Текст книги "Дикие сливы. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

–…Тони признался мне сегодня, что Ричард детей не хочет… – добавил он в завершение, и тут же спохватившись, поправил сам себя – ну… раньше никогда не хотел, а мы с ним не обсуждали серьезно эту тему, он просто помянул как-то раз, что если бы покрыл меня в полном цвету, то к лету я бы уже родил ребенка… Так вот, что мне теперь делать? Я понятия не имею, как узнать, что ребенок уже случился и что тогда дальше делать – не знаю. Ты же помнишь, когда Марк родился, я тебе был плохой помощник с ним… Можно ли как-то избежать всего этого? – вымучил он, наконец, главный вопрос, который тревожил его сильнее прочих.

Ньюбет, забыв про свое вязание, замер в кресле и слушал рассказ Текса с напряженным вниманием – он опасался каких-то новых ужасов, вроде того, что милый и вежливый Ричард Даллас под покровом ночи переродился в кровожадного монстра по имени Черный Декс… и этот монстр, заманив невинного мальчика подальше от жилья и людских глаз, жестоко изнасиловал его, нанес увечья или по крайней мере причинил нестерпимую боль во время соития. Но по мере того, как Текс говорил, задыхаясь от волнения, проглатывая слова вперемешку со слезами, умудренный жизнью омега все больше успокаивался, а под конец монолога пасынка даже начал улыбаться.

– Ах, миленький мой, какой же ты еще ребенок, оказывается! Взрослый мужчина, совсем взрослый, вот и альфу своего нашел, и сошлись вы с ним, как две половинки одного яблока… но все равно ребенок, невинное дитя! Я должен был перед свадьбой сказать тебе, объяснить… тем более, что вы оба себя не помнили, прямо как с цепи сорвались… ну, так слушай теперь, эта наука тебя все равно стороною не обойдет.

Ньюбет помедлил – ему был непривычно говорить с Тексом о таинственной жизни омежьего тела, и вместе с тем он испытывал радость и облегчение, что многие важные темы теперь можно обсуждать открыто, без туманных намеков и загадочных умолчаний.

– Скажи, Текси, ты никогда не задумывался, почему у тебя только один брат?.. Нет? Патер обычно объясняет подобные вещи «волей Триединого», только Триединый тут совсем ни при чем. Бог не ночует в наших постелях, и рождение детей – запомни, Текси – это не обязанность омеги, а возможность, чудесная возможность, данная свыше. Патер сказал бы тебе, что человек не должен вмешиваться в зачатие, что это грех, смертный грех, а я, Текс, скажу иное: Триединый хочет, чтобы мы рожали детей в любви. Куда больший грех – произвести на свет дитя, навязанное тебе обстоятельствами или чужой волей, и… сожалеть об этом. Винить невинного младенца за свою погубленную жизнь и разбитые мечты…

Голос Ньюбета предательски дрогнул, он незаметно вытер глаза, пару раз вдохнул и продолжил еще тише:

– Хорошо, если ты, родив нежеланного ребенка, потом все-таки сумеешь полюбить его, или по крайней мере исполнишь родительский долг, а если нет?.. А если нежеланное рождение подорвет твое здоровье настолько, что следующие роды станут смертельно опасными?.. Вот почему, Текс, не только мужние омеги, но и разумные альфы должны с умом подходить к зачатию. Триединый дал нам возможность рожать, но он же дал и средства, как избежать нежеланного зачатия… Таких средств много. Доктор Мартинсон пропишет два-три, а индейцы… индейские целители… знают их гораздо больше. Почему, как ты думаешь, «пузырьки», который твой отец привозит с индейских территорий, пользуются таким спросом в Сан-Сабастане? Их покупают мужние омеги и… мммм… ну словом, те, кто познал близость. Теперь у тебя тоже есть муж, милый, но это тебе решать, готов ли ты носить дитя.

Ньюбет впервые был с ним откровенен на такую тему, что, впрочем, было неудивительно – он мог бы просветить Текса гораздо раньше, будь Текс омегой, как Марк. Но рассказывать сыну-альфе о тонкостях зачатия и рождения или не-рождения детей?..

Слишком уж быстро у них с Ричардом все закрутилось, чтобы даже подумать про возможные последствия или их предотвращение. Зато теперь ему стало предельно ясно, почему патер Енотова Жопа так невзлюбил Ньюби с самого его появления на ранчо. Потому как учил прихожан-омег, что любое зачатие священно, а избавление от младенца в чреве – страшный и непростительный грех…

После того, как Текс подрался с патером у дома молитв, его вера в то, что Триединый безоговорочно принимает сторону преподобного сильно пошатнулась. И даже то, что патер в своих озарениях предрек разоблачение Ричарда, как мошенника и разбойника, не вернуло отступника в число раскаянных грешников, преданных патеру душой и телом. Уж лучше разбойничать самому, чем прожить жизнь в угоду старому грифу. Ньюбет вот тоже был не очень-то согласен так жить, за что, впрочем, платил свою цену.

Однако, Текса мучили нынче иные сомнения, больше касающиеся Ричарда, чем Триединого:

– А если Дик не обрадуется, узнав, что я не захотел понести от него дитя? Или… или мы больше не свидимся вовсе?.. – тут воля изменила Тексу и его голос дрогнул, выдавая самые страшные его страхи. Но говорить вслух о том, о чем даже думать было невыносимо, он бы точно сейчас не смог, и потому снова свернул на тему деторождения – Ты бы как поступил, зная, что уже в положении, и не зная точно, будет ли твой муж с тобой дальше? Родил бы лишь потому, что ребенок будет тебе напоминанием о человеке, которого ты… любил?

Ньюби опять сочувственно вздохнул и подумал, что с парадной спальней в их доме что-то не так: слишком много слез в ней лилось, слишком много звучало горестных вздохов и болезненных стонов, а теперь еще и у сына разбивалось сердце… разбивалось с таким же громким звоном, как давным -давно – сердце самого Ньюбета, и тоже в день свадьбы.

Он встал, подошел к Тексу и обнял его так нежно, как не обнимал давным-давно, с детских лет пасынка:

– Мальчик мой, ну что ты такое говоришь… Успокойся. Я недолго общался с мистером а-Далласом, но ты знаешь, что я кое-что понимаю в людских сердцах и редко ошибаюсь. Каким бы разбойником и сорви-головой ни был мой безрассудный зять, он очень, очень любит тебя. А это означает, что Дик примет любой твой выбор и поймет любое твое решение, особенно в нынешних обстоятельствах.

Ньюби коснулся губами волос Текса, вдохнул его изменившийся запах – в пряную сладость слив и смолы теперь отчетливо вплетался густой кофейный аромат, с оттенком ромнеи и едва различимыми нотами лимонной полыни, и прошептал:

– Я поступил так, как поступил, родив Марка, но только потому, что был чересчур молод и неопытен, когда твой отец… взял меня… взял практически силой в пору полного цветения… Мы много лет женаты с Джеком, он хороший человек, я всегда уважал его и научился любить, крепко любить, но видишь ли, Текс… мне… мне не посчастливилось узнать такой любви, какая случилась у тебя с твоим Диком. Не знаю, как поступил бы я и что сделал бы на твоем месте, но ты – ты должен ценить эту любовь превыше всего, как настоящий дар и особую милость Триединого.

От волнения у него перехватило дыхание, он прикусил губу, чтобы сдержать непрошенные слезы, и тихо добавил:

– Все же я думаю, что тебе лучше не оказываться в деликатном положении прямо сейчас… по многим причинам. Я дам тебе одно средство… прими его сейчас, потом – через три дня в той же дозе, и можешь не волноваться: ты не понесешь.

Ньюби так уверенно и вдохновенно говорил про любовь Ричарда к нему, что Тексу совсем невмоготу стало сдерживаться. Он уткнулся куда-то в живот папе, заключившему его в свои бережные объятия и дал волю переполнившим чашу терпения горьким слезам. И, наверно, изливал бы их до утра, вместе с обидами и страхами за мужа, но последние слова Ньюбета мигом заставили его высушить глаза. Прозвучавшая из уст омеги житейская прагматичность как-то не вязалась с его же речами о высоком даре их с Ричардом любви… но была удивительно созвучна тайным мыслям самого новобрачного.

– Значит, ты думаешь, как и я сам… Я… не хочу этого ребенка, если он будет тем единственным, что мне останется от Дика… если он… если с ним случится беда, то… мне никто не будет нужен в этом мире… никто не сможет его заменить… Понимаешь? – временно утратив способность дышать носом и глотая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, Текс вцепился в руки Ньюби и сжал их так, что омега охнул. Но тут же опомнился и погладил там, где причинил боль. – Давай свое снадобье. И… научи меня, как его готовить и применять…

Комментарий к Глава 1. Неожиданное наследство

1 маршал VS шериф – в чем разница между шерифом и маршалом? И тот, и другой призваны следить за порядком. И тот, и другой носят на груди звезду – символ своих полномочий. Но sheriff – это выборная должность в небольших поселениях (строго говоря, в округах – county), выбирают его местные жители как ответственного за поддержание порядка и закона. А marshall – агент федеральной службы, назначаемый «из центра» работать на большой территории, во времена неразграниченного Дикого Запада – на огромных и пока слабо освоенных пространствах. Иногда федеральная власть (порой – непосредственно президент США) посылала маршалов на места с конкретным заданием, например, изловить банду опасных головорезов. И шерифы, и маршалы обычно были наделены правом набирать помощников, и эти помощники также цепляли на грудь золоченые звезды.

2 сарсапарель – род лиан или лазающих кустарников из семейства Смилаксовые, лекарственное растение, чьи корни широко применяются в медицине. Распространено в Центральной Америке.

http://s019.radikal.ru/i609/1703/f6/737e6a8d50a2.png – шериф Харрис

http://s019.radikal.ru/i626/1703/36/f930e27a653d.jpg – Ньюбет

http://s019.radikal.ru/i613/1703/cb/1f4880de50cf.jpg – раненый Тони Куин

http://s008.radikal.ru/i303/1703/a6/4508991f617d.jpg – капитан Коул и рейнджеры

========== Глава 2. Падающий Дождь ==========

четыре дня спустя

Картины и зеркала в комнатах асьенды были затянуты тканью, изящные безделушки убраны с глаз долой, в вазах стояли одни только белые цветы. Хозяева дома и слуги разговаривали полушепотом, а ходили едва ли не на цыпочках; никто не улыбался… Трудно было представить, что еще недели не прошло с радостного свадебного утра, полного музыки, смеха, вкусных запахов, поцелуев и ярких шелковых лент, теперь же все было готово для похорон.

Ньюбет взялся за их подготовку со своим обычным тщанием и усердием, он успевал повсюду, за всем смотрел, везде отдавал распоряжения, и со стороны отнюдь не выглядел убитым горем; его красивые глаза оставались сухими, а лицо спокойным, однако, прикладывая руку к груди, Ньюбет не слышал биения сердца – и тогда ему начинало казаться, что два дня назад умер не белокурый Тони о-Куин, а он сам.

…О-мистер Энтони Куин, элегантный и воспитанный, тонкий знаток французской кухни и французской же моды, не лезущий за словом в карман, но вместе с тем – блистательно остроумный и приятный собеседник, за короткое время знакомства сумел завладеть сердцем Ньюбета так, как никому еще не удавалось со времен юности. Тони стал для Ньюби отдушиной, лазоревым просветом в серо-свинцовых тучах унылой повседневности, поверенным задушевных тайн и заботливым другом. Скоропалительная свадьба пасынка с загадочным альфаэро Ричардом Далласом, сперва напугавшая о-Сойера, неожиданно обернулась чудом, сулившим счастливые перемены не только жениху, но и его родным.

Пока Текс с волнением готовился примерить роль младшего мужа, Ньюбет с не меньшим волнением предвкушал череду поистине золотых лет нежнейшей дружбы с особенным человеком из свиты а-мистера Далласа… Тогда он и предположить не мог, что золотоволосый рафинированный омега, которого не постыдились бы принять при королевском дворе, был связан с бандой Черного Декса, да еще так тесно; а вот Черный Джек (1) хорошо знал об этом, и, должно быть, посмеивался, готовя последнюю ловушку, раскидывая по прерии ядовитую колючую сеть, где навсегда запуталась отчаянная душа Тони…

Этот образ, некстати промелькнувший в голове, когда Ньюбет украшал гроб белыми розами, окончательно сразил его, и младший хозяин дома, выронив корзину с цветами, разразился отчаянными рыданиями.

Текс принял тяжелое решение, идущее вразрез с волей усопшего – Тони уже в бреду все твердил, что желает обрести последнее пристанище в Новом Орлеане, а не сгнить в куче навоза на проклятом ранчо «Долорес». Но именно здесь и пришлось рыть ему могилу – конечно же, не на скотном дворе, но в красивой роще, которая располагалась чуть ниже по течению реки Сан-Саба и служила тихим семейным кладбищем уже третьего поколения Сойеров.

Отвезти его на городское общественное кладбище Сан-Сабастана было бы плохим решением, особенно после того, как умирающий выставил прочь из своей комнаты патера, приехавшего дать ему духовное наставление, полагающееся всем грешникам, чья душа готовилась предстать перед судом Триединого.

– Уж лучше мои потроха сожрут в прерии голодные койоты, чем я позволю твоим чертовым когтям залезть ко мне в душу! Поди вон, преподобный, ты портишь мне воздух своими священными миазмами! – кричал дерзкий омега из последних сил, и патер, пятясь и бормоча себе под нос то ли молитву, то ли поношение, убрался прочь, уже трижды посрамленный в присутствии кого-либо из семейки Сойеров – на сей раз всех четверых.

Правда, прежде чем покинуть ранчо, патер Нотта-и-Джорно строго предупредил Ньюби о том, какими ужасными будут для них всех последствия якшания и кровного родства с бандитом и безбожником Дексом и воззвал к покаянию и отречению от греховной связи. Но понимания и повиновения в Сойерах так и не нашел и уехал прочь с постной миной и камнем за пазухой.

Подготовив место погребения, Текс с рабочими-бетами как раз подъезжал к дому на повозке с одной стороны, когда в воротах ранчо опять возник патер верхом на долговязом гнедом коне. На сей раз он приехал в компании шерифа и парочки ближних соседей, шапочно знакомых с Энтони Куином и решивших проводить усопшего в последний путь. Воспретить кому бы то ни было присутствовать на похоронах было не в обычае жителей Техаса, и Сойерам, скрепя сердца, пришлось смириться с не самой приятной компанией патера.

– Если он опять примется за свои проповеди, клянусь бычьими яйцами, лично обломаю об его голову вот эту вот лопату! – мрачно пообещал Текс в присутствии бет, не отличавшихся каким-то особым благочестием. Они тут целиком и полностью были на стороне молодого хозяина и согласно закивали:

– Да, мастер Сойер, а мы поучаствуем – подержим для вас эту преподобную Енотову Жопу! – осклабился один из них. Так Текс убедился, что остроумное и обидное прозвище патера, придуманное Ричардом, благополучно ушло в народ.

«Будет хоть чем-то его порадовать, когда встретимся…» – подумал он, старательно избегая вместо уверенного «когда» произносить даже мысленно неопределенное «если». Оставив повозку на попечение слуг, он поручил управляющему встретить и обиходить гостей, а сам спешно ушел в дом, переодеться и приготовиться к печальным проводам.

Но, стоило ему подняться на веранду, как его слуха коснулись чьи-то рыдания. Открыв дверь в гостиную, где решено было разместить гроб, Текс увидел несчастного Ньюби в слезах сидящего рядом с покойным на полу. Вокруг него были раскиданы в беспорядке белые розы, и лицо омеги было одного цвета с их лепестками…

– Ох, Ньюби… – Текс приблизился к нему и, опустившись на колени, привлек к себе, стремясь успокоить и утешить. У него в носу тоже защипало, уж больно жалко было и молодого Куина, и папу, впервые позволившего себе так открыто оплакать того, в ком уже было нашел для себя и единомышленника, и друга.

Пока оставалось время до выноса тела, старый а-Сойер пригласил прибывших выпить по рюмочке за помин души безвременно усопшего мистера Куина.

Не то что бы ему в самом деле хотелось пить или вести пустые разговоры – будь его воля, он бы сам сказался больным и полежал в постели пару деньков, чтобы Ньюбет за ним ухаживал, поил бульоном и кормил домашним суфле. Однако ж, стоило пришлому омеге с запахом весенних тюльпанов отдать богу душу, Ньюби до того расклеился, что попросту бросил вести дом, не говоря уж об исполнении прочих супружеских обязанностей. Вот и теперь, вместо достойной встречи гостей, закрылся в комнате с покойником и рыдает так, что на улице слышно…

«Ну, куда это годится? – расстроенно думал Джек и крутил свой желтоватый, пропитанный табаком ус. – Стыдобища, да и только… Сперва сын со свадьбой в такую передрягу попал, что не знаешь, как добрым людям на глаза показаться, теперь еще и муженек выкаблучивает! Сколько он этого омегу-то знал – без году неделя, а убивается по нему так, точно родную кровь потерял… Мало о нас слухов ходит, патер-то навел тень на плетень, Текса чуть ли не альфаложцем выставляет, а о Ньюби и вовсе ни весть что станут болтать… Ээээх, мистер а-Даллас, зятек вы мой ебаный! Да будь ты, проклятый, Далласом или Дексом, все равно, только не вздумай теперь на веревке повиснуть, пока это все херовое рагу, тобой заваренное, до конца не расхлебаешь!»

Оставлять патера, шерифа и почтенных соседей топтаться в гостевом доме в компании одного только управляющего и стаканов с шерри было неловко, и Джек скрепя сердце направился туда же, исполнять светские обязанности вместо своего омеги.

Не успел он войти, как патер Нотта-и-Джорно, в новом сюртуке еще больше похожий на злобного грифа, ткнул в него длинным сухим пальцем и прокаркал:

– Мистер а-Сойер, друг мой, вы знаете, я человек прямодушный и всегда говорю, что думаю… Кое-кто – тут он бросил взгляд на шерифа – считает, что я излишне суров с вашим семейством в дни, когда разразилось такое несчастье, я же полагаю, что сии несчастья – кара небесная, посланная господом ради вразумления заблудших душ! И Триединый велит мне быть правдивым, а не лицеприятным. Не мое дело угождать тщеславию и потакать грехам.

– Что вы хотите этим сказать, преподобный? – пробормотал Джек, ошеломленный этой обличительной речью. – И чего хотите от меня? Может, мы и попали в переделку, но судить – судить я бы погодил, нам ведь и самим пока ничего неясно. Вот еще и покойник в доме, давайте сперва похороним беднягу по-человечески, а потом уж о наших делах порассуждаем…

Краем глаза Джек видел, что шериф и соседи согласно кивают, поддерживая его позицию, и молчаливое одобрение придало ему сил; но патер и не подумал отступить:

– Нет, мистер а-Сойер, поговорить надо именно сейчас! Этот «бедняга», как вы его назвали, сам отказался от праведного погребения, не принес покаяния и не принял последнюю благодать, значит, он либо дьявол, либо одержим дьяволом, либо приспешник дьявола! Да, он не главный виновник вашего позора, главный – ускользнул, то есть, ему позволили ускользнуть… – тут Нотта-и-Джорно опять неодобрительно покосился на шерифа. -…Но он внес смятение в сердца и души! Он развратил юного Тексиса, да, развратил, а вы, вы, отец, хозяин дома, попустительствовали разврату! Вас постигла заслуженная кара, но ни вы, ни Тексис не желаете склониться перед волей Триединого, и вы, вместо того, чтобы принудить сына к покаянию, потворствуете его заблуждению, закрываете ему последний путь к спасению души, и хуже всего – вы не только сына губите, вы другим людям, честным и праведным, подаете дурной пример непослушания и упрямства в грехе!

Лицо патера покраснело, точно он работал в кузне, ноздри раздувались, как у быка, и он простер вперед обличающую длань:

– И я, патер, лицо духовное, при свидетелях, именем Триединого требую, чтобы вы, и ваш младший муж, и оба ваши сына, но особенно Тексис, принесли полное покаяние, очистились постом и молитвой, и приняли наказание в храме, какое я сочту нужным назначить! А если вы не послушаетесь и на сей раз, то будете изгнаны из общины, и ноги вашей не будет в храме! Самый ваш дом станет проклятым местом! Одумайтесь, одумайтесь, Джекоб а-Сойер, и принесите покаяние, пока еще не поздно! Это ваш последний шанс получить прощение.

«Вот ведь прицепился-то, проклятый, ну точно блоха или клещ к собачьему хвосту!» – рассердился старик-ранчеро, но собачиться с этим падальщиком при уважаемых соседях и шерифе не стал.

– Потом, патер, все потом, говорю же! Невместно теперь мешать одно с другим, дайте уже мирно хоть с одним делом покончить… – отмахнулся он и повернувшись к шерифу, спросил того о чем-то, что вообще никак не затрагивало последних событий на ранчо «Долорес».

Патер затаил на упертого ковбоя еще одну обиду, но, не желая более выставлять себя в смешном виде, замолчал и отошел к окну, стиснув в холодных длинных пальцах стакан шерри. Отсюда ему хорошо были видны приготовления экипажа, убранного вопреки традиции не черным, а нежно-розовым крепом – вот уж воистину дьявол завладел душами и умами обитателей ранчо, раз даже в скорби они решаются на форменное святотатство!

Текс тем временем кое-как успокоил Ньюбета, и помог ему доубрать гроб белыми цветами. Лицо Тони, осунувшееся и бледное, все еще хранило его былую красоту, но так, что любому, взглянувшему на него делалось ясно – то красота посмертия, не сна…

Никогда больше эти уста не улыбнутся лучезарно, не выпустят на волю острое словцо или изысканный комплимент, никогда в закрытых навек глазах не блеснет озорной огонь… И даже запах, присущий омеге, словно бы потускнел, как отцветший весенний сад, теперь уже навек бесплодный…

Вспомнив про сына, оставленного Тони на попечение какого-то совершено чужого ему человека, Текс еще раз уверился в том, что принял правильное решение и выпил-таки настойку, которую ему приготовил заботливый Ньюбет. Но теперь, похоже, и самому папе не помешало бы выпить чего-то успокоительного.

Текс положил руку на его поникшее плечо:

– Пойдем наверх, нам нужно успеть переодеться. Патер уже тут, и мистер а-Харрис, и Бадди с Вудом тоже.

– Патер? – вскинулся Ньюбет и тревожно посмотрел в сторону гостевого дома, где было решено организовать поминальный ужин и разместить тех, кто изъявил желание проститься с Куином. – Да чтоб ему пусто было, проклятому грифу! Вот уж стервятник первостатейный! Не угомонится никак, всю кровь теперь из нас выпьет, когда ты уедешь… – силы вдруг снова оставили о-Сойера и он тяжело опустился в кресло, зажав дрожащие руки между коленями и опустив голову.

Тексу стало больно – сказанное папой было слишком похоже на правду, неприятную и, что самое печальное – неотвратимую. Похоже, патер всерьез принялся за семейство Сойеров, и не отступится от своего, покуда не получит, что хочет.

– Злобного хищника следует отстрелить, пока он не разорил гнездо. – неожиданно заявил а-Сойер-Даллас, и о-Сойер-Даллас в кои-то веки оказался с ним солидарен.

Ньюби поднял покрасневшие от слез глаза и пристально взглянул на сына. Но так ничего и не сказал ему на это.

Десять минут спустя, они снова встретились в гостиной у гроба Энтони Куина. На Тексе был простой темный костюм строгого покроя, Ньюбет был во всем черном, и его светлые волосы, обычно свободно лежащие на плечах и спине, теперь скрылись под платком, повязанным на мексиканский манер. Глаза его теперь были сухими, но в них застыли тоска и безнадежность – вечные спутники горя.

Под печальные стоны виол мариачи, недавно так весело игравших на свадьбе, Текс, шериф а-Харрис и двое дюжих бет вынесли гроб из гостиной и установили его на повозку. Все, кто хотел проводить красавца-омегу в его последний путь, сгрудились вокруг, и процессия медленно тронулась в сторону маленького кладбища…

Бледнолицые всегда кажутся жестокими. У них слишком тонкие губы, слишком острые носы, лица вдоль и поперек изрезаны морщинами, складками, а глаза все время движутся, рыскают по сторонам, нащупывают, ищут.

Падающий Дождь заметил это еще мальчиком, когда, сидя в темной пещере, ожидал сновидения, которое должно было определить всю его дальнейшую жизнь. (2)

Когда он стал мужчиной и шаманом, ему пришлось часто общаться с бледнолицыми – гораздо чаще, чем хотелось, и эти встречи только укрепили впечатление. Белые люди никогда не оставались в покое, они постоянно жаждали, хотели, но и в достижении своих желаний были беспокойны и нетерпеливы. Стоило ли удивляться, что желаемое обманывало их, ускользало из рук, заманивало в ловушки?..

По доброй воле Падающий Дождь ни за что не покинул бы своей хижины и не сел бы на лошадь, чтобы отправиться по прерии к холмам Сан-Сабастан, где стояли города, и бледнолицые так и кишели… Нет, он не поехал бы даже по просьбе вождя, потому что долгое огорчение Синего Облака перенести было легче, чем самую короткую беседу с сумасшедшими и беспокойными обладателями острых носов и тонких губ, и резких, грубых запахов, часто изобличающих грубые, сонные души. Надышавшись бледнолицыми, их вечной жадностью, сгущенной кровью, пересоленной кожей, острым потом и огненной водой, он слабел, и его одолевали духи болезни…

Нет, Падающий Дождь не тронулся бы с места ради прихоти Синего Облака, ради его вечных «дел»; но шамана просил не вождь, шамана просил Зовущий Реку, названный брат, не единокровный, но одноприродный, сотканный из той же стихии, прозрачной и звонкой, текучей и прохладной.

«Ты найдешь его легко, Падающий Дождь, по следу чистой и прекрасной души, незамутненной пороками, не отравленной жадностью… ты найдешь его по аромату диких слив и золотой смолы, и по моей метке».

Зовущий Реку дал еще много наставлений и сказал много прекрасных слов о душе-двойнике, об удивительном юноше, которого он встретил в прерии и полюбил с первого взгляда, которому дал метку и сделал своим мужем, потому что они были назначены друг другу еще до рождения… Падающий Дождь только улыбался: названный брат мог бы не утруждаться, ведь духи расскажут шаману все о путешествии и о цели путешествия, гораздо раньше, чем оно начнется. Духи расскажут все, что посчитают нужным, и горе тому, кто не прислушается к их советам.

Зовущий Реку ослеп от любви, и, видя красоту возлюбленного, не хотел замечать ни черных теней, ни опасностей, ни уродливых чудовищ, стремящихся пожрать недавно родившуюся любовь, как свинья пожирает младенца. Нет, не дикие сливы, не смола и не кофе вели шамана в его путешествии – он ехал на запах смерти, все время на запах смерти, на запах слез, боли, мучительных сомнений.

Он совсем не удивился, когда в конце пути наткнулся на свежую могилу и опечаленных людей, только-только повернувших домой после предания тела земле.

Как велел обычай, Падающий Дождь склонил голову в знак уважения, руку приложил к сердцу и промолвил:

– В моем сне (3) моя душа скорбит вместе с вами.

…Прощальные речи были сказаны, горсти земли брошены на крышку простого деревянного гроба, и цветы уложены на свежий красноватый холм, который быстро насыпали над могилой работники-беты. Больше Текс ничего пока не мог сделать для тела Тони Куина, а помолиться о его душе он хотел позже, когда останется в тишине и покое собственной комнаты. Ему было еще за кого просить милости Триединого, вместо того, чтобы петь дурацкие заунывные поминальные гимны патера или напиваться в компании отца, шерифа и соседей.

Маленькая процессия во главе с хозяевами ранчо уже собиралась в обратный путь, когда из глубины рощи вдруг пахнуло свежестью дождя и оттуда к ним выехал на низкорослом пони (4) индеец-команч. Он был безоружен и нераскрашен, как воины, ищущие крови бледнолицых, и, по особым образом заплетенным волосам и красному перу в них, Текс опознал в нем шамана.

Команч приветствовал их ритуальным жестом почтения и странной фразой, и не мигая уставился прямо на Текса.

«Это же посланец Ричи!» – подсказало ему истомившееся тревожным ожиданием сердце, и ковбой, подняв руку в ответном жесте-приветствии, обратился к сыну прерии:

– Раздели с нами хлеб и молоко гостеприимства, краснокожий брат. И попроси духов этого места проводить душу нашего товарища через мост между мирами.

– Что за новую скверну ты изрекаешь, Текс Сойер! – прошипел у него за спиной патер Нотта-и-Джорно – Душа этого грешника и так уже на краю погибели, и только смиренно воззвав к милости Триединого ты мог бы попытаться спасти ее от вечных мук! А вместо того ты желаешь, чтобы этот нечистый язычник, этот дикарь сплясал на костях белого человека свои танцы? Что ж, раз голос разума совсем не достигает твоего сердца, пораженного гордыней, давай же, столкни эту заблудшую душу прямиком в адскую бездну!

– До того, как в этих краях появились первые белые люди вместе с Триединым, индейцы как-то справлялись с местными духами и душами своих усопших, преподобный. Если вы сами отказали несчастному мистеру о-Куину в последнем причастии, то пусть его душу упокоят духи прерии. – с некоторым волевым усилием сохраняя спокойный тон, ответил на выпад преподобного а-Сойер-Даллас.

– Я отказал! Этот нечестивец сам отказался принять его! – возмутился патер, но Текс точно знал, что Тони, может быть, и принял бы причастие, если бы Хранитель перед тем, как ему это предложить, не накинулся на него с требованием исповедать ему все свои грехи и публично отречься от злодея Декса.

– Пусть так, но теперь я прошу за него не вас. – холодно отрезал Текс и шагнул навстречу индейцу, все так же стоящему над могилой, словно на границе между миром живых и миром мертвых.

В них было много ненависти и боли. Души бледнолицых мерцали черным и алым, а у одного, одетого в черный сюртук и высокий воротничок, обозначавших жреца Белого Шамана, в области сердца шевелился клубок змей, источавших яд и выдыхавших пламя…

Падающий Дождь сразу распознал юношу, ради которого проделал столь долгий путь – душа у него была самой прозрачной и чистой, хоть и металась от горя, не находя успокоения ни в чем, глаза сияли от любви, а запах смолы и диких слив, перемешанный с кофе и ромнеей, шел к нему больше, чем любой праздничный наряд. Радушное приглашение и учтивые речи дополняли его красоту, как легкие облака дополняют совершенную карту рассветного неба.

«Так, все так… Радуйся, Зовущий Реку, я исполнил твое поручение».

Юноша, оставив своих спутников, поспешил подойти к нему с учтивым приветствием, и Падающий Дождь не стал испытывать его терпение, сразу ответил на невысказанный вопрос:

– Тот, о ком ты думаешь беспрестанно, жив и ожидает тебя в надежном убежище. Река и знаки подскажут тебе дорогу. Если ты хочешь что-то передать пославшему меня, скажи, и я опять стану посланием.

Индеец подтвердил ему, что приехал от Ричарда, и Текс на мгновение испытал острое искушение самому стать посланием и немедленно тронуться в путь за команчем-проводником. Его здесь уже ничто не держало, если не считать привязанности к семье и всему привычному, с чем ему так или иначе предстояло распрощаться. Вчера он уже уверенно ездил верхом, от прежней боли, благодаря настойкам Ньюби, не осталось и следа.