Текст книги "Дикие сливы. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

«Духи сегодня голодны…» – думал Падающий Дождь, глядя сквозь пламя костра на размытые очертания Срединного мира и на куда более четкие и яркие контуры бестелесных сущностей, слетевшихся отовсюду на запах человеческих желаний и страстей. Черные, красные, сине-зеленые, лиловые, бронзовые и золотые тени вились над головами альф, бет и омег, оставаясь незримыми, и жадными ртами ловили ручейки мыслей и огненные всполохи чувств.

Трапеза была богатой, и духи росли на глазах, становились сильнее, больше, плотнее, еще чуть-чуть – и они смогут нашептывать так, что соблазнительные голоса станут различимы для смертных, особенно захмелевших и полусонных.

А кое-кто непременно присосется к ослабевшему сердцу, начнет манить, вытягивать живую душу, чтобы выгнать ее прочь и самому занять вожделенное тело…

Одна из таких теней, красновато-лиловая, цвета вожделения и страха, отделившись от Лунного Оленя, напитанная неутоленной страстью самонадеянного и пылкого юноши, бродила вокруг Белого Ездока, тянулась к нему липкими длинными пальцами, звала тонким голосом – и Белый Ездок откликался, сам того не зная, все больше проваливаясь в страх и прочные сети из чужого сладкого запаха.

Шаман взглянул на Зовущего Реку, альфу Белого Ездока, восседающего на высоком рыжем коне, и с острой беспощадной ясностью узрел будущее этих двоих… оно почти уже свершилось, и станет неизбежным, если позволить другой тени, желто-зеленой, проскользнуть к рыжему коню, повиснуть на стремени, взобраться выше и пробраться на грудь к Зовущему Реку, куснуть его в самое сердце.

Но для чего же посылается в Срединный мир шаман, как не за тем, чтобы хранить горячие сердца и благородные души от злых и голодных духов?

Неслышной поступью крадущейся пумы Падающий Дождь нагнал Белого Ездока и, обхватив за плечи и особым образом толкнув под колено, опрокинул юношу наземь, шепча на языке бледнолицых:

– Зола и земля! Зола и земля!.. Зола смывает, земля забирает.

– Эй, Падающий Дождь! Что это ты творишь с моим мужем среди бела дня? – послышался сверху деланно-разгневанный голос Зовущего Реку. – Неужели хочешь похитить честно добытое им ку, чтобы бросить в свой колдовской котел?

Отпуская Текса, шаман только улыбнулся. Зовущий Реку и Белый Ездок не видели и не могли увидеть, а тем более – услышать, как две призрачных тени, красно-лиловая и желто-зеленая, с визгом разжали липкие скрюченные пальцы и с разочарованным воем утекли прочь: одна ушла в землю, как вода, вторая растворилась в дыме костра…

Вместо того, чтобы подойти к стремени мужа и достойно поприветствовать его возвращение, Текс вдруг самым позорным образом ткнулся носом в землю – прямо под копыта рыжего. И даже не понял сразу, как это с ним вышло, пока не услышал над собой певучий голос шамана, и голос Ричарда, в котором прозвучало явное неодобрение.

Спешно поднявшись, он принялся первым делом счищать с лица липкую желтую глину, но вместо этого только сильнее размазал ее грязными пальцами по коже и стал почти неотличим от раскрашенных индейцев.

Все, кто заметил это, тут же радостно поделились друг с другом своими впечатлениями:

– А! Белый Ездок теперь уже не совсем белый!

– Духи команчей вдохнули ему в грудь свою отвагу, и он стал лицом, как один из нас!

– Теперь Красный Ездок почти что брат Красной Сове!

– Так и есть, пока луна не взошла. Солнце светит обоим, луна – одному из них! – и все в таком же духе.

Сердито зыркнув на Падающего Дождя, Текс оставил попытки превратиться обратно в бледнолицего, поняв, что проще будет сделать это потом, дойдя до ручья или снова посетив индейскую мыльню. А пока ему надлежало все-таки поприветствовать благополучное возвращение Далласа.

– Вот и ты! Я рад, что вы вернулись с победой! – взяв жеребца под уздцы, Текс похлопал по крутой конской шее, остро пахнущей потом, соленой кожей и кровью врагов, потом поймал щиколотку всадника, прижался лбом к его колену и, жадно вдохнув родной запах, тихо добавил – Ты жив и невредим, муж мой… это все, о чем я просил духов прерии и Триединого.

Ричард ничего не сказал в ответ на нежное приветствие Текса, лишь слегка взъерошил волосы любимого, и позволил мужу вести коня, куда он только пожелает.

Текс умело прокладывал дорогу, перед ними расступались с почтением, но вслед обоим бледнолицым летели слова и взгляды, исполненные не одного только доброжелательства… Пару раз Ричард спиной ощутил ледяной холод, и, поскольку уроки шамана были им выучены хорошо, он внял этому предупреждению.

«Надо поскорее уезжать отсюда. Обещание, которое я дал Красной Сове, стоит сдержать, даже если ради этого мне придется нарушить слово, данное вождю. Синее Облако во многом ошибался на мой счет и на счет своего сына, но в одном он совершенно прав: любовь лишает человека разума и делает его слабым…».

Тексу хотелось увести Ричарда подальше от возбужденной суеты команчей, он сам уже успел порядком устать от нее, и полагал, что отдых и покой после трудного дня намного желаннее для альфаэро, чем пляски у костра и восхваления своих подвигов. Пусть этим займутся воины племени, на чьем счету снятые ими скальпы – тот апач, которого он убил по счастливой случайности, свой скальп сохранил, стало быть, похвастаться Сойеру было нечем, и нечем доказать, что он и вправду совершил то самое ку.

Однако, сейчас его куда больше волновало другое: дальнейшие планы Ричарда все еще оставались угрозой для его, Текса, омежьего спокойствия и вызовом альфовьей гордости ковбоя, и это тоже следовало обсудить с ним без посторонних ушей и глаз, и уж тем более без отвлекающих и раздражающих запахов чужой течки.

Потому Текс, буквально прорвавшись сквозь плотные ряды индейцев, настроенных на долгое празднование, увел коня Ричарда вместе с седоком подальше от центра становища, к их уединенному типи. Там он оставил Далласа управляться со снаряжением и, сбегав к ручью за водой для лошадей, заодно умылся как следует, избавившись разом и от грязи, и от запаха Лунного Оленя.

Вернувшись к типи, он наполнил выдолбленную в цельном бревне поилку, а остаток воды перелил из кожаного ведра в котелок и чайник. Нырнув под кожаный полог, он практически наощупь подвесил их над очагом и зашарил палкой по золе, надеясь, что в ее глубине еще теплятся горячие угольки. Но надежда была напрасной – огонь давно угас, и теперь пришлось разводить его заново с помощью зажигалки и пучка сухого лишайника и мелких веток.

Провозившись с растопкой, Текс отчетливо чуял присутствие мужа – его насыщенный кофейно-лимонный запах медленно и верно заполнял собой пространство типи, и даже костровой дым был не в силах заглушить его. Но заметил он Ричарда не сразу – тот сидел на шкурах и молча наблюдал за его суетой, и это молчание показалось ковбою предвестником чего-то нехорошего…

Комментарий к Глава 9. Медовая ловушка

1 команчи действительно могут дарить или оставлять в наследство друг другу свои подвиги (ку), для этого существует свой особый ритуал передачи.

========== Глава 10. Примирение ==========

Убедившись в том, что огонь принялся лизать подброшенные ему дрова, Сойер поправил нехитрую утварь так, чтобы пламя грело днище котелка и чайника, и, поняв, что больше не выдержит этой гнетущей тишины, обернулся к мужу:

– Теперь тебе придется изменить своим планам, так ведь? Что ты будешь делать завтра? И включишь ли меня в свои расчеты? – его вопросы прозвучали с некоторым вызовом – но то сказалось собственное напряжение Текса, а вовсе не его желание подвергать сомнению способность Ричарда найти выход из ловушки, которая вот-вот могла захлопнуться благодаря усилиям Коула и его следопытов.

– Не знаю, я еще не думал о завтрашнем дне – поскольку сегодняшний далеко не закончен, – ответил Ричард, снял оружейный пояс, куртку и расстегнул ремень и пуговицы на рубашке, чтобы освободить дыхание.

– Лучше расскажи мне, что у тебя происходит с Лунным Оленем, честно и без утайки, пока мы будем ужинать и пить… что-нибудь покрепче чая. Присутствовать при добывании ку команчами – это, знаешь ли, то еще удовольствие. До сих пор в ушах стоят вопли скальпируемых, а в носу – чудесные запахи, которые сопутствуют процессу. Брррр…

Его слегка передернуло, он приложился к фляжке с текилой и пояснил:

– Я не боюсь испачкать руки, но предпочитаю сам решать, в какой степени и обо что. А сегодня у меня не было выбора… поскольку вместо задуманного путешествия во Фритаун пришлось спасать твоего впечатлительного мальчишку. М-да…

Декс снова отпил из фляжки и продолжил свою мысль:

– Когда я выбирал деревню команчей как самое безопасное убежище на первое время, то не предполагал, что стану участником водевиля в незавидной роли ревнивого мужа. И уж полным сюрпризом оказалось превращение водевиля в драму. Что нас ждет дальше? Трагедия в духе Шекспира? Давай-ка разберемся, моя любовь, что с нами происходит и что со всем этим делать.

Он потянулся к Тексу, провел пальцами по его щеке и печально усмехнулся:

– Падающий Дождь – мудрый учитель и хороший друг, он мог бы обмануть мой нос и мои глаза… но не мое сердце, когда дело касается истинного.

– твоего мальчишку… ревнивого мужа… трагедия в духе… – да уж, альфаэро умел выбирать слова, в точности выражавшие самую суть проблемы, и, как бы Текс ни пытался сам с собой слукавить, одно отрицать он не мог – цвет Лунного Оленя пробудил в нем, как в альфе, желание, и он мало того, что удовлетворил его, так еще и уделил этому омежке уже куда больше внимания, чем намеревался вначале. И с этим действительно следовало как-то разобраться, не доводя до того, чтобы между ним и Далласом выросла новая стена отчуждения и ревности…

Присев напротив мужа и пошарив в седельной сумке, он выудил оттуда флягу с виски и, скрутив крышку, сделал добрый глоток. По слухам, выпивка придавала храбрости даже записному трусу, и, хотя Текс не причислял себя к таковым, ему неожиданно трудно оказалось говорить откровенно на такую тему со своим мужем и истинным. Виски сработало хотя бы тем, что слегка развязало ему язык, дав сказать то, что он и думал:

– Тогда твое сердце должно было подсказать, что тебе не о чем тревожиться. Меня всего лишь дразнит его запах, но так и должно быть, когда альфа чует течного омегу, разве нет?

Тексу хотелось упростить все до обыкновенного объяснения и не вдаваться ни в какие прочие подробности, которые если и были, то тщательно отметались в первую очередь им самим. Куда проще было спрятать собственные постыдные фантазии за теми желаниями, что так явно испытывал Лунный Олень – ведь под их влиянием омежка действовал так, как считал правильным и единственно возможным:

– Совсем другое дело – что там себе напридумывал этот парень. Похоже, он всерьез решил добиваться того, чтобы ты принял его и назвал моим младшим мужем. Но, поверь, мне эта идея не нравится так же, как и тебе. И я уже сам готов просить вождя, чтобы он отдал своего сына в мужья Красной Сове! Может, это как раз наилучшим образом разрешит возникшую между нами проблему…

Ричард слушал внимательно, не перебивая, но едва Текс закончил, альфа недовольно нахмурился и покачал головой:

– Ты говоришь и думаешь не о том. Чувства и желания Лунного Оленя, как и просьбы к духам – это его личное дело, дело его совести. Намерения Синего Облака в отношении сына и брачные планы Красной Совы не касаются ни тебя, ни меня… А вот твои чувства и желания… с ними все не так просто, я это ясно вижу, Текс. Чуять течного омегу и желать течного омегу – далеко не одно и то же. Возможно, ты не замечаешь разницы, но она есть. Это все равно как ощутить простой голод, чувствуя запах чужой еды… или мечтать съесть порцию чили вот с такими пряностями, и вот только из такого котелка… не взирая на то, чужой он или твой собственный.

Замолчав ненадолго, Декс уткнулся в свою фляжку – текила не успокаивала, лишь помогала подбирать правильные слова, правдивые, но не настолько обидные для гордости мужа, чтобы беседа прервалась, толком не начавшись:

– Я не понимаю, что у тебя происходит с этим мальчиком. Я сбит с толку. Нет, я не стану просить тебя чувствовать по-другому, и не стану запрещать тебе желать Лунного Оленя – это все равно, что запретить ветру дуть… Да, юноша красив и соблазнителен, он привлекает к себе тела и души, устоять перед ним, когда он, истекая своими соками, столь явно тебя предпочитает, нелегко. Но еще и месяца не прошло с тех пор, как мы с тобой впервые были вместе… тебе самому не кажется странным, что тебя дразнит чужой запах, когда я, твой истинный, рядом?

Текс тоже нахмурился и снова приложился к фляжке. Виски горчил и обжигал одновременно, и его тепло помогало там, где честные признания замерзали в горле:

– Мне многое кажется странным и непривычным с тех самых пор, как ты появился в моей жизни, Дик. Не скрою, до встречи с тобой я не раз испытывал интерес такого рода к омегам, которые оказывались на моем пути. Правда, по разным причинам, мне ни разу не удавалось сделать то, что получилось только теперь, с Лунным Оленем. Может быть, потому он и волнует меня до сих пор? Но я все-таки здесь, с тобой, когда мог бы, воспользовавшись твоим отсутствием, сполна насладиться наградой за спасение. Он предлагал мне себя еще в пути, Барнсы не дадут соврать, однако я не принял его благодарность.

«Или принял бы, не помешай этому отряд военных из форта?» – ехидно вопросил голос совести, позаимствовавший интонацию у Тони Куина. Укол был нанесен мастерски, и, против воли, щеки Текса покраснели, и он опустил глаза в пол, понимая, что едва сдержался от соблазна заново испытать медовое наслаждение, подчинив себе гибкое тело индейца…

Но нет, нет, соблазн был не в том, чтобы лечь с Лунным Оленем, а в том, чтобы проявить себя альфой с Ричардом, с тем, кто единственный был ему по-настоящему желанен и важен в этом мире. Это он понял уже потом, когда они возвращались в деревню, и частые призывные вздохи и взгляды команча начали откровенно раздражать Текса.

Однако, между пониманием собственных истинных желаний и тем, чтобы их удовлетворить со своим истинным, лежал даже не страх встретить его отказ – Декс достаточно откровенно намекнул Сойеру на то, что между ними все возможно по взаимному желанию. Страшнее было не достигнуть того же головокружительного переживания, какое они оба получали, когда Текс принимал Далласа, становясь его омегой…

В душе Черного Декса, многократно раненой, покрытой шрамами прошлых предательств, поднималось холодное бешенство, грозная волна гнева росла и росла, ей ничего не стоило утопить в соленой мутной воде недавно расцветший сад… и, сознавая это, Ричард Даллас не хотел давать воли своим темным чувствам.

– Ах вот как… Значит, мне не стоило удивляться, почему он смотрит на меня глазами злобной змеи – вопреки возвышенно-травоядному имени. Ты не принял его благодарность, хотя мог бы принять. Очень мило с твоей стороны, хотя и невежливо – ну как же взять и отказаться от подарка? Только бледнолицый на такое способен. – как Ричард ни старался, он все же не смог горькой иронией полностью замаскировать обиду и боль.

– Готов поспорить на пятьдесят долларов, что он, уговаривая тебя уступить, называл меня нищим и жадным, или еще столь же лестными словами… и едва ли ты возразил хоть что-то, мой мальчик. В твоем возрасте поддаваться соблазну намного естественней, чем сопротивляться ему.

Черный Декс пожал плечами и снова прибегнул к помощи фляжки, которая уже почти совсем опустела.

– Но я никак не могу взять в толк – почему его заигрывания трогают твою душу настолько, что Красная Сова опасается, как бы мне не пришлось уезжать одному? Твое желание быть для этого мальчишки-омеги настоящим альфой, властелином, старшим – в самом деле так велико? Милый мой, если ты столь наивен, столь падок на омежьи уловки и хитрости… я тебе не завидую. Ты не успеешь стать старшим мужем, как Лунный Олень скрутит тебя в бараний рог и посадит на прочный поводок своих капризов, время от времени вознаграждая медовым напитком. Если все обстоит именно так, я и себе не завидую… вот почему, выбирая между омегой и альфой, я всегда предпочитал иметь дело со вторыми.

Картина, которую рисовал перед Тексом откровенно разозленный и разочарованный в нем альфаэро, была куда более безрадостной, чем та, о которой он имел неосторожность помечтать, едва узнав о том, что союз между ними двумя мог бы быть расширен решением старшего мужа.

Но Лунный Олень уже успел проявить достаточно коварства и пойти на такие бесчестные уловки, после которых плотское желание Сойера сошло на нет. Потакать же капризам омеги, ведущего себя с Ричардом неуважительно, и вовсе не входило в планы Текса, и теперь уже настал его черед обижаться на Далласа за то, что ему пришло в голову нечто подобное:

– Да не хочу я быть его альфой! Вот докука та еще! – резко выплеснул он наружу свое недовольство тем, что муж, похоже, считает его поддавшимся чарам юного команча и уже успел все решить за них обоих и нарисовать перед ним путь, полный низких интриг омеги и будущих унижений ковбоя, вообразившего себя главным в их союзе.

– Если тебе интересно мое мнение, я тоже предпочел альфу омеге. – сердито добавил он, вертя полупустую фляжку в руках. – Но, сделав выбор, я не собирался отказываться от того, что во мне есть от альфы, и ты, помнится, меня к тому не принуждал. Или теперь ты уже сожалеешь, что связался с таким… уродом? – назвав вслух то, о чем он сам частенько думал, примеряя к себе то одну, то другую мерку, Текс ощутил, что его губы и подбородок против воли задрожали, а горло стиснула жесткая судорога боли. Вот уж и впрямь урод уродом – когда надобно оставаться альфой, раскис, как распоследний омежка…

Вода в котелке тем временем начала закипать, и Текс, пряча от Ричарда искаженное обидой лицо, принялся искать в переметных сумках кулек с чечевицей, банку соли и сверток с вяленым мясом для простой ковбойской похлебки.

От подобного наскока, весьма напоминающего удар ниже пояса, у Декса зачесались кулаки засветить мужу по уху, а потом перекинуть через колено и как следует надавать по заднице… но разумный человек с любящим сердцем и на сей раз сумел обуздать внутреннего злобного зверя.

Ричард остался сидеть на своем месте, сжимая и разжимая руки, считая удары сердца и вдохи, чтобы поскорее остыть.

Текс возился у котелка и делал вид, что полностью поглощен приготовлением простого и сытного ужина. Насколько Ричард успел разобраться в характере любимого за время их еще недолгого, но бурного общения, подобный уход в обыденность, вместе с напускным безразличием, был привычной реакцией ковбоя на конфликт. Так мог вести себя и обидчивый чувствительный омега, и здравомыслящий альфа, дающей буре утихнуть вместо того, чтобы очертя голову бросаться в грозовую пучину.

Эта мысль заставила Декса усмехнуться и уже более благосклонно взглянуть на обтянутую джинсами задницу мужа, маячившую перед носом.

– Не беспокойся. Чужим альфой ты не будешь… не позволю. Ты будешь моим альфой. Только… моим… – он взял мужа за бедра, притянул к себе и прочувствованно поцеловал сперва в левую, а затем в правую ягодицу.

– Кстати об уродах. Уродов я люблю, поскольку сам урод. Подобное к подобному, мистер Сойер-а-Даллас. И если ты сейчас не дашь мне какой-нибудь еды, обещаю съесть тебя, начиная с твоей аппетитной задницы.

Помешивая булькающее в котелке варево, Текс успел много чего передумать и даже поругаться сам с собою по заведенной с недавних пор привычке различать внутри себя два противоположных начала, когда вольное прикосновение мужа и его довольно дерзкое заявление заставили альфу и омегу в его голове умолкнуть и вновь обратиться к событиям, проистекающим вовне. И обида на Далласа сама собой угасла, уступив настоящему волнующему чувству, победившему все прочие.

Но из чисто альфовьего упрямства и омежьей практичности Текс сдержал в себе ответный порыв – сперва нужно было действительно накормить уставшего мужа, а уже потом обращать его и свои мысли к иным приятным вещам… И потому, когда Декс беззлобно и без всякой трагедии в голосе причислил себя к тому же племени уродов и потребовал ужин, Сойер едва не соблазнился мыслью изобразить из себя сварливого Морса – тот и Джека не постеснялся бы стукнуть поварешкой по лбу за то, что ранчеро начинал распоряжаться на его кухне. Но, вместо этого, просто грубовато осадил мужа:

– Терпение, мистер а-Даллас. От твоих угроз чечевица быстрее не сварится, да и мясо еще жестковато, как, впрочем, и моя задница. Лучше закинь-ка траву в чайник.

Еще минут пять он возился с котелком, стараясь не допустить, чтобы похлебка перекипела или пригорела к днищу, и, сняв пятую или шестую по счету пробу, счел, что теперь она вполне пригодна для того, чтобы утолить голод уставшего альфаэро.

Сам Сойер голодным не был, вдоволь угостившись у центрального костра, но счел невежливым предлагать мужу есть в гордом одиночестве. Потому, отставив котелок в сторонку, Текс ловко наполнил две деревянные миски, насыпал сухих галет в третью и, подав порцию Далласу, принял от него горячую кружку травяного напитка. Слегка сдобрив его виски, он протянул фляжку с остатками Дексу:

– Жаль, что команчи не любят огненную воду. Теперь нам придется все-таки доехать до Фритауна, чтобы пополнить запасы. Или пить их кукурузную брагу…

– Вот уж ни за что, – Декс скривился при одном упоминании о браге. – В рот не возьму это мерзкое пойло, и ты о нем не мечтай… забудь. Во Фритауне и в самом деле есть отличное местечко, где мне по старой дружбе ссужают и настоящий ирландский виски, и золотой кубинский ром. Но, пока мы с тобой коптим задницы в типи, я всегда найду, чем подкрепить силы.

Жестом фокусника он извлек откуда-то из недр индейского ложа пузатую бутыль с цветной пробкой и поставил ее на камень, заменявший стол:

– Ну что, продолжим надираться, как бандиты из комиксов, или проявим похвальное воздержание? И раз уж мы с тобой говорим как альфа с альфой, хочу тебе кое в чем признаться. Когда я напиваюсь всерьез, то долго не могу кончить. Очень долго. А у тебя как с этим дела?

Текс зря запихнул в рот полную ложку чечевицы – признание Далласа и его вопрос застали ковбоя врасплох, и он едва не поперхнулся едой. Кое-как справившись с желанием немедленно выплюнуть обжигающую похлебку, он с трудом проглотил ее и, жадно хлебнув из кружки, все-таки закашлялся – слишком горячий напиток ожег язык и нёбо и выплеснулся на подбородок и рубашку.

– Фу ты, черт рогатый, копыто тебе в зад! – ругнулся ковбой, отставив кружку и миску и первым делом смахнув с рубашки не успевшую впитаться влагу. Кое-как приведя себя в порядок, он с отвращением выплеснул содержимое кружки прямо на утоптанную землю возле очага, и, протянув опустевшую посуду Дексу, заявил:

– Настолько всерьез я еще не надирался ни разу, так что давай проверим эс… эпс… эпспериментально! Наливай!

– И что я получу в результате этого эксперимента? – фыркнул Декс. – Судя по первым признакам – бесчувственное тело, которое всю ночь будет храпеть, а утром – блевать… Хо-хо, мой Текси, оказывается, не умеет пить, как настоящий альфа, и голова у него чересчур слабая для прекрасного напитка из дома Хэннеси!

Подначивая мужа, как это было принято в компании альф, коротающих вечер за бутылкой, он одновременно отвинчивал пробку и открывал коньяк, купленный еще до свадьбы и припрятанный для особого случая. Почему-то Ричарду казалось, что этот особый случай настал – возможно, причина была в текиле, смешанной с виски, выпитой без закуски получасом ранее, но может быть, и в чем-то другом, невыразимом словами.

Прежде чем плеснуть в кружку Текса темно-золотую эссенцию, густо пахнущую шоколадом, Ричард предупредил:

– Шутки шутками, моя любовь, но то, что ты собираешься принять внутрь, подобно мягкому огню, и требует к себе уважения. Поэтому сперва доешь, потом достань из моей сумки вяленые фрукты – они отлично пойдут на закуску, и только потом пей. Если ты на всю ночь обратишься в деревянный тотем, мне никакой радости не будет от твоего превосходного стояка.

Посмеиваясь над беззлобными подначками мужа, Текс воспользовался его указанием и полез шарить по сумкам в поисках вяленых фруктов. Свою миску с похлебкой он отставил в сторонку, чувствуя себя слишком сытым для столь плотного ужина, но любопытство толкало его отведать предлагаемый Ричардом напиток и проверить, какое действие он окажет на него самого.

Конечно, напиться и пьяно уснуть в худших традициях салуна «Одноглазый койот» не отвечало его желаниям, а вот испытать на себе долгое возбуждение Ричарда… или свое на нем… эта мысль соблазняла по-настоящему.

Бумажный кулек, источающий одуряюще-спелый насыщенный аромат вяленой сливы, сухих пластинок яблок, груш и гуавы, сморщенных плодов сочного винограда и еще каких-то сладких и терпких ягод, обнаружился на самом дне одной из сумок Далласа. Текс развернул его на камне, и с интересом изучал содержимое, пока до его носа не долетел маслянисто-шоколадный аромат благородного напитка, в сравнении с которым даже хороший виски пах, словно прокисший кукурузный солод.

– Оххх… да тут одним запахом можно упиться… каков же этот твой огненный нектар на вкус? – заново вооружившись пустой кружкой, ковбой протянул ее к бутылке, матово поблескивающей темным стеклянным боком в руках Ричарда.

– Попробуй и сам реши, какой он для тебя… – отозвался Даллас и щедро плеснул коньяка в подставленную посуду.

Ему все же было немного досадно, что судьба «приворотного питья», привезенного из Нового Орлеана, оказалась такой не романтической, но он утешал себя соображениями практической пользы: им обоим просто необходимо было расслабиться.

Если все пойдет как надо, можно вообразить, что простецкая походная еда – на самом деле изысканный ужин, накрытый не на плоском камне, а на столе лимонного дерева, застеленном белоснежной скатертью, поданный на фарфоровых тарелках, источающий самые соблазнительные ароматы французской кухни… Вместо тусклого чадящего очага – горят масляные лампы с тонкими колпаками из муранского стекла, вместо чересчур пахучих свернутых шкур, подсунутых под задницу в качестве подушек – удобные стулья с высокими ножками. А на стене висит большое зеркало в серебряной раме, отражающее в полный рост мистера Ричарда а-Далласа и его молодого супруга, счастливых, беззаботных и без ума влюбленных друг в друга.

Эта идиллическая картина прекрасно вписалась бы в интерьер «Кафе де Пари» или «Прекрасной креолки», любимого новоорлеанского ресторана Ричарда, но посреди деревни команчей, после кровавого рейда и на пороге трудных событий будущего, казалась не более реальной, чем легендарное Эльдорадо или пресловутый рай последователей Триединого.

Текс держал кружку, но почему-то медлил поднести к губам, и Ричард поторопил его:

– Ну что же ты, ковбой? Пей смело. Мы ведь еще толком и не отмечали нашу свадьбу как положено, не желали друг другу счастья вместе с обещанием подохнуть в один день… Или тебе запах шоколада не по нраву, ты мед предпочитаешь? Тогда мне следовало поить тебя ликером, а не коньяком. Прости, ликеры для меня слишком сладкие… или я для них староват.

Вдыхая глубокий аромат напитка цвета густой смолы, Сойер ловил оттенки, играющие то ноткой ореха, то шоколадной горечью, то неожиданной приметой наступающей осени – запахом сухой листвы и травы, и, удивляясь тому, кто сумел заточить это все в одной бутылке, не торопился пробовать его на вкус.

Но Ричард, похоже, решил, что ковбою не нравится его коньяк, что ему больше по нраву сладость медовой измены…

Текс, задетый за живое злой иронией, явственно прозвучавшей в голосе любимого, передумал пробовать его угощение и почти уже отставил его прочь. Но, сообразив, что это станет для Далласа лишним подтверждением для ревнивых подозрений, все же поднял кружку, отсалютовал мужу:

– За нас с тобой, Дик! – и в два долгих глотка опустошил ее до дна.

Огненная лава прокатилась по нёбу и горлу, вытопив слезы на глазах, и ковбой, по незнанию нарушивший главное правило употребления столь благородного напитка, зажмурился и замотал головой, объятой мягким шоколадным пламенем…

Когда к нему вернулась способность дышать и говорить, он шумно вдохнул и, сосредоточив расплывающийся взгляд на глазах Ричарда, с вызовом потребовал:

– Еще! Налей еще! Хочу выпить все до капли и сгореть… согреть своим дыханием твое холодное сердце!

– Еще? – видя, что творится с мужем после относительно небольшой дозы непривычного напитка, Ричард с сомнением покачал головой:

– По-моему, тебе уже достаточно… но мне не хочется выглядеть скупердяем или плутом, который только дразнит лакомством, не позволяя его распробовать по-настоящему. Так что изволь…

Он снова плеснул коньяк в стакан Текса и подлил себе, и пока оба пили, альфа постарался выкинуть из головы все тревожащие мысли, ну, а с тем, чтобы заглушить сердечную боль, ненадолго заменить ее жарким и нежным теплом, превосходно справлялся сэр Хэннеси.

Даллас нащупал на тарелке большую вяленую сливу и без церемоний засунул ее Тексу в рот:

– Ты болтаешь чушь насчет моего сердца, хотя рвешь его на части, не слушаешь моих советов, и ладно, я уже привык, но по крайней мере прими тот, что касается коньяка: ешь! Иначе твоя голова завтра будет напоминать бубен, в который шаман лупит своей колотушкой.

Текс покорно позволил Ричарду засунуть себе в рот мягкую сморщенную сливу, тут же по-новому оттенившую вкус коньяка, но на его последние слова про сердце, которое якобы, рвал на куски, протестующе замотал головой и сделал попытку подняться на ноги.

Но, видать, этот самый Хеннеси потрудился на славу, чтобы те, кто прикладывался к его коньяку, живо утрачивали контроль над собственными конечностями и головой – не иначе как раз за тем, чтобы хитрым альфам проще было укладывать под себя податливых омежек…

Однако, Текс не сдался. Поставив кружку, он повернулся на бок и, уподобившись тварям, передвигающимся с помощью четырех лап, встал на четвереньки и переместил себя к Ричарду поближе, обогнув очаг. Усевшись рядом с ним, он забросил одну руку ему на плечо, а другой потянулся к лицу альфы, намереваясь приблизить его к собственному:

– Пусть шаман хоть станцует танец на моей голове, коль она того заслужила… но ты несправедлив ко мне, Дики… несправедлив! Да, черт возьми, я сделал с этим омегой то, что сделал! Но… если б я только мог предположить… мог быть уверен в том, что ты сам примешь меня, как он… разве взглянул бы я на его чертову задницу? Да ни за что!

Хмель уже достаточно развязал Тексу язык, чтобы он смог, наконец, признаться истинному в своем неутоленном альфовьем желании, но тот же хмель вызвал в нем новый приступ запоздалой вины: