Текст книги "Зигзаг (СИ)"

Автор книги: inamar

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Чаще всего в это время он бывал на площади Согласия. Замысел Габриэля* и спустя десятилетия поражал своим размахом. Восьмиугольная площадь, вместе со всеми парижанами претерпевшая множество изменений, наконец, приобрела своё истинное лицо и воплотила в себе надежду многих поколений, погибших во имя согласия.

С востока знаменитую площадь обнимал парк Тюильри, на западе открывалась перспектива Елисейских полей, южная часть опиралась на Сену, а вот север площади архитектор оформил двумя величественными трёхэтажными зданиями и тем самым определил ось будущего развития города. С площади был виден почти весь Париж. Не час и не два потратил Эрик, рассматривая скульптурные группы «Укротители коней»**, Луксорский*** обелиск, который можно было разглядывать часами, пытаясь разобрать письмена, им более трёх тысяч лет, – фонтаны… Кстати, о фонтанах.

Однажды он явился вечером на свой наблюдательный пост. В то время Эрик внимательнейшим образом изучал великий дар вице-короля Египта Мехмеда Али. Среди редких прохожих он заметил рядом с фонтанами девушку. Она не разглядывала скульптуры, не рассматривала Луксорский обелиск. Незнакомка вообще никуда не смотрела – она танцевала. По краю каменной чаши фонтана Четырёх рек**** точно и уверенно переступали босые ноги, украшенные индийскими ножными браслетами с малюсенькими колокольчиками, которые нежно позвякивали в такт движениям. Она танцевала под какую-то известную только ей мелодию. Вихрь танца поднимал подол широкой юбки, стянутой у пояса цветастой лентой, и обнажал тонкие смуглые щиколотки и крепкие икры. Широкие рукава сползали, являя гибкие красивые руки, когда она поднимала их вверх, то сцепляя пальцы, то разводя ладони в стороны. Тонкий стан облегал темный узорчатый жилет, завязанный узлом под грудью. И всю эту тонкую скульптурную красоту венчала пышноволосая голова. Было что-то в этой фигуре дикое, необузданное, она напоминала вакханку. Девушка переступала по краю огромной каменной чаши, не глядя, так легко и свободно, будто по ковровой дорожке. Маленькие босые ступни словно обнимали мокрый и скользкий край. Поглощённая своим танцем, покачиваясь и разворачиваясь в такт своей внутренней мелодии, она не видела молчаливого наблюдателя, подобравшегося к ней. Голос, который она услышала, представился ей продолжением её собственной музыки. Она продолжала двигаться, и лицо её выражало удивительный покой и блаженство.

– Ты кто? – спросил Эрик первое, что пришло в голову, когда приблизился достаточно, чтобы она могла услышать его голос, и изумлённо застыл, услышав мгновенный ответ, словно эти слова были придуманы ещё до того, как возник вопрос.

– Я – прекрасная роза с берегов Босфора, – тут девушка покачнулась, поскользнувшись на мокром краю чаши. Внезапно услышанный голос и возникшая необходимость ответить ему всё же сбили рисунок её танца, и, неожиданно забыв, куда двигаться дальше, она покачнулась и упала бы, и расшиблась довольно сильно, но Эрик, обхватив тонкую талию двумя ладонями, мигом поставил девушку перед собой и тихо сказал, наклонившись к смуглому лицу:

– Прекрасная роза рискует сломать себе шею, если не будет смотреть под ноги.

Её глаза всё ещё были закрыты. Но при этих словах она вздрогнула, словно проснулась, как будто до сих пор этот разговор представлялся ей плодом воображения, и распахнула веки. Пушистые ресницы обрамляли большие миндалевидные глаза, ещё затуманенные растворяющейся в вечернем воздухе мелодией. Девушка была очень юной. Она не дрожала от страха, не вырывалась и, казалось, даже дышать перестала. Окаменев и запрокинув голову, она смотрела в лицо, скрытое маской, и он видел своё отражение в тёмных глазах.

– Гав! – сказал Эрик и отпустил её.

Ласточкой метнувшись в сторону, она мигом преодолела расстояние до Тюильри и исчезла под сенью деревьев. Проводив взглядом легконогую фигурку, Эрик рассмеялся. В этот вечер он рано вернулся в своё жилище.

Повинуясь какому-то непонятному зову, он несколько раз приходил сюда после, неосознанно желая повторения той встречи. Но девушки не было, и каждый раз Эрик испытывал лёгкое разочарование. Чтобы избавиться от наваждения, он даже нарисовал её однажды. Где-то ещё хранилась акварель с изображённой на ней смутной тёмной фигурой. Но вскоре появилась Кристина. И северная сильфида с ангельским голосом затмила маленькую смуглую дикарку, совершенно стерев её образ из памяти, словно его никогда не было.

И могла бы быть совсем другая история.

***

Ребёнок метался на постели и время от времени протяжно и жалобно стонал. Шарлотта сидела рядом, держа его худенькие горячие ручонки в своих ладонях, пытаясь удержать мальчика от резких движений. Она умоляюще взглянула на вошедших. Слёзы горохом посыпались из её глаз. Во всей её фигурке сквозил такой невыразимый ужас, что у Эрика подкосились ноги и на минуту он потерял способность ориентироваться в пространстве.

Арно мигом очутился рядом с постелью, решительно отодвинув беспомощную женщину, стал осторожно разматывать повязку. То, что они увидели, повергло мужчин в шок. Маленькая детская ручка увеличилась в месте перелома чуть ли не вдвое, грязновато-серый цвет кожи вокруг раны был заметен даже в тусклом свете свечи. Бережные прикосновения к обезображенным маленьким пальчикам не вызвали у ребёнка никакой реакции. Арно посмотрел на спутников круглыми от ужаса покрасневшими глазами.

Выражение лица Эрика было непередаваемо. Казалось, он был готов убить одним взглядом этого незадачливого врача, только вчера утверждавшего, что всё в порядке.

– Я… я не знаю, – горло Арно вдруг пересохло и стало шершавым, как наждачная бумага. Он физически чувствовал, как слова с трудом пробираются сквозь него. В голове вдруг установилась звонкая тишина. – Ещё вчера…

– Мы помним, что было вчера, – перебил его Эрик, не сумев сдержать гнев. – Вопрос в том, что мы видим сейчас! И главное – что с этим делать?

Он глянул на врача так грозно и шагнул к кровати так стремительно, что Арно, отшатнувшись в испуге, едва не упал на спину, но все же нашёл точку равновесия и поспешно отступил в сторону, освобождая место у постели мальчика:

– Проклятый шарлатан! Всё, что вы умеете – это резать и шить, – Эрик склонился над кроватью так низко, словно вынюхивал что-то.

Глаза его сами собой закрылись, он ловил неведомые и неслышные простому смертному звуки, словно прислушивался к чему-то. В эту минуту невероятной концентрации и сосредоточения всем, кто был в комнате, показалось, что контуры тела, склонившегося над больным, словно подёрнулись лёгкой рябью, как будто непрошеная слеза, собравшаяся в уголках глаза, обернулась линзой и исказила видимое, превратив его в призрачное и нечёткое видение. Миг, и всё встало на свои места, словно ничего и не было, морок если и был, то растаял, не оставив после себя даже воспоминаний. Невесомые прикосновения успокаивали метавшегося в жару ребёнка, Шарлотте даже почудилось, что Эрик что-то запел необычайно красивым низким голосом. Через минуту она убедилась, что это действительно было так. Эрик пел тихо и ласково, продвигаясь по мелодии, как по канату, осторожно прощупывая её и сверяясь при каждом шаге с состоянием своего слушателя – её сына. И мальчик затихал то ли от звуков, то ли от легких прикосновений. Жар был по-прежнему силён, но боль уже не заставляла его метаться и кричать так жалобно, как это было мгновения назад, когда рядом ещё не было этого мужчины, такого сильного, уверенного и знающего, что нужно делать, как поступать в каждую минуту, которую он проживал. И его уверенность вселяла надежду и в бедное сломленное потерями сердце Шарлотты.

– Это заражение! – странным визгливым голосом проговорил Арно, отвернувшись к окну. – Если ничего не сделать, ребёнок… – он закусил губу и не стал продолжать. Все в этой маленькой комнате и так поняли, что он хотел сказать.

– Нет! – слабо вскрикнула Шарлотта. – Я не дам! Я не позволю!

Она попыталась оттащить Эрика от дивана с таким отчаянием, словно он один представлял сейчас для неё непобедимую угрозу, и это его голос произнёс приговор, и он один отвечает за слова, страшным грузом повисшие на её плечах. Но не хватало сил.

– Руку нужно отнять, – пробормотал Арно, стыдясь самого себя. Он не мог смотреть в глаза матери, такие доверчивые и простодушные, а потому отвернулся и отошёл к окну. Шарлотта попеременно заглядывала в лицо то одному мужчине, то другому, искала поддержку и не находила.

– Нет. Нет, я не могу, я не хочу, – бормотала она словно во сне.

– Что ты говоришь, женщина, опомнись! – загремел перс. – Если ничего не сделать, твой ребёнок умрёт! Ты этого хочешь?

– Нет! – в третий раз крикнула Шарлотта и, наконец, оттолкнув Эрика, закрыла своё дитя щитом своего тела и рук, прикрывая его от изуверов, которыми теперь представлялись ей трое мужчин, вызвавшие в ней раньше безграничное доверие.

– Шарлотта, – шагнул к ней Арно. Но она, резко повернув голову и окинув его с головы до ног негодующим взглядом, жестом заставила замолчать.

– Если вы отрежете ему руку, он все равно умрёт – только позже, – странно ровным голосом произнесла она и склонила голову на маленькое тельце, беспокойно заворочавшееся под её ладонями.

Эрик почувствовал, как страшная правда этих слов накрывает его неудержимой волной. Этот вал готов был смести его, как слабую тростинку. Безрукий калека – на что мог надеяться этот ребёнок, если судьба позволит ему выжить и вырасти? Конечно, сейчас рядом с ним молодая и сильная мать, которая позаботится о нём, но всегда ли она сможет быть рядом? Да и много ли она сможет сделать без покровителя в мире, где женщине отведена роль красивой игрушки, существующей с одной целью: удовлетворять потребности того, кто выберет себя её супругом.

И снова его память, совершив прыжок, вернула его к образам, которых он стремился избежать всеми силами, в безнадёжности и беспочвенности которых убедился. Но упрямое сердце не хотело смиряться и забывать.

Тяжкий выбор – скорпион или кузнечик – теперь он в полной мере осознал всю жестокость своего поступка. Бедная Кристина! И снова ледяная рука сжала его сердце. Неужели это никогда не кончится? Несколько дней назад он, казалось, примирился со своей судьбой и был готов покинуть этот мир, каким бы он ни был, – хорошим или плохим, красивым или уродливым, злобным или доброжелательным. Эрик разумом своим уже повернулся спиной ко всему, что ещё могло удерживать его в этом мире, хотя было ли что-то ещё, был ли кто-то, кроме Кристины… Но память его всё время ходила по кругу, неизменно возвращаясь в одну и ту же точку, к одному и тому же человеку – к Кристине.

– Дарога, подожди! – Эрик удержал за руку перса, готового силой оттащить мать от кровати сына. – Она права.

– Ты с ума сошёл, Эрик! – возмутился перс. – Не мать определяет это. Жить ребёнку или умереть – решает Аллах.

– Да, – глухо ответил Эрик, – но мать имеет право голоса, – и он осторожно прикоснулся к маске, скрывавшей его лицо.

О чём он подумал в этот момент? Не о том ли, что его собственная мать была бы более милосердна, если бы позволила ему умереть в младенчестве? Тогда не пришлось бы пережить все те тяготы, которыми была наполнена его биография. Не было бы ужаса перед самим собой, ненависти вокруг, желаний, которые имели только один исход – они были недостижимы. Но тогда он не встретил бы Кристину… Кристина.

Эрик обернулся к персу и что-то быстро сказал на незнакомом языке.

– Ты с ума сошёл, – в который раз повторил перс, но сейчас эти слова звучали устало и покорно, – это страшнейший яд!

– Вот именно! – спокойно ответил Эрик.

– Неужели ты даже Бога не боишься, если уж людской суд тебе нипочём? – вопросил перс. – Ты же убьёшь его!

– Ты уверен?

– Как я могу быть уверен в таком деле…

– Иди и принеси мне то, о чём я тебя прошу, – и слова были произнесены таким тоном, что им нельзя было не повиноваться.

Когда перс вернулся, в руке его был маленький пузырёк, в который едва ли вмещалось десять капель жидкости густого бордового цвета, внешне похожего на кровь. Он нерешительно протянул склянку Эрику и снова попытался что-то возразить, но Эрик мотнул головой, и перс замолк на полуслове, словно подавился словами.

– Воды! – резко сказал Эрик.

Окрик его был суровым и повелительным, и никто не посмел ему перечить. Арно подал стакан, наполовину наполненный водой. Эрик выплеснул половину прямо на пол, в оставшуюся воду капнул несколько капель, поболтал стакан, растворяя густую жидкость, долго смотрел, как кровавые и прозрачные нити смешиваются между собой, растворяются и вода, наконец, приобретает нежно-розовый цвет. Кивнул сам себе и со стаканом в одной руке и пузырьком в другой он подошёл к Шарлотте, испуганно преградившей ему путь к кровати. Некоторое время он молчал, глядя на женщину сверху вниз сумрачно, но совершенно спокойно. Если раньше она была просто испугана, то теперь это тяжёлое молчание парализовало её. Шарлотта едва удержалась от желания упасть на колени и закрыть голову руками, чтобы избежать неведомых грозных слов, которые трепетали на губах стоявшего перед нею мужчины. Почему-то ей казалось, что сейчас на её голову обрушится нечто, чему она не сможет воспротивиться, что сметёт, сломает и её, и детей.

– Шарлотта, это – яд, – промолвил Эрик со всей доступной ему мягкостью. – Возможно, я не так сведущ в медицине, как европейские лекари, но кое-что я знаю, уверяю тебя. Наш … врач, – скрипнув зубами, он глянул в сторону переминавшегося с ноги на ногу Арно, – был, скажем так, невнимателен и, обрабатывая рану, не разглядел инфекцию. Ты сама видишь, во что превратилась рука мальчика! Арно прав сейчас в одном – ребёнок в смертельной опасности. Это лекарство придумал и составил я сам – я использовал знания, которые получил на Востоке. О том, что я там делал, ты можешь спросить перса. Думаю, он расскажет тебе много интересного. Это лекарство я испробовал только один раз – эффект от него оказался не таким, как я ожидал. Но всё же это лучше, чем не использовать вообще ничего. По замыслу это лекарство должно убить вообще все микробы и бактерии, которые бродят в теле твоего сына, и заставить кровь изменить свой состав. При удаче, очнувшись, его организм будет похож на организм младенца при рождении, в противном случае – он умрёт. Ты можешь выбрать это лекарство, в котором, к сожалению, я не совсем уверен, либо прислушаться к Арно, который предлагает отрезать мальчику руку иначе, опять-таки, ребёнок умрёт. Тебе нужно сделать выбор, но не советую затягивать – счёт может идти на минуты…

И опять – скорпион или кузнечик. Как же ему было жаль эту маленькую хрупкую женщину! Он хотел бы, чтобы ей не нужно было выбирать. Впервые он жалел настолько сильно кого-то другого, от кого не зависела его собственная жизнь. Но помочь ничем не мог. Мать имеет право голоса…

Комментарий к – 5 -

Материал взят из Википедии:

* личный архитектор короля Людовика 15;

** в 1795 году при въезде на Елисейские поля по предложению художника Давида были установлены две скульптурные группы «Укротители коней», известные под названием «Кони Марли» (скульптор Кусту);

*** обелиск, украшающий площадь, – подарок египетского правителя, установленный 16.08.1835 в присутствии королевской семьи и двух сотен тысяч парижан. Второй точно такой же обелиск поныне стоит в Египте у входа в храм Амона в Фивах;

**** ещё одно украшение площади Согласия: фонтан Морей и фонтан Четырёх рек

========== – 6 – ==========

За восемь месяцев до описанных ранее событий восьмого марта одна тысяча восемьсот восьмидесятого года была скверная погода. Мутный, тоскливый, пасмурный день перешёл в промозглый и безрадостный вечер, а тот, в свою очередь, в мокрую, холодную и беспросветную ночь. Порывы ветра сбивали с ног. Небо совсем почернело. Тучи сгрудились где-то у парка Бют-Шомон, зацепившись рыхлыми боками за небольшую каменную ротонду – Бельведер Сивиллы, возведённый на самой вершине пятидесятиметровой скалы, находящейся на середине озера, —и волнами расползлись оттуда на юг, восток и запад, накрывая весь Париж холодным волглым одеялом. Поздним вечером тучи разродились, наконец, проливным дождём. Ледяные ладони хлестали по лицу с яростью злобной мачехи, порывы пронизывающего ветра свободно пробирались даже под добротную одежду прохожих, редких в это время и в такую погоду, что уж говорить про тех, у кого плечи прикрывала рванина.

Часов в восемь вечера сквозь пелену дождя пробивался человек. Пробираясь по Крымской улице, он миновал парк, расположившийся на Лысой горе* и свернул на одну из боковых улочек, каким-то чудом избежавшей великого переустройства бароном Оссманом. Узкая и грязная, она не впускала в своё чрево свет даже яркого солнца, не говоря уж о ночи. Непроглядная темень окутала промокшего и замёрзшего прохожего, когда он осторожно пробирался вдоль каменной ограды, окружавшей какой-то дом. Пройдя с десяток метров, он сумел разглядеть в слабом свете фонаря вывеску постоялого двора. Ржавая и выцветшая, она сообщала, что путник оказался у трактира «Кровавое сердце». Стены кабака, как и старая облупленная дверь не внушали особого доверия, но путнику, видимо, было уже всё равно и он решительно толкнул дверь, противно скрипнувшую под его рукой.

Внутреннее содержание помещения, представшее его глазам, вполне способствовало тому невысокому мнению, которое путник составил об этом питейном заведении, впервые взглянув на его вывеску. Но для него сейчас важны были ужин и ночлег, а потому он спустился по каменной лестнице в общий задымленный зал, заполненный едва ли на четверть, с видом уверенным и бывалым. Впрочем, в отношении этого человека можно было с уверенностью сказать, что он не только имел вид бывалого, он действительно много повидал. Поскольку в нашем повествовании он играет не последнюю роль, немного остановимся на его внешности.

Завсегдатаи кабака увидели мужчину среднего роста, казавшегося ниже из-за того, что он постоянно горбился и вжимал голову в плечи, словно боялся удара со спины. Он нервно оглядывался, а поймав несколько раз брошенный в свою сторону удивлённый взгляд, попытался выпрямиться и чуть ли не присвистывая направился к дальнему столику, скрытому в тени. Промокшую куртку он снял и небрежно кинул рядом на сидение, туда же отправилась фуражка с кожаным потёртым козырьком. Кроме куртки на нём была грубая рубаха из небелёного холста, закрученный в крепкий жгут шейный платок и сильно поношенные и заплатанные на одном колене штаны, давно потерявшие свой цвет. Грубые башмаки, подбитые гвоздями, были одеты прямо на босу ногу.

Мужчина уселся спиной к стене так, чтобы иметь возможность видеть всё помещение. Свой практически новый солдатский ранец, чем-то туго набитый, поставил на пол у ноги и, опершись о столик, огляделся. Мало было таких, кто пытался с любопытством разглядеть нового посетителя, но и те быстро отводили взгляд, встретившись с его тёмными и злыми глазами. От всей его фигуры веяло застарелой ненавистью, причем не к кому-то или чему-то конкретному, а ненавистью вообще, едва ли не ко всему сущему просто за то, что оно имело смелость быть на свете. Огрубевшее лицо, покрытое щетиной, крупный нос-картофелина, тонкие губы, искривлённые шрамом, пересекающим его лицо от левого уха к углу рта, отросшие взлохмаченные и сальные волосы довершали общее неблагоприятное впечатление. Но таких «неблагоприятных» эти стены повидали немало, а потому о новом посетителе вскоре забыли, вернувшись каждый к своим делам: кто к бутылке, кто к картам, а кто к драке – таких быстро вышвыривали за порог – и помещение продолжало едва слышно гудеть, предоставляя возможность тому, кто желал остаться невидимым и неузнанным, оставаться таким, сколько он пожелает. Посетитель взял себе кувшин кислого дешёвого вина и краюху хлеба и сидел некоторое время, спокойно оглядываясь вокруг.

Низкий потолок, грязный и закопченый, готов был, казалось, свалиться на голову. В дальнем углу ютилась узкая деревянная лестница, ведущая наверх, в комнаты для постояльцев. У стены слева громоздилось большое деревянное сооружение, похожее одновременно и на большой обеденный стол и на трактирную стойку. За ним на высоком табурете восседала крупная женщина в обширном потёртом платье и старом вдовьем чепце, кривозубая и одноглазая. Она откликалась на кличку Сова. Несмотря на свои размеры, передвигалась она быстро, ловко и бесшумно. Мужчина поманил её и едва не подпрыгнул от неожиданности, когда буквально через секунду услышал над собой грубоватый голос:

– Что угодно?

Спросив о ночлеге для себя и уговорившись о цене, он собирался было закончить свой нехитрый ужин и отправиться на боковую, но неожиданное происшествие отвлекло его и посетителей от их занятий. По крутой лестнице со второго этажа почти кубарем скатился человек. Это была девушка. Следом за ней появился невысокий полураздетый мужчина. Его волосатая грудь вздымалась, как после длительного бега, из царапины на щеке сочилась кровь, губа вспухла. Рот его изрыгал невиданные проклятия. Она не могла сразу встать после такого падения и мужчина, в два прыжка догнав её, схватил за пышные темные кудри и поддёрнув вверх, как тряпичную куклу, с силой стукнул её головой о стену.

– Ах ты, потаскуха – зарычал он и собрался было повторить свою экзекуцию, но Сова оказалась рядом значительно быстрее и схватила дебошира за руку.

– Не порти моё имущество, – визгливо завопила она. – Чем она тебе не угодила?

– Верни мне мои деньги, ты, старая сводня, и забирай свою шлюху. Мне не нужна дикая кошка.

– Ты хочешь сказать, что такой видный мужчина не смог справиться с такой слабой маленькой девчонкой? – хитро прищурившись, усмехнулась старуха.

Мужчина выпустил волосы девушки, и она кучей тряпья свалилась к его ногам. Она даже не пошевелилась, когда грубый башмак ткнул её под рёбра.

– Это дикая кошка, злая и когтистая, и нож у неё был… да, вот, – он указал на свою порезанную щёку.

Теперь было заметно, что это действительно была не слабенькая царапина, а рана, нанесенная стилетом. Но слова его были встречены усмешкой, с которой на него глядела старуха, а кое-где в комнате раздавались сдавленные смешки. И мужчина как-то вдруг растерял половину своей смелости.

– Ты с ней ушёл? Ушёл. – резко и жёстко сказала Сова. – Что вы там не поделили – не моё дело. Сделка есть сделка. Ты девочку оплатил, ты её получил. Недоволен – убирайся и чтобы ноги твоей больше здесь не было.

Тяжёлый нрав Совы был знаком многим, как и её тяжёлая рука, да и помощники у неё были те ещё силачи. Правда, их было не видать, не слыхать, но, известное дело, стоит старухе свистнуть и они тут как тут. Потому и спорить с ней мало кто отваживался. Мужчина, ещё раз зло пнув лежавшую без движения девушку, с проклятиями убрался наверх. Она слабо пошевелилась, пытаясь подняться, никто не кинулся ей на помощь. Сова, завершив свои переговоры, тускло глянула в её сторону и отошла за стойку.

Недавно зашедший путник, захватив недоеденный хлеб и недопитое вино, кинул хозяйке несколько монет и, кивнув в сторону девушки, коротко бросил:

– Отнеси ко мне.

Старуха безразлично пожала плечами.

Неторопливо поднимаясь по лестнице, мужчина видел, как к девушке, всё ещё лежавшей внизу, подошли, помогли подняться и почти волоком потащили по лестнице вверх.

Комната, отведённая новому посетителю, находилась в самом конце узкого коридора, была мала, сыра, имела низкий потолок и маленькое подслеповатое окошко, которое вряд ли могло пропустить много света днём, но горделиво именовалось “окном с видом на улицу”. На столе стояла свеча. Слабенький огонёк не мог развеять мрачное впечатление от комнаты, в которой предстояло провести ночь. Слева от двери стояла узкая кровать, рядом с ней стол и стул. Больше в комнате ничего не было. Сопровождающие вопросительно глянули на мужчину, он кивнул в сторону кровати. На неё и свалили девушку, как куль с соломой. Когда помощники ушли, она попыталась сесть прямо, чтобы лицом к лицу встретить новую напасть. Сил бороться уже не было, но хотя бы знать, что она вполне способна не безропотно снести новое насилие – это было не мало. В комнате царил полумрак: тоненькая свечка не могла разогнать тьму в комнате. Девушка подняла глаза на стоявшего напротив мужчину и придушено вскрикнула, когда услышала негромкий голос:

– Ну, здравствуй, сестрёнка.

– Марсель, – выдохнула она помертвевшими губами и зажмурилась, словно надеясь, что эта встреча – сон, который развеется, стоит ей только открыть глаза.

– Что, не ожидала? – насмешливо спросил он и наклонился, пристально глядя ей в глаза.

Она отшатнулась, пытаясь отвернуться от приблизившегося мужчины, стараясь задержать дыхание, чтобы не впускать в свои лёгкие запах кислого вина и дешёвого табака, и покачала головой.

– Десять лет когда-нибудь да заканчиваются, – хмыкнул Марсель, выпрямился и уселся на стул, жалобно скрипнувший под ним. – Что ты тут делаешь?

– Искала работу…

– И как, нашла? – он окинул её с головы до ног оценивающим взглядом, и в глазах его мелькнуло выражение, которое девушку сильно напугало. Он словно раздевал её глазами. Она попыталась стянуть на груди порванное платье и снова покачала головой.

– Так у тебя первый раз что ли? – удивился он. – Тогда понятно. К этому делу, знаешь ли, вкус надо иметь. Ну ничего, аппетит приходит во время еды, хотя жаль такой товар со всякими отбросами мешать. – он помолчал. – А с чего ты здесь-то? Ты же, вроде, в цирке неплохо устроилась.

– Я ногу подвернула. Больше не могу выступать.

– И папаша от широкого любящего родительского сердца определил тебя в шлюхи? Узнаю родителя.

Слабо и неуверенно она пыталась протестовать. Марсель неприятно рассмеялся:

– Поверь, Амина, я лучше знаю твоего папашу. Он всегда был таким. Просто пока проклятая лошадь не проехалась по нему, у него было занятие, а сейчас заняться особо нечем, вот и тиранит первое, что подвернётся под руку. Ну ничего, мы это дело подправим. Честно говоря, у меня на тебя планов никаких не было, я и помнил-то тебя очень смутно. Не до того было, да и мала ты была слишком, когда меня забирали. Какая красотка, однако, получилась из тебя… – он снова пристально с интересом оглядел её с ног до головы, заставил опустить руки, которыми она стягивала на груди платье, хмыкнул и отвернулся. – Ложись и спи, завтра пойдём к папаше.

Мужчина придвинул стул к столу и уставился невидящим взглядом на пламя свечи.

– Что тебе от меня нужно? – дрожащим голосом спросила Амина.

– Вот завтра и посмотрим, на что ты сгодишься, – не глядя на неё, ответил мужчина.

***

Проблем с Совой на удивление не было. Она как-то безразлично глянула в сторону Амины и только и сказала:

– Забирай, если охота. Собственно, она задолжать мне не успела, да и папашу её я хорошо знаю потому и захотела помочь по знакомству, так сказать. Но если знаешь, куда её пристроить лучше – твоё дело.

Блудница поневоле возвращалась в родительский дом, где ей было хуже, чем в тюрьме, не успев превратить своё тело в разменную монету. То, против чего восставало всё её существо, но чему она в тот момент не могла найти замены, не случилось. Не случилось, благодаря человеку, которому она не хотела быть обязанной ничем и никогда, и постаралась бы избежать обязательств, если бы представилась возможность.

Жизнь распорядилась иначе.

Она поспешала за братом, скрывая в душе страх перед ним, его словами, тем, что он надумал. То, чего она ожидала после многообещающих слов Марселя, пугало её.

Весь путь от «Кровавого сердца» до дома он шагал рядом, держа её за руку, словно боялся, что она прыгнет в сторону и убежит. Но Амина была слишком напугана тем, что случилось накануне, и вряд ли решилась бы на что-нибудь. После вчерашнего разговора Марсель не сказал ей ни слова. Если было нужно – объяснялся жестами, а она не смела ни о чём его спрашивать.

Амина с отцом жили неподалеку от восточного вокзала на одной из боковых улочек в доме, закопченном паровозным дымом и то и дело содрогавшимся от движения тяжёлых железнодорожных составов. Долго взбирались по узкой лестнице на самый верх, где до сих пор они ютились вдвоём в маленькой комнатушке, а теперь предстояло делить эти жалкие метры ещё и с вернувшимся братом. Когда девушка вспомнила об этом, то минувшие десять лет, наполненные болью, страхом, несчастиями, показались ей светлым пятнышком, на которое неумолимо наползает страшная грозовая туча. И надежда, если только в её сердце ещё было место надежде, покинула её.

Её отец – мужчина совсем не старый по возрасту, но преждевременно состарившийся от увечья и излишеств в употреблении вина и прочих дурманящих веществ – встречал их у двери. Болтаясь между двумя подпиравшими его костылями, худой и всклокоченный, он представлялся огородным пугалом, безобидным, на первый взгляд, пока не доводилось подойти к нему на расстояние вытянутой руки. Тогда он вцеплялся в плечо подошедшего мёртвой хваткой и уже не выпускал, пока не выполнялось его требование. Амина поднималась первой, а потому его пальцы, напоминавшие паучьи лапы, вцепились в её плечо. Она охнула и съёжилась от боли. Марсель, поднимавшийся следом, перехватил его руку и сжал так, что едва не сломал:

– Отпусти её, – вместо приветствия сказал он и так посмотрел, что человек менее робкий мог бы, наверное, перепугаться до судорог.

Но Абад бен Хусейн был не из робкого десятка, а потому одарил приёмыша колючим злым взглядом и, обнажив в усмешке крепкие белые зубы, ответил:

– Вернулся, значит.

– Вернулся.

– И как оно там?

– Там – не тут.

Отец покачал головой и его узкое худое и смуглое лицо исказилось непонятной гримасой, с трудом переставляя костыли, он отошёл в сторону, пропуская приёмного сына следом за своей дочерью в темную каморку.

Комментарий к – 6 -

* парк Бют-Шомон

========== – 7 – ==========

Комната, в которой жили Амина с отцом, защищала от дождя, но не спасала от холода. Она находилась на последнем этаже доходного дома, коих строили много во времена «великого переустройства» Парижа. Одинаковые по планировке и внешнему виду дома выстроились вдоль старых и вновь распланированных улиц и заменили собой прежние трущобы. Дома эти строились на разный вкус и кошелёк. На нижних этажах селились съёмщики побогаче. Для них иногда отводили отдельную лестницу – шире и чище. Консьержки относились приветливее к таким жильцам.

Беднота ютилась в мансардах на последних этажах в комнатушках с общим коридором и в отсутствии минимальных удобств, и беднота порой такая тщедушная и беспросветная, что у добросердечного человека наворачивались слёзы при взгляде на измождённые и болезненные лица. Не было ничего удивительного в том, что из этой нищеты вырастал порок, когда в многочисленном обедневшем семействе на одной кровати ютились и малыши, и дети постарше, вместе мальчики и девочки. Они согревали друг друга жалкими остатками одеял и вольно или невольно становились свидетелями жестоких и разнузданных сцен, пьяных оргий и драк, которые случались здесь нередко. Но нищета не всегда соседствовала с ужасным пороком. За много лет Амина не раз видела примеры верного служения друг другу и удивительной честности, для которой, казалось бы, и повода не было, кроме сохранения самоуважения, а иногда и нежного одобрения со стороны близких. Но чаще люди становились заложниками нищеты и беспросветности и шли на преступление. Бедняк думал, что у него просто нет другого выхода, кроме как погрузиться в тяжкий грех и опуститься на дно.