Текст книги "Достояние нации (СИ)"

Автор книги: Ginger_Elle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

02

Они всегда начинали с ног – за первый проступок. Потом руки. Им плевать, что будет с твоими руками и ногами, пускай даже и навсегда. Не забывайте, говорила Тетка Лидия. Для наших целей ваши руки и ноги не важны.

М. Этвуд

Май 2049

Эйдан сидел на холодном полу в карцере. Тут не было ни кровати, ни стула, ни даже подстилки – просто цельнометаллический ящик. Серо-стальное однообразие нарушалось узкой прорезью смотрового окошка на двери и красной кнопкой на противоположной стене: по нажатию на неё открывалась дверь в санитарный блок.

Жёсткий пол, скудный рацион и одиночество… Эйдан мог понять, почему остальные омеги боялись сюда попасть. Для них, боязливых, покорных и избалованных сытой жизнью в воспитательном центре, карцер казался суровым наказанием. Они никогда не оставались одни – всегда в толпе, всегда на людях, и поэтому тишина и одиночество оказывались, наверное, страшнее плохой еды и сна на полу.

Эйдан попал в карцер на три дня за то, что спорил с учителем на занятии.

Это наказание было пустяковым, о настоящем же было страшно вспомнить… Он и не помнил толком. Кажется, он корчился на полу и срывал с себя жёсткую, неудобную омежью одежду. Кажется, кричал… Кажется, просил убить его…

Но, если не считать многочисленных запретов и жестоких наказаний за их нарушение, жить в воспитательном центре оказалось не так уж плохо.

Нет, всё, конечно, было плохо: его увезли из дома, нарядили в жуткие красные тряпки и поселили в казарме с железными кроватями… Но сама жизнь тут была вполне сносной, пусть и неимоверно однообразной и отупляющей.

Первую неделю Эйдана держали в карантине: в изолированной ото всех комнате со стеклянными стенами. Так как он был «новым» омегой, не зарегистрированным в системе и не состоявшим под наблюдением врачей, нужно было убедиться, что он не является носителем болезни Гранта. Обычное её течение было острым – инфекция проносилась по организму будто лесной пожар; вирус стремительно размножался и убивал за сутки или двое. Но некоторые омеги сразу не заболевали, вирус словно где-то прятался, и даже антитела к нему начинали вырабатываться недели спустя после заражения. Обычными анализами он не обнаруживался, омегу считали здоровым, но в какой-то момент размножение вируса всё равно начиналось, правда не как в острой форме, а постепенно. Итог был тем же самым: носитель умирал, успев при этом заразить десятки, а то и сотни других омег. В первый год эпидемии об этой коварной особенности болезни Гранта не знали, и это стоило жизни миллионам. Теперь были разработаны новые методы определения носительства, но на проведение таких анализов уходило пять дней, в течение которых у Эйдана брали кровь каждые три часа. Разумеется, никто ему не объяснял, для чего это нужно: он знал об этом только потому, что дома часто смотрел по телевизору передачи на каналах для бет.

В соседней стеклянной камере тоже был «заключённый», омега-латиноамериканец чуть помладше Эйдана. Они время от времени общались знаками.

Потом, когда они встретились, оказалось, что Мариано, так звали соседа, поймала иммиграционная полиция на границе с Мексикой. Там омеги не принадлежали государству, но жизнь в целом была тяжелее, чем в Соединённых Штатах, и некоторые решали, что лучше они будут непрерывно рожать детей в сытости и чистоте, чем будут заниматься тем же самым в гораздо менее приятных условиях. С одной стороны, там не было распределения: Мексика наглухо закрыла границу с США во время эпидемии, и количество омег там сократилось не так сильно, к тому же, на создание достаточно сложной инфраструктуры у небогатой страны просто не было ресурсов. С другой стороны, родители из бедных семей продавали детей-омег чуть ли не с пелёнок, а кое-где альфы просто придерживались принципа «Кто сильнее, того и омега».

Мариано говорил, что по сравнению с его родным городом жизнь в центре похожа на жизнь в раю.

Рай располагался внутри низкого здания из отсвечивающего зелёным стекла. Над главным входом, сделанным в виде полукруглой арки и обведённым золотой дугой так, что получался символ Ω, злотыми же буквами было написано: «Омега принадлежит государству», а ниже помельче «Калифорнийский центр воспитания и распределения», и ещё мельче «Бюро по делам воспроизводства населения Министерства внутренних дел США».

Надписи предназначались, видимо, для сотрудников и проезжающих мимо водителей, а гигантский знак – для обитателей центра, которые, впрочем, могли увидеть его лишь дважды в жизни: когда входили за эти стены и когда выходили. Омеги не умели читать. Их было строжайше запрещено обучать грамоте. Они понимали только три буквы «Α», «Β» и «Ω» и кое-какие пиктограммы вроде тех, какие ставят на ярлычках одежды для рекомендаций по стирке и уходу. Это позволяло омегам понять, что можно трогать, а что нельзя, где еда, а где питьё, где бытовая химия, а где лекарства, где уборная для альф, а где для омег. Ещё их учили считать в пределах ста – это могло пригодиться в быту. Большего не требовалось. Для того чтобы читать, писать и думать, были беты. У омег было иное предназначение.

Мариано, Эйдан и ещё один парень, которого родители тоже долго скрывали, были самыми старшими в их отсеке: остальным было по шестнадцать-семнадцать лет, но развитием они вряд ли превосходили десятилетних бет.

Жизнь омег в центре была подчинена строгому распорядку. Они вместе вставали, вместе ложились спать, вместе ходили на завтраки, обеды и ужины. Дважды в день с ними проводилось занятия, на которых юным омегам разъяснялось, как они должны себя вести и как относиться к будущему супругу. На деле это было вколачиванием в головы детей одной-единственной мысли: омега должен беспрекословно повиноваться любым приказам. Изредка устраивались лекции о том, как недостойно и распущенно вели себя омеги раньше, чем и вызвали эпидемию болезни Гранта. Эти запугивания злили Эйдана больше всего: болезнь Гранта была вирусной инфекцией, передающейся воздушно-капельным путём и к образу жизни никакого отношения не имела.

Часть дня отводилась на хозяйственные работы. Омеги наводили чистоту в помещениях, накрывали на столы, убирали с них, загружали огромные посудомоечные машины, раскладывали по полкам одежду и постельное бельё, иногда помогали с готовкой.

Час утром и час вечером они посвящали физическим упражнениям, бесконечно повторяя три комплекса: повседневный, на время беременности и послеродовый. Эйдан на четвёртый день выучил все нехитрые телодвижения, а те, кто занимался этим с трёх лет, наверное, могли делать гимнастику, не просыпаясь.

Эйдан слышал от отца и Джордана, что жизнь омег тяжела и унизительна, но рассказы казались примерно такими же реалистичными, как фильмы по телевизору. Он не мог поверить в них до конца. Теперь же он увидел всё своими глазами… С омегами обходились так, как с племенными лошадьми на ранчо: заботились, ухаживали, берегли, но считали чем-то вроде скота, годного лишь на то, чтобы удовлетворять альф и плодиться.

Самое страшное – воспитанные в центре омеги и не мыслили для себя другой жизни, считая эту хорошей. Они мечтали о том, как им найдут доброго альфу, который будет их баловать, как они будут вынашивать для него ребёнка и как их за это будут ценить.

Эйдан пытался узнать, что будет дальше и как проходит распределение, но остальные омеги знали не больше его самого. Они не задавали вопросов, ждали указаний и жили как цыплята на птицефабрике: не зная, что происходит снаружи, и не имея никакого влияния на собственную судьбу. Омеги взрослели и каждый год перемещались в новые спальни с кроватями чуть побольше, им выдавалась новая одежда, добавлялись новые занятия… Гигантский конвейер по выращиванию рабов.

Эйдан знал, что на территории центра были помещения, где содержались взрослые омеги, которых забрали у одного альфы и должны были передать другому. После родов им давался год отдыха, и они проводили его сначала просто восстанавливая силы, а потом работая. Скорее всего, делали что-то несложное, требовавшее лишь простейших навыков. Были тут и специальные отсеки, где жили беременные омеги, которые не успели родить ребёнка в течение отведённого года с мужем. Они рожали здесь, а детей потом отправляли к отцам.

Взрослые омеги могли бы рассказать, каким на самом деле было существование в домах мужей, но молодых воспитанников к ним не допускали. Покинуть же свой отсек было невозможно – Эйдан успел проверить.

Когда он приехал в центр, у него забрали все личные вещи, провели санитарную обработку и сделали медицинское сканирование. Потом его усыпили и, пока он спал, ввели под кожу микрочипы. Эйдан, сколько ни ощупывал себя, не мог найти ни одного, и ни боли, ни зуда нигде не ощущалось. Если бы он знал, где эти чипы находятся – вырезал бы, не задумываясь… Опять же, ничего острого у него не было. Хорошо, выгрыз бы зубами, расковырял бы ногтями, но вырвал, так унизительно было чувствовать себя чипованым, как овца или лошадь.

На второй день после того как Эйдана выпустили из карантинного отсека, он попробовал выйти за пределы помещений, предназначенных для старших омег: в ту же секунду система охраны засекла его чип, и сработала сигнализация.

За этим последовало наказание: укол в правую икру, от которого мышцы в ноге начало скручивать такими страшными судорогами, что Эйдан кричал в голос и грыз пальцы. До этого ему приходилось испытывать боль – от ударов, падений, порезов и переломов, но такой адской, жгущей, пронизывающей боли он не чувствовал никогда.

Пытка длилась десять минут. За это время Эйдан миллион раз пообещал и поклялся, что никогда в жизни не нарушит больше периметра.

Конечно, у него были мелкие нарушения вроде стычек с другими омегами, учителями и надзирателями или несоблюдения режима, но на незначительные прегрешения не обращали большого внимания. Все знали, что «сложный» омега скоро покинет центр, и никому не хотелось тратить усилия на перевоспитание.

Его привычно отправляли в карцер, как сегодня, лишали ужина или же назначали повторы – начитывание на специальный прибор какой-нибудь фразы, например, самой главной: «Омеги принадлежат государству» или поучительных вроде: «Только послушание достойно любви» и «Лучшие слова – молчание». Повторы, которые назначались сотнями, нельзя было быстренько пробормотать – прибор следил, чтобы слова произносились чётко и понятно, с нужным темпом и на нужной громкости. Если фраза трижды была произнесена недостаточно хорошо, надо было начинать сначала. На каком-то повторе слова утрачивали смысл, оставались только шевеление языка и ватная пустота в голове, почти транс. Значение превращалось во вдохи и выдохи, рассыпалось на отдельные звуки, на смыкание и размыкание пересохших губ и уходило куда-то в подкорку, оседая там грязной несмываемой накипью.

Похожие сеансы повторений, лишь более коротких и разнообразных, проходили в центре каждое утро и каждый вечер. Омеги делали свои обычные дела – переодевались, застилали или разбирали постели – и повторяли заученные с детства слова о послушании, долге, покорности и воспроизводстве. Сначала Эйдан не понимал, зачем это делается, – воспитанники произносили фразы автоматически, не думая, что говорят; но после первого же наказания повторами понял, в чём была суть. За годы, проведенные за проговариванием этих мантр, смысл врос в подсознание и нервный импульс бежал привычно по накатанному пути: любовь неразрывно увязывалась с послушанием, а слово – с молчанием.

Эти фразы не требовали понимания и осмысления, они заменяли их. Бесчисленные повторы словно проделали дыры в сознании, и любая мысль падала сквозь них туда, где не было сомнений – в мягкие объятия заученных слов и готовых ответов. Любят тех, кто покорен. Непослушание наказывается. Тебе повезло родиться тем, кто может дать новую жизнь. Решение – тяжкое бремя. Рядом всегда есть те, кто решит за тебя. Цель твоей жизни – дети.

Эйдан поднялся на ноги и покружил по карцеру. В животе урчало от голода, но скоро должно было наступить время ужина. Эйдан не ошибся – через десять минут за дверью послышались шаги, но еды ему не принесли: вместо маленького окошка открылась дверь, и послышался приказ выходить.

Он думал, что его вернут в общие комнаты, но надзиратели повели его в другую часть здания через многочисленные сдвигающиеся и раздвигающиеся двери, каждая из которых издавала недовольный однократный писк, когда Эйдан проходил сквозь неё, но сирена не срабатывала. Последняя из дверей открылась в медицинский блок. Это помещение с белой трубой медицинского сканера в центре было Эйдану знакомо: его приводили сюда каждую неделю и сегодня опять сунули в сканер. Двое врачей-бет обсуждали пациента так, словно Эйдана не было рядом.

– И что? – спросил один. – Всё по-прежнему?

– Да, никаких изменений, – отозвался второй врач. Его голос звучал ближе и отчётливее. – Созревающего фолликула нет.

– Может, не врал… Он сказал, что эструс раз в год. Сколько мы уже проводим замеры?

Через десятисекундную паузу ближний голос ответил:

– Восемьдесят четыре дня. Стимулирующие препараты даём – не помогает. И непонятно, что корректировать: никаких отклонений по анализам нет. Так и будем с ним мучиться.

Какое-то время врачи не разговаривали. Эйдан замер в сканере, жмурясь и от яркого света, и от подспудного страха.

– Так что? Непригоден? – спросил ближний голос.

– Сделай отметку, что высокая вероятность проблем с зачатием. Не в карте, а для наших. Они там сами решат. Наверное, просто не распределят, и всё…

Послышался сухой смешок.

– Ну, там его пообломают. Он же у нас с характером…

Эйдан соображал, что это значит. Он бесплоден?.. С одной стороны, это было даже хорошо: мысли о том, что ему предстоит вынашивать и рожать детей, вызывали страх и отвращение. Но что ждёт его в другом случае? Развлекательный центр?

Жизнь омеги вне центра распределения имела два полюса. Одним из них был рай – оказаться супругом доброго и сильного альфы, другим ад – работать в развлекательном центре. Развлекательными центрами стыдливо называли бордели, где неспособными зачать и выносить омегами за очень большие деньги могли пользоваться практически все желающие.

Ещё восемь лет назад такого не было. Непригодных для воспроизводства омег предлагали в постоянное пользование альфам, которые ещё не получали своего бесплатного года и имели заслуги перед страной: у отца Эйдана, например, было несколько медалей за участие в обороне Пуэрто-Рико. Потом в чью-то светлую голову пришла мысль, что бесплодные омеги могут приносить доход. По рассказам Эйдан знал, что стоимость одного «сеанса» была больше, чем месячная зарплата его отца. Поначалу узаконивание проституции вызвало бурю протеста в обществе и целый ряд исков к Бюро воспроизводства. Одно из дел дошло до Верховного Суда, но судьи встали на сторону Бюро, утверждавшего, что оно таким образом покрывает немалые расходы, которые несёт на выращивание, воспитание и заботу о здоровье омег, теперь оказавшихся бесполезными, и одновременно снижает напряжение среди альф, не имеющих постоянного партнёра.

Эйдан лежал внутри сканера тихо, боясь даже дышать, а в глазах собирались слёзы. От сдерживаемого плача в горле невыносимо саднило. Он думал, что ничего не может быть хуже, чем вынашивать детей для альф, и совсем забыл о ещё худшем…

03

Весь перелёт от Лос-Анджелеса до Вашингтона Эйдан просидел, почти не шевелясь и слепо глядя перед собой.

На распределение его не вызвали.

Остальные омеги по одному заходили в кабинет главного надзирателя, где им сообщали, кто станет их мужем, и показывали фотографии. Среди мужей оказались известный актёр, снявшийся в нескольких сериалах, которые крутили по каналам для омег, и владелец крупной сети аптек. Мариано предстояло уехать в Сиэтл и стать супругом пятидесятилетнего альфы, наверное, из тех, кто помногу лет откладывает деньги, чтобы оплатить хотя бы год пользования здоровым и молодым омегой.

В конце дня Эйдана и ещё троих воспитанников всё же позвали к надзирателю и там объявили, что их отправляют в развлекательные центры. Все, кроме Эйдана, начали рыдать. Он стоял стиснув зубы, но чувствовал, что ноги слабеют. Захотелось на что-нибудь опереться. Эйдан до последнего надеялся, что всё не так понял в медицинском блоке, но надежды не оправдались…

Эйдан прикусил губу. Он не такой размазня, как эти маленькие глупые омежки. Он не будет плакать. Надзиратель-бета смерил его неприязненным холодным взглядом:

– Никуда не годным омегам вроде тебя там самое место.

Эйдан зло посмотрел в ответ, но ничего не сказал и быстро опустил глаза – как было положено омеге. Сопротивлением он ничего не добьётся, разве что нескольких дней в карцере или очередной инъекции.

Из четверых омег двое отправились в Чикаго, а Эйдан и ещё один – в Вашингтон. В тот же день они получили новые имена: Эйдан стал Лоренсом, другой омега, назначенный в Вашингтон, – Джейдом.

В самолёте, кроме Эйдана и Джейда, больше ни одного омеги не было. Когда они и двое сотрудников центра вошли в салон, несколько десятков глаз уставились на них с плохо скрываемым напряжённым интересом. В этот момент Эйдан даже порадовался, что его лицо почти полностью спрятано под низким капюшоном: взгляды бет были презрительными, а взгляды альф обдавали хищным жаром. В этом и был смысл красного одеяния: спрятать, скрыть очертания, не дать проснуться желанию.

Эйдан и Джейд прошуршали своими бесформенными балахонами по узкому ряду между кресел и сели на указанные сопровождающими места. Эйдан оказался возле иллюминатора.

По громкой связи объявили о скорой посадке и попросили пристегнуть ремни. Эйдан пристегнулся сам и помог Джейду, заметив, как неуклюже тот возится с фиксатором. Джейду, возможно, знания о жизни среди обычных людей не потребуются – он на ближайшие пару десятилетий будет заперт в развлекательном центре, но вот остальные как? Они же ничего не знают об огромном количестве элементарных вещей – о транспорте, дорогах, продуктах, магазинах, деньгах, ключах, пластиковых картах, и сколько ещё пройдёт месяцев, прежде чем они научатся ориентироваться в новом для себя мире?

Ещё один уровень зависимости – на этот раз от альфы.

На подлёте к Вашингтону самолёт снизился настолько, что городские кварталы можно было рассмотреть в деталях. Потом блеснула серая и ровная, словно нарисованная, плоскость реки, и вдруг совершенно неожиданно замелькали кадры из виденных Эйданом фильмов. Мемориал Линкольна, белый обелиск монумента Вашингтона, здание Капитолия – вся Национальная аллея пронеслась внизу так близко, словно рукой подать, и тут же скрылась из виду.

Глаза Эйдана, на несколько секунд загоревшиеся детским восторгом, потухли. Он мог считать, что его знакомство со столицей состоялось. Ближе он этого никогда не увидит.

***

Первые несколько дней в развлекательном центре от Эйдана ничего особенного не требовали. Ему объясняли правила, показывали, где что находится и за какие двери нельзя выходить.

Омег здесь было не так много – всего восемь. Они обрадовались «новому поступлению» и намекали, что клиенты ещё не так обрадуются. Маленького хрупкого Джейда сразу взял под опеку один немолодой уже омега. Мальчик был такой напуганный и несчастненький, что хотелось немедленно его утешить, Эйдан был не из таких. Он хмуро сидел в углу, мало с кем общался и не стремился поделиться своими горестями.

Больше чем с другими омегами он сошёлся с жившими тут же четырьмя бетами. Насколько Эйдан мог понять, они не обслуживали клиентов так, как это делали омеги, а действительно развлекали их, скрашивая ожидание. Перед тем как к альфам приходили заказанные ими омеги, беты около получаса беседовали с ними и предлагали напитки, что являлось своего рода интеллектуальной прелюдией перед животным совокуплением с тупыми омегами. Никто не сомневался, что клиенты приходили сюда исключительно ради секса, но, словно в этом было стыдно признаться во всеуслышание, делали вид, что наслаждаются обществом образованных бет. Эйдан подозревал, что бет вклинивали ещё и для того, чтобы не дать альфам и омегам разглядеть друг в друге нечто большее, чем партнёров для секса.

Беты не распространялись о своём прошлом, но можно было понять, что их присутствие в публичном доме было чем-то вроде исправительных работ по решению суда.

Сначала беты относились к Эйдану с настороженностью и любопытством, но потом приняли в свою компанию, хотя и смотрели на новенького Лоренса как на диковинную зверюшку. Это их забавляло: омега умеет связно разговаривать и даже читать! За пару поколений не только изолированные от знаний омеги забыли о том, что когда-то имели равные со всеми права, но даже умные беты привыкли их считать недочеловеками, безмозглыми сосудами для воспроизводства.

Беты иногда пересказывали Эйдану кое-какие новости. В Калифорнии, откуда он так удачно уехал, каждый день регистрировались новые случаи заболевания омег болезнью Гранта, и в связи с этим представители Бюро воспроизводства постоянно мелькали на экранах, успокаивая сограждан и обещая, что эпидемии не дадут распространиться, как в годы войны. Испытания вакцины, которые ненадолго затормозились в марте в связи с шумным делом доктора Платта, сейчас были в финальной стадии, и к концу года препарат должен был пойти в производство.

Эйдан ещё дома слушал сообщения о вакцине и думал, как же они с отцом раздобудут её в случае необходимости. Теперь проблема решилась сама собой… Вколют и не спросят. Правда, вакцина казалась подозрительной – потому что доктор Платт, руководитель проекта, неожиданно был лишён лицензии на медицинскую деятельность, отстранён от работы, а через пару дней покончил с собой, якобы из-за того, что ему грозило судебное разбирательство в связи с фальсификацией результатов исследований.

Что бы ни произошло с доктором Платтом, Эйдан надеялся, что разработка завершится и без него. Болезнь Гранта перестала быть смертельной, но очень немногие омеги после излечения полностью восстанавливались. Его собственное появление на свет от переболевшего ею отца было чудом, которое случалось не так уж и часто…

По самому развлекательному центру, где были бары, залы для боулинга, кинотеатры и рестораны, омегам ходить не разрешалось. В их распоряжении были общая комната, столовая, душевая и спальни. Омеги спали по трое в тесных неуютных комнатах без окон. Стены, пол и потолок были покрыты серым и мягким, точно резина, пластиком, глушащим любые звуки. Тут у омег тоже не было ничего своего, кроме разве что одежды. Соседи Эйдана иногда шептались о чём-то по ночам, он же старался спать и не думать о том, что ждало его через несколько дней.

Утешало лишь то, что всё это не будет долгим: говорили, что к приходу омег клиенты бывали уже настолько раззадорены заигрываниями бет, что стоило омеге войти и начать раздеваться, как альфа набрасывался на него, и всё заканчивалось быстро. По крайней мере – первый раз.

Самое тяжёлое, говорили Эйдану, это узел. И даже не физически. Было невыносимо трудно лежать тесно связанным с человеком, которого видишь впервые в жизни, которого презираешь, который может быть неприятен и даже отвратителен, с чужим и враждебным существом, купившим тебя на час. Раньше узел был символом единения истинной пары, их особой близости, но узел с клиентом оказывался пыткой.

Все омеги ждали прихода течки: когда они были опьянены собственными гормонами, им становилось всё равно.

Через восемь дней после прибытия в развлекательный центр наступил тот момент, когда Эйдан должен был выйти к клиенту. Работа омег начиналась в четыре вечера и заканчивалась в полночь. Между клиентами предоставлялся обязательный часовой отдых, один день в неделю был выходным. Всё было расписано и утверждено приказом Бюро воспроизводства.

Эйдана чуть ли не силой вытолкали в узкий коридор, откуда открывались двери в помещения, где принимали клиентов. Во все эти комнаты Эйдана заранее сводили. Они не шли ни в какое сравнение с пластиковыми каморками омег: зеркала, хрустальные люстры, живые цветы в вазах, мебель из тёмного дерева и стенной бар с напитками на любой вкус. Впрочем, омег напитки не касались, ими клиентов угощали беты. Происходило это обычно на кровати на низком переносном столике.

Бета уже развлекал клиента в комнате, а Эйдан стоял в коридоре, прислонившись к стене, потому что ноги не держали. Он теоретически представлял, что его ждёт, но понимал, что на практике всё будет хуже, страшнее, гаже, отвратительнее… Неизвестный ему человек почему-то получит право делать с его телом всё, что ему заблагорассудится, и у него нет сил этому помешать…

Эйдана напичкали какими-то препаратами, от которых он в первые минуты испытал прилив беспричинной радости, но постепенно страх стал отвоёвывать своё. Как ему вытерпеть это унижение? Раздеться перед незнакомым альфой, лечь рядом с ним в постель, позволить ему…

Эйдан сжал кулаки так, что ногти впились в ладонь. Он прерывисто и громко вздохнул. Стоящий рядом с ним бета, один из тех, что управляли публичным домом, повернулся к нему и грубо встряхнул за плечи:

– Только попробуй что-нибудь вытворить – сразу вкачу инъекцию. Уже знаешь, что это такое?

Эйдан сглотнул и кивнул, нервно дёрнув головой. Он должен вытерпеть это, иначе опять наказание. Боль, которую невозможно выносить. Пытка, не оставляющая следов.

– Пора, – скомандовал бета, добавив: – И не забывай про укол.

Эйдан дрожащими руками сдвинул в сторону створку и вошёл, успев заметить, как через другую дверь скрылся бета. Он медленно прошёл в центр комнаты и, не поднимая низко опущенной головы, повернулся к кровати, на которой сидел худой, словно иссохший альфа. Эйдан видел его лишь краешком глаза и в полумраке не мог разобрать черт лица. В воздухе плыл приторный, мертвенно-сладкий запах каких-то цветов, от которого Эйдану стало дурно.

Он сделал несколько шагов по направлению к альфе и остановился возле кровати, бросив взгляд на столик. Там горело несколько низких свечей. Сбоку стояло крошечное металлическое блюдечко, что-то вроде пепельницы, и кусочки поломанной ароматической палочки в нём были сложены особым образом: три в ряд вертикально, а четвёртая, положенная наискосок, соединяла две крайние: |||

Эйдан знал, что это значило: ещё в распределительном центре другие омеги рассказали ему о палочках. На самом деле они, не умевшие писать, использовали не только палочки, но всё, что попадалось под руку: они могли положить таким образом четыре нитки или волоска, выцарапать линии на куске мыла или нарисовать их пальцем на запотевшем стекле. Так они передавали друг другу послания. Омеги считали, что это их тайный язык, непонятный другим. Эйдан сомневался, что это так и было, а сейчас получил подтверждение: послание ему оставил бета.

Сейчас палочки предупреждали об опасности и советовали не сердить, быть покорным. Как будто омеги могли быть другими… Скорее всего, клиент был не в духе.

Эйдан откинул капюшон.

– Ты новенький? – спросил альфа.

– Да, – внезапно севшим голосом произнёс Эйдан. – Меня зовут Лоренс.

Он решил делать так, как ему говорили, хотя внутри всё стонало от ненависти к альфе, к бетам-управляющим, к распределительному центру и к этой проклятой стране. Губы сжались в нитку, и Эйдан начал дрожащими от напряжения пальцами расстёгивать верхние пуговицы на своём неудобном одеянии. Оно не случайно было сшито именно таким. Длинный балахон из жёсткой ткани и скрывал омегу, и держал под контролем: в нём невозможно убежать, в нём даже ходить тяжело, красный цвет заметен издалека, а шуршание слышно за несколько шагов.

Дальше застёжки шли по спине, но Эйдан даже не успел завести туда руку, как альфа спрыгнул с кровати и подошёл к нему.

– Давай помогу, – он встал сзади и склонился так близко, что Эйдан почувствовал учащённое дыхание у основания шеи.

Альфа быстро стянул с него одеяние. Под ним не было ничего. Обычно омеги носили внизу бельё, рубашку и просторные штаны из грубой чёрной ткани, которая шелестела ещё сильнее, чем красная, но к клиентам их отправляли в одном только верхнем одеянии.

Пальцы мужчины прошлись вниз по позвоночнику, обвели одну за другой лопатки, а потом альфа толкнул его вперёд, к кровати. Эйдан послушно подошёл к ней и лёг на живот. Альфа навалился сзади и начал шарить у него между ног, разводя ягодицы.

Когда неприятно шероховатые и холодные пальцы по-хозяйски помяли яйца, а потом ткнулись в задний проход, Эйдан вцепился зубами в уголок подушки, чтобы не выругаться вслух. Он пытался лежать, не шевелясь, как приказано, но тело не слушалось и поджималось, уворачивалось, отодвигалось от альфы.

Мужчина схватил Эйдана за ногу и потянул обратно:

– Куда это ты? – в его голосе кроме раздражения звучало ещё и искреннее недоумение, видимо, он и представить себе не мог, что омега посмеет отползти от него. – Лежи!

Бесцеремонные прикосновения были неприятны до тошноты, и Эйдан, забыв про наказание, дёрнул ногой, попытавшись освободиться. Альфа лишь сильнее сжал пальцы.

– Какого хера ты скачешь?!

Пальцы больно впились в бедро чуть выше колена.

Эйдан сумел перекатиться на спину, а когда альфа на секунду выпустил его и попытался схватить снова, пнул ногой в грудь. Безотчётно. Из страха.

И тут же замер, понимая, что сделал недопустимое.

Лицо клиента стало злым, и мышцы на скулах задёргались, словно в судороге. Альфа кинулся на Эйдана:

– Ах ты шлюха!

Эйдан хотел спрыгнуть с кровати, но альфа схватил его и вжал лицом в подушку. Он давил и давил сверху, повторяя:

– Будешь ещё? Будешь? Будешь, сука?

Эйдану казалось, что он сейчас задохнётся… Или же альфа сломает ему шею, с такой силой он жал на затылок. Эйдан пытался скинуть его с себя и извивался, но вырваться не мог.

Альфа отпустил его сам. Он дёрнул Эйдана за волосы, склонился над ухом и прошипел:

– Половины не стоишь, сколько за тебя плачено, подстилка…

Эйдан глотал воздух и удушающий запах альфы. Тот толкнул его в плечо.

– Ложись!

Он попытался уронить Эйдана на постель, но тот начал ожесточённо отбиваться. Альфа, более тяжёлый и сильный, сумел всё же повалить его, и от этого на Эйдана накатил уже не просто страх, а почти животная, неуправляемая паника. Он метался и кричал, потом начал кусаться и сам не понял, в какой момент извернулся и отчаянно впился зубами в руку альфы.

Рука была каменно-твёрдой, как будто обтянутой не кожей, а пластиком, но потом плоть под его зубами подалась, и в рот брызнула кровь. От испуга Эйдан разжал зубы. Альфа с низким утробным воем кинулся на него и начал наносить удары в живот.

Эйдан тоже закричал.