Текст книги "Зигзаг (СИ)"

Автор книги: inamar

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Я всё ещё не передумал.

– Это кто?

Шарлотта вновь почувствовала на себе быстрый заинтересованный и оценивающий взгляд двух мужчин.

– Нашёл у решёток возле Оперы, – ответ прозвучал так, словно речь шла о потерянной вещи.

– Что они там делали? – вопрос был глупый, но спросонья и не то скажешь.

– Отходили ко сну, – ехидно объяснил Эрик и уже иным странным и непривычным для него голосом, словно он в чём-то оправдывался, добавил, – я не мог её там оставить, да ещё и с двумя детьми. Вести вниз, опять-таки с детьми, было неразумно. Что мне было делать?

У хозяина маленькой квартирки на языке вертелось много названий мест, куда он хотел бы послать своего неугомонного знакомца, но он благоразумно промолчал.

Перс, у которого, кстати, было вполне себе добропорядочное имя – Самир ибн Сауд аль Халифа, был человеком отзывчивым, несмотря на долгую службу в качестве начальника тайной полиции. Сам он, наверное, не обратил бы на женщину внимания, если бы встретил на улице и уж тем более не стал бы приводить к себе домой. Но сейчас выбора у него особого не было. А вот старые привычки остались, и он, прежде всего, внимательно оглядел Шарлотту с головы до ног. Так же как и Эрик, он решил, что нищенка на нищенку совсем не похожа. Перед ним была маленькая, хрупкая и очень усталая женщина, за руку которой цеплялась не менее уставшая девочка в капоре и коротком пальто. Всё в облике маленькой девочки напоминало мать: то же бледное личико сердечком, алебастровая кожа, белокурые волосы и голубые глаза. Когда первый испуг прошёл, проявилось природное любопытство, и девочка стала оглядываться вокруг. Ей было лет пять, не больше.

У Шарлотты не было сил уже там, возле оперы, теперь же от долгого перехода (найти экипаж в такое время, по словам Эрика, было невозможно, поэтому они шли пешком) у неё совсем подкашивались ноги. Эрик отобрал у неё свёрток почти сразу (ребёнок оказался удивительно лёгким и затих, как по волшебству, едва оказался у него на руках), подставил женщине свой локоть, на котором она практически повисла, и медленно повёл всю компанию в сторону единственного места, которое пришло ему на ум. Он вовсе не был уверен, что Самир встретит его с распростёртыми объятиями. Но он помнил разговор, после которого прошло времени всего ничего, и надеялся, что давний знакомый (пожалуй, Эрик не мог назвать его другом) по крайней мере, выслушает прежде, чем указать на дверь.

Теперь, очутившись в тепле, Шарлотта почувствовала, что мир вокруг ускользает куда-то, затягиваясь тёмной пеленой, и что квартира, в которой она оказалась, медленно заваливается куда-то вбок.

Самир подхватил обмякшую женщину и уложил её на маленький диванчик. Девочка, не выпуская материнской юбки, присела на краешек. На чумазом личике слезы прочертили светлые дорожки. Она тихонько всхлипывала, не решаясь пошевелиться.

Выпрямившись, Самир в упор глянул на Эрика внимательными и совсем не сонными глазами, предлагая объясниться.

– Послушай, Самир, ну не мог я оставить её там, на улице. Ты видишь – она на нищенку не похожа. Скорее она выглядит как человек, с которым внезапно случилось какое-то несчастье.

– Не думал, что ты такой отзывчивый, – окинув его взглядом, заметил перс, – особенно в свете славы, которая о тебе ходит.

Раньше Эрик, вероятно, рассердился бы, но переживания последних дней несколько изменили его настрой и теперь такие слабые выпады его не трогали.

– Я и сам от себя такого не ожидал, – усмехнувшись, обронил он. – Её надо приютить ненадолго, возможно день или два.

– А что потом?

– Потом я подыщу ей что-нибудь.

– Ты знаешь, кто она такая, откуда? Что ты с ней будешь делать, в самом деле? Ей ведь надо не только жить где-то, но и ещё на что-то… Что ты о ней знаешь?

– Ничего не знаю. Какой-то я стал … чувствительный, – тяжело вздохнул Эрик.

– Да уж! – Самир цокнул языком и оглянулся на Шарлотту, после минутного разглядывания, добавил, – а она хорошенькая. Лет двадцать пять на вид. Руки нежные – к тяжёлой работе не привыкла, но явно не дама из общества.

– Почему? – удивился Эрик.

– Как бы тебе объяснить, – замялся перс, – взгляд другой. Аристократки даже неумытые и в рубище смотрят иначе. А здесь … м-м … привычка повиноваться, понимаешь?

– Не совсем…

– Обогащайтесь посредством труда и бережливости и вы станете избирателями**, – непонятно проговорил Самир и смолк.

Шарлотта слабо зашевелилась и открыла глаза, забормотала что-то по-немецки, но тут же, словно проснувшись, перешла на французский язык:

– Простите, я, кажется, немного устала, но сейчас мне уже лучше, – она привстала, пытаясь оправить мятое платье и хотя бы немного пригладить растрепавшиеся волосы, чтобы, как говаривала её матушка, “выглядеть соответственно положению”.

Хотя, какое у неё положение – мелькнула горькая мысль – голодная, оборванная, бездомная бродяжка. Правда, сейчас Шарлотта всё же более верила в свою счастливую звезду, чем пару часов назад. Теперь она и дети в тепле, возможно их даже накормят… Ме́льком вспомнился эпизод, когда она робко попыталась попросить еды в какой-то булочной. Хозяин там был добр и дал ей маленькую сладкую булочку, которую Шарль и Лиза моментально сгрызли до крошки.

Лиза все так же боялась выпустить из рук её юбку, а Шарль не покидал рук уличного незнакомца и не подавал признаков жизни. Мужчина держал ребёнка так, словно у него в руках были дрова для камина – неловко и неуклюже, и, казалось, что он боится обронить, рассыпать или как-то иначе навредить своей ноше. Шарлотта шагнула, чтобы забрать мальчика, но её остановил голос хозяина:

– Вот и хорошо, мадам, меня зовут Самир, это – мой слуга, Дариус, как мне называть вас?

– Шарлотта Дюпон, – попытавшись приветливо улыбнуться, ответила Шарлотта.

– Прекрасно, мадам Дюпон. Сейчас вам нужно привести в порядок детей и уложить их спать. Дариус принесёт им молока и покажет вам, где ванная. Завернут у вас кто – мальчик?

Шарлотта кивнула.

– Эрик, положи его пока на диван. А вот и Дариус с молоком и хлебом. Мадам, – Самир галантно поклонился, Шарлотта даже слегка порозовела от удовольствия, – будьте так добры, ванная в той стороне, – он указал на дверь, – там найдётся всё, что вам потребуется, – он проводил взглядом женщину, ласково подтолкнув девочку в том же направлении. – Дариус, найди в моём гардеробе что-нибудь, чтобы можно было ребёнка переодеть. Боюсь, дамского у меня ничего нет… Что? – спросил он, заметив, как Эрик разглядывает его.

– Никогда не видел тебя без твоей папахи. Я думал, она у тебя к голове прибита.

– Так же как маска к твоему лицу, – парировал перс.

При этих словах Шарлотта резко обернулась от двери и – удивительное дело! – только сейчас разглядела, что лицо уличного незнакомца скрывалось за маской.

– Поторопитесь, мадам, – уверенный голос хозяина заставил её прервать свои наблюдения, – уже поздно, детям пора спать.

Эрик усмехнулся – распоряжаться Самир умел, ни лишнего слова, ни ненужного движения. Если у него и были какие-то сомнения или вопросы, то он держал их при себе до поры до времени.

***

– Можно подумать он не живой, – заложив руки за спину, перс наклонился над мальчиком. – Ни звука, ни движения, странно для такого маленького ребёнка. Обычно они более… беспокойны.

– Она сказала, что он голоден и в таком забытьи уже несколько часов, – пожав плечами, ответил Эрик и, не дожидаясь приглашения, прошёл и сел, наконец, давая отдых усталым ногам.

– Я даже дыхания не слышу, ты уверен, что он живой?

– Некоторое время назад он даже плакал, правда, как-то странно…

– Как?

– Подвывал, как побитая собака.

Самир, покачав головой, осторожно отвернул полу пальто, в которое был завёрнут ребёнок, и резко выпрямился:

– А это что такое?

Эрик в один шаг преодолел расстояние до дивана: правая рука мальчика от запястья до локтя была замотана тряпицей, пропитавшейся кровью.

Комментарий к – 3 -

*реконструкция Парижа в середине 19 века под руководством префекта барона Оссмана

**слова, приписываемые Франсуа Гизо, главе кабинета министров времён Июльской монархии. В результате избирательной реформы 1831 г. из-за высокого имущественного ценза лишь 57 тыс. граждан 35-миллионной Франции получили право баллотироваться в палату депутатов. Возможно, перс хотел этими словами намекнуть на буржуазное происхождение Шарлотты.

========== – 4 – ==========

Мальчик был таким крошечным. Насколько девочка была похожа на свою мать, настолько же мальчик не напоминал её ничем. Совсем. Можно было сколько угодно выискивать знакомые черты – их не было, словно эти двое не мать и сын, а совершенно чужие люди. До сих пор Эрику казалось, что такого не бывает. Ребёнок был маленький и белоснежный – такими обычно изображают херувимов. Только вот на голове курчавились не золотистые, а совершенно невообразимого огненного цвета волосы, при этом на лице не было и намёка на веснушки. Маленькое личико, искажённое болью, – Эрик никогда не видел, чтобы на детском лице так явно проступало страдание, и при этом мальчик не плакал. Лишь слабое дыхание рвано и сипло вырывалось из его слабенькой впалой груди. Когда он пытался втянуть воздух в лёгкие, грудь проваливалась, являя взгляду страшную яму, словно в грудине не было никаких костей. Ви́дение маленького человечка, судорожно цепляющего за жизнь рваными вдохами, повергало в ужас видавших виды мужчин.

Когда двое взрослых склонились над ним, ребёнок слегка приоткрыл глаза, и они оказались бледно золотистого цвета. От боли или таков был их цвет от рождения, но в тот миг, когда их глаза ненадолго встретились, у Эрика возникло чувство, что он подобрался к логову тигра и беззастенчиво заглянул в его очи – таинственные и глубокие, глаза дикого зверя, повидавшего на своём веку так много, что всё сущее кажется ему мелочью по сравнению с его страданиями, его воспоминаниями и впечатлениями от прожитого.

В первую минуту, когда они увидели окровавленную ручку, обоих накрыла волна беспомощности. Мальчик тяжело дышал и почти не шевелился. Очнулись, услышав сдавленный всхлип: Шарлотта стояла за их спинами, прижимая руки к груди. Она вся словно превратилась во взгляд, и взгляд этот выражал неописуемый ужас. Казалось, в эту минуту, здесь и сейчас, она рухнет и больше не поднимется. Самир мигом очутился рядом и подхватил зашатавшуюся женщину:

– Мадам, вам следует уложить девочку, она очень устала…

– Но как же… – слабо пролепетала Шарлотта.

Перс был неумолим, в голосе прозвучали металлические нотки:

– Здесь всё будет в порядке, уверяю вас. Мадам, ваша дочь нуждается в вас.

Он решительно развернул её в сторону своей комнаты, где была приготовлена постель. Шарлотта побрела в указанную сторону, даже не заметив, что девочка осталась стоять на месте. Повинуясь едва заметному жесту, Дариус последовал за ней, подхватив сонную девочку на руки. Возвратился он через минуту.

– Помнишь Арно? – Спокойно спросил Самир. – Приведи его.

Степенно поклонившись, Дариус моментально исчез. Ни шума, ни резких движений, ни восклицаний. Перс был собран и сосредоточен – это была привычка, которая заставляла мысли двигаться стройно, и она же не допускала влияния эмоций.

– Кто такой этот Арно? – Тихо поинтересовался Эрик.

– Старый знакомый, – неопределённо обронил Самир.

Не прикасаясь к ребёнку, он внимательно осмотрел его. Осторожно взялся за маленький пальчик, пытаясь пошевелить им. Это вызвало мгновенную реакцию – глаза ребёнка широко распахнулись и он заплакал. Обессилевший, он не мог кричать так, как, возможно, заплакал бы сильный и здоровый ребёнок в таком положении, – он действительно скулил и подвывал. Высокий смуглый лоб перса прорезали глубокие морщины, губы превратились в тонкую ниточку, его огненный взгляд обратился в сторону Эрика:

– Ты знал?

–Всё, что знал, я тебе рассказал. Ребёнок был завёрнут. Как и что я мог узнать? Или тебе интересно – не сотворил ли я этого? – Возмутился Эрик, сердито воззрившись в ответ. – Я душегуб, но не настолько. Неужели ты так ничего и не понял? Есть пределы даже для моей ненависти – на маленьких нищих детей она не распространяется.

– Не знаю, что там, но выглядит препакостно, – пропустив гневную отповедь мимо ушей, перс выпрямился и сцепил пальцы за спиной. – Не сердись, – примирительно заметил он, – старые привычки, знаешь ли. Подозревать всех – это у меня в крови, – он прошёлся по комнате, постоял, пару раз перекатившись с носка на пятку и обратно, о чём-то раздумывая. – Дело осложняется, – непонятно пробормотал он, возвышаясь над диваном, как монумент.

– Одно в тебе никогда не изменится, – недовольно проворчал Эрик, – любишь говорить загадками.

– Да? – оглянувшись, Самир неожиданно улыбнулся тепло и ласково. – Загадочная речь нужна, чтобы скрыть замешательство.

– Буду знать, – хмыкнул его собеседник. – Так кто же всё-таки этот Арно?.. Ты ведь знаешь мою маленькую проблему.

– Не бойся, – окинув его взглядом, ответил Самир, – ты выглядишь, как экстравагантный аристократ, и отношение к тебе будет таким же. Заметят тебя лишь тогда, когда в тебе будет нужда, и только тогда, когда ты сам этого захочешь. Мои гости, обычно, не любопытны.

***

Арно оказался невысоким сморщенным человечком с большой головой, покрытой каштановыми непокорными кудрями. Одет он был в темно-зелёный сюртук и такого же цвета панталоны. Одежда сидела на нём как-то неуклюже и мешковато, словно была на размер больше, но в следующую же минуту, едва сморгнув, смотрящему казалось, что она была ему невероятно узка и коротка. Он походил на сгусток какой-то вязкой жидкости, которую всё время переливают из сосуда в сосуд. И она, не успев принять форму новой колбы, в следующую секунду вынуждена приспосабливаться уже к другим условиям. Руки и ноги его шевелились так быстро и изворачивались так немыслимо, что, казалось, будто они прикручены к туловищу шарнирами. Пока он шёл к дивану, на котором лежал мальчик, он умудрился запнуться почти за всю мебель, которая стояла в комнате, хотя никто из присутствующих не мог понять каким образом всё, обо что он споткнулся, оказалось на его пути.

– Это – врач? – тихо и удивлённо спросил Эрик, наблюдая за удивительными кульбитами, совершаемыми вошедшим человеком.

– Можно и так сказать, – туманно обронил перс.

Казалось, Арно твёрдо решил добраться до дивана, чего бы ему это ни стоило. На маленьком лице упрямо сверкали тёмные глаза, сурово насупленные кустистые брови, как шторки нависали над ними. Большой нос с горбинкой, придававший его профилю горделивое поистине королевское величие, морщился, то ли испытывая неприятные запахи, то ли от чего-то другого. А имеющиеся под носом полные красиво очерченные губы непонятно чему улыбались. Казалось, все части его тела жили, словно сами по себе, но всё же подчинялись какому-то неведомому порядку.

– В чём дело? – спросил он неожиданно густым басом, обернувшись в сторону перса и кивая ему и всем остальным, находящимся в комнате одновременно.

Он как-будто видел сразу всех. Шарлотта, к тому времени уже уложившая спать девочку и сумевшая кое-как взять себя в руки, спряталась за Эрика, вцепившись в его руку, и испуганно дивилась новому человеку.

– Для тебя есть работа, – кивнув в сторону дивана, ответил Самир.

– Это я уже понял, – кивнул Арно. – Я спрашиваю о другом.

Острым оценивающим взглядом он зыркнул в сторону Шарлотты и принялся разматывать повязку. Движения его были очень осторожны и бережны, но ребёнок дёрнулся и визгливо закричал, когда приподняли его руку. Арно мигом приложил к его лицу пропитанную чем-то тряпочку, неведомо как и когда оказавшуюся в его руках. Тельце обмякло, и дальше действия врача уже не сопровождались криками. Шарлотта всхлипнула и судорожно затеребила рукав Эрика, в который вцепилась.

– Я слушаю вас, мадам.

Шарлотта едва не подпрыгнула от неожиданности, услышав обращённые к ней слова. Заикаясь, она попыталась что-то сказать, захрипела и едва не упала в обморок, слабо опираясь на руку подхватившего её Эрика.

– Не стоит пугать моих гостей, Арно, – заметил перс, – они тебя не знают и твои манеры им непривычны.

Гуттаперчивый посетитель едва заметно усмехнулся.

Самир поставил стул рядом с диваном. С немалым трудом отцепив пальцы молодой женщины от руки Эрика, усадил её.

– Мадам, – вежливо склонился перс, – расскажите, что случилось с вашим ребёнком. – И отошёл в сторону, оставив Шарлотту один на один с пугающим незнакомцем.

Вокруг неё так много было незнакомцев сегодня! Она пыталась осознать всё и привыкнуть ко всему, но была слишком истощена и напугана, чтобы здраво мыслить или хотя бы связно описать свои злоключения. Некоторое время она просто открывала и закрывала рот, словно рыба на берегу. Тёмные глаза человека, сидевшего напротив, сверлили её, и во взгляде его светился интерес патологоанатома.

Шарлотта замялась, не имея сил даже просто разлепить губы не то, что что-либо произнести, и тогда её плечи сжали крепкие сильные пальцы. Это пожатие в первую минуту показалось ледяным, и поселило вьюгу в её сердце. Она подняла голову и голубые почти прозрачные глаза встретились с бесстрастным взглядом уличного незнакомца (Шарлотта вспомнила, что хозяин этой квартиры называл его Эриком). Пальцы Эрика осторожно погладили её плечи у основания шеи, и напряжение как-то само стало рассеваться. Страх не ушёл, он, словно отступил. Руки-спасительницы, соскользнув, застыли на спинке стула. Шарлотта чувствовала силу, исходящую от них, укрытых ласковыми объятиями превосходных кожаных перчаток. Тонкие пальцы теперь даже не касались её, но были в такой близости, что касание было легко вообразимо. Придумать и ощутить – это то, что ей всегда удавалось. Она вздохнула и стала рассказывать о том, что произошло, почти не всхлипывая и не сбиваясь, точно и обстоятельно, под аккомпанемент тихого посапывания ребёнка. Арно сидел на полу, обхватив коротенькими руками свои колени, и кивал в такт её рассказу. Взгляд его скользил, одновременно осматривая мальчика.

– Собака не просто прокусила руку, она прокусила кость. Вам повезло – перелом только в одном месте, – качнув головой в ответ на её вопросительный взгляд, сказал Арно. – У меня нет с собой приспособлений, чтобы сделать твёрдую повязку, но завтра я вернусь и закончу работу. На первый взгляд всё не так страшно. Поглядим, что будет дальше.

– Он так невыносимо плачет, – прижав руки к груди, всхлипнула женщина, – не может быть, чтобы всё было так просто…

– Давайте я сломаю вам руку, а потом потаскаю прямо так часа два или три или, может быть, больше, – едко заметил Арно. – Сколько времени прошло с тех пор, когда он кушал? Я спрашиваю не про крошки, которые попадали в его рот, а о настоящей еде: каша, мясо или что там ещё? Он истощён до крайности. Как он вообще ещё жив.

Он переглянулся с Самиром, который молчаливо стоял в стороне ото всех.

– Сейчас найдите мне какую-нибудь палку, прямую и крепкую. Я обработаю и забинтую рану. Мадам, сколько лет вашему ребёнку?

– Почти четыре…

– Сколько? – удивился Арно. – Он выглядит гораздо меньше того возраста, который Вы назвали.

– Я не знаю, – пожала плечами Шарлотта, – он всегда был таким. Всегда был крошечным и слабым. Плохо ел, мало рос и почти не набирал вес. Может быть, поэтому он плохо ходит и совсем не говорит.

– Не говорит? – четыре человека одновременно глянули в её сторону. Шарлотта выпрямилась и поджала губы в ответ на недоверие, которое ей послышалось в этом восклицании.

– До сих пор ни единого слова, – покачала головой она.

– Но он понимает, когда с ним говорят и чего от него хотят? – уточнил Арно.

– Да. Иногда мне кажется, что слишком хорошо понимает, но почему-то не желает открывать рот. Андрэ… это мой муж, его отец… его всегда сердило молчание Шарля. Он думал, что мальчик просто упрямится. Лиза всегда была болтушкой. Мы пытались показывать его врачам, но никто ничего не смог нам объяснить. Даже то, почему он не хочет ходить, хотя ноги его вполне здоровы и крепки.

***

– Какой невыносимо тоскливый день и невероятно долгая ночь, – тяжело вздохнув, пробормотал Эрик, разглядывая потолок в своей ванной комнате.

Если к его собственной комнате можно было применить изречение “Memento Mori”, то здесь всё прямо дышало призывом “Non obliviscaris circa vitam”*. Свою спальню он намеренно создал похожей на склеп, она служила для самоистязания упрямого испорченного сердца, всё ещё не желающего смиряться с тем, что его хозяину нет места среди живых. Ванна же была единственным местом, где он позволял себе побыть сибаритом. Начиная от белоснежных стен с узорами и самой ванны, какой и у королей не часто встретишь, заканчивая всевозможными душистыми маслами и пенками. Он мог сидеть здесь часами, когда не чувствовал больше ничего.

Часы в гостиной пробили шесть раз. Шесть утра или шесть вечера? Наверное, утра… Мысли снова тянулись медленно, только теперь от усталости. А ведь он и в самом деле устал – с удивлением осознал мужчина. Впервые за долгие, прямо-таки бесконечные, недели без Кристины он устал не от тоски, а от впечатлений.

Вода окутывала, снимая напряжение, расслабляя, и Эрик практически заснул в облаке душистого пара, пока часы грубо не вырвали его из царства Морфея, и всё снова стало на свои места: он снова был один, и он снова ощущал свою тоску. Но где-то там, на самом краешке сознания слабым предположением бродила какая-то мысль, даже не мысль – ощущение, чувство, надежда – сразу и не определишь, что это. Так сквозь сумрак ночи проступает ожидание рассвета, когда ещё нет и намёка на него, но всё вокруг знает, что он идёт. И не потому знает, что рассвет всегда приходит на смену ночи, а потому что он, Рассвет, приближается именно сейчас. В этот самый миг в небесных высях творится некое волшебство, которое язык не поворачивается назвать банальными физическими изменениями. Это именно волшебство, что двинет весь огромный могучий механизм, заставит вращаться колёса и шестерни и, спустя всего ничего мир распахнёт свою ширь, покоряясь новому движению, новым событиям и тем изменится сам безвозвратно.

Всего лишь несколько часов назад неожиданная встреча отвлекла Эрика, направила мысли в иную сторону, заставила его быть деятельным, что-то решать, куда-то идти. Шарлотта отвлекла его от того, что мешало дышать, заставляло тело ныть, а душу корчиться в попытке преодолеть боль. И в тот момент он даже не думал ни о смерти, ни об одиночестве, ни о чём, что составляло предмет его размышлений раньше. Он откликнулся на зов, потому что натура деятельная не может долго находиться в мрачном бездействии.

Гораздо позже умные психологи определят положение, в котором он очутился после потери единственной, которую любил, состоянием психологической беспомощности. Когда человек сознаёт факты, а сделать с ними ничего не может или не знает, что нужно делать. Эрик двигался всегда. Чтобы не упасть, надо идти – таково было его убеждение. Но уход Кристины, казалось, отнял у него даже это убеждение. И вот появился некто, кому потребовалась помощь. Эрик не был альтруистом, долгое время его не волновали ничьи проблемы, кроме собственных, пока не появилась Кристина. Но и Кристина была всё же его желанием, его нуждой, потребностью. И только тогда, когда она сделала требуемый выбор, он вдруг осознал всю бездумную детскую жестокость своего поступка, весь эгоизм свой. С ужасом Эрик осознал, что любя – он не любил. Он не думал о девушке, он просто желал её для себя и упивался своим желанием. Простая мысль посетила его – он не умел любить, а эта маленькая наивная девочка не сумела бы научить его этому и, хрупкая и нежная, сломалась бы при первом его порыве. Его неутолимая жажда погубила бы их обоих. Поэтому он и отпустил её.

Находясь на самом дне, барахтаясь в глубине своего отчаяния, он уже смирился с тем, что не выплывет. Он и не хотел спасения. Но появление у порога неведомых, страждущих и ищущих помощи – иной, не такой, которая нужна была бы ему самому, если бы вздумал просить, – но помощи, Эрик в какой-то момент воспринял это событие, как перст судьбы. И, не задумываясь в тот момент ни о чём, испытывая в душе какое-то странное непривычное, утерянное с недавнего времени чувство стремления, причину которого он не смог бы определить так же, как и не смог бы объяснить само это чувство, Эрик откликнулся на тайный зов, исходивший, словно не от этих обделённых и оборванных, а из высших сфер – оттуда, куда доселе он привык обращаться только со словами ненависти и горьких упрёков.

Однако же, время шло и промедлений не прощало. Необходимо было позаботиться о новых подопечных. Выбираясь из ванны, Эрик мимоходом подивился тому, как изменилось его настроение всего лишь за ночь. Тело с неохотой, но всё же вспоминало прежние быстрые и ловкие движения. Оно словно сопротивлялось изо всех сил, пытаясь вернуть себе покой. Ему не было дела до того, что его бездействие означало смерть для хозяина. Телу было слишком комфортно, чтобы оно могло так просто расстаться с неподвижностью. Но разум понемногу забирал власть в свои руки, требуя от отлаженного ранее механизма привычных поступков, а если требования не исполнялись, разум мог и прикрикнуть. Эрик усмехнулся, почувствовав, как в груди гулко и сердито ухает его сердце. Он уже и забыл, что оно может не болеть, не стонать, а просто биться, толкая по жилам ледяную кровь, заставляя её омывать мертвеющие органы и тем вселять жизнь в него, в Эрика, отчаявшегося и почти смирившегося с предстоявшим свиданием со смертью.

С тех самых пор, как у него появились деньги, Эрик всегда тщательно следил за своим внешним видом, тратя немыслимые средства на одежду, пытаясь красотой платья убедить себя в незначительности своего уродства. Хотя деньги всё равно некуда было тратить, пока не появилась Кристина. Тогда он испытал незнакомое ему ранее и тем ещё более удивительное чувство удовольствия от самой возможности кому-то что-то подарить. Когда он понял, каким образом может выразить всё восхищение, которое испытывает. Он ловил малейшие намёки на удовольствие, которые мелькали на лице Кристины, когда она пользовалась подаренными вещами. Он надел ей на палец кольцо, сопровождая свои действия словами, которые так напугали её – он это видел, – но Эрик всего лишь хотел преподнести ей драгоценный дар и не знал, как она отнесётся к этому. Обручальное кольцо было символом в мире, к которому принадлежала она и где не было места ему. Но Эрик желал, чтобы хотя бы что-нибудь напоминало ей о нём. Ведь все иные подарки Кристина оставила без внимания и пользовалась ими только тогда, когда у неё не было выбора.

Эрик встряхнулся, пытаясь отогнать мысли, которые снова повергали его ум в смятение, а сердце – в тоску. Вольно или не вольно, но он теперь отвечает за этих найдёнышей, а потому не может позволить себе отчаяния, по крайней мере, до тех пор, пока что-то не решится. В его доме не было зеркал, но они и не были нужны. Тонкие холодные пальцы привычными движениями натягивали, завязывали, застёгивали, оправляли и оглаживали одежду до тех пор, пока хозяин, оглядев себя с ног до головы, не остался полностью доволен собой.

Эрик осторожно примостил на лице маску из светлой тонкой кожи. Издали её можно было даже принять за настоящее лицо. Привыкнув прятаться, он достиг замечательного искусства владения своими масками. Самир был прав – Призрак действительно походил на экстравагантного иностранца. Богатое платье и тугой кошелёк как по волшебству отвлекали служащих магазинов, которые он посещал, от его лица. И самый неистребимый интерес стихал, когда в ловких пальцах сверкали золотые.

Трость и цилиндр – непременные атрибуты скучающего аристократа, которому некуда девать свободное время, – и он был готов. Эрик усмехнулся, в очередной раз, испытав удовольствие от мистификации, которую собирался провернуть. Зная правду о себе, он ловил восхищённые и заинтересованные взгляды в свою сторону, когда шествовал по бульварам. Испытывал злобное веселье, представляя ужас всех этих дам и джентльменов, если бы они увидели его истинное лицо, но это веселье практически всегда заканчивалось усталостью и тревогой. Каждый раз он убеждал себя, что это единственное внимание, на которое он может рассчитывать.

Пока не появилась Кристина. Кристина… Сердце вздрогнуло и на секунду зависло в пустоте. Трость едва не раскололась, когда Эрик швырнул её в стену.

Не заботясь о ней, ненавидя её всеми силами души, словно этот кусок полированного дерева единственный был виноват в том, что Кристина ушла, Призрак быстро покинул подвалы Оперы, собираясь посетить модные магазины, чтобы купить одежду найдёнышам.

Комментарий к – 4 -

* помни о смерти (лат)

** не забывай о жизни (лат)

========== – 5 – ==========

Несколько лет назад, после окончания строительства Оперы, когда Эрик устроился, вполне освоился на новом месте жительства и обеспечил себе безбедное существование, он, наконец, решил изучить Париж, чтобы знать так, как мог бы знать его истинный хозяин. Излазить, исследовать от конька на крыше до самых глухих и тёмных подвалов, где живёт неназванный ужас, куда боятся спускаться даже самые отъявленные храбрецы. Вторая половина семидесятых годов девятнадцатого века, переживая относительное затишье во всевозможных военных баталиях, переместившихся в колонии, представляла к таким исследованиям много возможностей.

Любознательный от природы, Эрик принялся за изучение нового со всем пылом, на какой был способен. Архитектура, культура, история старинного города – он отыскал всё, что мог, и изучил так, как может изучить человек, которого стремление к знанию захватило давным-давно и практически стало дыханием. Дома, улицы, переулки, районы – от старинного Марэ до самых отдалённых окраин, где изучать можно разве что только грязь под ногами – Эрик был счастлив, как никогда раньше. Он влюбился в Париж или город влюбил его в себя. Странный, противоречивый, свободолюбивый город, способный вспыхнуть в единый миг и растаять только от единого малюсенького солнечного лучика. Всего лишь за один век он пережил такое количество народных волнений и бунтов, что иным странам и народам и не снилось. Эрик не думал, что революция – это всегда хорошо, тем более в таких количествах, с такими трагедиями и таким количеством смертей. Но способность французов взбурлить, подобно горной реке, переполненной тающими ледниками, подняться в едином порыве, чтобы страшным шквалом снести неугодное и гнетущее, и снова вернуться в свои берега, чтобы жить и любить дальше, восхищала. Надежда найти своё место посетила его именно здесь. Здесь он захотел открыть миру своё лицо, чтобы быть как все. Что стало тому причиной – Эрик не задумывался. Задолго до появления Кристины Даэ Эрик, Призрак Оперы, был готов впустить любовь в своё сердце. Удивительная перемена произошла с ним. Эрик по-прежнему оставался мизантропом, всё так же ненавидел людей, но теперь почему-то не обвинял их в этом.