Текст книги "Зигзаг (СИ)"

Автор книги: inamar

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Эрик кивнул. Теперь он знал, где находится. Самир, конечно, хитро придумал. Здесь его вряд ли будут искать известные или неизвестные враги.

– Дариус будет здесь неотлучно, пока в нём будет нужда. Потом ты сможешь пользоваться всеми благами этого места в полном одиночестве, если таково будет твоё желание. Ты хотел переехать куда-нибудь, и я взял на себя смелость и решил твой вопрос по собственному усмотрению. Ты, конечно, можешь отказаться. Но прежде я прошу тебя обдумать всё хорошенько. – Самир придвинулся ближе и самым своим задушевным тоном спросил, – Эрик, ты мне всё рассказал?

Простой вопрос вызвал новую волну раздражения то ли от усталости, то ли от недоверия, которое вновь почудилось болезненному слуху, и Эрик ответил довольно резко:

– Ты опять мне не веришь?

– Я верю тебе, но…

– Самир, оставь меня, я устал.

***

– Я – старый, облезлый ишак, – сообщил Самир, поджидавшему его у экипажа Дариусу, не дождавшись ответа, продолжил, – поезжай на рынок на улице Тампль, отыщи там торговца по имени Равиль Маасди, передай ему от меня привет. Возьми то, что он тебе даст, привези сюда и незаметно положи где-нибудь, чтобы не сразу, но попалось на глаза Эрику.

– И что это будет?

– Скрипка. Надо его чем-нибудь занять…

***

А в трактире «Кровавое сердце» ничего не изменилось с тех пор, как в его стенах мы познакомились с двумя героями нашего повествования. Всё так же над дверью скрипела и качалась от порывов ветра ржавая скрипучая вывеска, старая обшарпанная дверь по-прежнему не вызывала доверия, да оно и не было нужно, поскольку здесь ожидали посетителей не столько благопристойных сколько денежных. Всё так же за большой деревянной стойкой-столом восседала Сова, но в платье более потёртом, чем раньше, и с лицом куда более угрюмым, чем можно было бы ожидать, судя по количеству посетителей в этот вечер. Двое дюжих парней подпирали стены в противоположных концах помещения, помогая хозяйке надзирать за порядком. Сегодня Сова была несколько нездорова, потому и потребовалась ей такая явная помощь. Но нездоровье и слезящиеся глаза не помешали ей заметить знакомое лицо. Жирный чёрный кот с жёлтыми глазами, свернувшийся клубком возле хозяйки с видом хранителя этих мест лениво зажмурился, когда к стойке шагнул завсегдатай кабака.

– Грамотей здесь? – спросил подошедший Марсель и получил в ответ красноречивый кивок в сторону тёмного угла, где стояло несколько столиков, как будто специально скрытых от посторонних любопытных взглядов и ушей. Впрочем, таковые здесь встречались редко, разве что наблюдатель из тайных жандармов заглянет, но таких знали в лицо и хорошо подкармливали, чтобы видели и слышали поменьше. И те, кто хотел сохранить свой разговор в тайне мог надеяться на то, что так и произойдёт.

За одним из столов сидело трое мужчин, заметив которых Марсель едва заметно усмехнулся. Двое из них в отрепьях и с зловещими рожами тихо переговаривались и тревожно озирались вокруг. Они даже не притронулись к поданному вину, каждый раз вжимая голову в плечи, когда скрипела входная дверь. Один из них с бледным почти бескровным лицом тщательно прятал левую руку, стараясь скрыть её даже если приходилось ею пользоваться. Рядом с ними сидел юноша, едва достигший возраста шестнадцати лет с безбородым, длинным и худым лицом и угасшим взглядом. Привалившись спиной к стене, он курил короткую пеньковую трубку, вынимая её изо рта только для того, чтобы присосаться к стоявшей перед ним бутылке.

– Что скажешь о Грамотее, Сова, – опершись на стойку с видом бывалого зубоскала, тихо спросил Марсель.

– То и скажу, что раньше говорила, – буркнула хозяйка, – темный он, как бы ни навёл кого.

– Дельце у меня с ним наклёвывалось, да сорвалось. Собираюсь выторговать время, чтобы совсем не остаться без денег.

– Хорошенькое, видать, у вас дельце, мокрушники, – заметила хозяйка.

– Мокрушники, – раздражённо повторил Марсель, – между прочим, мокрушники тебя и кормят, – забрав кувшин с вином, направился в тёмный угол, где за столом сидел едва приметный человек в тёмной одежде.

– Господин, – тихо обратился к молчаливому посетителю Марсель. Человек кивнул на скамью напротив, где мужчина и примостился, прежде поставив кувшин на деревянный выскобленный стол. В присутствии мрачного посетителя Марсель чувствовал себя нашкодившим мальчишкой, который ожидает большой трёпки за невыполненное задание. Человек напротив поднял голову и уставился немигающими глазами в лицо Марселя. Был он очень худ и, вероятно, очень высок, сидел за столом, сильно сгорбившись. Простая тёмная одежда маскировала движения. Узкое смуглое лицо ничего не выражало, но от взгляда маленьких глубоко посаженых чёрных глаз пробирала дрожь.

– Господин, – стараясь справиться с голосом, пробормотал Марсель, – я виноват, я не выполнил поручение, на которое согласился.

– Почему? – прошелестел голос, едва слышный на расстоянии и двух шагов, но Марселю он казался невероятно громким. Голос словно ввинчивался в череп, заставляя сердце сжиматься от страха.

Он никогда и никого так не боялся, как этого странного человека, с которым столкнулся случайно двадцать шестого февраля на улице Эйлау, в день, который вся Франция отмечала как национальный праздник. Зачем его вообще туда понесло? Захотелось пройти сквозь триумфальную арку. Это сооружение воздвигли для того, чтобы все желающие могли пройти сквозь неё мимо дома Виктора Гюго, и приветствовать символ Франции, великого писателя в его семьдесят девятый день рождения. Зачем он туда пошёл? Ни одной строчки из сочинений он не прочёл. О самом писателе и то слышал только краем уха. И вот ведь со всей шестисоттысячной толпой тащился мимо дома, где на балконе стоял старик, приветственно поднимавший руку в ответ на бурные восторженные крики горожан и провинциалов. Уже к концу процессии Марсель почувствовал, как его плечо сжала крепкая рука.

Теперь он сидел перед человеком, которому принадлежала эта рука и дрожал, как кролик в норе при запахе лисы, не зная, как оправдаться.

– Почему? – повторил свой вопрос человек.

– Я … я не смог, появился свидетель.

– Вы могли отправить туда же и свидетеля. Одним больше, одним меньше…

– Я думал, что вам не нужны лишние жертвы, – Марсель сам чувствовал, что слова его вялы и неубедительны. Он был в руках опытного хищника, от которого не так просто отделаться.

Человек едва слышно хмыкнул:

– Лишние жертвы, – тихо повторил он, – лишние жертвы. Моя хозяйка готова была заплатить вам хорошую цену за жизнь одного единственного человека. По её решению у вас была всего одна попытка.

Марсель похолодел. Помолчав, мужчина продолжил вкрадчиво:

– Однако, я думаю, что она согласилась бы со мной, если бы увидела вас и выслушала всё, что вы сказали. И я так же думаю, что моя госпожа благосклонно согласилась бы представить вам ещё одну возможность для того, чтобы оправдать её доверие. Нам нужна жизнь одного единственного человека, – повторил он. – Я потратил много времени, чтобы найти его, вам же осталось только закончить работу, сделать то, что вы делаете и за меньшие деньги. Неужели это так трудно? Может быть, вы просто боитесь?

– Нет, господин, я обещаю, что больше такой осечки не будет, я клянусь вам в этом, – поспешно заговорил Марсель, невольно повышая голос, но тут же снова снизил его до шёпота, со страхом оглядевшись вокруг.

Человек едва заметно усмехнулся.

– Где он? – простой вопрос снова выбил Марселя из колеи и заставил дрожать тогда, когда ему уже казалось, что всё страшное позади.

– Я … я не знаю, господин.

– Вот как? – в голосе собеседника послышалось леденящее душу сомнение.

– Но я знаю, как найти его, господин. Я знаю человека, за которым можно проследить, – поспешил Марсель, – верьте мне, господин, не пройдёт и двух-трёх недель и поручение будет выполнено, – немного погодя как-то по-детски недоверчиво спросил, – сумма, которую вы платите, останется прежней?

Человек ничего не ответил.

***

– Ну? – спросил Марселя один из мужчин, с которыми он перемигнулся, едва зашёл в трактир, когда закончив неприятный разговор он присоединился к своим подельникам.

– Жуть! – откровенно ответил Марсель и разом выхлебнул едва не весь кувшин дешёвого вина. – Я никого не боюсь, ты же знаешь, Верзила, но Грамотей с самой первой встречи нагоняет на меня такого страху, что хоть вставай и беги, куда глаза глядят.

– Недалеко убежишь, – томно протянул молодой человек, вынув изо рта трубку и обнажив в усмешке гнилые зубы.

– Тут ты прав, Ножичек. Мы ввязались в дело, и теперь он с нас не слезет, пока мы не сделаем то, что требуется.

– Думаю, что он и тогда не слезет, – заметил тот, кто всё время прятал руку. Звали его Поножовщик. – Зря ты вообще с ним связался. Не плохо ведь жили! На фальшивых бриллиантах имели не плохой барыш.

– Хороших гранильщиков раз два и обчёлся, – огрызнулся Марсель, – сам ведь знаешь. Помнишь сколько прошлый раз потеряли? Хорошо сами на кобылку** не загремели.

– И что ты не прикончил товар, когда была такая хорошая возможность? Сразу бы и отомстил за мою руку. Когда я теперь могу ей работать?

– Не ной, Поножовщик, отведу тебя к знакомому доктору, он всё сделает. Не мог я закончить дело – там сестра моя была.

– Ну и пришил бы её заодно, – оскалился Ножичек и смачно сплюнул на пол, – ты же не любишь своих родственников.

– Не люблю, – согласился Марсель. – Но Амина другое дело. Я хорошо её выдрессировал, она слушалась меня как овечка, и вдруг неожиданно сорвалась – сбежала. Я долго искал её и нашёл случайно там, где и не ждал. Сначала я хотел её просто наказать, но теперь у меня нарисовался план, как использовать её, потому и оставил в живых. Вот обстряпаем дело, а потом уж пусть её – хоть вы возьмите и делайте с ней, что хотите.

– Тебе-то она на что?

– Она хорошая наводчица. Ты забыл?

Комментарий к – 13 -

* замок Шато Сен-Клу

** каторга

========== – 14 – ==========

Амина никогда не видела своего брата пьяным. Конечно, он выпивал, как и все, и в такие моменты смотрел и говорил не так пугающе. Он входил в жилище, которое они делили на троих, и по звуку его шагов, по стуку двери, она определяла, что её ждёт. С тех пор, как она согласилась ему помочь в том, что он называл «маленькой проблемой», Амина жила в постоянном страхе. Вечное напряжение не давало свободно вздохнуть. Выходя на улицу, она каждую минуту ожидала, что её схватят жандармы, дома – тряслась, уповая на то, что брат не придёт домой ночевать, и в ту же минуту обрывала свои мысли, понимая, что неосознанно желает, чтобы он снова оказался там, откуда явился несколько месяцев тому назад. Она стыдилась своих мыслей, пытаясь подобрать оправдания Марселю, но правда была слишком очевидна и слишком тяжела, чтобы она могла справиться, с ней просто засунув голову под подушку или закрыв глаза. Марсель был зол и жесток. Но до сих пор он и пальцем не притронулся к ней. Она и так боялась до судорог и выполняла всё, что он хотел.

Маленькая проблема заключалась в том, что Марселю нужна была помощница в его промысле – ещё одно замысловатое словечко, которым он прикрывал неприглядные дела. Марсель жил в Париже «нелегально». Людям, прошедшим каторгу, путь в столицу был заказан, но так уж случилось, что устроится он мог только в Париже, потому и рискнул, и рисковал уже несколько месяцев, до сих пор удачно избегая встреч с жандармами и прочими представителями власти. Редкие, но прибыльные грабежи, фальшивые бриллианты и другая подобная работа составляли источник его доходов. Амина была на побегушках – подай, принеси, убери, передай. Она соглашалась передавать различные свёртки – забирать у одних и передавать другим, стараясь успокоить свою совесть тем, что не догадывается о содержимом этих свёртков. Уже дважды она чудом избегала ареста, и каждый раз твёрдо обещала себе в следующий раз отказаться от поручений, и каждый раз малодушно отворачивалась от своего решения.

Сейчас услышав, как хлопнула дверь, отделяющая коридор от общей лестницы, почувствовав всей кожей, как дрожит воздух от тяжёлой поступи человека, приближавшегося к двери их нищего жилища, она попыталась в последний раз собрать в кулак всю свою нехитрую силу воли, чтобы, наконец, ответить отказом на очередную просьбу Марселя. А она у него уже готова, он всегда и всё планировал заранее. Амина больше не могла, не хотела участвовать в его тёмных делах и чтобы почувствовать себя увереннее, поклялась самым дорогим, что ещё оставалось – именем матери.

Марсель вошёл. Она привстала навстречу, предлагая собрать ужин. Он отказался. Усевшись за стол, заговорил тихо и спокойно, объясняя свою мысль. И Амина с ужасом осознала, что теперь ей предстоит принять участие в самом настоящем грабеже, где, возможно, погибнут люди. Не погибнут – терпеливо объяснял Марсель. В доме никого не будет – её задача в этом убедиться. Нет, нет, она больше не хочет, она не может. Не может? Марсель прищурился и оглядел её с головы до ног. Придавленная силой взгляда, она отступила, стараясь защититься от него хотя бы рукой. Всё, что произошло дальше, в памяти скрылось густой пеленой ужаса – Марсель впервые жестоко изнасиловал её.

Насилие. Оно было тем более ужасно, что в нём не чувствовалось ни капли похоти, только холодный расчёт, желание унизить, подчинить, подавить всякое сопротивление, даже саму мысль о протесте выдавить дикими побоями, выжечь звериной жестокостью, ведь если первый удар смертелен, второго уже не потребуется.

Много месяцев спустя она продолжала переживать это во сне. Просыпалась от своего крика, будила всхлипами Мари, с которой спала на одной постели, и долго не могла успокоиться, несмотря на всю нежную заботу и внимание, которое уделяла ей подруга.

После того, как насилие совершилось во второй и в третий раз, хотя она и после первого уже была сломлена, Амина готова была броситься с моста. Мари поймала её и удержала, и согрела, как могла. Тогда-то они и сбежали, укрылись в другой части города. Первое время было тяжело – пришлось уйти с работы, порвать прежние связи. Но Мари уныние практически не было знакомо. Если они до сих пор были живы, имели кров и еду, то всё это было благодаря юной гризетке, которая словно по волшебству умела обустраиваться всюду, куда заносила её судьба. Амина только разводила руками – ей такая решительность была недоступна.

– Просто пока тебе нечего терять – беспечно замечала гризетка, – а вот если найдётся, то и решительность неведомо откуда прибудет, – уверенно добавляла она.

Но Амина лишь качала головой.

***

В то самое время, когда Амина проснулась, захлёбываясь в слезах, снова и снова переживая ужасы своей жизни, Эрику тоже не спалось. Он практически оправился от раны, но каждый раз замечал, что руке его все же не достаёт прежней гибкости и уверенности в движении. Арно хмурился, осматривая его. Эрику и не нужно было знать его мнение. Те знания, которые у него были, раскрывали ему правду не хуже любого медицинского светила. И правда не радовала. Почему-то именно сейчас он всё сильнее и чаще ощущал на своих плечах груз всех своих сорока пяти лет. Мысли эти нагоняли тоску и уныние, а тяжёлое восстановление после ранения делали настроение ещё хуже. Эрик хандрил и тосковал, иногда даже хорошенько и не понимая о чём или о ком. Он скучал о своих найдёнышах – больше о Шарле и Лизе, о Шарлотте меньше. Она словно отдалилась, образ её стал каким-то мутным и нечётким, как будто он смотрел на неё сквозь грязное стекло. Она не навещала и он был этому рад.

Он ни разу больше не спрашивал у Самира о своём ночном видении, поскольку это переживание, вызвавшее его к жизни, отошло в прошлое и потеряло своё значение. Он был уверен в том, что если в его комнате, рядом с его постелью ночью была женщина – Кристина или какая-то другая, – то для этого была какая-то причина, возможно очень важная для незнакомки, которая заставила её быть здесь, возможно, видеть его без маски. Скорее всего, вид его ужаснул её – Эрик помнил прикосновение её пальцев к своей щеке. Наверно, она еле сдерживала себя от ужаса и отвращения, потому и не являлась больше. Он не мог заставить себя поверить в то, что этой причиной мог быть он сам. А раз так, то и интерес его к загадочной ночной посетительнице пропал сам собой. Тем более, что она никак не проявляла себя больше. Могло ведь быть и так, что она просто приснилась ему.

– Так вот, ни работа, ни занятия науками не могли излечить тебя, друг мой, – прошептал он вслед за героем Альфреда де Мюссе,* и ветви деревьев качнулись, словно отвечая на тоску, прозвучавшую в голосе. Эрик открыл окно и вдохнул ещё холодный весенний воздух, и закашлялся от резкого вдоха. Кашель моментально отозвался острой болью под лопаткой. Он опёрся руками о подоконник и тяжело вздохнул. Окна флигеля почти скрытые в летнюю пору от солнечного света, теперь, когда деревья ещё без листьев, приветливо встречали свет луны – не мертвенный и холодный, но спокойный и ласковый для усталых глаз. И под влиянием этого сияния и ещё по-зимнему морозного ночного воздуха, следом за тем же героем Эрик готовился повторить слова, которые заставили того, кто сказал их впервые, начать всё сначала:

– Забыть и понять – вот твой девиз. Ты перелистывал мёртвые книги, но ты всё же ещё слишком молод для развалин, – Эрик усмехнулся, взглянув на своё отражение в оконном стекле, и отражение криво и неуверенно ухмыльнулось в ответ. – Мужайся, новичок, – упрямо заявил Эрик и показал своему отражению язык, – бросайся в непобедимую реку Стикс, и пусть её траурные воды несут тебя к смерти или к Богу!*

Он решительно закрыл окно, не желая более созерцать глумливую ухмылку своего стеклянного собеседника, мягко прошёл по комнате и бережно коснулся грифа скрипки, доставленной сюда Дариусом уже давно. Дариус был уверен, что ему удалось провести Эрика и создать видимость того, что эта скрипка была здесь всегда. Ну и ладно! Эрик улыбнулся, коснувшись пальцами лакированного деревянного корпуса, чувствуя, как дерево само нагревается под его касанием, словно оно делилось с ледяной рукой теплом, которое руке неоткуда было взять до сих пор. Эрик помнил, как едва не разбил инструмент, когда тот впервые попался ему на глаза. Он помнил свои жалкие попытки извлечь из инструмента хоть что-нибудь, но скрипка лишь скрипела и печально шуршала – маэстро нечем было поделиться с дивным инструментом, у него не было сил, руки не слушались его, сердце не пело. Музыкант без настроения, без души – вандал, который не достоин прикоснуться не только к скрипке, но даже к обычной палке в попытке изобразить музыку. Эрик готов был расколотить тёмно-коричневый корпус, изорвать струны и мрачно предвкушал удовольствие от созерцания безобразных трещин и изломов на благородном дереве, – но не смог. В тот самый гневный момент, которого он стыдился до сих пор, скрипка словно обратилась к нему, печальным вздохом сообщая о своих желаниях служить тому, кто найдёт к ней подход. Тогда Эрик бережно уложил её в футляр и убрал с глаз долой. Не пришло ли, наконец, её время? Эрик склонился к инструменту, как мать наклоняется над колыбелью. Старая скрипка всё ещё хранила запах дерева, из которого её сделали. Колки смутно поблёскивали в темноте. Он бережно обнял ладонью шейку, большим пальцем огладил гриф, смычок сам скользнул в руку… И печаль сонаты №6** незаметно сменилась напевной радостью Каприччио.** Лунный свет и изящная мебель времён Людовика Четырнадцатого стали единственными ценителями удивительного концерта.

***

Март и скользнувший следом за ним апрель оказались удивительно тёплыми. Широкие «оссмановские» бульвары сбросили с себя слякотность и промозглость зимних месяцев. Промчались бурные весенние ливни и омыли серые улицы, и встряхнули деревья, казалось даже, что скульптуры приветливо улыбаются гуляющим. Встрепенулись птицы. Горихвостки-чернушки устроившись на каминных трубах подставляли свои рыжие хвостики солнечным лучам, стараясь в то же время не попадаться на глаза разбойнице-пустельге, караулившей свою территорию с макушки какой-нибудь горгульи. И над всем этим разливалась весенняя трель скворца.

Девятнадцатый век принёс Франции проигранные войны, три революции, неурожаи и прочие бедствия, но Париж всё так же сохранял положение столицы европейских развлечений. Публика живо интересовалась новинками литературы, восторгалась произведениями маститых художников в «Парижском салоне», который устраивала Академия изящных искусств и осмеивала картины будущих импрессионистов в «Салоне отверженных». Говорили, что посетители так яростно выражала своё отношение к некоторым картинам на этой выставке, что администрация вынуждена была выставить охрану, а одну из картин – «Завтрак на траве» – пришлось перевесить под потолок, чтобы возмущённые зрители не повредили полотно.

Все сословия общества непременно посещали театр. Таких развлечений в Париже было множество – на любой вкус и кошелёк. Можно было посетить один из пяти, так называемых, королевских театров, например, Оперу, или какой-нибудь частный театр. Рабочим – свои, отдельные зрелища. Для них устраивались представления проще, например, в театре на бульваре Тампль. Там представления начинались раньше, чтобы зрители после спектакля успели выспаться перед работой. А у входа продавали леденцы, яблоки или апельсины – ими можно было швырять в актёров, которые не понравились. Пьесы простые и грубоватые, но и публика непритязательна. Шарлотта бывала на таких представлениях, но после того, как случайный апельсин испортил её причёску, отказалась наотрез бывать в «этом ужасном месте».

В начале апреля в двенадцатом округе Парижа открывалась Тронная ярмарка. Эта ярмарка известна и по сей день. На площади, которая в наши дни носит название площади Нации, а в те далёкие времена именовалась Тронной, разбивались шатры торговцев всевозможными диковинками и балаганы с развлечениями. И гремела и веселилась ярмарка, чуть ли не до лета. А впервые ярмарка раскинула свои шатры ещё в девятьсот пятьдесят седьмом году, когда монахам аббатства Сен-Дени разрешили продавать пряники во время Страстной недели перед Пасхой, потому и ярмарку часто называют Пряничной. Герои нашего повествования, разумеется, не могли пропустить такого развлечения. Яркая, многоцветная, шумная и бесшабашная, ярмарка всегда, всюду и во все времена привлекала к себе взгляды. Здесь богатство и роскошество соседствовало с беднотой. И как бы ни чванилось первое и не уничижалось второе – ярмарка уравнивала всех.

Чинно, держась за руки, дети шествовали по ярмарке между балаганами и каруселями, многоцветными шатрами и развесёлыми арлекинами, завлекающими публику нехитрыми прибаутками, протискивались к прилавкам, открыв рот, следили за фокусниками и чревовещателями, обезьянками и шпагоглотателями. Лиза сияла от удовольствия, разглядывая всевозможные диковинные игрушки. Она засыпала вопросами Дариуса, не отпуская его ни на минуту. Шарль не любил людных мест, но сейчас и он с любопытством вертел головой во все стороны и часто спотыкался и чуть не падал, но Амина была начеку. Шарлотта радовалась прогулке не меньше детей. Она готова была скупить весь базар и принять участие во всех аттракционах, прокатиться на всех каруселях. Ей было весело. Новые лица вошли в её жизнь, новые знакомства отвлекли от прошлого, к которому она старалась не возвращаться ни под каким предлогом.

Эрик исчез. О нём никто не упоминал, она ни разу никого о нём не спросила. Иногда во сне она видела его лицо, ночные видения возвращали её в тот вечер, когда его, раненого, уносили из её квартиры. И в этот момент Шарлотту снова охватывали смешанные чувства: она и сожалела, и страшилась, и ненавидела. Кого и за что – понимание этого во сне было недоступно. И горечь переполняла её слабое и неуверенное сердце, когда она просыпалась, и на некоторое время отчаяние увлекало её.

Эрик оставил ощутимый след в её жизни. Она не могла о нём забыть, но и сделать вид, будто всё как прежде – тоже не могла. Возможно, теперь она сожалела о своём любопытстве и оценила деликатность Эрика, когда он пытался держать её на расстоянии. Сейчас Шарлотта расстраивалась о том, что не пригляделась к обстоятельствам, что пошла на поводу у любопытства. Практичность всё время напоминала ей о том, что это знакомство было ей полезно, но теперь уже сделать она ничего не могла.

И вот здесь, на Тронной ярмарке, где она была так счастлива, воспоминания снова нахлынули и едва не сбили с ног. И невольным виновником этого стал Шарль. Разглядывая прилавки, мальчик увидел знакомую игрушку, и впервые за долгое время в его речи мелькнуло имя Эрика. Выговорив его единожды, мальчик не отвлекался от него ни на минуту, не давая Шарлотте покоя, выспрашивая и уточняя снова и снова – почему в их дом больше не приходит человек, даривший такие замечательные игрушки. В конце концов, потеряв терпение, Шарлотта прикрикнула на него. Но Шарля не так-то просто было заставить молчать – он умел быть упрямым и несговорчивым, когда дело касалось чего-то очень для него важного. Чтобы утихомирить маленького буяна, отошли в сторону от гуляющей публики и удобно устроились на траве возле пышных сиреневых кустов. Шарлотта присела на расстеленное прямо на земле пальто. Амина негромко заметила, что можно было бы и навестить Эрика, коли Шарль так хочет, эти слова привели в Шарлотту в раздражение.

– Это ты у нас добрая самаритянка способная ночи на пролёт просиживать у постели убогих, думая, что таким образом сможешь вымолить прощение своему непутёвому братцу. Признайся, ведь на самом деле тебе было противно, как и мне. Никто не может остаться равнодушным к такому уродству. Я как только вспомню это лицо – брр!

– Но человек не виновен в том, что творит с ним судьба, – робко заметила Амина, – и мсье Эрик с достоинством переносит своё несчастье.

– Не виновен? Ха! Кто знает, какую жизнь он вёл до нашего знакомства, из каких трущоб вылез и каков источник его богатства. Кстати, мсьё Арнольд со мной согласен, – самодовольно добавила Шарлотта, в этот момент она верила в то, что говорила.

Неловкость, которую она испытывала при мыслях об Эрике, на некоторое время покинула её. Теперь ей казалось, что всё позади, и ей больше не нужно будет вспоминать об этом человеке. Теперь в её жизнь вошёл новый мужчина, на которого она переключила своё внимание тем охотнее, чем скорее хотела подавить в себе все воспоминания об Эрике и его доброте. Она была счастлива от полуосознания смутных планов и смутных надежд, которые подбрасывало сердце затуманенному рассудку. Шарлотта была из тех женщин, которые не могут долго находиться в одиночестве –для спокойного существования им всегда нужен рядом мужчина.

– Но, мадам, совсем недавно вы прислушивались к мнению другого человека, человека, который сделал для вас гораздо больше, – осмелилась возразить Амина. – Кроме благодарности есть ещё и милосердие.

Обычно она не спорила с хозяйкой, но злые и грубые слова вдруг взметнули в ней волну недовольства и гнева и потребовали заговорить, и открыто и прямо разбить все наветы и наговоры, которыми полнился дом Шарлотты вот уже целый месяц. Не важно, будет ли знать о её словах Эрик, которого она собралась защищать. Сердце Амины полнилось такой любовью, что заставляла боготворить даже уродство того, кто был ей дорог. Чувство проступило слабым румянцем на смуглых щеках и заставило сердито заблестеть её глаза. Шарль, которого она в этот момент держала на руках, завертелся, беспокойно заглядывая то на неё, то на мать. Потом он подумал, что прозвучавшее знакомое имя означает, что человек, носивший его где-то на подходе. Его давно не было, и мальчик скучал.

– Милосердие?! – Шарлотта отмахнулась от потянувшегося к ней ребёнка. – К кому? Скорее стоит пожалеть меня за то положение, в котором я очутилась, благодаря всей этой истории. Подумать только какие мысли роились в моей голове, какие надежды питало глупое сердце! А всего-то и следовало этому господину не приближаться к одинокой женщине, чтобы не внушать ложных надежд.

– Но, мадам, – ахнула Амина, не находя слов для ответа на такие откровения. – Даже если этот господин произнёс что-то не так или сделал не то, вы всегда могли сказать ему об этом. Я не слышала от него ни одного резкого слова. Он был ласков к вашим детям, разве это не дает ему право на вашу благодарность? Он был жестоко ранен и много дней находился между жизнью и смертью – разве это не даёт ему право на простое участие со стороны тех, к кому он был добр когда-то?

– Не разыгрывай из себя отзывчивую смиренницу, не забыла – это ведь твой братец напал на обожаемого тобой мсье Эрика – резко ответила Шарлотта. – Ты сама рассказала мне об этом. И ночные бдения у постели умирающего ничем тебе не помогут! Если я пала в чьих то глазах, то ты-то уж грязнее меня во сто крат!

Амина обмерла. Вознося безмолвные проклятия своей доверчивости, заставившей её как-то раз всё рассказать женщине, которая показалась ей мягкой, отзывчивой и понимающей, она прикусила губу, пытаясь сдержать слёзы.

– То-то же, – зло добавила Шарлотта. – Знай своё место! Не тебе указывать, что я должна думать, что говорить и к кому прислушиваться. Ты мне не наперсница, а всего лишь моя нянька, служанка… – внезапно она взвизгнула и пригнулась, услышав над собой вкрадчивый голос.

Каждое слово, произнесённое этим голосом, так и полыхало гневом, каждая буква несла в себе холодную ярость. Слова жалили, как рой диких пчёл. Голос звучал всюду, окружал Шарлотту стеной, пригибал к земле, и в какой-то момент ей показалось, что она сейчас рухнет под невыносимой тяжестью, рухнет и задохнётся. Эрик возник у неё за спиной так внезапно, что это показалось колдовством.

– И не вам ставить её на место, мадам! Не ваши деньги оплачивают её труд. И если завтра Самир откажется от своей доброты, которую, кстати, он проявляет только ради меня, куда вы пойдёте?

– О, мсье Эрик, вы так напугали меня! Нельзя же так, – Шарлотта пыталась поправить положение, но чувствовала сама, что впечатление от слов, произнесённых раньше, исправить уже невозможно.

– Не думаю, что ваш доход шляпницы настолько велик, чтобы содержать квартиру в центре Парижа, – не обратив внимание на её лепет, продолжил Эрик. – Или вы думаете, что на самом деле способны очаровать половину Парижа и выторговать для себя безбедное существование на ближайшие пятьдесят лет? Мадам снизошла до объяснения с уличной плясуньей? А мадам не забыла, что совсем недавно сама оказалась на улице без единой монетки? И если бы не то самое милосердие, которое мадам сейчас так порицает, возможно, не было бы в живых ни её детей, ни её самой.