тихо ответил Декс и для верности влепил бете хорошего леща между лопатками; после чего, прикрыв глаза, нараспев, начал обещанную сказку:

– Это было очень давно, когда никто из бледнолицых ещё не ступал по земле индейцев. У вождя одного из северных племён родился сын-омега. Издалека приходили люди посмотреть на него. Лицо мальчика было светло, как летний день, а глаза сверкали подобно звёздам. Потому дали ему имя – Сияющие Глаза. С годами Сияющие Глаза превратился в прекрасного юношу. Только речи его делались всё холоднее, а взгляд – надменнее, Тогда люди стали звать его иначе – Гордым Сердцем. Старый вождь качал головой, однако сыну новое имя нравилось. Слава о красоте юноши летела по индейским селениям, и многие храбрые воины приносили дары к вигваму вождя, надеясь породниться с ним. Гордое Сердце рассматривал меха или украшения, но как будто не замечал тех, кто принес их.

– В чей же вигвам ты хочешь войти? – спросил его однажды старый вождь. – Скажи, ведь многие ждут твоего решения.

– О, среди них нет достойного! – отвечал Гордое Сердце. – Не может же стать моим мужем вот тот, с рыбьими глазами! Или тот, у которого нос, как у селезня! – и юноша звонко рассмеялся. – А этот, вон посмотри, его зовут Большой Орёл, – продолжал прекрасный омега. – В его головной повязке перьев столько, будто он совершил все подвиги на свете! Почему же сейчас он боится даже пальцем шевельнуть? Может, замёрз, как река зимой? Тогда ему больше подойдёт другое имя – Большая Льдина!

Ни один мускул не дрогнул на лице воина. Он подошёл к старому вождю и тихо сказал:

– Я уезжаю.

– Тебя обидели насмешки моего сына?

– Он ещё пожалеет об этом. Прощай!

Трижды взошло солнце, прежде чем собаки домчали Большого Орла до стоянки его племени. В лагере все готовились двинуться на юг.

– Собирайся скорее, мы покидаем эти места! -кричали мужчины Большому Орлу, когда тот проезжал по селению.

– Не ждите меня, я догоню вас, – отвечал он…

Красная Сова слушал очень внимательно, боясь пропустить хоть слово – больно уж эта сказка была похожа на его собственную историю – и вдруг насторожился, поднес палец к губам и обернулся к деревне… В следующий миг и бледнолицые услышали быстрые шаги, а еще через мгновение увидели Текса, выпрыгнувшего из мрака подобно тому самому койоту из сказки.

– А, вот и ты, моя любовь! Не ожидал тебя увидеть раньше полудня. – приветствовал его Ричард и слегка потянул носом… ноздри тут же наполнились убийственно-сладкой смесью розового масла, разогретого меда и семени, щедро пролитого обоими любовниками. Дикие сливы и благородная смола смущенно прятались за этим бесстыдным шлейфом. По тому, как раздулись ноздри и сошлись в линию брови Красной Совы, Декс понял, что индеец-альфа тоже разнюхал аромат двойного сладострастия.

– Ты почему бродишь здесь? Ступай… спать, до рассвета еще далеко.

Даллас, веселый и хмельной, сидел у костра в компании одного из его близнецов-охранников и команча, кажется, того самого, чей недобрый взгляд Текс заметил, когда Лунный Олень подсел к нему в палатке вождя. Кажется, им троим было хорошо, и ковбой, нарушивший их круг, ощутил сперва смущение, совсем как когда-то в детстве, когда подслушивал беседы взрослых, и такую же обиду, когда они обнаруживали мальчишку и отсылали его спать к себе в комнату.

Но, по тому, как дрогнули ноздри Ричарда и застыло его лицо, о-Сойер тут же догадался, что от него все еще несет другим течным омегой, и обругал сам себя за то, что не догадался для начала хотя бы ополоснуться у ручья. Неудивительно, что Даллас не желал видеть его в своей компании, покуда запах предательства не выветрится. Но Текс сомневался, что это произойдет до завтрашнего полудня, а поговорить и попросить у истинного прощения, если даже придется вымаливать его на коленях, ему следовало не откладывая. Хорош же он будет, если сейчас развернется и уйдет, как ни в чем не бывало!

– Дик, я искал тебя. Без тебя для меня нет ночи и рассвет тоже не настанет. – сказал он тихо, глядя себе под ноги и сполна ощущая наказание в виде двоих свидетелей своего раскаяния.

Ричард пружинисто поднялся на ноги – как будто и не накачался под завязку сладкой водкой – и учтиво обратился к индейцу:

– Прости, Красная Сова, я закончу сказку в другой раз. Ты сам видишь, что мой муж искал меня повсюду, и предъявляет законные супружеские права.

– Чту обычаи твоего народа, Зовущий Реку, и терпение ваших мужей, – величественно ответил индеец, и если у команчей есть интуитивное понятие о сарказме, можно было не сомневаться: это он.

– Пойдем, – тихо сказал Декс, крепко взял младшего мужа за локоть и вывел из ярко освещенного пространства под защиту ночных сумерек.

Удалившись на достаточное расстояние от сторожевой зоны, но не дойдя до хижин, альфа остановился, достал из кармана фляжку, отпил немного и передал Тексу:

– Глотни, если хочешь. – и, пока ковбой решал, хочет ли он сделать глоток, Черный Декс спокойно и холодно поинтересовался:

– У вас с Лунным Оленем что-то пошло не так? Вижу, ты разочарован.

Текс взял фляжку, покрутил ее в руках, по-прежнему не имея смелости взглянуть Дексу в глаза, и, решив, что хуже уже не будет, приложился к узкому горлышку. Обжигающее пойло ударило в нос, он прижал к нему пальцы и, зажмурившись, тряхнул головой. От спокойствия альфаэро веяло могильным холодом, и Сойер мельком подумал, что брань и даже побои принял бы с большим облегчением, чем его подчеркнутую отстраненность.

Однако, вопрос повис между ними тонкой паутинкой надежды на лучшее, и требовал честного ответа.

– Да с ним все с самого начала не так… Вернее, он-то ни при чем. Это я… я был неправ, сделал неверный выбор. И сожалею теперь о нем. – Текс на мгновение вскинул на Ричарда глаза, но их окружала такая темнота, что вряд ли альфа сумел разглядеть в них ту боль, которую теперь испытывал неверный и наказанный за легкомыслие супруг.

Он протянул Далласу фляжку и замер, ожидая приговора.

Темная половина души Черного Декса торжествовала при виде разочарованного изменника, чувствуя, как медовый соблазн обернулся тошнотворной липкой сладостью, а горделивая спесь альфы – растерянностью и стыдом омеги… Благая же часть была полна сочувствия к посрамленному любовнику, обманутому в своих надеждах на незабываемое блаженство.

Ричард Даллас хорошо помнил буйные юношеские годы: как тяжело переживалось постельное фиаско, какой муторной тоской наполнялась душа после соития с кем-то, кто очень старался, но так и не сумел стать большим, чем доступное тело.

Проще всего – и, наверное, правильнее – было бы крепко обнять мужа, прижать к тяжело бьющемуся сердцу, покрыть поцелуями его несчастное, опрокинутое лицо и вырвать из собственного сердца обиду, как докучливый сорняк. Если бы только не приторный запах чужой течки, яркий, явственный, назойливый – казалось, Текс насквозь пропитан омежьим секретом Лунного Оленя, и мед с розами проступает наружу сквозь поры. От этого тошнило и хотелось убивать.

Ричард прежде не замечал за собой подобной щепетильности, он спокойно ложился в постель с Тони, еще не остывшим после предыдущего клиента, в бытность того новоорлеанской шлюхой, да и со всеми прочими любовниками не разнюхивал оттенков, поскольку был равнодушен к их верности. С Тексом, как всегда, все оказалось по-другому… сложнее, больнее, трепетнее… пора бы ему уже привыкнуть к этому.

– Текс… – выдохнул Ричард и сжал резко заболевший лоб. – Ох, Текс… Никогда не сожалей о сделанном выборе. Верный, неверный, хороший, плохой – все это пустые слова. У каждого выбора есть последствия и цена. Важно лишь, что ты выбираешь и решаешь сам, а не оставляешь это кому-то другому… или не обвиняешь его, что тебе не дали выбора. Если кто сегодня и ошибся, так это я. Я думал, что ничего не почувствую, если ты ляжешь в постель с другим, но я ошибся. Мне и думать об этом невыносимо, не то что смотреть… или вдыхать…

Он отвернулся и, закрыв лицо руками, пробормотал:

– Уйди, Текс, уйди… ложись спать… Оставь меня одного! Я должен как-то справиться с последствиями своего выбора. Уйди, у меня нет сил слышать эту медовую вонь!..

– последствия и цена… не обвиняешь его, что тебе не дали выбора… – эти слова, сказанные Ричардом, могли бы пролить свет истины на причины всего случившегося сегодня с ними. Но Текс был слишком поражен тем, что Даллас не стал упрекать или обвинять его в измене, а вместо того заговорил о собственной ошибке и ее ужасных для них обоих последствиях.

Пусть его ошибкой было дать Тексу принять решение за них обоих, но ошибкой самого Текса было поддаться соблазну и тем самым пребольно ранить любимого в самую душу. И он, дурак, еще вообразил себе, что истинному будет приятно участвовать в том, что иначе как грязным блудом и не назовешь!

Теперь Декс справедливо отсылал его прочь от себя, честно признаваясь в том, как ему отвратителен поступок мужа и запах измены, пятнающий его честь. Но в ноги ковбоя будто бы вцепились высунувшиеся из-под земли пальцы покойника-Тони, чей голос тем временем визжал ему в самое ухо:

«Не вздумай бросать его с этим бременем наедине! Отвечай уже за то, что сотворил!»

– Не уйду. Прости. Никто другой мне не нужен. Теперь мой выбор оставаться с тобой всегда. В болезни и в здравии, в горе и в радости… – он шагнул к фигуре мужа, скорбно застывшей памятником собственной ошибке, и его руки бережно опустились на его напряженные плечи. – и я готов принять его последствия прямо сейчас…