Текст книги "Зигзаг (СИ)"

Автор книги: inamar

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

***

Она летела в Сен-Клу, как на крыльях.

Шарль и Лиза остались с Дариусом – Самир снова уступил свою гостиную. Мари должна была встретить её в церкви.

Узнав о причине, по которой Амина вынуждена была оставить детей, Самир усмехнулся и погрозил ей пальцем, а вслух долго и пространно сокрушался о том, что скоро, видимо, ему придётся покинуть свою квартиру, так как здесь для него остаётся всё меньше и меньше места.

– Простите, завтра мы заберём их, – виновато говорила Амина, но счастье так и порывалось сквозь виноватый голос, и она не могла его скрыть. Она нежно разрумянилась, словно белая роза, окрашенная лучиком малинового заката.

– Иди уж, – Самир всё же прижал её к себе и осторожно поцеловал в лоб, задержав в своих объятиях немного дольше, несмотря на её явное нетерпение, чувствуя себя так, словно выдавал замуж свою дочь. – Если он вдруг тебя обидит, ты можешь прибежать ко мне, а у меня есть кинжал и я быстро вспомню, что я тоже воин, – улыбнувшись, проговорил он. Слова звучали весело, но взгляд был суров. Амина улыбнулась в ответ и голос, которым она ответила на этот полушутливый, полусерьёзный намёк, выражал такую веру и преданность, что Самир обомлел.

– Вам не нужно беспокоиться, господин, мой будущий муж любит меня, я знаю это, иначе я никогда не согласилась бы стать его женой, – она слегка присела, не отпуская рук, и глянула бесстрашно в пристальные глаза перса.

– Будь счастлива, дочка, – промолвил Самир, и голос его предательски дрогнул, – тебе достанется в мужья непростой, но хороший человек. Надеюсь, что зоркое сердце поможет тебе. Иди скорее, он ждёт. Я удивлён, что он до сих пор не прибежал за тобой сам, – пытаясь скрыть шуткой волнение, он помог ей сесть в наёмный экипаж, – может быть, ты передумаешь?

Она покачала головой и снова улыбнулась, точнее – улыбка так и не покидала её лица – и лошади понеслись.

***

В доме стояла мёртвая тишина. Эрик не любил шум и часто его присутствие не выдавал даже малейший шорох, но Амина всегда могла определить, что он здесь и ждёт. Теперь она могла обойти все комнаты по многу раз – Эрика в доме не было. Она не думала о том, что он мог обмануть её, отказаться от планов, передумать – доверие, которое она питала, невозможно нарушить. Стараясь как-то объяснить отсутствие жениха в такой важный для неё день, Амина пыталась не думать о плохом. Она встала в гостиной среди вещей, которые ещё помнили его признание. Кресло, возле которого совсем недавно она стояла с завязанными глазами и его пальцы наигрывали на её коже невиданную ранее мелодию – на что бы ни обратила Амина свой взор, всё навевало ей воспоминания, в ушах звучал его голос, наполненный любовью, нежностью и печалью.

Она закрыла глаза, пытаясь мысленно дотянуться до всех уголков дома, а затем и сада, чтобы почувствовать его присутствие, где бы он ни вздумал прятаться, и тут же поняла – нет, он не прячется, его здесь нет! Он не мог исчезнуть, ничего не сообщив, не оставив записки, сообщения или хотя бы какого-нибудь намёка. Если только … если только его не увели силой! «На любого даже самого сильного человека можно найти управу», – глумливо хихикнул внутренний голос.

Амина похолодела от страха.

Она ещё раз внимательно огляделась вокруг – нет, всё, как обычно, все вещи на своих местах. Амина снова быстро прошла по комнатам, теперь уже оглядывая их более внимательно под влиянием пугающей мысли, которая пришла в голову. Но кто мог это сделать? Кто знал об этом доме и главное – кто мог испытывать такую ненависть к Эрику, чтобы увести его в неизвестном направлении? Последние несколько месяцев он жил очень замкнуто, виделся только с ней и с Самиром, иногда встречался с детьми, когда их выводили на прогулку.

И тут её словно кольнуло – он говорил с Шарлоттой. Мадам Дюпон очень сильно изменилась за последние полгода и могла затаить злобу. Амина тряхнула головой, прогоняя непрошеную мысль. Нет. Она слишком больна теперь. Несмотря ни на что Амина не верила, что Шарлотта была способна ненавидеть настолько сильно, чтобы причинить вред. Она могла накричать, оскорбить, но крик и оскорбления не уводят человека из дома в неизвестном направлении за несколько часов до свадьбы. Да и не знает она, где скрывается Эрик. Она никогда здесь не была.

Но, может быть, Эрик просто вышел куда-то? Неужели это так невероятно – он вспомнил в последнюю минуту о чём-то, например, о цветах или ещё о чём-нибудь. Амина понимала, что эти мысли – всего лишь ширма для самоуспокоения. Она чувствовала, что что-то случилось. Окинув быстрым взглядом спальню Эрика: кровать, большое кресло, столик, зашторенные окна – здесь портьеры всегда были задёрнуты, а иногда и ставни закрыты, но не теперь. Сейчас сквозь плотные портьеры просвечивал день, возможно поэтому, уже собираясь повернуться и уйти, она заметила возле гнутой ножки большого кресла едва заметную на светлом ковре вещицу. Амина наклонилась и подняла её – это был маленький стилет.

Рукоятка удобно легла в руку, Амина нажала незаметную кнопку, и тонкое лезвие плавно выскочило из специального углубления. Эрик никогда не расставался с ним, когда покидал свой дом! Сердце её упало – теперь она точно знала, что произошло что-то плохое. Мучительная тревога требовала дани: на секунду ноги её ослабли, и Амина вынуждена была опуститься в кресло, чтобы справиться с головокружением. Ненадолго, всего на несколько секунд, достаточных для того, чтобы встряхнуться и спрятать стилет за корсаж. Вскочила, кинулась прочь из дома, по дорожке за ворота и тут её перехватили крепкие сильные руки.

– Марсель, – выдохнула Амина и попыталась вырваться.

– Не стоит, – осклабился брат. Шрам на его щеке дёрнулся, и лицо вновь стало привычно угрюмым.

Комментарий к – 20 -

* Ударный инструмент в персидской музыке. Барабан с ремнем для удобства, вылеплен из гончарной глины или выточен из цельного куска дерева. Снизу он открыт, сверху затянут мембраной из овечьей кожи.

** Макам – форма, которая лежит в основе исламской музыки. Это одновременно и лад, и принцип музицирования, и последовательность мелодических звеньев.

*** Цитата из средневекового музыкального трактата. К сожалению, авторство я так и не выяснила, поскольку всюду используется только цитата и ничего не говорится об авторе.

**** Макам Ушшак – Определённая мелодия. С арабского переводится как «влюбленные». Впервые встречается в 14 веке в произведениях Сафиуудина Абдульмумина. Тон – восходящий. (материал взят из Википедии)

========== – 21 – ==========

Накануне того самого дня, который должен был изменить линии жизни двух людей: одному – подарить надежду, другой – даровать покой, в знакомом читателю трактире, за обшарпанной и скрипучей дверью, под острым взором охраняющей тайны своих постояльцев Совы случилось совещание. Четверо подельников сговаривались о предстоящем деле, шептали еле слышно, изредка оглядывая полупустой распивочный зал острым глазом, подмечая малое и неприметное, чтобы при случае выудить из памяти нужное и не упустить главное.

– Время пришло, – бормотал Марсель, – тянуть больше не могу. Проклятый Грамотей держит меня за горло.

– Не готовы мы, – сердито ответил Поножовщик. – Граф уедет только на следующей неделе. До той поры в доме много народу толчётся – и слуги, и господа – яблоку негде упасть. Ножичек неотлучно следит за домом, все ходы-выходы разведаны. Но людей в доме слишком много – дела не сделаем и сами попадёмся.

– Не хотелось бы, – заметил Ножичек, отрешённо разглядывая потолок. Маленькая пеньковая трубка, потухшая и безжизненная, привычно торчала в зубах.

– А сейчас почему ты здесь, – сердито зыркнул Марсель, – кто за домом следит?

– Не беспокойся, там мало́й на страже стоит. Ни одна муха мимо него не пролетит. Такой уж он глазастый.

– Кто?

Ножичек едва заметно кивнул в сторону Совы по-прежнему восседавшей за своим столом. Марсель кивнул:

– Тут ты прав, – согласился он, – от этого никто не ускользнёт. Этакая злоба в мальчишке! С чего бы это?

– А ты поживи-ка бок о бок с такой мамашей, – хмыкнул Ножичек и снова уставился в потолок, словно короткий разговор вдруг утомил его, и он потерял к нему всякий интерес.

Помолчали.

– Не понимаю, чем ему так насолил этот полудохлый урод, – сквозь зубы прошипел Марсель, – чего он так спешит? Какая-то тут тайна. Живёт себе человек на отшибе тихо-мирно, никого не трогает, почти ни с кем не знается, нигде не бывает кроме как в саду возле дома… Допустим, раньше он жил в подвале Оперы, ну и что? Где здесь преступление? Зачем его нужно убивать? Кровная вражда? Бриллианты в подвале зарыты и иначе никак не добраться?

– Может быть, он и урод, но вовсе не полудохлый, – заметил Поножовщик. – Не так давно Мышонок разглядел его упражнения – тот ножи метал в цель. И, скажу тебе, здорово метал, если верить мальчишке. А ему можно верить – он в таких делах большой специалист. Сам я ничего такого не замечал, когда следил за добычей.

– А что видел ты?

– Сестрицу твою видел, – хмыкнул Поножовщик, – но об этом ты и сам знаешь. Она там частенько объявляется. Чего тут думать – раз предлагают дело и платят хорошие деньги, почему бы не сделать, – он залпом выхлебнул из кружки, – а что да зачем – не нашего ума дело.

– Не скажи… Не налететь бы. Мы ведь кто? Грабители, воры. С мокрушниками не связывались никогда.

– Не замечал я за тобой такой чувствительности.

– Каждый делает своё дело, – огрызнулся Марсель. – Чувствую я, что не всё так просто, что-то я упускаю. Но делать нечего – не убьём мы – убьют нас. И хорошо бы чтобы всё по плану прошло.

– Зачем тебе в два места сразу? Можно ведь убить сейчас, а девчонку использовать потом…

– Не понимаешь? Сестрица теперь не так сговорчива, как раньше, когда она у меня в руках была. Теперь её чем-то очень сильно зацепить нужно, чтобы у неё и мысли что-то сделать неправильно не возникло. По всему видать – любит она этого урода. Не знаю, чем он её привлёк, но она за ним как собачонка бегает. Со своей смазливой мордашкой она и получше могла сыскать. Спросишь – зачем она в таком деле вообще нужна? Никого осторожнее и гибче её я не знаю. Кто внутрь пролезет? Ты? Или, может быть, Ножичек? Вы такого шуму наведёте, до самых окраин Парижа слышно будет.Потому и пасу я её, как любимую козочку. В доме графа много чего взять можно, а потом и убраться куда-нибудь, подальше от Парижа. Заживём, как короли – сами себе хозяева. Не на это ли надеялись до сих пор?

– Не знаю, – пожал плечами Верзила, – мне и так не плохо пока.

– А если снова возьмут? Хочешь до конца жизни на каторге гнить? Завтра, и ни днём позже!

– Говорю же тебе – в доме полно народу. Попадётся девчонка, и останемся ни с чем.

– Попадётся она – чёрт с ней! Мы скроемся. Выручать её не побегу! На худой конец поделим то, что даст Грамотей за убийство…

***

Не дожидаясь пока она заберётся по ступенькам, Марсель втолкнул её в обшарпанный экипаж, запрыгнул сам, и лошади, повинуясь хлысту, понеслись. Амина забилась в дальний угол, даже ноги подобрала повыше и обхватила колени руками, защищаясь. Единственный выход на волю перекрыл Марсель, но даже если бы с её стороны дверца была, она всё равно не решилась бы выпрыгнуть – и карета неслась слишком быстро, и руки-ноги онемели от ужаса. Этот ужас перед насильником въелся так основательно, что даже ненависть к нему пока не могла перебороть, преодолеть онемение, накрывшее тело. Округлившимися глазами, Амина следила за братом.

Марсель усмехнулся:

– Не бойся, я тебя не трону. Пока. Нам ехать недолго и говорить сейчас я буду быстро. Если не поймёшь меня – позже будешь каяться. Ты убежала, бросила меня своего брата, когда мне нужна была твоя помощь…

– Помощь? Тебе нужна не помощь, а сообщница!

– Не перебивай, я же сказал – у нас мало времени. Так вот, я должен был тебя найти и я нашёл. Теперь я прошу тебя мне помочь. Разве не должны родственники помогать друг другу?..

Амина глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Каждая клеточка её тела дрожала от страха перед братом. Перед глазами сами собой вставали картины того, что он уже сделал с ней и ожидание того, что ещё может сделать. Эти воспоминания мешали сосредоточиться и найти единственную точку опоры, которая ещё была и которая могла бы помочь ей. Она хотела выбить клин клином, но пока делала это неосознанно. Амина старалась пробраться сквозь завесы теперешней жути и отыскать другой страх, иной ужас, куда более мощный по силе своего воздействия на неё, который заставил бы её онемевшие члены вновь задвигаться. Она металась в поисках силы, своей собственной силы, которая помогла бы её мыслям стать чёткими и ясными, а внезапному напряжению оживить руки и заставить двигаться ноги, чтобы тело стало гибким и сильным, как никогда раньше. Эта сила помогла бы спастись ей самой и отыскать Эрика.

Что могла противопоставить слабая девочка физическому превосходству своего брата? Бо́льшую силу? Но где и в чём была она, бо́льшая сила – эта точка опоры, которая позволила бы перевернуть землю, – Амина пока не знала, но чувствовала, что она должна быть где-то рядом, совсем близко, так, что только руку протяни и возможности возрастут стократ, и преграды станут смехотворны и несерьёзны. Как слепой котёнок судорожно металась она в поисках. Она пыталась найти иной вид могущества, искала то, что поднимает отчаявшегося и отринувшего всё – все страхи, всю жажду и все желания, которые ещё привязывают к жизни. Пока ещё робко и несмело нащупывала тропу, которая приводит к непобедимости, поскольку человек, ступивший на неё, перестаёт не то, что бояться – он больше не думает о страхе совсем. Сами по себе понятия «жизнь» и «смерть» здесь отходят в сторону. Уже не нужно оружие как таковое, поскольку оружием может стать всё, что угодно, самое немыслимое и неприметное, поскольку он сам – уже оружие, он сам – клинок, отточенный, холодный и беспощадный. Вовсе необязательно, что клинок победит. Вполне возможно, что он будет сломан и обрушен. Но прежде сила его, достигнув вершины мощи, может покорить и покарать того, против кого будет направлена.

Разве Марсель мог предполагать, что в дрожащем перед ним тщедушном теле происходят такие изменения? Разве мог он представить, что нечто страшное ждёт его в лице слабенькой девочки, которую подчинил? Нет. Уверенный в своей силе, в непобедимости, которую доставляло умелое владение всеми способами убийства кроме, пожалуй, ядов, он не ждал отпора, не подозревал, что может встретить человека, способного если и не убить его практически «голыми руками», то сильно покалечить. Он даже не связал её, не заткнул кляпом рот, чтобы Амина ненароком не вскрикнула, не позвала на помощь. Марсель видел её страх и был уверен в себе. Ожидания его в некоторой степени были оправданы. Полупридушенное животное, копошащееся где-то на земле, практически лишённое силы и воли к сопротивлению – вот кем была в его глазах Амина.

***

С давних времён товары в Париж доставлялись не только посуху. Отличной дорогой была Сена. Неподалёку от причалов располагались склады, построенные довольно давно. Туда привозили товары со всех концов страны и размещали до тех пор, пока не придёт их время пересечь стену откупщиков. Стена была разрушена. На её месте пролегли новые широкие бульвары. Но склады остались на своём месте и служили всё тем же целям – в них хранили товары.

Эрика привезли в один из таких складов. Добраться до него было трудно: склад стоял на отшибе, спрятанный за другими более добротными и чаще используемыми. Кучи песка, камней, щебёнки преграждали дорогу. Его втолкнули в приоткрытую дверь невысокого длинного деревянного строения. Потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку, царившему здесь. В нос ударил резкий запах сырого дерева. Склад был небольшой, грязный и завален дровами. У стен неровные поленницы поднимались почти до самого верха, до небольших оконцев под потолком, которые в таких помещениях устраивали не столько ради света, сколько для вентиляции. У дальней стены был разложен лес для просушки. Два грубо обтесанных бревна подпирали крышу. К одному из этих брёвен его и привязали, за шею, со стянутыми за спиной руками.

Привязали так умело, что любое неосторожное движение грозило удушьем. Этот вид пытки был известен давно людям, промышлявшим морским разбоем, и назывался «галстук-бабочка», видимо из-за формы узла, напоминающего этот предмет мужского костюма. Он использовался для наказания такого же жестокого, как килевание или хождение по доске. Приговорённого поднимали над палубой до уровня второй или третьей реи и привязывали за шею к мачте. Скользкие реи служили слабой опорой для несчастного, который не мог ухватиться за канаты, чтобы удержать равновесие при качке, – руки его были стянуты крепкой верёвкой. В полный штиль, когда судно едва скользило или не двигалось совсем, терпение или милость капитана могли подарить ему жизнь. Но в движении, если ветер хлопал парусами за его спиной, а качка не давала возможности упереться в кусок дерева под ногами, он неизбежно соскальзывал и задыхался в петле.

Голова Эрика гудела от сильнейшего удара по затылку. Лисьи уши не помогли ему. Как и в прошлый раз, когда он был ранен, нападавшие подкрались незаметно. Привязав пленника к столбу, двое ушли, двое остались караулить. Худой и длинный оборванец в широкой не по размеру куртке и штанах, тяжёлых деревянных башмаках, с бледным лицом, всё время подходил к двери и выглядывал на улицу. Второй – коренастый, в широкой вылинявшей от пота рабочей блузе и старых заплатанных штанах – стоял рядом с Эриком, словно напоминание о том, что следует вести себя тихо. Тюремщики называли друг друга Ножичек и Поножовщик. Поножовщик лениво поигрывал ножом, то и дело, ради забавы втыкая его в дерево рядом с головой пленника. Это заставляло Эрика непроизвольно сжиматься, хотя он всегда ждал, но всё равно движение Поножовщика оказывалось неожиданным. И тогда крепкая верёвка натягивалась и впивалась в шею. Ножичек застыл у двери, не сводя глаз с улицы. Наконец, он обернулся и кивнул, обнажив в усмешке гнилые зубы – главарь со своей добычей прибыл.

***

Амина увидела Эрика сразу же. Он был без сюртука, в рубашке и штанах, маска не скрывала его лица и сумрак, царивший здесь, усиливал его сходство с мертвецом.

– Отпусти его, я согласна, – резко крикнула Амина. – Я выполню твоё требование, слышишь, отпусти его.

– Я тебе не верю, – зло прищурился Марсель. – Ты снова убежишь, как в прошлый раз. Поэтому он останется здесь, связанный, под охраной. Если ты нарушишь своё слово – мой человек его убьёт. А потом и до детей доберётся. Ты ведь знаешь, я не шучу.

– Знаю, – горделиво вскинув голову, проговорила Амина. – Но и ты знай, что зверь, загнанный в угол становится неуправляемым. А ты уже давно загоняешь меня в угол. Я боялась тебя – это правда, я и сейчас боюсь, но уже не так, как прежде.

Но слова её не произвели впечатления, на которое она надеялась. Марсель не поверил ей. Повинуясь жесту главаря, подручные волоком подтащили девушку к тому же столбу, где стоял Эрик, и привязали её рядом. Но не спина к спине, а, глумливо ухмыляясь, так, что она упиралась в его грудь лицом, а подбородок Эрика нашёл себе опору в её растрепанных волосах. Амина словно обнимала его – её руки были скручены позади него. Эрик боялся вздохнуть глубоко, чтобы не причинить ей боль.Она боялась пошевелиться, поскольку любое её движение заставляло его переменить положение, и верёвка впивалась в горло.

– Отдохните, – шепнул Марсель и уже от двери добавил громче – я приду позже, будь готова. Большие ворота захлопнулись, скрипнули засовы, и установилась глухая и мрачная тишина.

Вечер за стенами гасил последние лучи света, которые ещё пробивались внутрь, и вскоре стало совсем темно. Молчание, такое тёплое и уютное в домашней обстановке, здесь было невыносимо.

– Зачем ты пришла сюда?

Что ж, это не самое глупое, что он мог спросить.

– У меня не было выбора.

========== – 22 – ==========

– Чего он хочет от тебя?

– Он хочет, чтобы я помогла ограбить… особняк, – ответила Амина. Эрик поразился спокойствию её голоса. Сколько ещё сторон её натуры может открыться вот так – внезапно? Чего ещё может не знать о ней он, полагающий себя знатоком человеческой природы?

– Надеюсь, не Версаль? Ты говоришь об этом так спокойно.

В темноте он не увидел, но почувствовал, как она улыбнулась.

– Ты ведь не всё рассказала о себе?

Эрик постарался, чтобы вопрос-утверждение не прозвучал, как обвинение. Не получилось.

– Я рассказала всё, что могла, – едва слышно ответила она.

– Я слушаю…

Амина тихо вздохнула и начала своё повествование, вернув на место те куски истории, которые раньше опустила, мимо которых старалась пройти, зажмурив глаза. Здесь и теперь она говорила о них спокойно и точно, не подбирая слов и не запинаясь, так, словно не чувствовала, не помнила, не переживала, и оттого рассказ её производил куда более сильное впечатление. А, возможно, то было влияние чувств, испытываемых Эриком сильно и остро именно здесь и именно теперь, когда она была так близко. Он чувствовал движение её груди под лёгкими вздохами. Мягкие волосы манили зарыться пальцами, скрыть в них своё лицо и забыть обо всём.

– Прости…

Амина беззвучно заплакала. Секунды складывались в минуты, время уходило.

– Прости, – повторил он.

Она подняла голову, пытаясь разглядеть в сумраке его лицо.

– За что простить?

– За всё. За то, что не уберёг раньше; за то, что не могу утешить теперь.

Когда-то у него была игрушка – маленький глиняный котёнок с треснувшей спинкой и отломанным ушком. Невесёлое холодное детство заставляло искать нежность и тепло у гончарной поделки. Теперь уже и не вспомнить чем привлекла тогда игрушка. Может быть, тем, что была беспомощна? Как и Амина теперь рядом с ним – такая же маленькая, такая же хрупкая с треснувшим сердцем. Эрик приложил бы все силы к тому, чтобы эта трещина затянулась. Он задыхался от нежности и сейчас сильнее, чем когда-либо раньше.

Дёрнулся, проверяя на прочность свои путы. Глухо зарычал, в который раз обнаружив, что не в силах разорвать их. Сейчас к его услугам был только голос, и Эрик запел тихо и проникновенно старинную балладу о верности, о чести и о любви. Всё было в песне. Сердце билось и горело в каждом звуке. Это пламя светило ярко и ровно и согревало, и утешало, и предлагало отдохнуть на тёплых ладонях. Волшебный голос выводил восхитительные звуки, и тоска и отчаяние растворялись как-то сами собой. Она уткнулась ему в грудь и несколько минут спустя рваные и судорожные вздохи-всхлипы сменились спокойным и глубоким дыханием. Закрыв глаза, она следовала картинам, которые вставали перед внутренним взором, завлекали и пьянили. Здесь мешался сон и явь. Амина и не заметила, когда закончилась песня – каждая клеточка её тела впитала в себя волшебный звук и теперь уже пела сама.

***

– Ты молчишь?

– Рядом с тобой я немного глупею. Хочется говорить умные вещи и обязательно выражаться афоризмами.

– А в твоей голове не найдётся какого-нибудь афоризма, который помог бы нам?

– Увы, милая, я не всемогущий. Я могу утешить голосом, но разрывать им верёвки я не умею.

Его лицо смутно белело, словно луна сквозь пелену грозовых туч. Амина всегда поражалась тому, насколько он высок. Глаза Эрика время от времени вспыхивали кроваво. Выглядело это жутковато, поскольку будило странные видения. Видения, в свою очередь, вместе с темнотой и тишиной заставляли сжиматься от иррационального страха сердце. Не то, чтобы это сердце так легко было испугать – просто мистические сказки и истории, услышанные в детстве, начинали пускать корни и зеленеть именно в такое время, когда было тихо и непроглядно.

– У меня есть нож…

– Что?

– У меня есть нож, твой стилет, помнишь, ты как-то показывал мне. Я нашла его в твоей спальне на полу. Тогда-то я и поняла, что с тобой что-то случилось, и потеряла осторожность. Хотя я и раньше была не очень осторожна.

– Где он?

– Здесь, – Амина подбородком указала на себя и невольно хихикнула, – Марсель меня даже не обыскал. Ему такое и в голову не могло придти, чтобы я да сопротивляться стала? Слишком много доказательств моей беспомощности у него было вот и потерял обычную осторожность. По-правде говоря, я сама про этот нож вспомнила только сейчас…

– Это всё меняет, – перебил её Эрик. – Ну-ка, становись на мою ногу и держись крепче. Постарайся подтянуться и помочь мне приподнять тебя повыше.

– Что ты собираешься делать? – послушно выполняя его указания, спросила Амина.

– Попробую достать нож зубами.

– Что?

От неожиданности она соскользнула и проехалась подбородком по его груди. Эрик дернулся – инстинкт требовал подхватить её и зашипел – верёвка, о которой он забыл на миг, чувствительно впилась в его горло.

– Но как же…

– У тебя есть другие предложения? – сердито спросил Эрик.

–Нет, но… там же пуговицы, – нервно хихикнув, Амина попыталась снова встать на кончик его ботинка.

– Справлюсь как-нибудь.

С большим трудом он приподнял её. Неимоверно долго, поминутно оскальзываясь и начиная заново, шипя от боли и ругаясь сквозь зубы, Эрик добрался до пуговиц на лифе платья и расстегнул их. Несмотря на напряжение, не мог не заметить, как она волнуется.

– Не бойся, половина дела уже сделана. Осталось совсем немного, – ободряюще сказал он.

– Я не о том, – ляпнула Амина и почувствовала, как нестерпимо запылало лицо.

В первую минуту Эрик не понял странного тона, каким были произнесены слова. Но кусочки паззла – темнота, тесные объятия, её волнение – быстро нашли своё место, и он, изумившись тому, что такая простейшая мысль до сих пор не пришла ему в голову, едва не опустил ногу, на которой с большим трудом удерживалась Амина. Он глубоко вздохнул, чтобы не рассмеяться в голос.

– Не волнуйся, я осторожно, – мягко сказал Эрик, – подвинься ближе, а то я себя задушу прежде, чем успею дотронуться до тебя.

От прикосновения тонких холодных губ к коже побежали мурашки. Изо всех сил Амина старалась не думать, не представлять, что могло бы случиться как раз в это время, если бы они не оказались здесь. Венчание к этому моменту, наверное, уже закончилось бы, и они остались одни… Неподходящие мысли, неподходящее время, но они всё равно упрямо лезли в голову.

Эрик слегка отстранился и, подняв глаза, заглянул в её лицо. Темно. Но ночь – его друг и, скрывая от других, ему она открывала картины невидимые другим. Он не смог бы разглядеть румянец на её щеках, но дрожание губ от смущения или от чего-то другого (наверное, хотелось бы, чтобы это было что-то другое) – легко угадал.

– Надеюсь, ты не запрятала стилет глубоко, – в голосе его слышалась улыбка, от чего она смутилась ещё больше. – Ты можешь пошевелить руками?

– С трудом. Затекли очень…

– Я достану нож, ты – обернёшься вокруг меня и возьмёшь нож пальцами. Постарайся распилить верёвку на моей шее, – распорядился Эрик, – будь осторожна и держи нож крепко – это наш шанс. Единственный.

Он старался говорить деловито и ровно, чтобы помочь ей успокоиться.

– Всё будет хорошо, поверь мне.

– А что потом?

– Потом – будем решать потом.

Сложно описать все действия, которые пришлось им проделать, чтобы освободиться. Но всё закончилось благополучно: стилет не выпал из дрожащих пальцев, не было случайной раны, чего так боялась Амина. Руки её так дрожали, что стилет много раз соскальзывал с верёвки и едва не касался его шеи. Она справилась. Потом ей пришлось снова обернуться лицом к Эрику и наощупь перепилить верёвки, которые стягивали его руки. Дальше он освободился сам и освободил её. Времени это заняло немало. Сквозь оконца под крышей уже просачивался слабый свет. За стенами, должно быть, наступал глухой предрассветный час.

– В самый раз, – с облегчением выдохнул Эрик.

– Что теперь?

Он молча взял её за руку и потянул в сторону брёвен у стены, но в этот момент, открываясь, заскрипели ворота.

***

Эрик метнул нож к двери в темноту, наудачу. Несмотря на ночное зрение разглядеть цель было сложно. Глухой рык сообщил, что теперь противников – на одного меньше.

Их осталось двое. Марсель наступал прямо, не таясь, отвлекая внимание, Поножовщик заходил из-за спины. Они не сомневались в успехе – добыча, конечно, была не так слаба и беспомощна, как они надеялись, но что она могла поделать голыми руками против ножей? Огнестрельного оружия у Марселя не было – выстрел привлёк бы ненужное внимание, да и не в его привычках устраивать шумные яростные разборки. Он всегда действовал тихо и расчётливо, чтобы наверняка.

Амина судорожно обхватила Эрика со спины, пытаясь защитить, не соображая от страха, что мешает…

– Отойди! – рявкнул Эрик, отступая назад и стараясь оттеснить девчонку. Марсель пока не успел оценить манёвр своих противников и перекрыть единственный возможный выход: по штабелям неровно сложенных дров и на крышу. Эрик разглядел эту возможность, когда был привязан, а надежды освободиться не было никакой. Амина цеплялась за него, мешая движению, и он наклонился вперёд, чтобы случайно не задеть, когда придётся в очередной раз замахнуться, защищаясь от нападающих.

Поножовщик, получивший в первые минуты сильный удар в челюсть поленом, копошился в древесной стружке, стараясь подняться на ноги. На некоторое время можно было позабыть о нём и сосредоточиться на Марселе – крепкий и выносливый он представлял основную опасность. Его подельники были просто на подхвате. Основное дело – заказное убийство – он должен был сделать сам, поэтому пока держался в стороне, чтобы сохранить силы.

Марселю это бесцельное махание порядком надоело. Когда он планировал свое дело, он надеялся, что всё пройдёт быстро и легко, что перепуганная Амина сделает всё, что от неё потребуется, а немолодой и крепко связанный Эрик не сможет ничем помешать. Он надеялся, что влюблённая девушка будет безропотной, а влюблённый мужчина – покорным. Что может быть проще, чем убить человека, который не оказывает сопротивления?

Однако, в слабом свете фонаря, оставленного где-то возле двери, вдруг сверкнули два клинка, молниеносно выдернутые неведомо откуда скелетообразной добычей с лицом мертвеца. И захват, которым их удерживали, говорил об умении пользоваться ими не для обороны, но для убийства.

Собственно, ножи эти и создавались не для того, чтобы обороняться. Только убийство – молниеносное и беспощадное. Появились они за тысячи миль от этих земель, там, где вечное лето и где обитают животные, подарившие форму этому смертельному оружию. Руки Эрика обратным хватом удерживали kah-rahm-bit*. Маленькое, длиной не более пяти сантиметров обоюдоострое серповидное лезвие было уже проблемой. Добыча вдруг из миролюбивого и неуклюжего травоядного вдруг превратилась в хищника, вся поза которого говорила об умении убивать. Марсель выругался сквозь зубы – кто обыскивал пленника и почему ножи не были обнаружены? Но спросить было не с кого: Ножичек затих у двери со стилетом в глазу, Поножовщик копошился где-то у брёвен.