Текст книги "Зигзаг (СИ)"

Автор книги: inamar

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Я не собирался, как ты говоришь, – “свести счёты с жизнью”. Жизнь сама оставила меня, когда ушла та, ради которой я жил. Знаю, ты скажешь – ты ведь как-то существовал до того, как узнал о Кристине. И знал и любил я её слишком недолго, чтобы делить себя на до и после. Да, наверное, как-то существовал, вернее – делал вид. И долгое время делал это так хорошо, что обманул даже себя. Я всегда мечтал о том времени, когда кто-нибудь сможет посмотреть на меня иначе, чем все. Но долгое время мечты оставались мечтами – им не было достойного воплощения. Да и, честно говоря, я был просто занят и не имел времени раздумывать о своём одиночестве. Особенно, когда стал сам себе хозяином и имел возможность идти куда хочу и делать, что хочется. Но потом … – он на секунду замолчал и закончил явно не так, как хотел, – можешь считать, что я просто постарел и теперь делю свою жизнь на две части: на ту, где была она и ту, в которой я не знал её. Теперь, когда я узнал о ней, я больше не могу быть один. Эта потребность жить для кого-то, кого-то любить и оберегать – это невыносимо! Иногда я готов был убить её за то, что она пробудила во мне все эти чувства и желания. Кристина – это моя болезнь, и я никак не могу выздороветь.

Самир стоял рядом, слушал молча, не шевелясь и не перебивая. Шестым чувством угадав серьёзность слов, произносимых сейчас. И боялся только одного – неосторожным словом нарушить установившееся хрупкое доверие. Эрик очень редко удостаивал его своей откровенности.

– Я взял с Кристины клятву. Она обещала, что навестит меня, когда я умру, и я хотел умереть, чтобы хотя бы таким образом встретится с ней. Ты понимаешь? Я готов был умереть только для того, чтобы она ко мне прикоснулась, пусть даже я ничего не почувствую! Одна только мысль о том, что это произойдёт, – а она сдержит обещание, я уверяю тебя – могла заставить меня совершить то, что мне глубоко противно. Я готов был наложить на себя руки. Я всегда сопротивлялся такому желанию, когда оно охватывало меня. Здесь же я готов был сдаться. Представляешь себе степень моего безумия, если я готов был презреть то, что для меня всегда было свято – жизнь.

– Ты или эгоист, каких поискать ещё, либо противоречишь себе, – хмыкнул Самир. – Ты забыл, что ради услады королевских очей работал палачом?

Неосторожное слово было сказано, но потребность выговориться оказалась сильнее. Эрик странно глянул на него и усмехнулся:

– Наверное, ты прав, чтобы выжить, я должен был приобрести холодный, свирепый эгоизм. Он бы меня защитил или стал моим выходным костюмом, что, в общем, одно и то же. Действительно, можно подумать, что мои слова продиктованы таким положением вещей. Я и забыл, что монстры не могут думать и чувствовать, как люди.

– Нет, Эрик, я вовсе не то хотел сказать, – спохватился перс.

– Понимаю, но сказал то́. Скажи, Самир, почему, когда матадор убивает быка на арене, никто не называет его убийцей, не клеймит, не завывает о том, что он, именно он, совершает преступление против самой жизни? Никто не показывает на него пальцем, обвиняя. Никто не говорит, что этот несчастный не умеет ценить, то, что даётся богом и им же только и может быть отнято. Коррида – это работа. Матадор убивает быка, мясо которого позже будет использовано для пира, для него бык – не жизнь, а работа. Я делал то, что меня заставляли делать. Нравилось мне это или нет никого не интересовало, выбора особого у меня не было – ты это знаешь не хуже меня. Я знаю, ты – мой друг. Ты знаешь меня лучше других или думаешь, что знаешь, и сейчас можешь сказать, что я давно мог бы распроститься со своей жизнью. Мне достаточно было только отказаться выполнять отданные мне приказы. Но моё сопротивление не спасло бы приговорённых, а моё участие позволяло им надеяться на быструю и безболезненную смерть. Прошу, не обвиняй меня в цинизме – только не сейчас! Я действительно думал так. А моя жизнь… Все же я не так уж хотел с ней расстаться в те времена. Я был уродлив и изгнан из общества мне подобных, я ненавидел всех за жестокость, небо – за то, что, как я думал, оно покинуло меня, себя – за то, что ничего не мог поделать с собой и своей внешностью. Но тогда я был ещё молод и, возможно, питал какие-то надежды. Время показало, что мои надежды не были совсем уж беспочвенны… Кроме того, таким образом, я хотел убить в себе всякие мысли о праве жить, как все. Человек – странное и противоречивое животное. Моё участие в казнях не было преступлением против жизни вообще, и совсем не говорит о том, что я ценю только свою жизнь.

– Твой ум хитёр и изворотлив, ты всегда найдёшь объяснение и оправдания, – в следующую же секунду Самир пожалел о сказанном, но делать было нечего. Эрик вздрогнул, как от пощёчины и печально глянул в ответ.

– Жаль, что ты так думаешь, – после странного волнения, которое охватило его некоторое время назад и потребовало, чтобы он высказал то, что лежало у него на сердце, едкий тон перса подействовал, как холодный душ. – Я думал, – начал, было, он, но продолжать не стал, отошёл и снова уселся в кресло.

Комментарий к – 8 -

* в 1836 г по всем восьми углам площади были установлены мраморные статуи; они символизировали восемь важнейших городов Франции; в каждом из огромных постаментов помещалась маленькая квартирка и в ХIХ веке власти сдавали это необычное жильё; в наше время здесь находится подземная стоянка

** Мифическое существо и фольклорный персонаж, оборотень в арабской, персидской и тюркской мифологии. Обычно изображается как существо с отвратительной внешностью и ослиными копытами, которые не исчезают при любых превращениях.

========== – 9 – ==========

Шарлотта проснулась внезапно, словно кто-то дунул ей в ухо или дёрнул за нос. Когда она ещё жила в родительском доме, рано утром так её будила Катрин, маленькая сестрёнка, забияка и сорвиголова. Приподнялась, опираясь на локоть, огляделась, как будто ожидала увидеть рядом с собой милое курносое личико с озорными серо-зелёными глазами, но рядом, свернувшись калачиком, тихо посапывала Лиза. И в эту секунду Шарлотта испытала лёгкое разочарование. Она скучала по своей семье и сейчас сожалела о своём поспешном бегстве несколько лет назад. В ушах, как продолжение сновидения, звучал быстрый говорок с раскатистым «р». Слова с этой буквой в устах Катрин звучали как горный обвал. Мимолётное воспоминание вызвало невольные слёзы. Шарлотта шмыгнула носом, стараясь справиться с собой, осторожно, чтобы не разбудить дочку, встала. Уставшая, она улеглась вчера, не раздеваясь, и прелестное платье, подаренное Эриком, безнадёжно измялось, а другого не было. Волосы растрепались, но это поправимо. Она вынула шпильки и гребень, распустила волосы и на ощупь соорудила причёску. Без зеркала было сложно. Даже в самые скудные времена её замужества, когда приходилось сильно экономить, у неё всегда было зеркало, и маленькое, и большое во весь рост. Андрэ знал, как ей нравилось смотреться в зеркало, и не отказывал в такой маленькой причуде.

Шарлотта руками расправила складки одежды и оглядела себя. Голубое шерстяное платье сидело как влитое на её фигуре, и она снова поразилась, как, не снимая мерок, одним взглядом Эрик сумел оценить её фигуру и купить вещь, которая сразу подошла ей по размеру. Цвет платья очень подходил к её глазам и волосам. В нём она представлялась себе неземным созданием и испытывала почти детское удовольствие от своей внешности. Платье едва слышно шуршало, когда она проходила по комнате, и этот звук заставлял её выпрямляться и «держать спину», как требовала когда-то мадемуазель Жюли, её гувернантка. Шарлотта снова всхлипнула и постаралась подавить рыдание. Сжав кулачки, она глубоко вздохнула: теперь только от неё зависит её судьба.

Удивительное событие перенесло её с парижских улиц в тёплый дом, неизвестные люди приютили её и детей, позаботились о них. Все эти вещи, одежда, врач для Шарля – всё это, наверное, очень недёшево. Побывав на улице в роли нищенки, Шарлотта очень боялась вернуться туда снова и была готова на многое, чтобы этого не случилось. Вспоминая события последних дней, она удивлялась поворотам своей судьбы, носившей её от одного берега к другому: от богатой обеспеченной и зависимой жизни в родительском доме до экономной и скудной, но свободной, жизни с самостоятельно избранным мужем. И вот теперь: от грозившей нищеты до относительно уверенного положения. Шарлотта надеялась, что неожиданные благодетели помогут, потому что больше надеяться ей было не на что. Ей было страшно: нужно было как-то объяснить своё появление в Париже без денег, без друзей, без какой бы то ни было помощи. Она боялась, что её поведение будет истолковано не в её пользу, и люди, проявившие к ней участие, отвернутся от неё так же легко, как обратили на неё своё внимание. Ей нужно было собрать всё своё природное обаяние, чтобы они заинтересовались ею. Она, конечно, была мила, но несчастия последнего месяца наложили отпечаток на её лицо. Оно стало хмурым и осунувшимся, глаза потеряли свой блеск, и под ними залегли тени, но с другой стороны именно это делает её облик трогательным и достойным жалости и покровительства. В голове Шарлотты словно тикал какой-то механизм, высчитывая возможные варианты событий и способы поведения для достижения нужных целей. Кто может осудить молодую одинокую женщину, мать двоих малолетних детей, оказавшуюся в столь затруднительном положении вдали от знакомых, друзей и привычной обстановки за то, что она пытается воспользоваться предоставленным ей шансом наладить жизнь?

Собрав всё своё мужество, она направилась было к двери и здесь снова замешкалась, в сотый раз оправляя складки и оборки. Из-за неплотно прикрытой двери послышался приглушенный голос. Говорил Эрик. Он, видимо, отвечал на какой-то вопрос, который ему задали раньше. Невольно прислушиваясь к доносившимся из-за двери звукам, Шарлотта сначала и не вникала в то, что он говорит, просто слушала голос и испытывала странные чувства: восхищение, смешанное со страхом. Она и хотела, чтобы с ней говорили таким голосом, и боялась этого, поскольку где-то глубоко внутри сидело опасение, что она не сможет противиться, что бы этот голос ни повелел. Незаметно теряя волю, она теряла способность мыслить. Оставались только чувства. Нечто подобное, наверное, испытывают мотыльки, когда стремятся к свету. Шарлотта терялась в догадках, каким образом человеческий голос мог быть настолько прекрасным. Ей в обычной жизни не встречались люди с такой сильной способностью очаровывать. Накануне она не обратила особого внимания на голос Эрика, видимо, сказывалась усталость, испуг и много чего ещё, да он и не говорил с ней много. Ей вспомнилось, что он вообще редко открывал рот и только в тех случаях, когда было не до того, чтобы слушать сам голос.

Внимая музыке голоса, она невольно вслушалась в слова и замерла, изумлённая и растерянная. В первую минуту в ней заговорила совесть. Она, конечно, была хорошо воспитана и знала, что подслушивать нехорошо, но тут же вспомнилось наставление матушки, которая была убеждена, что случайно подслушанные слова могут дать не только пищу для размышлений, но и возможность манёвра в сложной ситуации, а именно в такой ситуации Шарлотта и оказалась теперь. Кто знает, какие планы таятся на её счёт в умах неожиданных благодетелей? И лучше бы знать об этом заранее, поэтому Шарлотта возблагодарила своё природное любопытство, которое направило её в сторону двери в нужный момент, и приготовилась услышать что-нибудь, чем можно будет воспользоваться впоследствии.

…не называет его убийцей, не клеймит, не завывает о том, что он, именно он, совершает преступление против самой жизни? Никто не показывает на него пальцем, обвиняя. Никто не говорит, что этот несчастный не умеет ценить то, что даётся богом и им же только и может быть…

Здесь в кровати завозилась Лиза, и Шарлотте пришлось отвлечься, чтобы успокоить дочку. Вернувшись на свой пост, она застала уже конец речи, и он тем более её заинтересовал. Ей пришлось прижаться к двери вплотную, чтобы слышать тихие голоса. Эрик и Самир говорили едва слышно.

…был уродлив и изгнан из общества мне подобных. Я ненавидел всех за жестокость, небо – за то, что, как я думал, оно покинуло меня, себя – за то, что ничего не мог поделать с собой и своей внешностью.

«Уродлив? Что значит – уродлив? Что скрывает эта маска?» – Мысль скользнула краем сознания и пропала, задавленная любопытством.

…но тогда я был ещё молод и, возможно, питал какие-то надежды. Время показало, что они не были совсем уж беспочвенны. Я хотел убить в себе всякую надежду на право жить так, как все. Человек – странное и противоречивое животное. Моё участие в казнях не было преступлением против жизни вообще, и совсем не говорит о том, что я ценю только свою жизнь.

– Твой ум хитёр и изворотлив, ты всегда найдёшь объяснение и оправдание.

– Жаль, что ты так думаешь…

Тайному свидетелю показалось, что произнесённые слова ранили глубоко. За дверью установилось гнетущее молчание.

Подслушанный разговор произвёл тяжёлое впечатление на Шарлотту. Богатое воображение, выращенное на почве бульварных дамских романов, моментально нарисовало трагический образ страдающего незнакомца. Слова, сказанные Эриком, откликнулись в её сердце непонятным щемящим чувством. Боль, которую она угадала за простым сочетанием букв, вместе с маской и внезапным появлением там и тогда, где и когда она ничего уже не ждала, пробудили в ней некую сладкую истому. Внезапный романтический вихрь заставил её мысли перескакивать с одного образа на другой. Образы возникали перед её внутренним взором, словно сами собой. Это была ещё не любовь, наверно, даже совсем не любовь; возможно, это никогда не перерастёт в любовь, но в том, что чувство это доставит много приятных минут, Шарлотта была абсолютно уверена. Она бы, пожалуй, так и выскочила, и кинулась на шею своему спасителю, нарядив его в воображении в костюм романтического героя, и призналась в искреннем сочувствии к его несчастьям, и выразила готовность помогать во всём, но вовремя вспомнила, что слова, произнесённые за дверью, предназначались не для её ушей. Кроме того, оставалась ещё маска. Что она скрывает?

Теперь Шарлотта могла задуматься над этим, но не хотела. Определив для себя возможные пути наступления, она не желала сомневаться в своём выборе. Эрик представлялся ей очень интересной личностью, достаточно доброй и внимательной. Она была готова попытаться убедить его в необходимости стать её покровителем. Шарлотта решила позже разузнать о нём поподробнее, а сейчас, закусив губу, придвинулась ближе к двери, пытаясь расслышать, чем закончится эта размолвка.

Эрик, я … прости мне резкие слова. Я едва ли не впервые сказал, не подумав. Если бы я мог, я забрал бы назад свои слова, но…

– Но это невозможно и хватит об этом.

– Мадам, – Шарлотта едва не подпрыгнула от неожиданности, услышав за спиной тихий оклик. Дариус, несколько минут назад тихо посапывавший на стуле возле платяного шкафа, теперь смотрел на неё, и в глазах его светилось понимание. Шарлотта покраснела.

– Вот, решила выйти, – сбивчиво объяснила она и решительно толкнула дверь.

Двое мужчин обернулись на звук открывшейся двери. Самир стоял возле окна. На нём был царственный халат, надетый поверх белой рубашки с галстуком и жилеткой. Эрик сидел в кресле, хотя Шарлотте казалось, что голос его доносился от окна. Рукава его рубашки были закатаны, и Шарлотта увидела обнаженные по локоть руки – очень бледные и худые, даже костлявые. При виде Шарлотты Эрик быстро встал, оправил рукава и надел сюртук.

– Доброе утро, мадам, – вежливо наклонив голову, произнёс Самир. – У нас для вас хорошие новости. Вероятно, скоро ваш мальчик поправится. Я думаю, это скоро произойдёт? – Он обернулся к Эрику, направляя свой вопрос ему, нерешительно глянул, желая исправить неприятное впечатление, которое произвели его давешние слова.

– Все мы в руках бога, – со странной интонацией ответил Эрик и, старательно избегая взгляда Самира, направился к дивану вместе с Шарлоттой.

Она скользнула взглядом по личику спокойно спавшего ребёнка и отвернулась. Её недавний сон, чувства, вызванные им, всё ещё были рядом, бродили неясными всполохами сожаления и грусти, и в свете их вид спящего сына вызвал в ней неприятные воспоминания. Шарль внешне слишком походил на своего отца, которого, как уже давно поняла Шарлотта, она мало любила. Сын ничем не напоминал её семью.

Лиза казалась совсем другой: и внешностью, и манерами она пошла в её родных. В девочке не было практически ничего, что напоминало бы отца, поэтому неосознанно мать испытывала к дочери большее расположение, чем к сыну. Нет, Шарлотта не была злой или жестокой. Она, разумеется, любила обоих детей и заботилась о них, как умела, просто мальчику повезло меньше. Сама судьба посмеялась над ним, наградив странным и непонятным нравом. Непонятным не только для отца и окружающих, но даже и для матери. Связь с мамой, возникающая во время долгих дней существования в одном теле, могла бы помочь в признании и понимании своего дитя, но этого не случилось.

Шарлотта и её муж так и не сумели вызвать у ребёнка большого интереса к окружающему миру; они оставили свои попытки, и он рос одиноко – почти без общения. Что происходило в его маленькой голове, как и что он постигал, глядя вокруг широко распахнутыми, недоверчивыми, но всё равно очень любопытными глазами, не знал никто, да и не стремился узнать. О нём заботились, у него были игрушки, и одежда, и лакомства, но когда его карие глаза заглядывали в лицо обращавшимся к нему людям, те чаще всего старались отвести свой взор, не выдерживая пытливого, вопрошающего взгляда маленького ребёнка. Взрослым казалось, что этот взгляд в чём-то обвиняет, но ничего такого не было. Шарль просто пытался понять, что с ним не так, что вызывает в самых близких людях желание отвернуться от него. Он был такой же, как все: руки, ноги, тело, лицо – всё, как у других, и всё же не как у других. Возможно, потому что предпочитал смотреть и слушать, а не говорить. Почему-то произнесение звуков казалось ему неважным. Часто он шёпотом, почти про себя, пытался повторять слова, которые слышал, складывать их в предложения – коряво и неумело, как все маленькие дети, – но когда к нему обращались, он почему-то пугался и забывал все свои попытки. Тот же непонятный страх загонял глубоко желание спрятаться в объятиях матери или отца. В такие минуты Шарль казался особенно холодным и отстранённым, и постепенно ему стали платить тем же.

Он перестал смотреть в глаза и выискивать ответы на свои вопросы у взрослых. Но малыш не знал, где искать ещё, а вопросы вставали, копились и мучили нестерпимо, вызывая раздражение. Конечно, четырёхлетний ребёнок не мог объяснить себе всё просто и доходчиво. В его голове понимание присутствовало в виде смутных видений и те́м, которые часто вызывали головную боль, если он пытался думать. Ему не хватало знаний и слов, чтобы понятно объяснить самому себе правду о себе самом. Тогда он начинал капризничать и плакать. Он кричал и вопил до посинения, не позволяя прикоснуться к себе никому, даже матери, которую очень любил. Его оставляли, наконец, в покое, он замолкал и засыпал в одиночестве, не имея сил даже пошевелиться, и его сон сопровождали какие-то красно-чёрные тени, гулко бухающие где-то на краю слуха.

Сон не освежал, и мальчик просыпался с головной болью, усталый и ещё более раздражённый. Возможно, многое могла бы решить Шарлотта, если бы просто подошла, обняла его и не разжимала объятий, несмотря на все его буйства, и тем успокоила бы бесновавшихся внутри него демонов, но она не могла. В такие минуты мать боялась своего сына и испытывала к нему только отвращение.

Но сейчас Шарль был тих и спокоен. Бледное личико в окружении огненно-рыжих волос казалось восковым и безжизненным. На долю секунды Шарлотта обрадовалась, но тут же устыдилась своих мыслей и испугалась. Она глянула и перехватила изучающий взгляд Эрика, смотревшего на неё в упор. Нестерпимо захотелось сдёрнуть маску, скрывавшую истинное выражение его лица, но на это она не осмелилась бы. В её голову, как червь в яблоко, заползла мысль об эфемерности её надежд, связанных с этим мужчиной. Почему-то возникло желание оправдаться, хотя ни в чём её не обвиняли, и следом – желание проявить себя хорошей и внимательной матерью. Она и была ею. Ведь ещё накануне Шарлотта была готова на всё, чтобы ребёнок был здоров. И вот – он здоров, или почти здоров, что в её представлении было одно и то же, а значит, на первый план выходили иные заботы.

Шарлотта осторожно погладила спящего по головке и отвернулась.

– Прошу вас, мадам, – Самир предложил ей стул, она прошла и чинно присела на краешек, ожидая и опасаясь вопросов.

– Думаю, я могу спросить вас о том, кто вы и откуда, – кашлянув, начал Самир и уселся в кресло напротив. Шарлотта глянула на него своими большими голубыми глазами и кивнула. Она спиной почувствовала взгляд Эрика, скользнувший по её фигуре.

– Конечно, я понимаю, – робко заговорила она, – после всего, что вы, – она оглянулась на Эрика, – сделали для нас, вы имеете право на мою откровенность…

– Может быть, и не на откровенность, – мягко заметил Самир, – но если мы хотим вам помочь (а мы хотим, уверяю вас) необходимо знать немного больше того, что знаем сейчас.

Шарлотта зябко передёрнула плечами.

– Я родилась в долине Мозеля, неподалёку от города Мец. Моя семья владела несколькими рудниками и была довольно многочисленна и богата. С раннего детства я видела, как в нашем доме толклись всевозможные родственники: дяди, тёти, внучатые племянники и племянницы, троюродные бабушки и дедушки. Все они всё время были заняты кто чем: одни вязали шарфики, другие перебирали бумаги. Над всем этим хаосом царила моя матушка, это была её стихия. Отца я видела редко, он всё время был занят делами. Впрочем, у меня хватало занятий и без того, чтобы вспоминать о человеке, которого я едва знала. Я всё время находилась в окружении учителей и гувернанток. Каких только талантов во мне не искали! К сожалению, так ничего и не нашли, только совершенно меня задёргали и затормошили. Я не знала отказа ни в чём, кроме тех случаев или приобретений, которые нарушали правила приличий. Когда я вошла в возраст невесты, меня ждало вполне благополучное замужество с выбранным женихом. У отца были какие-то дела с этим человеком, но в это я не вникала, да мне бы и не позволили. Мой будущий жених был намного старше и мне очень противен. Позже я узнала, что была чем-то вроде приза для этого человека. Как всякая благовоспитанная девица, я проплакала всю ночь после неудачной попытки переубедить сначала мою матушку, а потом и отца. Они считали моё отвращение к будущему жениху чем-то вроде нервического припадка, который испытывают все невесты. Свадьба должна была состояться в конце лета. Перед ней мой отец устроил большой праздник для рабочих, чтобы, как он говорил, рабочие тоже порадовались счастью его старшей дочери. Ни к чему и говорить, как я ненавидела в тот момент всех этих людей и отца в том числе. И тогда я не нашла ничего лучше, кроме как убежать. Сейчас я думаю, что только счастливый случай спас меня от гибели или бесчестия. В отчаянии я кинулась к единственному человеку, которого знала тогда. Андрэ работал в конторе моего отца, был кем-то вроде секретаря или помощника. До того момента я как-то не интересовалась да и позже не расспрашивала. Он был влюблён в меня очень давно, даже пытался говорить с моим отцом. Но тот только добродушно рассмеялся. Это я узнала позже. Мы бежали с Андрэ, он бросил всё ради меня, а я, – Шарлотта слегка запнулась и покраснела, – была готова на всё. Мы скрылись в Лионе. Он оказался хорошим механиком и быстро нашёл работу на одной из ткацких фабрик. Я, не приученная ни к какой работе, вынуждена была учиться всему с нуля: и вести хозяйство, и добывать средства для жизни, поскольку того, что зарабатывал Андрэ, не хватало. Я устроилась в шляпный магазин и скоро научилась мастерить довольно красивые шляпы. Так неожиданно обнаружился мой талант, на поиски которого моя матушка потратила много времени и денег. Оказалось, она просто искала не там, – горько усмехнулась Шарлотта. – Бедная матушка! Если бы только она узнала, что её принцесса колет свои пальцы, изготавливая шляпы, я не представляю, что бы с ней случилось. Но она не узнала. Меня, наверное, искали, но мы спрятались хорошо, и какое-то время всё было спокойно. Родилась Лиза, потом Шарль.

– Так вы шляпница? – осторожно спросил Самир. Шарлотта молча кивнула. – Вам повезло, мадам, у вас есть ремесло, которым вы можете заработать себе на жизнь. Дамы обычно гоняются за красивыми шляпами, – он быстро глянул на Эрика. – Теперь нам значительно проще будет вам помочь.

========== – 10 – ==========

Пока в иных умах возникали мысли и строились планы по поводу изменения линии жизни или количества и качества событий в ней, пока Шарлотта мечтала, а перс надеялся – Эрик варился в котле собственных переживаний.

Миновало много дней с того момента, как Кристина ушла, а мысли Эрика с завидным упорством возвращались к ней. Он думал о ней утром, помнил вечером, призывал во сне – и каждый раз образ Кристины представлялся мысленному взору всё более блеклым и размытым. Эрик пытался напитать его красками, которые дарили чувства, но любовь требует участия двоих, а потому все краски тут же выцветали, не успев зацепиться за холст мечтаний.

Она уходила всё дальше в прошлое. Ему казалось – это оттого, что он мало её любит. Эрик винил себя в недостаточной, как ему казалось, преданности. Если бы он мог представить её гневной, негодующей или обвиняющей, было бы проще расстаться – не забыть, но отпустить – тем более, что себя он считал недостойным Кристины, хотя изо всех сил хотел быть с нею рядом и оставаться у её ног даже если она и не обратит на него свой взор или скользнёт равнодушным взглядом и отвернётся. Но в тот ужасный вечер она подарила свою нежность, несмотря на страх, и тем привязала к себе его мысли. Он помнил о ней, всё так же боготворил, и тяжкое чувство вины не покидало его ни днём, ни ночью. Эрик был неопытен – движения сердца ошеломляли и обескураживали, душевные терзания казались единственно возможным способом доказать ей и самому себе глубину и силу чувства. Он был готов расстелиться ковром у её ног не потому, что это действительно было нужно, а потому что об ином способе не знал и не представлял, что отношение может выражаться иначе.

Кристина была очень молода. Юным представало не только её тело, нежным и неопытным было и её сердце. Если бы рядом с ней присутствовал близкий человек, который мог бы пояснить, что кроется за теми или иными словами и поступками, возможно, она сумела бы разглядеть в Эрике того, кто предназначен только ей и выстроить линию поведения, или напротив – осознать невозможность такого союза и вовремя остановиться пока не случилось непоправимого. Для этого нужна была душевная мудрость и силы, но мадам Валериус была слишком благодушна, очень доверчива и не менее наивна, чем сама Кристина, а потому не сумела стать надёжным проводником на пути для юного сердца. Она не удержала от чрезмерной привязанности, когда это следовало сделать, и ничего не могла посоветовать, когда катастрофа случилась. Кристина, сердце и мысли которой полнились воспоминаниями о нежной привязанности отца, испытывая непреодолимую потребность в старшем друге и наставнике, совершенно не подозревала, что может вырасти из такой дружбы. Не то, чтобы она так уж верила в Ангела, спустившегося с небес, скорее она не хотела думать иначе. Это тоже была наивность, но наивность, которая привела к тяжёлым последствиям. Эрик не винил её, скорее обвинял себя в том, что слишком приблизился к юной девушке, позволил себе полюбить тогда, когда никакой надежды на взаимность не было. Он не верил в счастливое воплощение надежд, потому и поступки его были неверными.

Едва осознав, в чём состояло его отличие от других людей, Эрик замкнулся в себе и сумел направить свои мысли в иную сторону. В то время, когда юноши его возраста знакомились с девушками и переживали счастливые или несчастные романы – он работал, отделив себя от окружающего мира почти непроницаемой стеной. Талант заставлял держать себя в форме, обида не позволила опуститься и растерять то, что ему было дано от рождения. Лишённый того, что было у других, Эрик решил развивать то, что имел. Сбежав из дома, где его боялись, он прибился сначала к цыганскому табору, где жёсткие условия научили его терпению и выдержке – хлыст и подзатыльники быстро отучили от несвоевременных истерик и эгоистичных выходок. Бродячий цирк довершил образование: ранимое и впечатлительное сердце спряталось за холодную отстранённость и эгоизм – иначе невозможно было выжить. Смертельный холод медленно опускался из головы в недра души. Он нёс с собой бесчувственность. Бесчувственность, которая с лёгкостью заменяет собой отчаяние изнемогающего сердца. Сердце, однако, не утратило отзывчивости и это стало центром противоречивой натуры Эрика. Здесь начинались все его метания, сомнения и порывы. «Я ненавидел всех за жестокость, небо – за то, что, как я думал, оно покинуло меня, себя – за то, что ничего не мог поделать с собой и своей внешностью», – слова произвели на слушателей впечатление потому, что были правдивы. Правда состояла так же и в том, что Эрик не мог не откликаться на нежное участие, ласковую улыбку или просьбы о помощи.

У него был талант и ум. Благодаря одиночеству и интуиции он сумел оценить их. Это был дар судьбы взамен внешности, которой не было. Гонимый и презираемый, мальчик мог упасть на самое дно и остаться там, и превратиться в бесформенное ничто, как происходило со многими, но с ним этого не случилось. Эрик сумел выбраться. Тогда чем же были его уродство и его гений? Даром или проклятием? Он и сам, пожалуй, не смог бы ответить на этот вопрос. И становится понятной глубоко скрытая вера в провидение, в руку судьбы, которая и бьёт, и ломает, но может и подстелить соломку там, где меньше всего ждёшь.

Рано почувствовав вкус и прелесть мистификаций, Эрик использовал свой ум для того, чтобы развить и эту способность до совершенства. Он придумал и воплотил удивительные вещи ещё до того, как познакомился с теоретической частью творения иллюзий. Ему повезло: первое своё здание в качестве архитектора он построил, не попросив взамен ни единой монеты, но вложил в него весь свой талант и ум. И слава покатилась. Дальше было проще…